Разбойник Чуркин. Том 3. Возвращение

– Ну, как скажешь, Василий Васильевич? – спросил Осип.

– Заезжай, все равно, – сказал разбойник.

Въехали на двор и нашли там страшную тесноту: воза с товарами заняли все места под навесами, где стояли также возки и разного калибра сани и саночки; около них сновали ямщики, извозчики; гул стоял от их криков и разговоров. Чуркин вылез из саней, привратник ввёл его на крылечко и сказал:

– Повремени, купец, маленько, сейчас я хозяину скажу, куда тебя поместить надо.

Разбойник повиновался. Мимо него поминутно сновали выходившие из общей избы и направлявшееся в неё со двора люди, не обращая на Чуркина никакого внимания. Через несколько минут вышел хозяин постоялого двора, пожилой человек, с добродушной физиономией, маленького роста, и спросил:

– Тебе, купец, особую комнатку требуется?

– Да, хотелось бы.

– Пойдём, уж не обессудь, у нас не гостиница. Комнатка-то и есть, но не так опрятна.

– Ничего, мы не взыскательные.

– Что делать! время ярмарочное, полы не успели вымыть, – отпирая дверь, ведущую в коридорчик, сказал дворник.

– Ух, как здесь темно! ночничок бы хоть зажгли, – сказал разбойник.

– Как же, всю ночь фонарь горит, зажечь только не успели.

Добродушный хозяин ввёл постояльца в небольшую комнатку, отделённую от соседней дощатой перегородкой, вынул из кармана спички и зажёг стоявшую на небольшом столике сальную свечку.

– Ну, вот и квартира тебе, – сказал он.

– Дорого в сутки будет стоить?

– Сколько прожить-то думаешь?

– Как придётся: недельку, может, и меньше.

– Целковый берём, а то и больше. Лошадки у тебя свои, или на ямщицких приехал?

– На своих; надо бы уступить сколько-нибудь.

– Ну, если на своих, три четверточка возьму, самовар и свечки наши будут.

– Овёс и сено почём отпускаете?

– Не дорого, лишнего не возьмём. Сами откуда вы будете?

– Вёрст за четыреста отсюда.

– Знать, в первый раз на ярмарку приехал?

– Да, впервые ещё пришлось.

– Ну, значит, остаёшься?

– Нечего делать, надо бы почище комнатку, так и быть уж, останусь.

– Есть и почище, да занята, – купцы из Большой Санды, заняли её.

– Что значит «Санда»? – полюбопытствовал разбойник.

– Ну, с завода Демидова, всё равно. Уедут, туда же тебя и переведу, сказал дворник и вышел.

«Спасибо и за обещание», – подумал разбойник и стал осматривать комнатку, в которой он остановился.

Она была в длину сажени три с половиною и такой же ширины, об одном оконце, выходящем на речку; в ней стояла кровать с матрацем, набитым сеном, на котором, кроме подушки, да притом жёсткой, ничего не было, не имелось даже одеяльца; около столика стояли три простых обыкновенного дерева стулика, в углах виднелась сырость, и она напоминала ему каземат Богородского острога. Разбойник снял с себя тулуп и присел на стул.

Вскоре вошёл Осип, сопровождаемый тем же привратником, который встретил их на улице, и тотчас же ушёл из комнатки.

– Ну, Василий Васильевич, комнатка-то, кажись, не хвали, вдвоём-то в ней и не поместишься.

– Да, брат, не разгуляешься, но всё-таки ты как-нибудь уляжешься, ночь-то переночуем, а завтра и переберёмся на другую квартиру, так оно выходит.

– Неловко с лошадьми переезжать, – проговорил каторжник, снимая с себя верхнюю одежду и поглядывая на атамана.

– Лошадок-то мы и… побоку, ну их совсем, сбудем на Конную.

– Это дело другое.

– Ты полушубок-то не снимай, куда-нибудь пройдёмся.

