Мечты о прошлом

Сели, поздравили юбиляра, выпили немного, закусили. Чтобы избежать вечных шофёрских разговоров о гаишниках и ремонтах, мудрый Эшба попросил юбиляра рассказать о своём детстве, юности и вообще, как он, как говорится, дошёл до жизни такой. Юбиляр под тосты за родителей, семью и удачу рассказывал, все слушали, перебивали рассказчика шуточками, и всем было весело.

В разгар веселья появился механик Жиров, который в то время был в отпуске без содержания по семейным обстоятельствам. Никто не знал, почему он пришёл на работу до окончания отпуска, но встретили его радостно и шумно, усадили за стол, наперебой стали угощать.

Как потом оказалось, он пришёл потому, что не мог более выносить одиночества. Даже нетрезвым мужчинам нельзя было не заметить, что был он чем-то расстроен, подавлен даже и явно искал случая поделиться своей печалью. Под нестройный шум застолья наш приятель молча пил, молча закусывал и думал о чём-то своём. Наконец, поддержав очередной тост и выпив, вместо своей любимой фразы «усё правильно, усё справедливо», он выдавил из себя: «А у меня жена умерла. Неделя как похоронил. Рак. И что это за болезнь такая… сволочная?»

Мы замолчали. Что говорить в таких случаях? А мужик, как бы заслужив это своим горем, налил сам себе водки, выпил и, не закусив, продолжил свой печальный монолог.

– На «Электроне» работала. Мне потом санитарка в больнице сказала, что очень много заболеваний этих… онкологических на «Электроне». От врачей слышала. Ещё какие-то заводы называла. Не помню, не до этого было. А моя на этом проклятом заводе 12 лет отработала.

Он помолчал, играя желваками на скулах, а потом с горечью, почти со слезой, произнёс: «Такую бабу погубили!»

Вот такая история. Только теперь у меня к самому себе есть один вопрос: почему я тогда вспомнил это? Ведь сколько было разговоров, встреч, событий, которые начисто стёрты из памяти заботливым и безжалостным доктором временем. Но этот эпизод двадцатилетней давности почему-то сохранился. Это мистика какая-то, но я очень быстро выуживал из далёкого прошлого то, что подходит для моего плана спасения Чайки. И вот сама собой сформировалась следующая задача: нужно уговорить её уйти с завода, на котором она работала.

Мечта последняя

Ноябрь. Скоро зима. Уже и снег выпадал, но быстро стаял. Мы живём на Гаванской улице в моей комнатке двухкомнатной коммунальной квартиры. Я уже более полугода работаю водителем такси. Машинка у меня, мягко говоря, старенькая, после капитального ремонта. Работаю каждый день по семь часов плюс часовой перерыв на обед. Выезжаю в 16:15, а возвращаюсь в парк в начале первого ночи. График не самый удобный для семейной жизни. Зато по вечерам у таксистов заработок получше, да и Лариса одну неделю работает в утро, а другую, к нашей с ней радости, в вечер. Так что две недели в месяц мы подолгу бываем вместе.

Но это только пока. Во-первых, собираемся съезжаться с бабушкой Ларисы. Во-вторых, меня вот-вот посадят на приличный автомобиль, и я буду работать со сменщиком через день по 12 часов. А в-третьих, и это самое главное, Лариса пока (только пока!) работает на большом, знаменитом на всю страну заводе.

До сегодняшнего дня я не решался начать этот разговор. А нынче решился. Четверг, мой выходной день. Лариса на этой неделе работает в вечернюю смену, и всю неделю первую половину дня мы проводим вместе. По четвергам, пока жена на работе, я обычно занимаюсь хозяйством. Работа в экспедиции и одинокая холостяцкая жизнь многому могут научить. Приходит жена поздно вечером с работы, а дома прибрано и ужин готов. Она каждый раз по-детски этому радуется. А с ней и я. Но сегодня я постарался превзойти самого себя. Уборка в комнате генеральная, а обильный ужин (чтобы и на завтрак осталось) просто праздничный.

