Небо на цепи

– А куда вас отправлять… Лёнька вон по Севморпути плавал, знает, а у тебя фантазия богатая, ты почитаешь, представишь. В тот год тепло было, льдин и айсбергов не попадалось. Всё относительно спокойно прошло. Только вот… Посмотри-ка вон там, на полке, должна быть такая зелёная тетрадка общая…

Лерка порылась на полке, вытянула снизу, из-под книг, потрёпанную тетрадь, подала отцу. Он полистал её, открыл страницу, заложенную старой открыткой.

– Ага, вот… В том перегоне кого только не было, одних писателей-мореманов двое – Конецкий и даже сам Наянов16. Они всё написали:

«Те же, кто ходили в море выше семидесятой параллели и на Арктику, смотрели не стылыми глазами, обязательно согласятся с писателем в том, что лёд за бортами может «бормотать, жаловаться», даже «всхлипывать», а у льдин могут быть «мокрые зелёные животы», что штормовая «зыбь горбатая и зелёная», а корабли на ней «подхалимски кланяются волнам, на миг застыв в нерешительности» при «судорожных вздрагиваниях палубы»…17

Он закрыл тетрадку, задумался. Потом, отложив её в сторону, закончил:

– А в Северореченске мы пробыли всего вечер. Пароходы сдали, по знаменитой деревянной лестнице на площадь поднялись и сразу на железнодорожный вокзал уехали. Помню только, что площадь деревянными плахами вымощена, так удивительно! Вот я удивился, когда ты туда уехала! Носит, думаю, нашу семью с юга на север… – Он помолчал, вздохнул тяжело – Устал я, идите, ребята, от меня, спать буду… – И отвернулся к стене.

Лерке совсем не хотелось обсуждать с Леонидом рассказ отца, она проводила его до калитки и ушла в беседку, включив там слабую лампу, неярко осветившую её любимое кресло. Сгущались сумерки, по саду бродили тени. Лера снова думала о том, что она совсем ничего не знает о своей семье, а скоро и спросить будет не у кого. Про маминых предков она почти ничего не знала, за исключением того, что мать тоже была из потомственной флотской семьи, родители и деды её гоняли караваны барж по огромным сибирским рекам… А вот она, Лерка, совсем по-другому видит мир и совсем по-другому живёт, хотя страсть к перемене мест, к путешествиям и непередаваемому запаху дороги у неё в крови… Живот ходил ходуном, она обхватила его и уже привычно начала шёпотом успокаивать малышку: «Ну-ка, давай спокойнее, я никуда не собираюсь ехать, мы здесь побудем пока, будем папу ждать здесь, а там видно будет…»

От калитки послышался звонок. Господи, она даже застонала, ну, кто там ещё… Ничего хорошего от неожиданных визитов ждать не приходилось. Лерка тяжело поднялась и медленно пошла к калитке.

– Иду, иду, не звоните, пожалуйста, больше! – Крикнула тому, кто ещё раз нажал с той стороны на кнопку звонка.

А за калиткой стоял… Лерка даже присвистнула! Увидеть Мишу Миронова она совсем не ожидала! Шесть лет не прошли даром ни для одного из них…

– Что, Миша, изменилась я? Ты так меня рассматриваешь, что мне даже страшно…

Он опомнился и помотал головой.

– Нет, Лера, совсем не изменилась. Ты всё такая же…

Она засмеялась

–Ну да, ну да! Каждый день в зеркало смотрюсь и думаю – вот ни сколько не изменилась, хотя, порой даже не узнаю себя, особенно в этом состоянии. Пойдём, раз уж приехал, что мы на пороге-то…

В беседке она, как школьница, сложила руки на столе.