– Куда же, ночью, разве что в трактир, чайку попить?

– Сходим, хоть немножко город поглядим. Лошадок хорошо поставил?

– Ничего, уголок отвели, я уж и сенца им подложил, поить раненько.

Через несколько минут Осип с Чуркиным были уже на улице; она была полна снующими взад и вперёд простолюдинами; прошли по линии постоялых дворов, между которыми выделялось одноэтажное здание трактира или харчевни какой-то Гольчихи. Войдя в него, они увидали за буфетом толстую, пожилых лет, женщину; это была хозяйка харчевни. Заметив их, она командировала паренька из прислуги и велела просить гостей в другое отделение, выходившее на двор и выстроенное в два этажа, но соединяющееся с первым, в которое они вошли.

Трактир кишел простым народом; шум стоял страшный; половые не успевали исполнять требования. Паренёк ввёл вновь прибывших в чистое отделение, где за столиками располагалось среднего сорта купечество и разные немудрёные торгаши. Чуркин с Осипом уселись за свободный столик и потребовали себе чаю и водки; то и другое было подано.

– Народищу-то, кажись, и пушкой не пробьёшь, – тихо сказал каторжник.

– Ярмарка, вот и народ. Это не у нас в деревне, – ответил разбойник, оглядывая посетителей. – Ты чай-то наливай, – прибавил он.

Осип занялся чем было приказано, а Чуркин обратил внимание на двух пожилых купцов, беседовавших с женщинами.

– Ты вот что, как тебя там зовут? Пей, ежели потчуют, а не станешь пить, так уходи, – говорил один из собеседников.

– Выпью, пусть вон Алевтина начнёт, – ответила та.

– И она выпьет: по нашему, гулять, так гулять, – сказал другой, обнимая Алевтину. – Эй, милый, давай сюда ещё две бутылки горского.

– Разочтитесь за прежнее, тогда и подам, – возражал прислужник.

– Не веришь, думаешь, у нас и денег нет? вот они, гляди! – вынимая туго набитый бумажник с деньгами, сказал подгулявший купец. – Мы ещё твою хозяйку купим и продадим; говорят, подавай, значит, подавай.

Половой убежал.

Разбойник стал раздумывать о том, как бы подсоседиться ему к этим кутилам, взял налитую чашку чаю и начал, не спеша, потягивать его.

Глава 123.

Половые, увидав у кутил достаточное количество денег, засуетились около их столика; после двух бутылок «горского» подали ещё полдюжины, и пошло разливанное море: бокалы пенились, влага лилась в утробы пирующих, как вода; женщины не отставали от своих собутыльников. Зала трактира продолжала наполняться посетителями; гул стоял от разговоров и от звона посуды. И кого только здесь не было! Купцы средней руки, мелочные торгаши, коробейники, разносчики, ямщики-хозяйчики, многие привели с собою женщин. Вся эта публика была одета прилично, у многих виднелись на жилетках цепочки от часов и всё больше серебряные; один только Осип сидел в своём полушубке и исподлобья поглядывал по сторонам.

– Что это так долго Пётр Михайлыч не едет? – сказал своему собрату один из гуляк, пивших «горское», – пошёл он за Прасковьей Максимовной, и сам провалился.

– Его хорошо за смертью посылать, – долго не придёт, – ответил другой.

– Ну, пейте же, чего там шушукаетесь! – сказала им женщина, держа в руке бокал; – Давайте, чокнемся, веселей будет, – прибавила она.

Купцы подняли бокалы, чокнулись и выпили.

В эту минуту в дверях залы показалась среднего роста, молодая, лет двадцати трёх женщина, с чёрными, как смоль, глазами, чёрные волосы спускались из-под шёлкового платочка, небрежно накинутого на голову:, белые, как мрамор щеки, пылали румянцем; зелёное шёлковое платье охватывало стройный стан красавицы, прикрытый голубой душегрейкой, отороченной собольим мехом. Она вошла в сопровождении средних лет мужчины, одетого в длиннополый сюртук, в дутых смазных сапогах. Парочка эта оглядела все столы и, заметив своих приятелей, подошла к столику, загромождённому бутылками «горского».

