Мечты о прошлом

Утром шёл привычным маршрутом к метро и, как обычно, думал о Чайке, но о ночном голосе подумал только мельком, как о простом сне. Забавно, конечно, но это всего лишь сон. А голос… Ну что голос? Почудилось.

А потом и произошло это чудо – я перестал хотеть принимать алкоголь. Специально не говорил тогда «бросил пить», потому что не знал, что будет дальше. А вечером 24 февраля, выйдя из метро, я пришёл домой, забыв даже подумать зайти в магазин за спиртным. У меня ещё было время это исправить. Я даже в бар не заглянул, где от початых бутылок и бутылочек в глазах рябило. Просто не захотел! И это не стоило мне никаких волевых усилий. И вот уже по сей день не хочу ни водки, ни коньяка, ни пива! Не знаю, сколько это будет продолжаться, но это уже чудо! Капитально пьющий алкоголик вдруг перестал не просто пить, а хотеть выпить. И всё это без гипноза, наркоза и прочих медицинских ухищрений!

Хотя всё очень просто – Чайка сказала: «Я согласна», а я боюсь её потерять.

Не знаю, на почве ли недели трезвости я сам вспомнил о письмах, которые писала мне Чайка, или это она мне напомнила о них, но главное, что я о них вспомнил. Очень боялся, что они пропали, но оказалось – целы! Более тридцати лет они молча лежали среди прочих памятных для меня бумажек. Вот они: десять конвертов с её почерком, а в них десять писем с её словами. Разложил эти конверты в хронологическом порядке и… два дня не решался их прочитать. Вспомнилась даже вычитанная где-то фраза, что на письмах запеклась кровь событий. Доставал из ящика письменного стола, подолгу держал в руках и боялся вынимать из конвертов. Но в конце концов решился.

Читал, а у самого всё дрожало внутри. В одном из писем она спрашивает меня, что я ем, где сплю и вообще про мой быт. И тут меня едва не подкинуло на стуле! А ведь я не помню, что ел, что пил, как спал тогда, тридцать пять лет назад. Не помню, мерз ли тогда, страдал ли от жары, голодал ли или объедался. А что же я помню? Помню всё, что не связано напрямую с телом. Радости помню, страхи, восторги, огорчения… Помню всё, что помнит… Душа моя. Вот и ещё одно доказательство существования Души: у смертной плоти память коротка, а Душа бессмертная помнит всё своё крепко.

Когда прочитал седьмое письмо, сердце едва не остановилось. Меня поразила одна фраза: «Если уподобишься всяким Ширко, лучше ко мне не подходи». Я сразу вспомнил, о чём речь. Был в составе экспедиции завхоз по фамилии Ширко. Очень неприятный был мужчина, даже когда трезвый. Пил он не часто, но как-то изощрённо, и в пьяном виде был особенно неприятен. Мне, как водителю, приходилось чаще других с ним общаться, и это сильно омрачало мою безоблачную кочевую жизнь. Я писал об этом Ларисе. И не только об этом. В собственных проступках я ей тоже признавался. Ведь (кстати, о людях хороших) за полгода я, хоть всего однажды, но всё же был, так сказать, «хорош». Подробно своё падение не описывал, просто написал, что напился и вёл себя, мягко говоря, не совсем достойно. Особенно это касалось хвастливых моих речей. Вот Лариса и написала: «Если уподобишься всяким Ширко, лучше ко мне не подходи». Тридцать пять лет назад она говорила мне то, что я сам должен был сказать себе. А если не сказал сам, то почему тогда не написал ей в ответ: «Я согласен»?

Ах, Чайка, Чайка, каким же я был дураком!

После чтения писем мне отчаянно захотелось навестить её могилу. Сначала мне показалось, что это просто.

Вновь посетил Чаевых, но сразу расспрашивать их о том, где похоронена Чайка, не стал, потому что всё, что связано с Чайкой, как-то незаметно стало для меня очень личным, интимным.

Отказавшись от рюмашки и согласившись на чай, согласился и на партию в шахматы. Анатолий игрок серьёзный, а я шахматист непредсказуемый. Если собраться и старательно думать, то могу сопротивляться ему очень долго, но если мысли мои хоть мимолётно отвлекаются от коней и слонов, то начинаю делать несусветные глупости. Вот и тогда, думая, как бы мне начать разговор о месте захоронения Чайки, я двинул своего коня на ладью неприятеля, открыв тем самым чёрному слону и ферзю дорогу в стан своей белой армии.

– Толик, можно я перехожу?