– Давай, Миша, рассказывай, что тебя сюда привело, шесть лет тебя не видно, не слышно было…

– Не хотел мешать твоей семейной жизни…

– А сейчас что изменилось? Вот ни за что не поверю, что, узнав мой адрес, ты не узнал о некоторых подробностях и пикантных нюансах моего существования… Миша, не смеши…

– Да вот, сам не знаю, что я здесь делаю… Но очень захотелось тебя увидеть. И ещё. Дело одно есть. Ты тогда в газете писала про поездку в горы… Помнишь фиолетовое ущелье?

Лерка от удивления уронила руки, осторожно кивнула. Конечно, она помнила. Они ехали на вездеходе на жадеитовое месторождение и свернули немного с дороги. Когда вездеход въехал в то безымянное ущелье, солнце почти скрылось за крутым склоном долины, последние лучи его скользили по стенкам гор. И снежники на вершине, и склоны были причудливо раскрашены – разные оттенки розового, сиреневого, фиолетового цветов бликовали и прятались за тенями.

– Это свинцовая руда, галенит. Она сама по себе, конечно, не такого цвета, серебристо-серая, с отблеском. Но, когда солнце на неё светит под определённым углом, всё вокруг окрашивается в фиолетовую гамму. Это ущелье находится на северном склоне Па-рейского кряжа и примыкает к жадеитовому месторождению. Там всего километров двадцать до северного шельфа.

Лерка приподняла брови.

– Свинцовое месторождение уходит в шельф?

Миша кивнул и вздохнул.

– Месторождение очень большое! Но! Сразу говорю – земля никому не принадлежит…

– Ну, насколько я знаю, шельф нельзя приватизировать! – уже включилась Лера.

– Но можно взять в аренду!

– Понятно, – Лерка постучала пальцами по столешнице. – А руда требует обогащения?

– Нет, Лера. Это же галенит, он содержит 87 процентов свинца. А остальное – серебро, платина и самородковое золото. А там ещё и сфалерит попутный есть в больших количествах, это цинк. Понимаешь, какая перспектива? Свинец – это аккумуляторные пластины, полупроводники, водопроводные трубы, керамика, а цинк – это радиоэлектроника, автомобилестроение, сигнальное оборудование, лазеры и даже LED-экраны… Я уж молчу про золото, серебро и платину…

– Миш, вот ты сейчас про все эти феерические перспективы рассказываешь беременной женщине которая ухаживает за умирающим отцом… Почему мне? Шёл бы со всем этим богатством к Елисееву, он бы впечатлился сильно и нашёл бы, наверное, что с этим делать.

– Нет, Лера, ни к какому Елисееву я не собирался и не пойду! Не хочу! У нас с ним психологическая несовместимость. И он же не главный, правда?

– Пошёл бы к главному, какие проблемы? – Она вздохнула. – – Вот вечно я оказываюсь между всех огней…

И тут Миша, вдруг произнёс:

– Лера ты же знаешь: «Но объясни – я люблю оттого, что болит, или это болит оттого, что люблю?»18

От неожиданности Лерка закашлялась:

– Миша, откуда?!

– Лера, ты же не одна музыку любишь, к тому же, помнишь, что я питерский.

Она хмыкнула.

– А ты где остановился? А то оставайся, если что, у нас комнат много…

– Нет. – Он помотал головой. – Я в гостинице. Ты подумай о том, что я тебе рассказал. Все документы я тебе отдам, но ни с кем общаться не буду, кроме тебя. Можно, завтра приду?

– Конечно, Миша, приходи.

Ночью ей снова снился смертельный, ползучий холод северных гор, тяжёлое дыхание близкого Ледовитого океана и сполохи северного сияния в чёрном предвесеннем небе… Было страшно, потому что с этим холодом нужно справляться в одиночку…

Глава пятая

Ядрихинский, откинувшись на спинку кресла, смотрел на ухоженное, улыбающееся лицо Ланы Селезнёвой. Если ничего не знать об этой женщине, не сталкиваться с ней в суде или на переговорах, пожалуй, можно было бы счесть её очень красивой. Платиновый каскад волос, голубые глаза, тонкий нос, пожалуй, слишком тонкие губы, но всё же очень хороша! Но если хотя бы раз посидишь напротив неё за столом переговоров, или услышишь её вопросы и выводы в зале суда, навсегда запомнишь отнюдь не красоту, а жёсткость и абсолютную беспринципность, цепкость к мелочам и очень хорошую, злую память…

