Ротенбургский король. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой

– Благослови Вас Бог! – воскликнул настоятель и поднял свою кружку. – За победу! Мой Вам совет: Присоединяйтесь к моему досточтимому господину в Вюрцбурге.

– К проклятому попу! – чуть не закричал Еппеляйн. Но так как он не хотел показаться неблагодарным настоятелю за его угощение, то он воздержался от этого и, ничего не ответив, тоже выпил свое вино. После этого он неприветливо спросил:

– Когда это может начаться?

Настоятель успел опустошить еще одну кружку и теперь был уже основательно пьян.

– Это будет зависеть, – важно отвечал он, – от одного события, а именно – от выборов в городской совет в Ротенбургe.

– Черт побери, почему именно от этого?

– Знакомы ли Вы co сводом законов Ротенбурга и с обычаями его граждан?

– Нет, я с ними не знаком и мне нет до них дела. Знаю только, что у них есть одна привычка избирать каждый год бургомистром и полевым капитаном Хайнца Топплера!

– Ну, в этом Ваше упущение! – воскликнул настоятель и еще ближе придвинулся к нему. – Видите ли, господин рыцарь, в Ротенбурге есть два совета: внешний и внутренний. Внешний совет состоит из представителей благородных семей и каждый год первого мая он избирает внутренний совет из двенадцати человек, который в свою очередь избирает из своей среды городского бургомистра, полевого капитана города и некоторых других. Теперь много врагов Топплера сидят во внешнем совете, которыe надеются, что он вообще не попадет во внутренний совет, и даже если он там окажется, то имеет мало шансов стать снова бургомистром города и капитаном!

– Тогда Бог покинет торговый народ Ротенбурга, так как Хайнц Топплер единственный не только в этом городе, но и среди всех всех имперских городов, кого должны бояться князья и благородные господа!

– Вот именно, – подхватил настоятель, – и поэтому мой досточтимый господин из Вюрцбурга советует бургграфу, чтобы он спокойно подождал до тех пор, пока Ротенбуржцы сами не убьют коня, который их везет. Так как с того дня, когда Топплер больше не будет главой Ротенбурга, он станет никем, и против него уже приготовлены обвинения для того, чтобы начать судебный процесс. А после Ротенбурга дойдет дело и до других городов, которые заключили Марбахский союз против Eго Светлости короля Рупрехта. Вы меня понимаете, господин рыцарь?

– Не так уж я глуп, чтобы не понять Вас. Но откуда Вы все это знаете? Может, Вы поверенный епископа?

Настоятель хитро улыбнулся.

– Я кое-что везу с собой. Приветствие, благородный господин, всем тем, которыe после падения Топплера выступят против городов!

Еппеляйн кивнул ему, но его желто-серые глаза ярко сверкнули. Теперь он знал достаточно. Настоятель в своей сумке вез послание Вюрцбургского епископа Иоганна бургграфу Нюрнберга Фридриху. Оба господина были одинаково ненавистны ему, один как священник, другой как враг и укротитель свободных лесных рыцарей. Он все еще чувствовал себя обязанным Топплеру, кроме того, ему импонировало благородство этого человека, кaкого он не встречал ни у кого другого. И если бы ему удалось захватить послание, которое вез священник, он без сомнения оказал бы Топплеру важную услугу.

– Дьявол, – удивленно подумал он, – назначил меня, очевидно, покровителем Топплеров. Как это могло случиться? Три дня назад я узнаю во время попойки в трактире, что бургграф хочет задержать Якобле, так как он должен везти своему отцу письма из Богемии. Сегодня я слышу от пьяного священника, что он везет в сумке письмо против Топплера. Если вчера я доставил ему его письма, то сегодня я могу принести ему письмо его врага.

Но как заполучить это письмо? Его нисколько не беспокоила мысль, что письмо предназначалось кому-то другому. Нападение на курьера и дипломатические представительства было привычным делом, когда этого требовали обстоятельства. Но он, Еппеляйн фон Гайлинген, отбирал – либо силой, либо в споре – только у врагов. А здесь перед ним был не враг, а всего лишь случайный собутыльник.

В то время как Еппеляйн размышлял над этим и давал священнику только лишь односложные ответы, его собеседник становился все веселее и громче. Он стал горланить хриплым голосом первую строфу песни:

– Куда мне повернуть, мой братец дорогой? – и в такт себе барабанил по столу.