Вечером встретил Ларису с работы. Мы пришли домой, поужинали. Всё, как всегда. Но как она всё время догадывается о моих намерениях? Может, на лице у меня всё написано? Или я с ужином переборщил?

– Спасибо. Очень вкусно. Как будто праздник. Ты что, галс менять собрался?

* * *

Ах, Чайка, Чайка, как ты умна! И это не делает тебя менее женственной. И не умаляет моего мужского «я». И я горжусь тобой!

* * *

– У тебя усталый вид… и голос. Давай завтра утром поговорим. Хорошо?

– Я не смогу уснуть от любопытства.

– Нет, все-таки отложим это до утра. Тем более что ничего серьёзного! Так, бытовые мелочи.

Лариса устало улыбается.

– Знаю я твои «мелочи». Но я и вправду очень устала, да ещё объелась. Из-за тебя, между прочим. Хорошо, согласна, – сдалась она, позевывая. – Завтра так завтра.

И вот наступило завтра.

Утро. Ещё не рассвело. За окном сильный ветер срывает с деревьев и гоняет вдоль улицы последние, самые стойкие листья, а болтающийся прямо напротив окна уличный фонарь освещает их полёт. Лариса, как обычно, поднялась раньше меня. Благодаря ей давно уже знаю, что я «соня» и что «давно пора вставать». А она благодаря мне знает, что «когда-нибудь я встану раньше неё, она проснётся и, не вставая, упадёт в обморок от удивления».

Спешить было некуда, и мы, едва притронувшись к остаткам вчерашнего роскошного ужина, пили чай.

– Андрю-ша, – тихо пропела Лариса, а потом продолжила уже без пения, но также тихо: – вчера ты хотел о чём-то поговорить. Я всё жду, жду. Забыл? Или передумал?

Я взглянул в светлеющее окно, в свою чашку, потом посмотрел ей в глаза и твёрдо, как только смог, сказал:

– Я хочу, чтобы ты ушла с завода.

– Почему? – просто спросила Лариса.

* * *

Чайка, Чаечка! Как с тобой хорошо разговаривать и спорить! Ни возмущений, ни истерик. Всегда спокойна, уверенна и рассудительна. Даже в своей неправоте приятно признаваться тебе.

* * *

– Мне хорошо известно, что тебе нравится коллектив на работе. Профсоюз организовывает почти бесплатные экскурсии и поездки. Валаам, Кижи, Петрозаводск… может, и до Парижа дело дойдёт. И потом, ты неплохо зарабатываешь…

Лариса с мягкой иронией прервала мою вступительную речь:

– По-моему, ты уговариваешь меня не уходить с завода.

– Выслушай меня!

Сказал и тут же, словно спохватившись, подумал: «О чём я прошу? Кто, как не она, умеет не только выслушать, но и услышать, понять».

– Выслушай и не отвечай сейчас. Я изложу тебе свои аргументы, которых всего-то два с половиной, а ты подумаешь недельку-другую, прежде чем сказать «да» или «нет». Мы ещё не раз поговорим об этом прежде, чем ты что-то для себя решишь. Скажешь «нет» – так и будет. Деваться некуда, ведь не насильно же тебя дома запирать. Надеюсь, ты не сомневаешься в том, что я желаю тебе, точно так же как и себе, только добра?

И тут Лариса который уже раз удивила меня своим ясновидением. Только я открыл рот, чтобы сказать, что хочу начать с нашего семейного бюджета, как она, хитро улыбнувшись, предупредила меня:

– Андрюш, мне кажется, ты с денег начнёшь. Сознавайся. Угадала?

Я молча встал и достал из серванта керамическую крынку, которая стояла там для красоты со времён моего переезда в эту комнату, и, расстелив на столе газету, высыпал на неё сложенные кое-как рубли, трёшки и пятёрки.