Они почти час уже разговаривали ни о чём под негромкую и невнятную музыку. Андрей слушал Лану, напряжённо додумывая свои сегодняшние мысли по поводу Вовчика. Что с ним делать, как распутать весь этот клубок, завязавшийся от его выходок? По логике, отдать бы его Лане, чтобы она его наизнанку вывернула, на всю жизнь бы запомнил очертания берегов! Если б выжил! Но… Но… Если так поступить, прилетит всем. И он, Андрей Ядрихинский, генеральный директор ОАО «Витлор», со всем своим блокирующим пакетом акций, станет следующим, и его ничего не спасёт в нынешней ситуации. Сейчас, конечно, давно не девяностые, но всё же, всё же… Мысли перескочили на сегодняшний телефонный разговор с Лерой. История с месторождениями свинца и цинка, примыкавшими к принадлежащему «Витлору» участку, выглядела очень перспективной и сулящей большие выгоды. Шесть лет назад, когда он покупал этот участок горной провинции, ему хватило ума оформить его не на «Витлор», а на подставную контору. Добраться до настоящего учредителя было невозможно, контора была зарегистрирована чёрт-те где, в Восточной Сибири. Даже Лана запарится доказывать, что она аффилирована с «Витлором». Там же и заводик ювелирный находится, дотянуться до этого актива у них руки коротки, хоть за него не надо переживать.

Лана продолжала что-то рассказывать, Андрей поддакивал и короткими фразами поддерживал разговор, а мысли всё крутились и крутились в голове.

Если свинцу сопутствуют золото, серебро и платина, это же дополнительная загрузка завода… Свинец обогащать не надо, только плавить… Где работают с полиметаллическими рудами, найдём. Он осторожно прощупал почву, Елисеев не знает об этом ничего, значит, информация эксклюзивная. Надо браться за этот проект! Да, Лера, ты даже отдалённо не представляешь себе, что ты сегодня сделала…

Он хмыкнул и спросил в лоб:

– Скажи мне, Лана, чего ты хочешь от Вовчика?

Взгляд осёкшейся на полуслове Ланы мгновенно заледенел, а рука, описывающая плавный жест, застыла в воздухе и опустилась на стол. Она помолчала немного и медленно произнесла:

– Я чего-то хочу от Вовчика? Андрей, тебе не кажется, что слишком много чести, чтобы я… Я! – Она даже палец указательный вверх подняла, – чего-то от него хотела?

Андрей слегка склонился над столом и поправил тонкую золотистую оправу очков. Он всегда надевал очки на такие встречи и переговоры, ему казалось, что глаза за стёклами не выдают истинных чувств и мыслей. Хотя, дожив в этом штормовом бизнесе до сорока пяти лет, давным-давно уже научился все свои мысли и эмоции скрывать от собеседника. И всё-таки, очки надеть не забывал.

– Лана, ну, согласись, это всё выглядит как-то уж по-личному, что ли. Или тебе всё-таки есть, за что ему мстить? Оставь их, я сам с ними разберусь. Поверь, как надо разберусь, вот, прямо по-дружески!

– Кого это «их»? Вовчика с Лерой, что ли?

Андрей хмыкнул.

– Ну, вот видишь, а говоришь, ничего личного… Лан, прошу тебя… Что тут пургу всякую несём, мы же сто лет с тобой друг друга знаем! Чего не бывает по жизни? Давай договоримся, а? Оставь. Нам с тобой всегда будет, о чём поговорить! Попросить, выручить…

Лана смотрела на него прямо.