Наконец, настоятель совсем опьянел. Он безo всякой видимой причины громко захохотал, кружка, которую он пытался поднести ко рту, выскользнула из его рук, вино растеклось по столу и по полу, а он сам свалился со стула под стол, так что была видна лишь его голова.

Он был не в состоянии подняться. Еппеляйн пристально смотрел, не пытаясь помочь, на видневшуюся из-под стола лысину. «Иногда человек превращается в скотину, особенно если он выпил слишком много,» – философски подумал в это мгновение рыцарь, оторвавшись от своих мыслей. Затем он подпер голову руками и задумался над тем, как честным способом завладеть письмом.

В это время пьяный сделал резкое движение, и на пол выкатились кости, как раз Еппеляйну под ноги.

Молниеносно он поднял их, и сначала чрезмерное

удивление, а потом торжествующая насмешка проявились в его взгляде. Парень мошенничал, обманул его, а плут и мошенник, которому прямая дорога на виселицу, не заслуживает благородного отношения к себе.

Еппеляйн встал, подошел к лежащему под столом священнику и долго молча рассматривал его. Потом он дал ему мягкого пинка. Настоятель улыбнулся и поднял руку, как будто бы хотел его благословить.

– Ах ты, небесный винодел, ты, подлец, больше заслуживаешь чистилища, чем царствия небесного! Ну подожди же ты, чудовище, я тебе это припомню!

Он бросил несколько серебряных монет хозяину.

– Оседлай мою лошадь и выведи ee во двор, – приказал он. Затем он подошел к двери конюшни и приказал слугам настоятеля:

– Выведите немедленно наружу коней, своих и своего господина! Дождь прекратился, и мы хотим покататься.

Слуги повиновались без слов. Между тем Еппеляйн подошел к настоятелю и сорвал с него быстрым движением сумку. Лежащий крикнул:

– Бэрбель, дорогой мой Бэрбель, – но не двинулся с места.

Рыцарь высыпал на стол серебряные монеты, и забрал себе письмо. Потом он вышел наружу и вскочил на коня.

– Эй вы, собаки! – обратился он к слугам, – ваш господин мошенничал со мной в игре. Здесь его фальшивые кости, передайте их ему. Если вы хотите отобрать у меня то, что я у него взял, то попробуйте! Я дам вам отпор и сохраню мою честь.

Но, когда он выхватил свой меч из ножен, слуги робко отступили обратно в таверну.

И Еппеляйн с громким смехом ускакал прочь.

VI

В Ротенбурге на Господской улице, наискосок от ратуши, стоял дом, в котором жил богатый многоуважаемый господин Вальтер Зеехофер. Если над дверью дома Топплера красовался золотой грифон, то на доме Зеехофера висел герб с изображением красного дракона на белом фоне.

Эти два дома под знаками очень близких сказочных животных тем не менее на протяжении всей своей жизни враждовали друг с другом, но вот уже несколько месяцев во всем городе ходили слухи, что скоро между ними наступит мир. Поговаривали, что когда Якоб Топплер, сын бургомистра, возвратится из Праги, то он посватается к черной Армгард, двадцатичетырехлетней дочери и единственной наследнице Зеехофера, для которой до сих пор еще никто не был достаточно хорош.

Самые рассудительные среди граждан радовались, что таким образом между двумя враждующими людьми будет заключен союз; один из них был признанным уважаемым главой Ротенбурга, в то время как другой считался вторым среди самых богатых семей в городе и обладал большим влиянием. Однако, те, кто враждебно относился к Генриху Топплеру, с трудом могли скрыть свою досаду. Это был именно Зеехофер, кого они хотели избрать бургомистром вместо Топплера. Они до этого были настолько уверены в непримиримом соперничестве обоих, что нисколько не сомневались в своем успехе. Теперь же их фаворит мог перейти во враждебный лагерь и укрепить положение партии Топплера против благородных семей. По крайней мере, пока это выглядело именно так, хотя никто точно не мог сказать, насколько были верны эти слухи. Жесткий, желтый как кожа старик на Господской улице умел мастерски уклоняться от возможных любопытных вопросов и туманными ответами только озадачивал и смущал спрашивающих, а к бургомистру вообще никто не осмеливался приблизиться с вопросом.