– Вот где вы уселись! – сказала им красавица.

– А, Прасковья Максимовна! Что так долго? Заждались мы вас, – произнёс высокий, красивый купец, приподнимаясь со стула.

– Нельзя было, а почему, Пётр Михайлыч тебе скажет, – усаживаясь на стул, промолвила она.

Вошедший с красавицей мужчина нагнулся к вопрошавшему и пошептал ему что-то на ухо.

– А! теперь понимаю, ну, садись да выпей. Эй, малец, давай сюда ещё полдюжины!

Красавица поместилась как раз напротив Чуркина, который не спускал с неё глаз; она очаровала его своей развязностью, весёлым характером и чёрными, глубокими как осенняя ночь глазами, уколовшими его прямо в сердце. Осип, заметив, куда глядит его хозяин, нагнулся к нему и шепнул.

– Василий Васильевич, вот бы её тебе в атаманши, баба подходящая.

– Да, ничего бы, – ответил тот, не спуская глаз с Прасковьи Максимовны.

– А ты, любезный, на чужой-то каравай рта не разевай, – сказал какой-то тучный мужчина в поддёвке, вставая из-за соседнего столика, поглядывая на Чуркина, и пошёл из залы.

Разбойник не слыхал его слов, но они ясно отдались в ушах Осипа, который в ответ ему сжал кулаки, хотел что-то поговорить с ним, но слова замерли на его губах.

– Любезный, тебе здесь не место в полушубке-то сидеть: гости обижаются, – обратился к каторжнику приказчик трактира. – Шёл бы вон в другую комнату, – прибавил он.

– Какие гости? – вопросил разбойник.

– Сейчас купец один жаловался, вот тут рядом с вами сидел, «воняет», говорит.

– Не от него ли это отдаёт, ты бы понюхал, – злобно заметил разбойник приказчику.

– Мы не вам говорим, а вот ему, – показывая на Осипа, протянул тот.

– Если я с ним сижу, значит, не ваше дело. Подай мне бутылку «горского»! – крикнул Чуркин половому.

Приказчик отошёл. Бутылка была подана.

– Василий Васильевич, не снять ли мне полушубок? – сказал каторжник.

– Сиди в нем, да молчи, никто тебя не тронет; пей вот шипучку, да и всё тут, – наливая в бокалы вино, тихо произнёс разбойник.

А за столом у купцов шёл весёлый разговор; Прасковья Максимовна, заметив на себе внимание незнакомого ей человека, который сразу пришёлся ей по душе, частенько перекидывалась взглядами с разбойником. Его красивая наружность и страстные взгляды зажгли в ней желание перемолвиться с ним словечком и узнать, кто он и откуда. Чуркин понимал это и выжидал только минуты для объяснения; но минута эта не подходила.

Один из компаньонов Прасковьи Максимовны настолько охмелел, что, желая подняться со стула, упал и повалился к ногам разбойника; тот бережно поднял его и усадил на место; красавица поблагодарила за это разбойника и наградила его улыбкой, товарищи охмелевшего, в знак благодарности, пожали ему руку и пригласили его выпить с ними бокальчик, и он не отказался, присел к ним за стол и, познакомившись, разговорился со всеми.

– Вы здешние, или приезжие? – спросила у разбойника красавица.

– Нет, мы дальние, на ярмарку за покупками приехали.

– А откуда будете? – полюбопытствовала она.

– Из-за Верхотурья. Зашли сюда чайку напиться, да вот и засиделись, – уставив на неё свои большие глаза, говорил Чуркин.

– Ну, так давайте, чокнемся и выпьем, – загалдела компания.