– А вот об этом ты, Андрюшенька, не со мной разговаривать будешь. Что я? человек подневольный… Вот встретишься завтра с Вадимом, на чём сойдётесь, то и будем делать. Скажут оставить, оставлю с дорогой душой. Мне твой Вовчик вообще никуда не упирался, одни проблемы от него и головняк. Но если не скажут, прости, друг, правда, ничего личного… – Она отодвинула креманку с остатками мороженого и потянулась за сумкой, лежавшей на соседнем стуле. – Заболтались мы с тобой, Андрюша, а у тебя завтра день тяжёлый… Ты уж подготовься, как следует к разговору, документы кое-какие полистай, может, что лишнее или кто лишний в хозяйстве твоём обнаружится, так уж не стесняйся, избавься от этого с лёгкой душой…

Он выпрямился и опять откинулся на спинку кресла.

– Всё-то ты, Лана, знаешь… Страшно порой с тобой разговаривать – с такой осведомлённостью до сих пор живая и даже работоспособная…

Она встала и повернулась к выходу, замедлив на секунду шаги, слегка качнула головой.

– А ты, Андрюша, не завидуй! И не угрожай, сам поберегись.

Он развёл руки.

– Да в мыслях не было, Лана, о чём ты…

Она дёрнула плечом и ушла, оставив его сидеть за столом, погружённым в невесёлые мысли. Чёрт, как бы вырулить-то без особых потерь…

На следующий день он припарковал свою машину возле ничем не примечательной панельной пятиэтажки внутри хитросплетения переулков между двумя центральными улицами. Пустой двор, заросший тополями, разномастно застеклённые балконы на доме. Адрес ему всего час назад сбросили на телефон, и он изрядно поплутал по улочкам, как ручейки прерывающимся и вновь возникающим с новой нумерацией. Андрей ничему не удивлялся. У него самого по разным районам Города было разбросано несколько квартир в обычных старых домах, которые он использовал для конфиденциальных встреч. Да и нынче зимой он именно в такой прятался, когда Илонка решила киллера нанять. В районе диафрагмы после вчерашнего ужина с Ланой Селезнёвой саднил ледяной осколок. Не сказать, чтобы ему было сильно страшно, нет, по жизни переживал всякое, понятно, что разговор будет непростой. Впрочем, с Вадимом простых разговоров не бывает.

Этого человека все называли просто Вадим, не требовалось ни отчества, ни фамилии. Если звучало это имя, уже не нужно было ничего объяснять. Это был невысокий, худой, даже сухой человек, но, подойдя поближе, можно было разглядеть, что он вовсе не худой, наоборот, очень жилистый и гибкий. От него исходила животная опасность, это чувствовал каждый при приближении к нему, сразу смертельным холодом и ужасом обдавало. Это было ирреальное чувство, потому что ничего особо страшного в его облике не было, взгляд блёклых глаз был абсолютно нейтральным, иногда он даже улыбался, издалека его можно было принять за обычного работягу, каких сотни тысяч ходят по Городу. Но стоило хотя бы просто почувствовать его рядом, как вся эта обманчивая простота испарялась. Это был страшный, смертельно опасный зверь. Сколько ему было лет, никто не знал, да и узнавать не пытался. Ну так, судя по кое-какой информации, что-то возле шестидесяти. А может, больше или меньше…

Андрей выдохнул и начал подниматься по лестнице. На третьем этаже при его приближении слегка приоткрылась дверь квартиры, и он перешагнул порог. Молодой парень, чем-то неуловимо похожий на помощника Андрея Дениса, цепко осмотрел его. Андрей даже руки слегка поднял, чтобы облегчить ему задачу. Она намеренно оделся как можно проще – узкие джинсы и футболка, хотя на улице было уже очень прохладно. Куртку оставил в машине.

– Заходи, Андрюха, – раздался из комнаты слегка надтреснутый голос Вадима. – Один приехал?

– Ну, не с группой же товарищей…

Вадим от души захохотал.