– Нет, – тихо, но непреклонно ответил он, склонившись над доской.

– Почему так сурово? Раньше разрешал.

– Раньше ты со мной выпивал.

– Только поэтому?

– Нет, конечно. Это же игра, а не игрушка! Настюша, принеси, пожалуйста, мне коньячку, а Андрюше чаю!

Анастасия принесла мне большую кружку ароматного чая с лимоном, мужу – коньячный бокал с не менее ароматной янтарной жидкостью, а себе немного красного вина в высоком стакане. Попивая каждый своё, все уставились на шахматную доску. Настя, явно желая спровоцировать меня на разговор о Ларисе, завела разговор о машине времени.

– Вот если бы была машина времени, то не нужно и было бы спрашивать разрешения переходить. Да что там переходить, можно было бы столько ошибок в прошлом исправить!

– В прошлое попасть невозможно ни на какой машине, – авторитетно пробасил Анатолий. – В будущее, пожалуй, можно.

Видя, что мне без машины времени партию не спасти, я спросил:

– А почему вперёд можно, а назад нельзя?

– Вперёд можно. Но только в одну сторону, – словно желая предостеречь меня, заботливо произнёс Анатолий. – Человека нужно заморозить, как лягушку или змею, а потом, через много лет, отогреть, оживить. Вот он уже и в будущем. Только каким окажется это будущее? В прошлое оно, конечно, надёжнее, поскольку прошлое, пусть и в общих чертах, нам известно, но туда нельзя. А стоит ли стремиться в неизвестное будущее, если обратной дороги нет?

Я аккуратно повалил своего белоснежного короля на клетчатое поле и ознакомил друзей со своим детским видением этого вопроса.

– Ещё в дошкольном возрасте часто слышал по радио после сигналов точного времени торжественную фразу: в Москве, мол, 15 часов, там 18, там 20… в Петропавловске-Камчатском полночь! Слушал я это, слушал и однажды спросил у отца, почему это так. Отец, так как глобуса в доме не было, взял мой резиновый мяч и крестиком условно отметил наш дом. Потом поднёс мяч к включённой настольной лампе и наглядно объяснил механизм движения Земли вокруг Солнца и солнечного времени по Земле. Но тут мой папа допустил маленькую педагогическую ошибку: он сказал, что на Камчатке может начинаться новый день, а где-то на западе Европы не закончился ещё вчерашний. Услышав это, я моментально изобрёл машину времени. Нет, не саму, конечно, машину, а её принцип действия. Всё просто: если с невероятной скоростью лететь, убегая от Солнца, на запад, то попадёшь во вчерашний день. Если скорость будет ещё более невероятной, чем невероятная, то не только позавчерашний день посетишь, но и прошлый месяц, а то и год. Ну а если полететь на восток, то попадёшь в завтра, что и ёжику понятно.

Анастасия аккуратно поставила стакан с недопитым вином на стол и по-женски хитро, не оставляя надежд повернуть мои мысли к Ларисе, начала издалека:

– Здорово! На такой, как ты сказал, невероятной скорости полёта вокруг Земли Солнце будет то вспыхивать, то гаснуть, вспыхивать и гаснуть, звёзды на чёрном небе превратятся в сплошные светящиеся полосы!

А Анатолий, дослушав мои фантазии и восторги жены, даже шахматные фигуры складывать перестал.

– Вот почему ты у меня никогда не выиграешь! Потому, что у тебя мозги, – и он сделал возле своего уха движение рукой, словно вкручивает лампочку, – неправильно в голове лежат. И у тебя, Настя, тоже. Нельзя так от земли отрываться… На земле соображать надо, а не воображать.

– В семье один человек обязательно должен быть с холодной головой. Вот и будь таким человеком, а нам не мешай лететь на запад с невероятнее, чем самая невероятная, скоростью. Андрюша, а для чего, ради чего ты полетел бы сломя голову в прошлое? Не для того же, я думаю, чтобы отменить свой неудачный ход конём.

Меня тогда так и подмывало рассказать друзьям о своём трусливом и глупом побеге от Ларисы на Невском, но я сдержался и рассказал о двух своих «ляпах», которые почему-то запомнил на всю жизнь.

– Нет, конечно. Но если бы у меня была возможность вернуться в прошлое, то не все свои глупости и ошибки я стал бы исправлять. Пусть остаются те, которые я сделал, представляя самого себя. Это для воспитания полезно, чтоб не зазнаваться. А вот те… как бы это сказать… Ну, иногда на меня смотрели не только как на отдельную единицу человечества, а как на представителя какой-то организации или даже региона.