Все же слухи не умолкали, и многие видели косвенное подтверждение для них в том, что Зеехофер больше не противоречил в совете своему прежнему врагу и не посещал таверну, в которой обычно собирались враги нынешнего правления.

Что же все-таки могло побудить старика теперь так внезапно отказаться от ненависти, которую он десятилетиями носил в своем сердце? Об этом напрасно ломали себе головы самые умные горожане. Топплер был богат, настолько необыкновенно богат, что по сравнению с ним любое состояние, даже такое большое как у Зеехофера, казалось незначительным, а старый член муниципалитета был жаден, очень жаден. Но все же ему самому ничего не достанется из тех золотых гульденов, которые должна будет получить его дочь в результате этого брака. Бог или дьявол мог знать, что заставило его изменить свое отношение к Топплеру, так как он был честолюбив, и многие предполагали, что он тайком жаждал быть первым в городе.

Как они, однако, ни старались, никто из горожан не мог найти решение для этой загадки. И тем нетерпеливее они ожидали, как будут развиваться события теперь после возвращения домой Якоба Топплера. Однако, поначалу ничего не происходило. Сын бургомистра на следующий день после приезда не отправился в дом Зеехофера, и он, казалось, даже намеренно избегал его, так как его никто вообще не видел на Господской улице. И так как это продолжалось изо дня в день, то горожане стали склоняться к мысли, что, пожалуй, для слухов не было оснований.

Но однажды Якоб Топплер все-таки появился у дома Зеехофера.

Уже спускались сумерки, и Армгард Зеехофер прекратила прясть. Она подошла к окну и, скрестив руки над головой, выглянула на улицу. Эта большая, крепко сложенная девушка не была красавицей, но черты ее лица были правильными и достаточно привлекательными, a роскошные черные волосы с синеватым отливом, за которые ее прозвали «черная Армгард», придавали особую прелесть ее бледному лицу. Необычными были ее широкие темные брови, почти сливавшиеся в середине у переносицы. Однажды она услышала, как шептали ей вслед, что тому, у кого такие брови, судьба готовит много горя. Да, теперь она часто вспоминала эти случайно услышанные слова и думала, что в них было много правды, так как после ранней смерти матери у нее было мало радости в жизни. Ее отец, который на всей Земле кроме его денег любил только лишь свою дочь, исполнял всегда любое ее желание, и с семнадцати лет она была полной хозяйкой в доме. Но это была унылая жизнь рядом с быстро стареющим человеком, который с каждым годом становился все ворчливее и был занят только своими собственными делами в совете. У нее никогда не было подруг, поскольку то, о чем болтали другие девушки и чем были заполнены их головы, казалось ей настолько глупым и ненужным, что она предпочитала вообще об этом не слышать.

Также и в любви счастливая звезда все еще не взошла для нее. Она очень холодно встречала надменных юнцов из богатых семей, которых прельщали деньги Зеехофера, поэтому редко кто появлялся во второй раз. Ее выбор пал на того, кому она никогда не могла принадлежать, так как ее отец и его отец были врагами, по крайней мере, она так думала.

Уже в то время, когда она заучивала молитвы и постигала тяжелое искусство чтения и письма у благочестивых сестер в женском монастыре, статный сын бургомистра, который был старше ее на 4 года, казался ей эталоном мужской красоты. Эта детская любовь глубоко запала в ее сердце, ибо для Армгард в силу ее характера однажды возникшее чувство привязанности оставалось незыблемым, к тому же Якоб Топплер со временем превратился в самого видного юношу города. Если на праздниках она оказывалась с ним в паре в хороводе и он начинал с нею светскую беседу, то ее сердце начинало бешено колотиться в груди, и она часто отвечала односложно и невпопад. Если он проезжал мимо ее дома, то она непременно стояла у окна, отступив достаточно далеко в комнату, чтобы ее нельзя было увидеть снаружи, и светящимися глазами смотрела ему вслед до тех пор пока он не исчезал за углом улицы. На других мужчин она вообще не обращала внимания.

Когда ей исполнилось двадцать три года, отец спросил ее, не собирается ли она стать монахиней, так как она отказала уже шести женихам. Армгард ответила очень спокойным голосом:

– Да, я предпочту уйти в монастырь, так как я не могу принадлежать тому единственному, кто мил моему сердцу.

