Чужие игры. Столкновение

– Тогда что же вам нужно? – растерянно спросил Пятый. – Сэр?

– Я хочу вытащить вас отсюда, – объяснил капитан, глядя парню в глаза. – Я хочу взять вас всех в охапку и вернуть мамочкам. Это моя главная обязанность, поэтому все, что мне нужно от вас, мистер Фрейзер, это сотрудничество. Будьте на моей стороне или не мешайте. Не доставляйте проблем – их у меня и без вас достаточно. Вы уловили суть моего предложения?

Несколько секунд Чарльз молча смотрел на Линкольна, после чего кивнул:

– Я все понял, сэр. Я признаю, что совершил глупую ошибку, и обещаю впредь не допускать ничего подобного.

– Очень хорошо, – по-прежнему жестко произнес капитан, но на душе у Линкольна стало намного теплее, чем пять минут назад. – Если вы сдержите обещание, то все, что здесь было, здесь и останется. Даю слово.

– Спасибо, сэр, – искренне пролепетал Пятый. – Я… я сдержу… – И замер, изумленно разглядывая ладонь, о которую разбилась капля крови. – Что это?

– У вас пошла кровь носом, мистер Фрейзер, – сказал Линкольн. – Раньше такое случалось?

– Только после ударов, сэр.

Капитан нахмурился и рывком раскрыл дверь карцера:

– Полагаю, мистер Фрейзер, вы должны немедленно показаться врачу.

* * *

Вагнер прекрасно понимал, что расследование катастрофы «Чайковского» будет проводиться предельно тщательно, знал, что ему придется ответить на миллион вопросов и написать миллион докладов, однако искренне надеялся, что в эти «радостные заботы» он окунется лишь по возвращении на Землю. Увы, надежды не сбылись: как только включилась «Сирена» и появилась устойчивая видеосвязь с Землей, капитан Линкольн сразу попал на допрос, о котором коротко и в весьма осторожных выражениях рассказал кадету. И предупредил о Козицком – странном человеке, избегающем смотреть людям в глаза. Предупредил, что с ним нужно быть откровенным.

«Этот парень из тех, кто умеет докапываться до сути, – сказал тогда капитан. – Не ври ему, Павел, не ври даже в мелочах. Потому что если он тебя заподозрит, то вывернет наизнанку…»

И сейчас кадет смотрел на блеклого человечка с унылым лицом и думал, что без предупреждения Линкольна обязательно попался бы на удочку обманчивой внешности.

– Итак, во время столкновения вы находились в трюме? – равнодушно произнес блеклый, тщательно изучая что-то на столешнице. Что-то невидимое Вагнеру.

– Так точно, – подтвердил Павел.

– Почему?

– Потому что именно там находится рабочее место кадета. – Вагнер позволил себе улыбку. – Мы ведь нечто вроде груза.

– Трюм граничит с машинным отделением? – осведомился Козицкий, никак не среагировав на шутку.

– Так точно.

– Дверь между отсеками была заперта?

– Так точно.

– Вы могли ее открыть?

– При необходимости, – не стал скрывать Вагнер. – Я не понимаю, почему вы задаете эти вопросы, но хочу дополнительно сообщить, что сигнал об открытии двери, если бы я это сделал, немедленно поступил бы на терминал бортинженера.

– Двери контролируются компьютером?

– В обязательном порядке, – ответил Павел. – И у «Сирены» должна сохраниться запись, когда и кто их открывал.

– Все двери? – уточнил Козицкий.

– Любую из них на всем протяжении полета, – подтвердил кадет. – «Сирена» в обязательном порядке фиксирует все перемещения пассажиров и членов команды.

В действительности Козицкий уже просмотрел эти данные и не обнаружил в них ничего интересного. Но ему было важно знать, что, а главное, как расскажет о системе наблюдения Вагнер.

– Хорошо, кадет, я обязательно этим займусь, – произнес дознаватель, зачем-то снимая наручные часы. – Скажите, вы принимали участие в общем диалоге экипажа?

– Частично.

– Частично?