Выпили, налили по другому бокалу и по третьему; разбойник привстал со стула и сказал:

– Что ж, и моя копейка не щербата, дозвольте и мне полдюжинки бутылочек поставить?

– Можно, можно, почему не выпить! – кричали ему собеседники.

Принесли вино, и попойка продолжалась. Охмелевший собутыльник склонился головою на стол и захрапел; разбойник сидел рядом с красавицей и беседовал с нею, как давнишний знакомый, изредка нашёптывал ей любезности, и она, принимая их, только ухмылялась. Осип глядел на своего атамана и думал, прихлёбывая шипучий напиток: «что-де из всего этого выйдет?» Прасковья Максимовна отуманилась и склонила свою голову на плечо разбойника, что обожателю её, дородному купцу, сильно не понравилось, он дёрнул её за рукав и сказал:

– Прасковья, опомнись, что ты делаешь?

– А что? Ничего, – отдыхаю, напоили вы меня, голова кружится, – ответила она, не подымая с плеча Чуркина своей головки.

– Ты оглянись, к кому ты склонилась?

– Все равно мне, к кому пришлось, – бормотала она и при этом обвила руками шею разбойника и поцеловала его.

Не стерпел купец, взял красавицу в объятия и отвёл её от Чуркина в сторону, усадил её за другой стол и крикнул половому.

– Эй, молодчик, сколько с нас следует?

Половой притащил счёты и начал выкладывать на них сколько следует получить за выпитое. Купец отдал деньги; собеседники его так же поднялись с своих мест и стали собираться восвояси. Чуркин, в свою очередь, поторопился рассчитаться с половым и шепнул Осипу:

– Пойдём, пусть их успокоятся.

Прасковья Максимовна, хотя и была под хмельком, но не настолько, насколько хотела казаться; заметив, что Чуркин идёт к выходу, она быстро поднялась со стула, подскочила к нему, ещё раз поцеловала его и сказала:

– Ну, до свидания, мой милый.

Разбойник крепко пожал ей руку и шепнул на ухо:

– Прощай, завтра увидимся.

Эта сцена ещё более возбудила гнев обожателя красавицы, он злобно поглядел вслед удалявшемуся своему супостату и произнёс, обращаясь к своим собеседникам:

– Откуда такой леший взялся и кто он такой?

– А кто его знает, – ответили те в один голос.

– Дура-то, Прасковья, с ума, знать, спятила, лезет к нему целоваться, да и всё тут, – сказал купец, взял красавицу под руку и повёл её из трактира.

Прасковья Максимовна шла, переваливаясь с ноги на ногу, притворяясь охмелевшей и посылая воздушные поцелуи всем окружавшим её спутникам и спутницам. Половые, глядя на неё, покачивали головами.

Выбравшись из трактира, Чуркин с Осипом отошли к сторонке и стали наблюдать за выходившими из того заведения.

– Пойдём, Василий Васильевич, что их дожидаться; может, и всю ночь там они прображничают, – сказал каторжник.

– Погоди, надо узнать, куда они пойдут, – ответил тот.

– Тебе это зачем же нужно?

– После тебе скажу, а теперь молчи.

– Задело, знать, за ретивое, вот что, – проворчал себе под нос каторжник, уставив глаза на двери трактира.

Через несколько минут из трактира вышла уже знакомая нам компания; каждый из мужчин вёл свою даму и, отойдя несколько шагов от дверей, они остановились, простились один с другим и отправились в разные стороны. Купец с Прасковьей Максимовной, не торопясь, поплёлся по линии постоялых дворов и вёл разговор со своей спутницей. Чуркин с Осипом, находясь на почтительном от них расстоянии, последовали за ними. Из речей купца доносились до них несвязные слова упрёка красавице, но она ему не отвечала. Вот они завернули за угол здания, прошли несколько по улице и скрылись в глухом переулке. Разбойник ускорил шаги и увидал, что купец с Прасковьей Максимовной вошли в калитку небольшого деревянного домика, выстроенного в один этаж с тремя окнами на улицу, которые были прикрыты ставнями.