– Вот. Это мой побочный заработок за последнюю неделю.

– Ой, а я-то думала, что это за деньги в кувшинчике лежат? Всё забывала у тебя спросить.

– Я специально для этого разговора после каждой смены всё, что заработал, сюда складывал. Для наглядности. Почти семьдесят рублей получилось.

– Много. Андрюш, а ты там не делаешь ничего такого…

– Нет, нет! Не волнуйся. Я же тебе уже рассказывал – чаевые да попутные пассажиры. Если бы делал что-нибудь «такое», тут было бы гораздо больше.

– Ты хочешь сказать, что денег нам хватит, даже если будешь работать один. Так?

– Точно! После каждой смены я буду складывать всю эту прибыль в крынку. Или в другое место. Мы будем брать оттуда, сколько надо на хозяйство, а мою получку откладывать на крупные покупки. Мы стиральную машину хотели купить. Ну как, согласна?

– Про стиральную машину? Согласна. Но работа меня не тяготит, а денег лишних не бывает.

– Ты абсолютно права! Но вести домашнее хозяйство, даже такое маленькое, как наше, – тоже работа. А что касается заработка, так дома ты не меньше наэкономишь, чем на заводе заработаешь.

– И мои заводские подруги останутся подругами, даже если я уволюсь?

– Умница!

– Нетрудно было догадаться. Но ты говорил про два с половиной аргумента. Где ещё половинка?

– Ты только не обижайся, но то, что твои подруги никуда не денутся, как раз и является половинкой аргумента.

– Есть что-то более важное?

– Есть, Лариса, есть. И это самое важное, что на сегодня мы с тобой имеем, – твоё здоровье.

– Никогда бы не догадалась! Нет, правда, а почему ты уверен, что моя работа угрожает моему здоровью?

– А я и не уверен вовсе. Я опасаюсь. И опасенья эти очень основательны. Дело в том, что я совершенно случайно… действительно, Лариса, случайно узнал, что твой славный завод не последний среди ленинградских производств по онкологическим заболеваниям.

– Но в нашем цехе ничего вредного для здоровья нет. Нам даже за вредность не доплачивают… и молоко не дают.

– Дорогой мой человек! Ты приходишь в свой любимый цех и не знаешь, что находится за стеной, ниже или выше этажом. Ты можешь на территории завода по дороге к своему цеху ежедневно проходить мимо такого, о чём и говорить страшно.

– Ну это ты слишком, – засмеялась Чайка.

– Во время службы в армии мне довелось побывать на радиационном полигоне. Когда-то там испытывали атомное оружие, а потом эту территорию стали использовать для обучения солдат поведению на реально зараженной местности. Хоть это и в Сибири, но там, Лариса, далеко не безлюдные места. Там деревни вокруг, а в них люди живут. И никому до их здоровья дела нет. А чем вы, работники завода, отличаетесь от тех людей, что живут вблизи радиационного полигона? На твоём заводе мощность излучения, может быть, и маленькая, но продолжительность присутствия в нехорошем месте может дать толчок к развитию очень нехороших болезней. Я про онкологию говорю.

– Ты меня запугал, чай остыл, и нам надо выйти на улицу. Погуляем немного. Надо кое-что из одежды купить. Потом пообедаем, и я… пока не уволилась, поеду на работу.

– С удовольствием провожу тебя до самой проходной. Хорошо? Кстати, вот тебе ещё маленький аргумент в пользу моей идеи – дорога из дома на завод. Двадцать минут до метро, тридцать минут в метро и минут пятнадцать до проходной твоего любимого завода.

– Мы обменяем нашу с бабулей комнату и твою на квартиру рядом с «моим любимым» заводом, – весело парировала Чайка, а потом стала серьёзной. – Андрюша, я подумаю.