– Это да, товарищи у тебя что-то в последнее время совсем не товарищи…

Андрей поморщился и вошёл в комнату. Она была почти совсем пустой – два кресла и журнальный столик, на котором дымились две чашки с кофе. Вадим, не вставая из кресла, кивнул на соседнее.

– Давай, присядь, кофейку выпей, а то за делами и заботами, поди, некогда…

Андрей придвинул к себе чашку.

– Есть такое дело, забот выше крыши…

Вадим казался доброжелательным и понимающим:

– Не дают тебе друзья покоя, Андрюха… А ведь я тебе ещё когда говорил – грохни ты его, проблем сразу меньше будет. Одна сплошная выгода.

Андрей, прихлёбывая кофе, промычал что-то нечленораздельное. Вадим кивнул.

– Ну, да, понимаю, друзья, «Три мушкетёра» и всякое такое. Только оно вот тебе надо, вечно в такие запутки попадать? Хочешь, помогу?

Андрей поставил чашку на стол.

– Не надо пока, подожду.

– Чего? Думаешь, исправится? Сколько вам лет-то? А, сорок пять… Не исправится, не думай! Если до этого ума не набрался, взять неоткуда. Ладно, не надо, так не надо, подожди, пока он тебе не устроит такой праздник жизни, что сам будешь о своей смерти просить, да только поздно будет, никто тебя быстро избавить не возьмётся!

Они помолчали. Андрей посмотрел на Вадима, но первым заговорить не решился. Тот усмехнулся и продолжил.

– Хорошо держишься, уважаю. Давай о деле. Хочешь своего Вовчика отмазать и ничего не лишиться?

Андрей пожал плечами.

– А есть какие-то варианты?

Вадим вздохнул и снова улыбнулся, только теперь это уже был оскал.

– Варианты всегда есть, тебе ли не знать… Чем готов на этот раз пожертвовать?

Через час Андрей вышел из подъезда и грузно опустился в салон машины. Футболка была мокрой, хоть выжимай, в виске остро саднило, только сейчас он попытался отдышаться, но дыхание было поверхностным, словно лёгкие отказывались принимать в себя воздух. Наконец продышался, завёл машину и отправился в офис.

В приёмной секретарша при виде него начала подниматься со стула:

– Андрей Николаевич, Вам плохо? Может, врача вызвать?

Он бросил взгляд в висевшее на стене зеркало. Да уж, лицо серое, выморочное какое-то. Мотнул головой.

– Не надо. Сибирцева позови.

Она мелко закивала и бросилась вон из приёмной. Быстро вернулась, накапала в стакан остро пахнущего валокордина и принесла ему. Он махнул его одним глотком, как водку, скривился.

– Иди. Ко мне не пускай никого, ни с кем не соединяй, меня сегодня нет и не будет!

– Хорошо, Андрей Николаевич.

– Где Сибирцев?

– Идёт, идёт. Вот.

Она выскочила в приёмную, страшными глазами посмотрев на входящего Володю. Тот улыбался, но улыбка сползла с его лица, когда он вошёл в кабинет. Там пахло валокордином, а Ядрихинский полулежал на своём столе.

– Андрюха, что?!

Вопрос прозвучал на редкость неуместно. Андрей выпрямился и без выражения посмотрел в глаза другу.

– Знаешь, Вовчик, мне тут уже второй день тебя грохнуть предлагают. Разные люди…

Тот усмехнулся, отодвинул стул и сел напротив.

– И что ты? Согласился, надеюсь? Видимо, давно пора?

Андрей выдохнул.

– Я порой поражаюсь тебе, вот честное слово! Ты вообще, что ли, деревянный по пояс? Чего ты всё нарываешься? На ровном месте ведь нарываешься… Ты вообще о ком-нибудь думаешь? О родителях своих, о друзьях? Они ведь у тебя есть. У тебя Лера есть, ребёнок вот-вот родится. Чего ты хочешь? Чтобы тебя в натуре где-нибудь грохнули?