– И когда же это ты и где был таким представителем? – с неподдельным любопытством спросил Анатолий.

– На полевых работах в лесоустроительной экспедиции был представителем славного города Ленинграда. Знаете, на ленинградцев всюду как-то по-особенному смотрят. По-особенному, с теплотой, с уважением к нам относятся. Мне даже неловко было иногда от этого. Словно не родители меня родили тут, а я сам подвиг совершил, в Ленинграде родившись.

– Хватит предисловий! – шутливо отрезал Анатолий. – Рассказывай, представитель, что ты там натворил.

Настю явно интересовала только тема любви и всяких нежностей.

– Ой, влюбился там, что ли? Поматросил, значит, и бросил. А Ларисе письма писал…

– Нет! Какая любовь? Кто про что, а вшивый про баню. Я там за один день дважды не только сам опозорился, но и культурной столице подгадил.

– Интересно… – в один голос произнесли супруги.

– А вот если не будете перебивать, расскажу, раз уж сам заикнулся. Дело было в конце июня. Мы уже тогда обжились в посёлке, работа наладилась, и всё шло как по маслу. Но тут моя машинка капризничать начала. Не заводится, окаянная, хоть ты тресни. Все штабные разбрелись кто куда, а я полез под капот…

– А что вы там делали? Лес сажали? – перебила меня Настя.

– Я же просил не перебивать! Какой лес? Вот уж действительно, как шутили у нас инженеры, если приехал из города в какую-нибудь глушь человек с лопатой, то обязательно или лес сажать, или нефть искать. Лесоустроители… ну, чтобы покороче и поясней, изучают, что в лесу растёт и что с этим делать. Ну вот, сбила меня, и я нить потерял. На чём я…

– Ты под капот полез, – любезно, но с некоторой язвинкой подсказал Анатолий.

– Да! Полез я под капот причину капризов двигателя искать, и тут окликает меня мужчина лет сорока. Солидный мужчина. Вид как у научного работника высокого полёта: гладко выбрит, костюм «тройка», белая рубашка, галстук, ботинки начищены. Поздоровался, представился корреспондентом районной газеты «Родные просторы». Ни имени, ни отчества, ни фамилии не назвал. Сказал, что хочет написать о нашей экспедиции, её целях и о наших впечатлениях от природы края и местных людей. А я что? Сказал, что я простой шофёр и если начну давать интервью, то нагорожу такого, что потом не разгрести. Посмеялись. Он спросил, читаем ли мы их газету, и тут же сам начал её… не то чтобы хаять, а принижать и унижать. И маленькая, мол, она, и умного в ней мало, и проблемы мелки, и нам ли, ленинградцам, привыкшим к масштабной, настоящей прессе, этого не видеть. Газетёнка-то действительно куцая. Места свободного много. Очевидно, что материала не хватает. Проблемы на уровне «в краеведческом музее крыша протекла», а весь юмор – слегка изменённые шутки из «Крокодила» да из Литературной газеты. Мне бы газету похвалить за интересные местные новости или промолчать. Нет! Я… грудь вперёд, руки, как говорится, в боки и… да, мол, газетка куцая, и умного мало, и так далее. Ну, в общем, он свою газету вежливо пожурил, а я её по-хамски пнул.

– И что? – удивлённо воскликнул Анатолий. – Он сказал, ты согласился.

– Вот поэтому ты в шахматы хорошо и играешь, что бо́льшая часть Души твоей занята электронно-вычислительной машиной.

Настя ласково приобняла мужа сзади и из-за его могучего плеча вступилась за него:

– Не клевещи на моего мужика! Он умеет, когда надо, быть вполне романтичным. А всё-таки в чём тут твоя… ошибка или глупость?

– Ах, товарищи, товарищи. Знаете, что находчивый ребёнок говорит, показывая взрослому свой рисунок? Он с грустным видом спрашивает: плохо нарисовано, правда? И взрослому ничего не остаётся, как только разубедить юное дарование и похвалить его каракули. Вы, конечно, скажете, что сорокалетний мужчина – не ребёнок. Да, не ребёнок, но что-то детское в каждом из нас остаётся навсегда. И когда я с оценкой его газеты вслух, да ещё с энтузиазмом согласился, он посмотрел на меня так… так… не знаю, как словами его взгляд описать, но почувствовал я себя как-то погано. И дать задний ход, вилять, оправдываться было поздно и бесполезно, потому что будет ещё хуже. А он, пообещав зайти в другой раз, когда будут на базе более осведомлённые люди, сухо попрощался и ушёл. Он ушёл, а мне стало ещё поганее. И тогда я пообещал себе, что впредь буду крепко думать, прежде чем говорить. Или вообще молчать.