На улице было влажно, прохладно и легко дышалось. Частые моросящие дождики ликвидировали пыль, а осенние ветры услужливо сдували выхлопные газы немногочисленных грузовиков, легковушек и автобусов.

Мы гуляли, заходили в разные магазины, и мне казалось, что Лариса и думать забыла об утреннем разговоре. Но она, разглядывая мужскую фланелевую рубашку, вдруг сказала:

– Ну, предположим, я уйду с завода. Предположим, что моё здоровье будет в безопасности. А как же мои подруги, которые останутся работать там? Как я буду себя чувствовать, встречаясь с ними? Как дезертир? Давай тебе эту рубашку купим. Как раз к зиме – тёпленькая и мягонькая.

Сказала это как бы между прочим. И не понять даже, что важнее: её работа или тёплая рубашка для меня. Но не для того я несколько недель обдумывал этот разговор, чтобы растеряться от подобного «между прочим».

– Ты должна думать не только о себе. Вдруг у тебя будут дети? Дети у замужних женщин рождаются гораздо чаще, чем у незамужних.

Лариса улыбнулась, сжала свои тонкие пальцы на моей руке и сказала:

– И рубашку купим.

Какое обнадёживающее это «и»!

Потом, нагулявшись, мы вернулись домой, пообедали, и я легкомысленно пообещал помыть посуду вечером. Лариса отдохнула немного, полежав на диване с книжкой, и мы вместе отправились к её заводу. Прощаясь возле проходной, привычным уже жестом она коротко пожала мою руку чуть выше локтя, шепнула: «До вечера» и ушла.

А вечер уже начинался. Сгущались сумерки. Было ещё довольно светло, и уличные фонари и фары автомобилей ничего не освещали, а горели только сами для себя. Я шёл вдоль Сосновки, и холодный ноябрьский ветер залезал в рукава и за воротник, трепал волосы на непокрытой голове, выдавливал слёзы из глаз и катил их мимо ушей к шее. Я не чувствовал холода. Мне очень хотелось плакать. Но я не плакал. Это ветер, просто холодный осенний ветер выдавливал слёзы из глаз.

Прости меня, Чайка! Я сегодня не помою посуду и не встречу тебя после работы. Через несколько минут я дойду до метро, опущу в щель турникета пятак и спущусь на эскалаторе под землю. Вынырнет из тоннеля грохочущий поезд, услужливо распахнёт двери своих вагонов и умчит меня в двадцать первый век.

* * *

Закончилась последняя мечта, я вышел из метро в Озерках седым пожилым человеком с бесконечным чувством вины и с беспрестанно кричащей Чайкой в Душе. Кричи, кричи, не умолкай, моя Чайка! Узнаешь ли ты хоть что-нибудь из того, что я намечтал о нас с тобой? Узнаешь, непременно узнаешь. А пока, когда закончится вечерняя смена, ты выйдешь из заводской проходной, доедешь на троллейбусе до метро и поедешь на площадь Восстания, где тебя встретит твоя бабушка, и вы пойдёте домой. Пройдёт около года, и ты выйдешь замуж, потом родишь двоих сыновей, а в 1987 году умрёшь от страшной неизлечимой болезни. А мне будет подарена долгая жизнь. Или я буду наказан этой долгой жизнью. Ведь придёт время, и я стану жить с мыслью, что это именно моя капля яда сделала чашу твою смертельной, что это именно моей капли любви не хватило для твоей жизни.

Когда Чайка приснилась мне? В первых числах февраля. А сейчас октябрь. Значит, десять месяцев. Что же случилось со мной за это время? Произошло чудо – я узнал, что Душа не только существует, но и что она бессмертна. Я нашёл два доказательства существования бессмертной Души и теперь могу представить и третье. Это творчество. Всё равно какое. Поэзия, плотничество, архитектура, живопись или садоводство – всё это из Души. Разумом можно только подправить, причесать, но создать, сотворить без Души ничего нельзя. Какова Душа, таковы и её творения.