– Кадет не считается полноправным членом команды, как я уже сказал, мы – нечто среднее между грузом и пассажирами, – сообщил Павел. – Основной коммуникационный контур состоит из трех человек, кадеты вносятся в список, но нас можно отключить.

– Зачем это сделано?

– Затем, что во время полета может сложиться ситуация, о которой должны знать только полноправные члены команды.

– Вы согласны с таким положением? – быстро спросил Козицкий.

– Абсолютно согласен, – уверенным тоном ответил Вагнер. – Поднимаясь на борт, мы автоматически передаем свою жизнь в руки капитана и его людей и не должны мешать им делать свою работу.

– Прекрасные слова, кадет, – одобрил блеклый. – А теперь скажите, когда вас отключили от основного информационного контура?

– Сразу после того, как «Сирена» приказала всем вернуться в противоперегрузочные кресла.

– А чуть раньше была утеряна связь с Землей, – протянул Козицкий, перебирая браслет часов.

– Это не чрезвычайная ситуация, – объяснил кадет. – Во время полетов такое случается.

– Капитан выражал беспокойство по поводу утраты связи?

– Скорее, досаду.

– Досаду? – переспросил дознаватель.

– Диспетчер с «Надежды Илона» как раз рассказывал анекдот, и капитану не удалось услышать концовку.

– А что капитан Вавилов сказал по поводу приказа вернуться в кресла?

– Не знаю, – ответил Вагнер. – Меня сразу отключили от основного коммуникационного контура.

– Вас это не насторожило?

– Я решил, что наступил один из тех случаев, о которых я недавно говорил.

– Один из тех случаев, которые касаются только членов экипажа?

– Так точно.

– То есть вы предположили, что происходит нештатная ситуация? – с нажимом поинтересовался Козицкий.

– Так точно.

– Почему вы так предположили?

– Нештатные ситуации не редкость, – усмехнулся кадет. – Во время предыдущего полета «Сирена» трижды приказывала всем вернуться на места.

– И чем все закончилось?

– Мы спокойно достигли орбиты Земли.

– Ага…

Козицкий оборвал фразу так резко, что Павел испугался, не переборщил ли он с сарказмом, но через пару секунд разговор продолжился:

– Что произошло потом?

– Все было штатно, – ровно произнес кадет. – Я проверил пассажиров первой палубы, убедился, что все они застегнули противоперегрузочные коконы, и отправился в трюм.

– Почему вы не проверили вторую палубу?

– На второй палубе летели сотрудники, они приучены к порядку. А за туристами необходимо присматривать.

– Что потом?

– Я вернулся в трюм, забрался в кресло и… очнулся вместе со всеми.

Никакого другого ответа Козицкий не ждал.

Он повертел часы, положил их на стол, перевел взгляд на потертую папку, вздохнул и поинтересовался:

– Вы помните момент столкновения?

– Очень смутно, – ответил кадет после короткой паузы. – Полагаю, укол не успел подействовать должным образом, поэтому я обратил внимание, что клипер изрядно тряхнуло.

– И?

– Мне стало страшно, – признался Вагнер. – К счастью, я сразу же отключился.

– Ага…

Папка не сильно заинтересовала дознавателя, и он почти сразу перевел взгляд на лежащую справа от монитора авторучку. То ли Козицкий не знал, что спрашивать дальше, то ли намеренно тянул время, руководствуясь заранее составленным планом допроса, но он допустил паузу, и Павел ею воспользовался:

– Я могу задать вопрос?

– Разумеется, – дернул плечом дознаватель.

– Все, о чем мы говорили, можно посмотреть в архивах «Сирены», в чем смысл моей проверки?

– Записи не полны, – помолчав, ответил Козицкий и неожиданно посмотрел Вагнеру в глаза. Кадет вздрогнул, столкнувшись с ледяным взглядом серо-стальных глаз, но, к счастью, блеклый тут же вернулся к созерцанию авторучки. – Часть памяти «Сирены» повреждена.

– Очень жаль.