Володя прищурил глаза, выражение которых ничего хорошего не сулило.

– А вот на эти вопросы я тебе, Андрюха, отвечать не буду. И никому не буду!

Ядрихинский устало смотрел на него, опять этот бесконечный и бессмысленный разговор, продолжение которого никому из них было не нужно, потому что все ответы на вопросы были давным-давно известны и предрешены.

– А себе будешь? Ты себе на них ответь, не надо мне, так уж и быть…

Володя мотнул головой и выпрямился.

– Отвечу! Себе – отвечу!

Андрей устало вздохнул, поправил тыльной стороной ладони стопку бумаг на столе.

– Значит, так. Поговорили по душам. Теперь о деле. Готовь к передаче документы на гостиницу «Уютная». И можешь пока считать себя свободным.

– От чего свободным?

– От обязательств перед Уголовным кодексом. Пока, во всяком случае. Если опять куда не впишешься… Только больше я тебе не помощник в этих делах, выкручивайся сам. Делай, что хочешь, твои дела, твоя жизнь… От работы и акций тебя никто не освобождает, будь другом, не разбазаривай контору, нам ещё жить и жить, если повезёт. И детям жить, и внукам…

– Как гостиницу передавать? По договору купли-продажи?

Андрей кивнул.

– Так проще. Реквизиты контрагента, надеюсь, знаешь. Сам всё готовь, чтобы каждую бумажку, каждую страничку баланса наизусть запомнил. Чтоб ночью разбуди, всё до запятой рассказать мог. Ясно?

– Ясно.

Володя только собрался вставать, как у него в кармане зазвонил телефон. Он взглянул на дисплей и показал Андрею. Звонила Лана Селезнёва. Андрей приподнял брови.

– Чего ждёшь? Отвечай. Наверное, добрые вести. Не сидят, блин, на месте…

Володя поднёс трубку к уху.

– Что, Вова, трубку так долго не берёшь? Страшно? – Голос Ланы звучал, как всегда, насмешливо и даже издевательски.

– Да не очень. Хотя от тебя хороших новостей ждать приходится не часто.

– Не грусти, Вова, и не бойся ничего, жизнь прекрасна и удивительна! Завтра тебя в десять следователь ждёт по известному тебе адресу. Приходи, Вова, повидаемся, я уже соскучиться успела. А ты? Скучал по мне?

– Есть такой момент. Хорошо, повидаемся.

– Поздравляю тебя, Вова, не всем так везёт. Смотри, аккуратнее будь в следующий раз.

Он положил трубку и посмотрел на Андрея, безучастно глядевшего в пустой монитор компьютера.

– Спасибо, Андрюха. Я не забуду.

Тот повернул к нему лицо.

– Ты себя не забудь. И тех, кто… За что она тебя любит, не понимаю. Ладно, иди, не играй желваками, мне уж точно не страшно…

Володя бухнул стопку папок на стол и с ненавистью посмотрел на них. Все отчёты надо прочитать, сверить со сведённым экономистами балансом, чтобы ни одна цифра не расходилась, и приложением оформить к договору купли-продажи. Заниматься этим совершенно не хотелось, нудная и совершенно неплодотворная работа… Эта гостиница давно уже была для него ненужным и даже раздражающим активом. Он вспомнил, как шесть лет назад забирал оттуда Лерку, и с какой ненавистью в тот момент смотрел на него Елисеев. Она шла ему навстречу вдоль ряда столиков бара, а Серёга мрачно сжимал в руке толстостенный стакан так, что даже костяшки пальцев побелели…

Он открыл в сети папку с гостиничными документами. Электронный баланс был длинным, цифры плясали перед глазами, их колонки, маркированные разными цветами, никак не выстраивались ровно. Он видел только рябь на экране, напоминающую мелкую зыбь на воде…

Когда зазвонил телефон, он с облегчением отвернулся от монитора и отодвинул клавиатуру – мать. Он чертыхнулся – давно не был у родителей, совсем замотался со своими делами и проблемами!