Нет сомнения в том, что Душа в течение жизни тела меняется. Как тут не вспомнить слова Сервантеса, что каждый из нас – сын своих дел? Душа воспитывается от рождения до кончины Добром и Злом. Не знаю, что будет с ней за чертой земной жизни. И никто не знает. Хотя многие говорят, что знают. А я знаю только то, что если болит Душа и не прошла её боль до самой этой черты, то будет болеть и после. А ещё я уверен, что когда-нибудь встретится моя Душа с Душой Чайки. И мне теперь не страшно, что время летит так быстро. Вот и выходит, что не зря случились мои мечты.

Три стихотворения, которые я в своих мечтах посвятил Чайке, на самом деле посвящены моей жене Любушке. Она простила мне эту вольность. Поэтому я теперь точно знаю, что простит меня и Чайка. Ведь Души этих женщин так похожи друг на друга!

А ещё я нашёл могилу Ларисы! По совету Любушки, обратился в районный ЗАГС. Всё оказалось очень просто! Мне выдали справку о дате смерти. В архиве захоронений получил справку с точным местом захоронения.

Могила её заросла высоченной травой. Судя по дёрну, к ней никто не приходил уже года три, если не больше. Но я всё-таки нашёл её. О чём думал, глядя на могильный камень? Сначала было нечто вроде радости. А потом сам собой появился вопрос: а что, собственно говоря, произошло? Я оживил её? Или сам благополучно перебрался туда, где теперь Чайка? Нет. Тогда чему радоваться? Но я зачем-то искал её и зачем-то нашёл. Чуть позже я понял зачем. Видимо, ушедшим нужно, чтобы их помнили, чтобы их могилы посещали. Вот Чайка и выбрала меня. Кто ещё искал бы чужую, по существу, могилу целых полгода? Видимо, между нами всё же есть какая-то связь. Она знала, что я сделаю всё, как надо. И я сделал.

Сначала очистил надгробие от травы. Потом нашёл местного работника и договорился о реставрации памятника. Заказал в местном храме панихиду. А через некоторое время, когда могила была приведена в порядок, привёз туда Чаевых. Положили цветы, постояли, помянули. И я решился задать Насте вопрос, который давно хотел задать, но боялся. Была ли Лариса счастлива в браке? Плохие новости ожидали меня. Настя с уверенностью сказала: «Нет». Рассказала даже, что Елена Павловна жаловалась ей на зятя. Плохие новости. Одна надежда на то, что тёщи часто не очень объективны к зятьям. Всё может быть.

Странно, но как только я привёл в порядок её могилу, Чайка перестала разговаривать со мной. Ко мне вернулся покой, я выздоровел. А сюда пришёл, чтобы насладиться осенней печалью. Есть моё любимое время – октябрь с ноябрём, есть домик на берегу озера. Почему было не воспользоваться двумя этими счастливыми обстоятельствами? Вот только возраст… С каждым пройденным километром бодрость убывает, а простая усталость медленно превращается в состояние с коротким названием «плохо». От этого «плохо» начинаю даже так плохо соображать, что не до воспоминаний.

* * *

Последний километр он брёл, уже не обходя луж. До заветной избушки добрался без сил, на одной только воле. На «автопилоте» прошагал через большие сени, ввалился в комнату, скинул рюкзак, аккуратно, как только мог, поставил его в углу. Сдерживая накатывающую тошноту, снял куртку, сапоги, влажные носки и только потом рухнул на застеленную шерстяным одеялом кровать.