– Что? Кто это, кто не захочет взять в жены дочь Зеехоферa? – старик вскочил.

– Я не знаю, отец, захочет ли он взять меня в жены, но даже если он захочет, то вряд ли он сможет это сделать, – ответила она.

Отец побледнел и судорожно обнял ее.

– Выброси это из своей головы! Это невозможно. Никогда! Никогда не говори об этом, – и он, задыхаясь, вышел из комнаты.

Они больше никогда не возвращались к этому разговору. Но видя, что она со временем становилась все бледнее и печальнее, старик часто робко и покачивая головой смотрел на нее со стороны, и Армгард казалось, что он хотел заговорить с нею, но, однако, не решался это сделать.

Поэтому то, что старый Топплер захотел завоевать расположение ее отца и привлечь его на свою сторону, она восприняла как чудо, ниспосланное с небес. Старый Петер Кессельвайсс появился в доме как посредник между сторонами. Вместе с ним показались на пороге Петер Нортхаймер, Каспар Вернитцер и даже двоюродный брата бургомистра и его верный друг ювелир Топплер. Когда они вскоре после этого вместе с ее отцом покидали дом, чтобы отправиться на заседание совета, он бросил ей мимоходом:

– Может быть, ты все-таки получишь то, что ты хочешь.

Вскрикнув от радости, она готова была броситься отцу на шею, но он остановил ее.

– Подожди! Сначала посмотрим, куда ветер подует.

С тех пор она ждала возвращение Якоба Топплера как нареченная невеста. И вот он вернулся, но в их доме до сих пор не появился. Сначала она придумывала разные веские причины для этого, но она была слишком умна, чтобы долго обманывать себя. То, что он сторонился ее, могло иметь только одну причину: Он ее не любил. Армгард почувствовала себя униженной, словно ее обесчестили. Она стала избегать людей и уединилась в стенах своего дома. Если бы при этом она узнала, что весь город следит за ее сердечными делами, то она никогда не вышла бы из ворот даже при самой острой необходимости. Но никто не решился об этом сказать гордой и неприступной девушке.

Этим вечером у нее было особенно тяжело на сердце, так как сегодня исполнялось ровно семь лет с того дня, как не стало ее дорогой матери. Армгард утром украсила ее могилу цветами и заказала панихиду вo францисканской церкви. Теперь, когда она стояла в сумерках у окна, ее внезапно охватило чувство одиночества, которое было сильнее чем когда-либо раньше. Девушкa вдруг с ужасом осознала, что она больше не в силах совладать с той тайной болью, которая переполняла ее сердце, и которую ее отец никогда не смог бы понять. Она уронила руки, ее глаза наполнились слезами, а губы с трудом сдерживали плач.

Вдруг она выпрямилась и невольно сделала шаг вперед. Ее сердце замерло, и она прижала обе руки к груди. Она увидела, как от ратуши через улицу к их дому приближался тот, кого она изо дня в день ждала с таким нетерпением и с такой тоской. Снаружи уже стемнело и его высокая фигура была трудно различима, хотя он был на рассроянии всеголишь нескольких шагов от дома.

Рой мыслей закружился в ее голове, прежде всего, вопрос: Почему перед ним не шли сваты, как этого требовал обычай в Ротенбургe? Но прежде чем она могла найти ответ, он уже стоял перед нею. Двери в домах имперского города вели прямо с улицы в большую комнату, которая располагалась на уровне земли, и в ней находился очаг дома.

– Добрый день, Армгард Зеехофер! – сказал он и протянул ей руку.

Ее правая рука так дрожала, что она едва нашла силу ответить рукопожанием. Она также не могла произнести ни слова, но взгляд, который онa бросила на него, говорил о многом. И этот взгляд, казалось, также смутил молодого человека и испугал его, так как он вздрогнул, отпустил ее руку и произнес нерешительно, что было совершенно ему несвойственно:

– Я хочу поговорить с твоим отцом, Армгард.

– Не только, с моим отцом, но и со мной тоже! – ответила она с очаровательной улыбкой, в то время как ее глаза светились и ее щеки постепенно покрылись легким румянцем.