Мать выступала в своём репертуаре. Голос её звучал глухо и устало, но довольно насмешливо:

– Володька, ты хоть живой там?

– Живой, мам, живой! Извини, совсем времени не было, даже забежать к вам не мог, дел море…

Она вздохнула и задала очередной ожидаемый вопрос:

– А ты где вообще?

– Мам, ну где я могу быть? На работе, конечно.

– Конечно… – Она помолчала. – Если бы это было само собой разумеющимся, я бы и не спрашивала. Ты, сынок, где угодно можешь быть, вплоть до следственного изолятора… Что ж я, сына своего не знаю…

– Нет, мам, в данный момент я даже не в следственном изоляторе, а всего лишь на работе…

– Володь, приезжай к нам на ужин, мне с тобой очень нужно поговорить.

Он выключил телефон и снова повернул к себе монитор. Как бы ни было нудно, работу закончить надо…

Калерия Кирилловна, положив трубку, разгладила исписанный от руки лист бумаги. Это письмо который день не давало ей покоя. Она читала его, перечитывала, складывала в конверт, опять доставала… Ей совсем не хотелось показывать его сыну. Они с мужем, Николаем Максимовичем, с утра до вечера обсуждали и письмо, и возможную реакцию Володи… И не знали, как уговорить его не реагировать на то, что там написано. Но она слишком хорошо знала своего сына.

Глава шестая

В прихожую выглянул отец, немного понаблюдал за ними. Володя разогнулся, расстегнув ботинки и скинув их с ног. Мать приняла у него плащ и слегка прижала к себе, неся к вешалке и вдыхая исходящий от него запах. Сын так редко бывал дома, уследить за ним было трудно, никогда не знаешь, откуда услышишь или узнаешь о нём. В те страшные и горькие четыре с половиной года его заключения, она, казалось, не спала ни одной ночи. Вспоминала своего пухлощёкого, круглоголового малыша, которого так любила подбрасывать и ловить, прижимая к своей груди, а он хохотал заливисто и заразительно… И шустрого, весёлого, обаятельного пацана она вспоминала тоже. Он легко, но неровно учился, любил музыку и футбол, его обожали и одноклассники, и учителя. Правда, и хулиганил он здорово. Но всё как-то по-пацански, без злобы… Сверкнёт своими синими глазами, засмеётся, запрокидывая голову: «Ну, мам, чего ты…» Его невозможно было ругать, потому что любую попытку начать это делать он тут же пресекал, ласково прижимаясь головой к плечу. И она обнимала его, гладила густые тёмные волосы, подталкивала – иди, занимайся…

Он рос, менялся, всё чаще взгляд его словно индевел, замерзал, глянет остро и колюче исподлобья, не очень-то снисходя до объяснений, где бывает, чем занимается, с кем общается…

Когда и где его лыжня отвернула от накатанной, общей? Почему она вдруг подумала о лыжне? В детстве сын так любил с матерью бывать на спортивных праздниках, которые устраивали предприятия для своих сотрудников по воскресеньям в парке. Играет музыка, в киосках продают горячий чай, пирожки и конфеты. Судья кричит в мегафон: «На лыжню выходят сотрудники…» Все разгорячённые, румяные, у детишек восторженно блестят из-под вязаных шапок глазёнки, на тёплые байковые штаны налипли снежные колтуны, лыжи разъезжаются в разные стороны, а палки застревают в сугробах вдоль лыжни… Как же давно это было, почти сорок лет назад! И как они все тогда были счастливы! И как быстро пролетело время! И её единственный сын уже никогда больше, видимо, не был счастлив так, как тогда, в заснеженном морозном парке… Хотя, что она знает о его жизни? Когда она перестала знать о его жизни и понимать её? Его неприкаянную сорокапятилетнюю жизнь?