– Подойдём поближе и посмотрим, чем они займутся, – проговорил разбойник, взглянув на Осипа.

– Пожалуй, купец-то, кажись, богатый, я видел у него в бумажнике денег не мало, – сказал тот.

– Да, состоятельный.

Но не деньги были на уме у душегуба, а красавица, наградившая его двумя поцелуями, от которых по всему телу пробежала у него дрожь, и сердце забило любовную тревогу. Он дал себе слово, ещё раз свидеться с Прасковьей Максимовной, и во что бы то ни стало, завладеть ею.

Тихо подошли они к окнам; разбойник начал отыскивать в ставнях щёлочку, через которую можно бы было хотя бы взглянуть одним глазом в комнаты, но не нашел её.

– Ты что-нибудь видишь, или нет? – спросил каторжник.

– Огонёк светится, а больше ничего не видно.

– Отвори маленько ставню.

– Нельзя, тревоги бы не наделать, – шептал разбойник и приложил к ставням ухо.

Ясно, почти как и в трактире, ему слышен был голос красавицы, слышны были и поцелуи её, которыми она награждала своего обожателя; со стороны его не было уже никаких упрёков Прасковье Максимовне; что было в трактире, он уже забыл, а расточал перед нею только свои ласки. Разбойник не вытерпел, отворил немножко ставню среднего окна и увидал парочку, сидевшую на диване, перед которой стоял небольшой столик. Они сидели, обнявшись, и глядели друг другу в глаза, воркуя, как голубки весенней порой. Вдруг купец, как бы чем ужаленный, вскочил с дивана, взял лежавший на стуле свой длиннополый сюртук, вынул из него бумажник, возвратился с ним к Прасковье Максимовне и громко сказал ей:

– На, возьми, тут пять тысяч находится, пусть они твои будут, только люби меня, как любила до сей поры.

– Не надо мне твоих денег, – отвечала она.

– Ведь прежде ты брала у меня?

– Брала, когда нужно было, а теперь не надо.

– Возьми себе, на наряды пригодятся, – вручая ей пачку радужных кредиток, настаивал он.

Красавица взглянула на деньги, подумала с минутку, взяла их и положила в карман своего платья.

– А так вот что, она его за деньги любит! – отвернувшись от окна, злобно произнёс разбойник.

– Ещё бы! бабы такой народ, за деньги, что хочешь, можно устроить, – пробормотал каторжник, стараясь взглянуть в окно хоть одним глазком.

На тротуаре показался какой-то человек. Осип толкнул локтем своего атамана и сказал:

– Василий Васильевич, кто-то идёт!

– Где ты видишь?

– А вон взгляни, по тротуару шагает.

Медленно отошёл разбойник от окна и, пройдя несколько шагов, направился на другую сторону улицы и, пропустив незнакомца, вернулся снова к домику, от которого только что отошёл, но, взглянув в окно, он не видал уже в комнатах огня.

– Спать легли, ну, пусть их покоятся, утро вечера мудрёнее, – проговорил он, притворил потихоньку ставню и пошёл в обратный путь.

У постоялых дворов суетня уже улеглась, только изредка кое-где проходили запоздалые постояльцы. У ворот дома, в котором остановились душегубы, их встретил тот же привратник и спросил:

– Что, в трактир чайку, знать, попить ходили?

– Да, – ответил ему Осип и вошёл вслед за своим атаманом на двор.

В коридоре горел фонарь, да такой тусклый, точно тот, которым освещаются тюремные казематы; он напомнил разбойнику дни заключения его в острогах в Богородске и во Владимире; поморщился атаман от такого воспоминания, отворил дверь своей комнаты и сказал каторжнику:

– Осип, поглядел бы ты своих лошадок-то!