– Мне тоже…

Но продолжить дознаватель не успел: дверь в машинное отделение распахнулась и к терминалу быстрым шагом подошел Линкольн. Сел в кресло, которое освободил вскочивший кадет, и угрюмо произнес:

– Козицкий, немедленно вызови адмирала.

Павел увидел упавшую на столешницу каплю крови.

– Что случилось? – жестко поинтересовался дознаватель.

– На борту эпидемия.

* * *

Некоторым повезло: они потеряли сознание сразу, при первом же прикосновении недуга. Они замирали в позах, в каких застала болезнь: лежа, сидя… или же падали с ног, если шли или стояли, но не мучились. Сразу отключались, лежали без сознания, едва дыша и не реагируя ни на что вокруг. Иногда – с открытыми глазами. Но всегда – без сознания, и привести их в чувство не получалось.

Другим пришлось хуже.

Тем, чьи организмы оказались достаточно крепкими, чтобы сопротивляться болезни, пришлось пройти через все круги ада, первым из которых была высокая температура. Жар, слабость, мышечные боли, спазмы, резкое обезвоживание и при этом – абсолютно ясное сознание. Некоторые не могли пошевелиться, к другим паралич подступал постепенно: руки и ноги отказывали одна за другой. И у всех шла кровь: из носа, рта, ушей, глаз, даже проступала сквозь поры.

Кровь означала, что скоро наступит кома.

– Мне страшно, – прошептала Октавия. – Пожалуйста, не отпускай меня.

– Ни за что, – пообещал Август, крепко держа девушку за руку. – Никогда больше.

Пообещал твердо, хотя не знал, сколько именно продлится это самое «больше», потому что его слюна давно превратилась в кровь, которую парень сглатывал или украдкой сплевывал в сторону – не хотел показывать подруге.

– Знаешь, как я плакала после того эфира, который… который ты испортил… когда… ты грубил мне, я грубила тебе, а потом плакала, потому что мы поссорились… – ОК улыбнулась. – А сейчас мне плохо, но я не плачу… потому что ты здесь… и незачем плакать… ведь мы… потому что…

Даррел понял, что хочет сказать девушка, сглотнул подкативший к горлу комок и очень нежно предложил:

– Давай больше не ссориться?

– Ты обещаешь?

– Клянусь.

– Ты ведь знаешь… иногда я… веду себя как сука…

– Я потерплю.

– Но обещаю… никогда не буду… сукой с тобой, – Леди судорожно вздохнула. – Никогда.

– А если будешь – я напомню этот разговор.

– Если будет кому напоминать… – На глазах девушки выступили красные слезы.

– Будет, любовь моя, обязательно будет.

– Я – твоя любовь?

Вместо ответа Август склонился и нежно поцеловал Октавию в щеку. Она снова улыбнулась, попыталась поднять руку, но не смогла. Даррел понял жест, взял девушку за кисть и прижал к своим губам.

– Ты весь… в крови, – прошептала она. – Я… я, наверное, тоже?

– Нет, – покачал головой Август, глядя на перепачканное лицо подруги. – Ни капельки. Ты прекрасна… самая красивая на свете…

– Ты врешь, – прошептала ОК. – Мой любимый лгун… мой…

Она замолчала. Оборвала фразу на полуслове, заставив Даррела сгорбиться от навалившегося горя и тихонько, едва слышно, завыть.

И его стон стал частью печального хора лагеря.

– Сандра впала в кому одной из первых, – тихо, почти безучастно рассказала Баджи, уставившись в свой рюкзак. – Мы сидели… Сандра показывала фотографии и вдруг замолчала… Я еще засмеялась, сказала, хватит дурачиться, а она молчит… Ничего не ответила… потом упала… – Баджи посмотрела на подругу враз помертвевшими глазами. – Она такая маленькая…

По ее щеке скатилась слеза. Обычная, прозрачная слеза. Соленая, но не кровавая.

– Да, – глухо подтвердил Нуцци. – Маленькая… совсем маленькая.