– Да-а-а, – разочарованно протянула Настя, ожидавшая от рассказа чего-то более романтичного. А каков второй случай?

– А второго случая могло бы и не быть, если бы свою машинку не починил. А я с её мотором разобрался. Завёл, прогрел, зажигание подрегулировал, сижу, пробую движок на разных оборотах. И тут подбегает – именно подбегает – женщина…

– Молодая?

– Толя, я же просил не перебивать! Не молодая женщина, а такая… мне в матери годится. Но бегает шустро. Подбегает и просит срочно отвезти в аэропорт. Говорит, вопрос жизни и смерти. А я что? Садитесь, говорю, поехали. По дороге она успокоилась и объяснила ситуацию. Театр из города на гастроли приехал, она в этом театре костюмершей служит, зовут Ириной Сергеевной. Вечером первый спектакль, а один ящик с костюмами в городском аэропорту забыли. Но этот ящик с оказией доставили в местный аэропорт. По приезде со спасённым ящиком к местному Дому культуры костюмерша захотела со мной расплатиться и предложила бесплатно провести на спектакль. А у меня, как на грех, одежда, мягко говоря, не театральная. Хоть и периферийный Дом культуры, но всё же стыдно в зрительном зале в замызганной рабочей одежде сидеть. И переодеться у меня тогда не во что было. Были только планы осенью, перед отъездом домой, костюм и пальто купить. И вот я, вместо того чтобы просто сознаться в отсутствии приличной одежды, сказал что-то вроде того, что после ленинградских, мол, театров мне в их театр идти не очень хочется. Да! Я так сказал! И только увидев, как изменилось лицо этой женщины, понял, какую несусветную глупость выдал. И опять ничего уже нельзя было изменить. Слово, как говорится, не воробей. А засмеяться и сказать, что пошутил, было ещё глупее того, что из меня как бы нечаянно выскочило. И как я мог забыть только что данное самому себе обещание молчать или думать, прежде чем говорить? Ума не приложу!

– Плюнуть и растереть! Они и забыли о тебе давно, а ты мучаешься.

Анатолий нарочито грубым резюме хотел меня подбодрить, и я был благодарен ему за это. Однако не важно, забыли ли обо мне эти люди или нет. Важно, что я о них помню.

Хотел я тогда рассказать и о том, как обалдев однажды от кубинского рома, публично объявил себя Архангелом Михаилом. Но, вспомнив об этом случае во всех подробностях, решил промолчать

Уже в прихожей, прощаясь, спросил, знают ли они, где её могила. Друзья не стали валять дурака и спрашивать чья. И за это тоже я был им благодарен, а в остальном благодарить своих друзей было не за что.

Они не помнили не только примерного места на Северном кладбище, но и более-менее точной даты смерти. Заладили на пару, что она немного не дожила до дня своего рождения, 21 ноября. И всё!

На следующий день я позвонил в администрацию кладбища. Мне ответили, что не располагают сведениями о том, кто, где и когда похоронен. И в городском архиве захоронений меня тоже не порадовали, потому что нет у меня нужных сведений.

Зато – и это стало уже традицией – я узнал от Насти кое-что о Ларисе. А именно, некоторые подробности её взаимоотношений со своими родителями.

Чайка очень любила и уважала своих родителей, поэтому была послушной дочерью. Особенно это касалось мамы. Её мнение было для Чайки законом. Анастасия в качестве примера рассказала даже маленькую историю о том, как она вместе с Чайкой работала в заводском зимнем детском лагере. Почему бы не провести две недели зимы на природе вместо заводского цеха? Так вот, их там обманули с зарплатой. Работать их посылали посудомойками, но обещали заплатить как на заводе – «по среднему», но уже в лагере решили платить как штатным посудомойкам. А сколько платят посудомойкам? Минимальная зарплата! Приезжает в первый же выходной день мама Чайки, узнаёт об этом и сразу заявляет, что её дочь тут больше работать не будет. И послушная дочь без разговоров и споров уезжает вместе с мамой домой. Хотя Чайке в лагере нравилось. Жили там подруги довольно комфортно, и работа была не обременительной. И потом, много ли они потеряли в деньгах за две недели? Вот такая история.