– Схожу, пожалуй, – как бы нехотя проговорил тот и вернулся на двор.

Тихо было под навесами; кони постояльцев смирно стояли у яслей и жевали корм; каторжник оглядел своих лошадей и подумал: «завтра мы с вами простимся, а жаль, добрые вы такие», и потрепал их по гривам.

– Кто здесь ходит? – раздался чей-то голос.

– Я, – ответил Осип.

– Да кто ты, что по ночам шляешься?

– А тебе какое дело?

– Сторож я, потому и спрашиваю.

– Видишь, небось, кто я, – лошадок своих гляжу.

Сторож умолк; каторжник поплёлся к дому. Сторож проводил его до коридора и успокоился, видя, что это был свой человек.

Осип застал разбойника уже раздетым и лежавшим на диване, объяснил ему, что лошади стоят на месте спокойно и едят корм.

Чуркин не отвечал.

– Василий Васильевич, слышишь, что я говорю?

– Слышу, ложись спать, завтра пораньше сходи на Конную, да подыщи там покупателя на лошадей.

– Хорошо, побываю. На таких коней охотники найдутся. За сколько их продать-то?

– Как ты думаешь, что дадут?

– Сотни по две надо взять.

– Не дадут если, и за триста отдадим.

– Больно уж дёшево, кажись.

– Что делать, за что бы ни продать, да продать; нужно развязаться с ними, чтобы не отсвечивали.

– За париками нужно бы понаведаться.

– Знаю, разыщем их где нибудь, теперь ярмарка, – сказал Чуркин и повернулся на бок, чтобы уснуть.

– За богатым купцом надо бы присмотреть, – денег у него больно много.

– За каким такое?

– Вот за тем, которого в трактире видели.

– Ну, ладно, это видно будет, – сквозь зубы сказал, разбойник, желая отвязаться от разговора.

Осип смекнул его желание, улёгся спать и вскоре захрапел.

А Чуркину не спалось; он переносился мыслями к тому домику, где находилась его красавица. Сдавалось ему, что она, целуя купца, думала об нем, полетела бы к нему, но крылышки были обрезаны; казалось ему, что поцелуи её и теперь ещё горят на его щеках и так горячо жгут его сердце, как никогда оно не чувствовало и не трепеталось от поцелуев тех женщин, которых он знал и любил. В этих мечтах разбойник сомкнул глаза и уснул.

Глава 124.

Настало утро, да такое морозное; снег хрустел под ногами и под полозьями саней, проезжавших по улице. Каторжник поднялся с логовища чем свет и отправился на Конную отыскивать покупателей на своих лошадок. Ему не долго пришлось хлопотать о них: нашёлся какой-то барышник и охотно согласился следовать за Осипом.

– А дороги твои лошади будут? – спросил барышник у Осипа.

– Увидишь и сам скажешь, чего они стоят, – ответил тот, – они не мои, а хозяйские, – прибавил он.

– Какой масти?

– Серые, яблоками, семилетки, не больше. Одно слово, – купеческие.

– Ты гляди, любезный, не шебарши, если я буду торговаться, – от хозяина ничего не получишь, а я четвертную дам, если выгодно куплю.

– Моё дело сторона, покупай, как знаешь.

– То-то, гляди, за магарычём дело не станет, – говорил барышник, подходя к постоялому двору.

– Ты уж совсем с санями и сбруей покупай, нам то и другое не нужно.

– Сами-то, знать, пешком из Ирбита пойдёте?

– Нет, мы здесь на житьё останемся.

– Ну, это дело другое.

Они вошли на двор и направились к лошадям; барышник как увидал их, так и затрясся, поглядел их зубы, обошёл кругом и спросил:

– Какова цена?

– Не знаю, сколько посулишь.

– Катюху с четвертной за каждую, цена решительная, поди и скажи своему хозяину.