Баджи была благодарна ему за участие: врач оказался первым, кто подошел к ней, спросил, как она, как Сандра, предложил воды… другими словами – проявил заботу. Все остальные были слишком заняты собой, но рыжая их не винила, потому что они умирали.

Здесь все умирали.

– Почему я должен на это смотреть? – едва слышно произнес Нуцци, не сводя глаз со свернувшейся калачиком Сандры. – За что мне это? Почему я не отключился?

– Док, – Баджи осторожно прикоснулась к его плечу. – Док?

Нуцци повернулся и уставился на девушку так, словно только что ее увидел.

– Сандра жива?

– Она едва дышит, но жива, – медленно ответил врач, не прикасаясь и не проверяя дыхание девушки. – Они все еще живы, но в коме.

– Сколько продлится кома?

– Не знаю… Я ничего не знаю и ничего не могу…

Врач пронзительно посмотрел на Сандру, погладил ее по тонкой руке и со стоном поднялся. Кроме него, на ногах оставался только Вагнер.

Все остальные или сидели, или лежали. Прощались друг с другом или плакали возле отключившихся друзей.

И везде – кровь: на полу, на стенах, на одежде, на лицах… Кровь, плач и безысходность. Кто-то звал родителей. Кто-то проклинал себя. Кто-то проклинал Райли. Космос. Инопланетян. Кого угодно. Голоса становились тише, исчезали, и Нуцци поймал себя на мысли, что расстроен этим: пусть лучше они продолжают ругать его, Райли, космос – кого угодно. Пусть ругают. Но остаются живыми. Пусть устраивают вечеринки с легкими наркотиками, дерутся, занимаются любовью – но остаются живыми. Пусть грубят, дерзят, хамят – но остаются живыми.

Потому что у доктора не было сил смотреть на их застывшие тела.

– Кома – это последняя стадия, – откашлявшись, произнес сидящий за терминалом 2.0 Линкольн. – Из нее еще никто не выходил.

И снова зашелся в приступе.

Кашляя в прошлый раз, капитан забрызгал кровью объектив, изображение ухудшилось, но Касатонов скорее перерезал бы себе вены, чем сделал сейчас замечание Линкольну. И смотрел на старого друга через багровый фильтр.

– Исайя, ты как?

– Я оказался плохим капитаном, Алекс.

– Ты прекрасный капитан, Исайя, лучший из тех, с кем мне довелось служить, и не твоя вина в том, что началась эпидемия. – Адмирал помолчал. – А теперь говори, как ты? Только честно.

– Плохо, – после паузы ответил Линкольн. – Болит все… а голова просто раскалывается на куски… в строю только Нуцци и Вагнер… железные парни… остальных скосило, даже взрослых… всех…

Касатонов это видел: «Сирена» обеспечивала связь с Землей в режиме реального времени, и благодаря установленным на клипере камерам адмирал имел полное представление о происходящем. Но ему было важно говорить с капитаном. Именно сейчас говорить с ним. Быть рядом.

– Думаю, Исайя, после такого приключения Аллан даст тебе отпуск и мы полетим на Ямайку.

– Ты полетишь со мной?

– Обязательно.

Капитан вновь закашлялся, не переставая улыбаться, сплюнул кровью и спросил:

– Будем валяться на пляже?

– Целыми днями, – пообещал Касатонов.

– А по вечерам смотреть на Луну…

– И потягивать ром в баре…

– Да, – с улыбкой повторил Линкольн, – потягивать ром…

Он закрыл глаза и уронил голову на стол.

Адмирал тяжело вздохнул.

– А знаешь, почему футбол, Баррингтон? – спросил Пятый, сидящий в полушаге от девушки. – Потому что основатель моей бесконечно длинной и бесконечно богатой династии однажды зазевался на поле и бейсбольный мяч прилетел ему в лоб. Представляешь? Первый Чарльз Фрейзер погано играл в бейсбол, и вот уже пять поколений мы вынуждены бегать по футбольному полю… Я ненавижу футбол, Баррингтон, я стал капитаном школьной команды, потому что должен был им стать, но я ненавижу футбол… – Пятый рассмеялся. – С каким удовольствием я сыграл бы сейчас пару даунов… Ты не представляешь, Баррингтон, с каким удовольствием…

– Еще сыграешь, – тихо сказала Анна, гладя прижавшегося Артура по голове. Брат уже не плакал, дрожал, но не плакал и что-то очень тихо шептал.