Он лежал на спине и думал, что когда отдохнёт и придёт в себя, то встанет, затопит печь, переоденется, сходит за водой к роднику и, глядя на огонь в печи, будет пить чай. А потом он задует свечу на столе, комната погрузится во мрак, и он ляжет спать. Спать! Спать до тех пор, пока спать будет уже невозможно. Он будет валяться на кровати, пока не надоест, а потом встанет, умоется, что-нибудь сварит, поест, попьёт чаю и будет гулять по берегу озера, и слушать, как падают на землю осенние листья, как нежно они ложатся на зеркальную водную гладь. А ещё он будет писать. Запишет всё, о чём вспоминал, когда лежал на обочине дороги под берёзами. Если не хватит взятых с собой тетрадки и блокнота, то в кладовке лежит целая пачка плакатов про охрану природы. Чем не бумага? А потом он вернётся домой, настучит свою «куропись» на компьютере и даст почитать Любушке. Чему-то она будет улыбаться, чему-то хмуриться, а про некоторые кусочки скажет: «Думаю, над этим тебе ещё надо поработать».

– Как хорошо, – прошептал он самому себе, проваливаясь в приятную дрёму.

А потом наступило утро. Или день. За окном ослепительно светло от первого снега, который лёгкой белой кисеёй едва прикрыл траву и деревья. От этого и в комнате освещены самые тёмные углы. На улице мороз, но окно не покрыто изморозью, оно даже не запотело. Это может означать только то, что в комнате так же холодно, как и за окном. На кровати лежит седой, очень бледный пожилой человек с открытыми глазами. Он лежит на спине, неестественно запрокинув голову, словно хочет увидеть, что находится за изголовьем; пальцы сжимают одежду на груди, оттягивая её от горла, как будто ему трудно дышать. Человек похож на восковую фигуру.

Прекрасно! Смерть не от бесконечной боли и грязи болезней в стерильности больницы, а в лесной избушке, во сне, от банальной, но благородной усталости. Что же дальше? А дальше только Душа, только бессмертная Душа. Что будет с ней там, где нет Времени? Живым это неизвестно. Но пока за Душой этой не прибежали ещё черти, чтобы утащить во мрак, или ангелы не прилетели за ней с сияющих небес, ей можно прогуляться по прошлому. Хочется пожелать ей снова пережить радостные мгновенья, следы от которых остались на ней навсегда. Если Душа легка, ей нетрудно будет полетать по прошлому.

Прошлое невозможно подправить. В прошлом нельзя заменить злое на доброе, плохое на хорошее. Мечта об этом – несусветная наивность. Фантазия об этом – ребячество. Но кроме этих двух ветреных причуд, есть ещё надежда! Нельзя, нельзя терять надежду на то, что там, где нет Времени, найдётся у Души время не только на добрые мысли и желания, но и дела.

Часть II

Андрей

Глава 1

В которой главный герой на практике познаёт размеры Родины и узнаёт ещё много разных мелочей

Он проснулся от жуткого неудобства. Правый бок лежал прямо на дерматиновом утеплителе капота[4], потому что спальный мешок, который был постелен на него с вечера, съехал к рычагу переключения передач; голова с копной слегка вьющихся каштановых волос покоилась на рюкзаке, лежащем на пассажирском сиденье. Рюкзак за ночь сплющился настолько, что был только чуть-чуть выше этого сиденья, а на водительском сиденье возвышались два туго свёрнутых ватных спальных мешка, потому ноги были на высоте.

Колёсные пары вагонов отстукивали на стыках рельсов какую-то забавную монотонную песенку, под которую можно было бы спать и спать, но неудобная поза и едва поднявшееся над горизонтом солнце, светившее в лобовое стекло, не давали уснуть вновь. Андрей кое-как подстелил под себя сбежавший спальный мешок, взбил попышнее рюкзак под головой и перевернулся на левый бок. Солнце сразу согрело спину, и под размеренное покачивание вагона он погрузился в приятную дрёму. Пахнущая гаражом спинка сиденья, в которую он буквально упёрся носом, превратилась в какую-то загадочную занавесь, за которой скрывалось будущее.