Осип молча отошёл от лошадей и поплёлся к своему атаману.

Войдя в комнату, он застал его ещё спящим; чуткое ухо разбойника услыхало шаги человека; он открыл глаза и, увидав перед собою каторжника, спросил у него:

– Ты что?

– Пора, Василий Васильевич, вставать, я покупателя на лошадей привёл, выйди к нему и поторгуйся.

– А ты без меня разве не можешь продать их? – потягиваясь, сказал Чуркин.

– Без твоей воли я не смею.

– Ну, сколько же он даёт за пару?

– Двести пятьдесят целковых посулил, и то с санями и сбруей, – больше не дает.

– Ну, поди, получи с него деньги и отдай лошадок.

– Дёшево, кажись, за эту дену: по крайности триста рублёв надоть взять, кони-то вдвое дороже того стоят.

– Не дорого достались они нам, и не больно жаль. Кто их покупает?

– С Конной барышник какой-то.

– Пусть его владеет, бери поскорей деньги, а то, пожалуй, спятится, – проговорил разбойник, подымаясь с постели.

– Ладно, а я всё-таки с ним поторгуюсь.

– Ну, там как знаешь.

Осип вышел; Чуркин оделся, сходил в общую избу, сполоснул своё лицо и утёр его грязным полотенцем, висевшим у рукомойника, попросил подать себе самовар и возвратился в свою комнату.

– Как там дела-то? – спросил барышник у подошедшего к нему каторжника.

– Да что, хозяин за ту цену, какую ты даёшь, продать лошадей не соглашается, – ответил тот.

– Где он сам-то, как бы его повидать?

– Спит ещё, на постели потягивается.

– За сколько же ему продать желательно?

– Говорит, меньше, как за четыре сотенных, не отдаст.

– Боек он оченно, пусть поищет таких дураков, которые дали бы ему эту цену, – нахлобучив чуть не на глаза шапку, высказался барышник и пошёл прочь от лошадей.

– А твоя последняя цена какая будет?

– Поди, скажи ему, четвертной билет, пожалуй, накину.

– А двух не прибавишь?

– Нет, цена решительная.

– Ну, ладно, так ты подожди здесь маленько.

– Да ты поживей, а то по пустому мне здесь калякать, нечего, на Конной больше упустишь, – сказал покупатель, снова вернулся к коням и начал их оглядывать.

Каторжник вошёл в сенцы постоялого двора, пробыл в них минутки две, возвратился к барышнику и сказал ему:

– Хозяин согласен на твою цену, получай лошадей и давай деньги.

– Они готовы, – ответил тот, доставая из-за пазухи синюю сахарную бумагу.

– И мне на чаек что-нибудь соблаговоли.

– Можно, от обещанного не отказываюсь, – отсчитывая кредитки, промычал барышник.

Денег в синей бумаге было не мало. Осип глядел на них исподлобья и досадовал, что обладатель их не в том месте с ним встретился. Купивший лошадей отсчитал следуемые за коней деньги, передал их Осипу и сказал ему:

– Ты потрудись, пересчитай их, чтобы после разговоров каких не было.

– Нечего пересчитывать, – небось, верно будет.

– Кто знает, я мог и ошибиться.

Каторжник, не видавший у себя в руках такой суммы денег, не мог их пересчитать; сознаваться в том он счёл для себя неловким, посчитал кредитки, сообразив маленько, положил их в карман.

– Значит, верно? – спросил барышник.

– Да, верно.

– А вот это тебе на чаек, передавая Осипу десятку, – сказал обделистый кулак.

– Прибавить следует, четвертную надо бы с тебя, – проворчал каторжник.

– Сам цену набил, вольно же тебе, если бы я купил дешевле, на твою долю больше бы вышло.

Осип смолчал, с досады он только заскрипел зубами и удалился.

Барышник запряг лошадей и уехал на них со двора, радуясь в душе такой дешёвой покупке.