– С каким удовольствием я сейчас оказался бы на поле, – продолжил Фрейзер. – Я бы вышел, увидел, как ты машешь с трибуны, и побежал… как бы я побежал, Баррингтон, если бы знал, что ты сидишь на трибуне… Я бы побил все «вечные» рекорды…

– Еще побьешь.

Он осекся, посмотрел девушке в глаза и с улыбкой спросил:

– Ты сама в это веришь?

– Хочу верить, – кивнула Анна.

– Ты молодец… – Он протянул руку и прикоснулся к плечу девушки. – Мы так и не расслабились, Баррингтон… как хотели…

– Теперь неважно.

– Согласен… – Чарльз неожиданно вытащил из кармана платок и вытер девушке губы. – Из-за крови ты похожа на вампира.

– Пятый… – тихо рассмеялась Анна. – Пятый…

Этот жест Фрейзера стал для нее полной неожиданностью.

– Мама всегда кладет мне в карман платок, – объяснил он, сжимая испачканный лоскут в руке. – Видишь, пригодился…

– Спасибо.

– Ты на меня не обижайся, Баррингтон, ладно? – неожиданно попросил Чарльз. – Ни на что не обижайся… я ведь… я…

Что бы он ни хотел сказать, он не успел: повалился на бок, несколько раз дернулся и замер.

Анна зарыдала.

А в двух шагах от нее плакали Мэйсон и Карсон.

– Не хочу, чтобы все закончилось так, – сбивчиво бормотал Мэйсон. – Не хочу, не хочу… это глупо… Мы должны жить долго, ты ведь знаешь…

– Мы не умрем.

– Не говори так! Я не хочу, – Мэйсон закашлялся кровью.

– Все будет хорошо.

– Карсон, я не хочу, чтобы все закончилось так.

– Ничего не закончится…

– Карсон, я…

Мэйсон увидел, что друг замолчал, глаза его закрылись, а дыхание почти исчезло. Увидел и оцепенел, как будто сам провалился в кому.

Лагерь постепенно затихал. Рыдания, стоны, ругательства… громкие вначале, они превращались в шелест осенних листьев. И так же как намокшие под осенним дождем листья ложатся на дорожки парка, так и пропитанные кровью дети оставались на полу ангара.

Тихие.

С настолько слабым дыханием, что казалось – они медленно отпускают на свободу свои души.

– Доктор!

– Я здесь, – морщась от боли, Нуцци добрел до Анны и присел на корточки. Посмотрел, кто лежит рядом, и осведомился: – Как мистер Фрейзер?

– Он нас не слышит.

– Понимаю… – Врач вздохнул.

– У вас есть что-нибудь от головной боли? – спросила девушка. – Мне очень плохо.

– Конечно. – Нуцци достал таблетку, осторожно положил ее девушке в рот и подал мензурку с водой. – Сделайте большой глоток.

– Когда она подействует? – поинтересовалась Анна.

– После того как вы потеряете сознание, мисс Баррингтон, скорее всего после…

Девушка коротко рассмеялась.

– Зачем же вы мне ее дали?

– Чтобы вам стало легче, мисс Баррингтон.

– Спасибо, док.

– Обращайтесь. – Нуцци помолчал, посмотрел на неподвижного Артура, которого Анна прижимала к себе, отвернулся, покусал губу, но все-таки спросил: – Как ваш брат, мисс Баррингтон?

– Он спит, – коротко ответила Анна.

Добавлять что-либо не имело смысла.

– Мне жаль.

– Что с нами случилось, док? – всхлипнула девушка, поглаживая брата по спине. – Что это такое?

– Думаю, вирус.

– Инопланетный?

– Скорее всего, – подтвердил врач. – У нас нет к нему иммунитета, и… и вот что стало.