«Будет-будет, будет-будет, будет-будет, будет-будет», – стучали колёса. «Что будет? – лениво думал Андрей. – Когда?» И тут его словно жаром обдало с головы до ног: он неожиданно вспомнил, что кому-то что-то клятвенно обещал, а вот что и кому, вспомнить никак не мог. Но то, что это обещание было чрезвычайно важным, знал наверняка. «Стоп! Мне что-то снилось ночью. Может быть, это во сне и было? Но почему же тогда это кажется мне таким важным? Та-а-а-к, что же мне снилось?»

И ему стали припоминаться обрывки ночных видений. Там была какая-то каша из очень коротких, то вполне реальных, то просто фантастических сюжетов. Были леса с высоты птичьего полёта, потом он, как настоящий шофёр, уверенно сидел за рулём какого-то автомобиля, а навстречу летела бесконечная серая дорога. Потом были какие-то незнакомые люди, с которыми он разговаривал; была закованная в лёд и покрытая снегом река, по которой он шёл на лыжах, а с берега, навалившись предплечьями на лыжные палки, на него внимательно смотрела молодая женщина в шароварах, присыпанных до колен снегом, в белоснежной ветровке и вязаной шерстяной шапке.

«А ведь я просыпался ночью, – вспомнил Андрей. – Да, просыпался! И не от стука колёс, не от скрежета вагонов, а от чего-то необычного. Да! Именно от чего-то необычного».

Он вспомнил, как проснулся от ощущения, что на него кто-то смотрит. Кто-то бездыханный и бессловесный внимательно смотрел на него из сумрака. Страха не было, потому что взгляд был добрым, но до того неумолимо проникающим в самую глубь того, что зовётся душой, что Андрею было не по себе. И тогда он неизвестно кому пообещал, что постарается. Что именно нужно стараться сделать, он не понял, но как только пообещал, взгляд этот исчез, и он уснул. И вот тогда и начали сниться эти короткие сценки из какой-то другой жизни.

«Но кому же всё-таки и что я обещал? – мучительно вспоминал Андрей. – Не этому ли… кто глядел на меня ночью? И почему неспокойно как-то на душе… Душа…» И тут он понял, что Душа на самом деле существует. Но о том, бессмертна ли она, он думать побоялся.

Поднимающееся всё выше солнце довольно сильно нагрело воздух в кабине. Становилось душно. Он полежал ещё немного, разглядывая трещинки и загадочные узоры на дерматиновой обивке спинки сиденья, и решил наконец вставать. Убрав с водительского места спальные мешки, сел за руль и в качестве утренней зарядки, кряхтя, потянулся через капот и немного приспустил стекло правой двери, а потом полностью опустил стекло слева. И сразу громче застучали колёса, в кабину ворвался свежий весенний ветер и выдул вон все загадочные ночные сны и связанные с ними вопросы. Мимо проплывали поля с узкими полосками деревьев для снегозадержания, леса с полянками, дома, домики; мчались навстречу и уносились прочь мачты контактной сети. И это задорное движение под бодрый перестук колёс окончательно отвлекли его от ночной мистики, вернув в реальности дня. Может быть, не ночью во сне, а вчера наяву он пообещал сделать что-то очень важное и забыл? И Андрей стал вспоминать вчерашний день.

1 мая 1976 года, суббота.

Я бы хотел провести эти выходные дни как в прошлом году: в кругу друзей у хорошего костра в весеннем лесу на берегу озера, а тут… нынче с майскими праздниками ни мне, ни друзьям моим не повезло. Холодно, и сверху то и дело капает.

В 7 часов приехал на станцию Московская товарная. Сказали, что раньше шести вечера не отправимся, но с вокзала никуда отлучаться нельзя. Проболтался по станции часа полтора, а потом от скуки звонил из телефона-автомата всем друзьям, у кого дома телефон есть. Хотел рассказать, что наконец действительно уезжаю, попрощаться. По причине холодной погоды в лес никто не поехал, но и дома никого нет. Все на демонстрации! Ей тоже позвонил. И тоже доме не застал.