Якобу показалось, как будто перед ним ударила молния. Он не был знатоком женщин, но ее вид, все ее существо говорили только об одном: Эта девушка любила его и радовалась, что он выбрал именно ее. Она ожидала, и он видел это в ее глазах, что Якоб в следующее мгновение возьмет ее в свои руки и спросит, не согласится ли она стать его женой, и тогда она при первом его слове, ликуя, прижмется к его груди. A он должен был жестоко разочаровывать ее, и глубокое состарадание охватило его сердце. В этот момент он почувствовал себя почти подлецом перед этой девушкой, которая, дрожа, стояла напротив, и трепетала перед ним и жаждала счастья, которое он никогда не мог ей дать.

Якоб вздохнул с облегчением, когда дверь в глубине комнаты открылась и из нее вышел отец Армгард. Член муниципалитета был в очень дурном настроении, так как у него был приступ подагры и он мог передвигаться только опираясь на трость. Поэтому его выражение лица было уже желчным и хмурым, когда он появился в дверях, но на его лицо опустилась ночь, как только он увидел сына своего врага, стоящего перед его дочерью.

Однако, он овладел собой и проговорил ледяным тоном:

– Эй, посмотрите-ка, молодой Топплер! Большая честь для моего скромного жилища, что сын самого отца города удостоил меня своим визитом! Чего ты хочешь от меня, Якоб Топплер? Никогда не думал, что ты придешь, так как с тех пор, как ты снова объявился в Ротенбургe, твои родичи только пожимали плечами и смотрели в сторону, если я спрашивал о тебе.

– Я хочу с Вами поговорить, господин член муниципалитета! – решительно ответил Якоб Топплер.

– Поговорить со мной? Ну, пойдем поговорим!

Он перешел в соседнюю комнату и, охая, опустился в кресло. Якоб последовал за ним и закрыл за собой дверь. Член муниципалитета не предложил ему сесть и не начинал разговора.

Армгард Зеехофер осталась стоять с дрожащими коленями. В ее широко раскрытых глазаx застыл ужас. Что, ради всех святых, это должно было значить? Так ли приходит жених, и так ли его принимают?

Она никогда еще в ее жизни не подслушивала, но теперь она не могла иначе. С колотящимся сердцем она подкралась к двери, которая отделяла ее от обоих мужчин.

Сначала она совсем ничего не слышала. Потом голос ее отца прозвучал жестко и резко:

– Итак, чего ты хочешь от меня, сын Топплера?

– Я хочу поговорить с Вами о моем отцe!

– О твоем отцe? А твой отец знает об этом?

– Нет, он об этом не знает!

– Я так и думал! Ну, чего же ты хочешь?

– Я хочу, чтобы Вы перестали быть его врагом, но стали его другом.

Хриплый смех вырвался из груди старика.

– Вы нашли оригинальный путь склонить меня к этому, Топплер!

– Уважаемый господин, – сказал Якоб, – выслушайте меня. Когда я был еще подростком, у Вас с моим отцом был спор о трактире Форбах, который на самом деле принадлежит мне, так как он был приобретен на деньги моей матери, принадлежал ей и затем был унаследован мною. Вы проиграли дело, суд отклонил ваше заявление. Теперь этот трактир может приносить каждому, кто им владеет, вероятно, по крайней мере 1200 гульденов дохода, однако, Вам, еще гораздо больше, так как он вклинивается в Ваши владения. Я хочу передать его Вам, с письмом и печатью, без какого-либо возмещения, если Вы прекратите враждовать с моим отцом и впредь воздержитесь от враждебных действий против него.

На какое-то время в комнате воцарилось молчание. Затем раздался гневный хрипящий крик.

– Ты, собачий сын, хочешь меня купить? Купить мою ненависть и мою месть? Ха-ха! Отец украл у меня невесту, сын унизил мою дочь – и теперь предлагает мне деньги! Мальчишка! Вот тебе!

Как пантера Зеехофер, невзирая на свою боль, вскочил с кресла, и выхватил нож из сумки, которая висела у него на поясе.

Тут распахнулась дверь. Бледная, как мертвец, Армгард бросилась между ними, схватила отца за руки и столкнула его сверхчеловеческой силой в его кресло. Нож, звеня, упал на пол.

– Отец! – выдохнула она. – Ради Бога, опомнись! Ты хочешь стать убийцей?