И сразу мысль: а достаточно ли я понравился её маме, чтобы она отдала за меня свою любимую дочь? Что будет, если Чайка станет моей женой, а маме её это, мягко говоря, не очень понравится? Может быть, у её мамы есть кандидаты в зятья и получше, чем я. Тогда у Чайки будет болеть Душа от того, что она обидела свою маму. Значит, хоть кровь из носа, я должен получить благословение мамы на этот брак. А заодно и папы. И значит, мне вновь пора отправляться в 1979 год.

Чтобы попасть в прошлое, нужно очень сильное, сочное, на грани галлюцинаций сумасшедшего, воображение иметь. Ведь там же, в прошлом, всё-всё другое было. Там другие запахи, звуки, цвета, даже воздух – и тот другой!

Вот на этом-то я и свихнулся. Сразу и не заметил даже своей ненормальности. С каждым разом двери в прошлое открывались передо мной всё легче, а желание остаться там становилось всё сильнее.

Мечта четвёртая

«Станция “Площадь мужества”». А я так задумался, что не понял, живой машинист объявляет остановки или это запись профессионального диктора. «Осторожно! Закрываются двери», – произнёс мужской баритон, искажённый плохонькой аппаратурой. Двери вагона с грохотом закрылись за моей спиной. Машинист! Значит, я попал по назначению – в 79-й, хотя… всякое бывает. Но задумался я правильно. Чтобы попасть туда, нужно об этом сосредоточенно думать. Вот я и думал о том, что сегодня 7 июня 1979 года, четверг. У меня выходной день, и я еду к проходной знаменитого ленинградского завода встречать Ларису после дневной смены. Только нельзя сразу глазеть по сторонам. Нужно дойти до эскалатора, глядя в пол, и, пока едешь наверх, вспомнить, как там всё должно выглядеть, пахнуть и звучать.

Прямо напротив выхода из вестибюля, на противоположной стороне Политехнической улицы, первый этаж дома занимает большой магазин «Хозяйственные товары». А если пройти вдоль дома и свернуть на проспект Мориса Тореза, то там на первом этаже расположился магазин «Обувь». И на улице обязательно должно пахнуть выхлопными газами. Машин не должно быть много, но этот отряд карбюраторных двигателей, питающихся бензинами отнюдь не высших сортов, придаёт городской атмосфере того времени своеобразие и узнаваемость.

Ещё не выйдя из вестибюля, я чувствую этот запашок и вижу свозь стеклянные двери, какие проезжают автомобили. Я на месте! Теперь можно смотреть по сторонам и, кстати, посмотреть на часы. Ого! Уже без десяти четыре, а первая смена на заводе заканчивается в шестнадцать десять. Так можно и опоздать. Нужно сесть в автобус или троллейбус. А деньги? Быстренько шарю по карманам и нахожу четыре рубля и прилично мелочи. Я богач!

Автобус привёз меня к заводу вовремя. Потоптался возле проходной всего минут пять, и из неё повалил рабочий люд. В основном почему-то женщины. Как бы среди этого обилия юбок и кофточек не пропустить Ларису… Не пропустил! Вон она идёт. Светлая и удивительно лёгкая. К сожалению, шла она не одна, а под руку со своей лучшей подругой Валей. Я ничего не имею против подруг моей возлюбленной, но сегодня мне нужна только она. Мы встретились, поздоровались и поулыбались друг другу.

– Дамы не собираются сейчас пройтись по «колготочным» магазинам?

Они засмеялись.

– Хочешь нас сопровождать? – весело спросила Лариса.

– Это надо же такое придумать, обозвать наши любимые магазины «колготочными»!

– Извините, извините. Не хотел обидеть ваших нежных чувств к местам продажи одежды и обуви. Просто мне нужно поговорить с Ларисой, но если у вас есть какие-то совместные планы, мои вполне можно отложить… до закрытия магазинов.

– Какой язвительный у тебя кавалер, Ларочка! – улыбаясь, говорит Валя, и тут же примирительно добавляет: – Даже если бы и были планы, я бы тебе её уступила. Общайтесь.

Валя попрощалась и ушла. Лариса взяла меня под руку, и мы пошли в сторону Светлановской площади.

– Ты не обиделась на меня за «колготочные» магазины?

– Ну что ты! Конечно, нет.

– А знаешь, ведь дело не в колготках. У нас и продуктовые магазины «колготочные».

– Почему?

– Слово «колгота» – то же, что суета, беспокойство, а «колготиться» – суетиться. Однажды я посмотрел со второго этажа ДЛТ[2] вниз и увидел беспорядочное движение человеческой массы, суету. И в Москве в ГУМ[3] заходил…

– А что делать? Дефицит! Сам-то, я вижу, не отказываешься от красивой рубашки.

– Я тоже часть этой человеческой массы и суеты. Но скоро в магазинах будет всё, а очередей не будет.

– Всё-всё-всё? И джинсы импортные?

– И джинсы.

– Скорей бы.

– А я не хочу туда.

– Куда?

– Туда, где всё есть. Я хочу быть там, где есть ты.

– Но ведь и я там, в том будущем, буду. Мы вместе будем там. Да?

Лариса посмотрела мне в глаза. И… не знаю, как я это выдержал! Чего мне стоило своих глаз не отвести! Что же делать, если не хватает жизни, чтобы дождаться перемен.

– Будешь, конечно, будешь, – ответил я как можно беззаботнее.

* * *

Ах, Чайка, Чайка, ты будешь, ты должна быть! Иначе зачем я здесь? Мысль материальна, и ты будешь жить в моей Душе вечно. Ведь теперь я совершенно точно знаю, что Душа бессмертна.

* * *

– Кстати, ты хотел о чём-то поговорить. Не о магазинах же! Опять галс? Андрюш, мне кажется, что мы всё уже обсудили и остались только мелкие подробности. Но мне жутко интересно, что ты придумал на этот раз.

– Всё правильно. Именно подробности и хочется с тобой обсудить. Куда ты сейчас собиралась ехать? Ты голодна?

– Хотела к родителям зайти. Там и поесть собиралась, но если…

– Никаких «если»! А меня с собой не возьмёшь? Я бы сейчас не отказался от… а что ты будешь там кушать?

– Что дадут.

Лариса явно терпела последние мгновенья.

– Я бы сейчас не отказался от «что дадут».

Тут она не выдержала и, тряся меня за рукав, изображая гнев, сквозь зубы произнесла:

– Хватит меня мучить, наказание моё! Говори скорее про свои подробности, а то никакого «что дадут» не будет! – и, тут же сменив гнев на милость, продолжила: – Андрюша, я же обыкновенная женщина.

– Ты не устала? Может, пешочком прогуляемся? Ведь тут недалеко совсем.

– Я уже готова тебя убить!

– Хорошо, хорошо! Жить мне хочется. И вот именно эту подробность и хочу с тобой обсудить. Я знаю, как ты любишь своих родителей. И мне это нравится. Знаю так же и о том, что ты послушная дочь. И это тоже хорошо. Вот именно поэтому у меня есть некоторые опасения. Мне почему-то кажется, что мнение твоей мамы для тебя много значит. А что, если мы поженимся, а она будет, мягко говоря, не очень довольна этим браком? Кто я? Простой шофёр. Подожди, не перебивай меня! Мне будет больно от того, что ты из-за меня испортишь отношения со своей мамой. Чтобы этого не случилось, нам с тобой необходимо получить благословение твоих родителей на наш брак. Если не нравится слово «благословение», можно назвать это разрешением.

– Ну, не такая уж я и послушная… А мама вроде не против…

– Вроде. А вдруг!

– И… что ты предлагаешь? Когда мы с тобой будем просить… благословения?

– Я предлагаю организовать небольшой, скромный ужин или обед на шесть персон в каком-нибудь уютном ресторанчике. Наши родители познакомятся, а я постараюсь очаровать твою маму. Она окончательно одобрит наш брак, и все будут довольны.

Лариса хитро улыбнулась и спросила:

– А если всё же они скажут «нет»? Кстати, мнение твоих родителей тебя вроде бы и не интересует. Они уже согласны? Ведь и я тоже… «кто я такая».

* * *

На первый вопрос, Чайка, я не знаю, что ответить, зато со вторым всё в порядке.

* * *

– А своих я просто запугаю.

– Чем? – засмеялась Лариса

– Пообещаю им, если будут против, то свою комнату сдам кому-нибудь рублей за десять, а то и за пятнадцать в месяц, и перееду жить к ним. Они меня живо благословят! Шучу. Видишь ли, сына, обычно, женят, а дочь отдают. Разные вещи, правда? А такой невестке, как ты, они будут рады.

– И где ты предлагаешь поужинать?

– В «Охотничьем домике». Это небольшой ресторанчик, он совсем рядом с домом твоих родителей, и там вполне уютно, по вечерам живая музыка. Если предложите что-то другое, обсудим все вместе. Хорошо?