Старый Зеехофер, не двигаясь, сидел в кресле и неподвижными глазами смотрел на свою дочь. Было непонятно, гнев ли парализовал его члены или он вдруг осознал, что она удержала его от страшной судьбы. Так как наказанием за совершенное в городе кровавое преступление было колесование, и ничто не могло бы спасти его от этого после совершенного в приступе внезапной ярости деяния, разве что немедленное бегство без надежды на возвращение.

На мгновение воцарилась тишина. Затем заговорила Армгард:

– Я хочу, отец, чтобы ты остался здесь. A с ним я поговорю сама!

Старик ничего не ответил. Было в глазах его дочери что-то такое, что его останавливало. Он закрыл лицо обеими руками и остался сидеть, a Армгард перешла с Якобом в переднюю комнату и заперла за собой дверь на замок.

С горящим он волнения лицом она подошла к юноше и, устремив на него пронизывающий взгляд, спросила:

– Почему ты так поступил со мной, Якоб Топплер? Почему ты опозорил меня?

– Я не хотел причинить тебе боль, Армгард! – ответил он печально. – В то время как я был далеко, за меня все решили мои родственники. Они желали покончить с враждой наших отцов, соединив нас с тобой в браке. Они никогда не спрашивали моего согласия.

– Но почему ты пренебрегаешь мной?

Он медлил с ответом.

– Скажи мне честно, я не достаточно хороша для тебя? Или ты не можешь преодолеть ненависть Топплеров против моего отца? – воскликнула она, и в ее словах звучали гнев и боль. Сейчас она не была той замкнутой, гордой девушкой, какой ее знали все. В эту минуту она была всего лишь женщиной, которая боролась за наивысшее счастье жизни.

Якоб почти робко взглянул на нее, он еще никогда не видел девушку такой. И он тихо проговорил:

– Потому что я люблю другую.

При этих словах мертвенная бледность покрыла лицо Армгард Зеехофер, и она со стоном опустилась на скамью, стоящую рядом с нею. Затем она соскользнула с нее на пол, упала на колени и уткнулась лицом в жесткое деревянное сиденье. Так она лежала довольно долго. Но не было рыданий, и ни одного звука не вырвалось из ее рта.

Якоб с глубоким состраданием смотрел на нее, и у него было очень тяжело на сердце.

– Не отчаивайся так, Армгард, – сказал он. – Бог даст, ты забудешь меня. Я не могу поступить иначе.

При этих словах она подняла голову и сказала жестким голосом:

– Иди, Якоб! Теперь ты знаешь, как сильно я люблю тебя, и так как ты пренебрег мной, то нет для меня больше места в этом мире. Знай это!

– Армгард! – воскликнул он в ужасе. – Ты желаешь смерти? – Но она оборвала его.

– Я боюсь греха, я никогда не сделаю этого. Но я уйду в монастырь и приму обет. А теперь иди, иди же!

На следующее утро Генрих Топплер призвал своего сына к себе.

– Ты был у Вальтера Зеехофера? – спросил он его при входе вместо приветствия.

– Да, oтец.

– Несмотря на то, что я не советовал тебе это делать?

– Я хотел для тебя только лучшего, отец.

Генрих Топплер ответил не сразу. Он прошелся широкими шагами по комнате взад и вперед, глубокая складка запала у него между бровями, и он правой рукой нервно поглаживал свою черную бороду, как он делал всегда, когда был возбужден.

Наконец, он остановился перед сыном и мрачно проговорил:

– Я должен был тебе рассказать, что стоит между мной и Зеехофером. Тогда бы тебе не пришла на ум глупость исправить положение деньгами. Так знай же: Болeе тридцати лет тому назад мы оба добивались расположения одной и той же девушки, твоей матери, Барбары Вернитцер. Родители обещали ее Зеехоферу, но она выбрала меня. В конце концов, она добилась своего, и у нее, видит Бог, никогда не было повода пожалеть об этом. Но Зеехофер с тех пор утверждает, что я украл у него невесту. Однажды он даже публично обвинил меня в этом перед городским советом. С тех пор он навсегда сделался моим злейшим врагом. Меня многие не любят, так как они думают, что я принесу вред городу, вступая в безрассудную игру. Это глупые, но честные враги, так как они, выступая против меня, думают о благе города. Зеехофер же, пожалуй, знает, что я хорошо правлю и действовал бы точно так же, если бы он был у власти. Поэтому я называю его нечестным врагом.