– Мне немного страшно, док.

– Это нормально, мисс Баррингтон, – утешил девушку врач. – Хотите еще воды?

– У вас пошла кровь из носа.

– Правда? – Нуцци испачкал пальцы в крови и поднес их к глазам. – Действительно.

– Вы долго продержались, док.

– На самом деле у меня уже полчаса как открылось внутреннее кровотечение, – ответил с улыбкой Нуцци. – Я глотаю кровь… просто… – Он не сказал, что внутреннее кровотечение ломало его так, будто внутри засели несколько маньяков с бензопилами. Но врач заставлял себя ходить и утешать тех, кто еще мог слышать его утешения. – Сейчас кровь вырвалась… я тут посижу, если вы не возражаете… все равно идти некуда… – Он прислонился к стене и закрыл глаза. – Я ничего не могу, мисс Баррингтон… ничего не могу…

И затих.

Анна поцеловала брата в макушку.

– Есть тут кто еще? – Павел угрюмо оглядел ангар. – Ребята!

– Вагнер!

Кадет резко обернулся и побрел к «галерее».

– Диккенс! – подошел ближе и прищурился на недописанную картину. – Серьезно?

– Заткнись, – прорычала сидящая на полу девушка. – Заткнись и помоги.

– Что нужно делать?

– Подержи меня.

– Диккенс, ты рехнулась, – рассмеялся Вагнер. Смех перешел в кашель, после которого кадет продолжил: – Давай я дорисую?

– И не думай, – отрезала художница. – Твое дело – помочь мне оставаться на ногах, пока не… пока не закончу.

– Ты неподражаема.

– Заткнись и делай.

Вагнер покачал головой, огляделся, вздохнул и наклонился над девушкой:

– Хватай меня за руку и держись.

– А ты?

– А я попробую выпрямиться.

– Ну, попробуй…

Однако с первого раза не получилось. То ли Диккенс не удержалась, то ли Павел слишком резко стал подниматься, но попытка завершилась тем, что девушка соскользнула вниз, а через секунду рядом с ней рухнул Вагнер.

– Я думала, у тебя полно сил, – сообщила Диккенс, вытирая выступившую на лбу кровь.

– С чего ты взяла?

– Ты ведь на ногах.

– Мне положено, – усмехнулся Павел. – Я – офицер.

– Ты – кадет.

– Я произведен в старшие помощники.

– И поэтому стоишь на ногах?

– Капитан в коме, – объяснил Павел. – Я принял командование и должен оставаться на ногах до тех пор.

– До каких пор?

– Пока жив кто-то, кроме старшего офицера, – сообщил Вагнер. И с улыбкой добавил: – Я, Диккенс, несу за вас ответственность и обязан умереть последним.

Он с трудом поднялся, упираясь руками в стену, затем согнул ноги в коленях, правой рукой обхватил девушку под мышками и рывком поставил на ноги.

– Вот так!

– Спасибо.

– Заканчивай!

– Сейчас… – Девушка макнула импровизированную кисточку в банку с маслом и продолжила задуманное. – Я скоро…

Работы действительно оставалось немного, и несмотря на то, что из глаз художницы сочилась кровь, было видно, что она успеет закончить.

– Смешно, – неожиданно сказал Павел, тяжело упираясь в стену.

– Что именно? – спросила Диккенс.

– Когда мы познакомились, ты тоже рисовала…

Орбитальная станция «Надежда Илона» 20.12.2036

Сколько Диккенс себя помнила – она всегда рисовала. Всегда и везде. Мама учила ее рисовать ладошками: открывала баночки с красками, разбрасывала вокруг листы бумаги и не мешала, позволяя малышке делать все, что заблагорассудится. Мама у Диккенс тоже была художником, мечтала, чтобы у дочери открылся талант, и ее мечты сбылись. В семь лет девочку взяли в лучшую художественную школу королевства, в двенадцать ее акварели произвели переполох, и критики заговорили о персональной выставке. Но родители не торопились превращать ребенка в вундеркинда, здраво рассудив, что ранняя слава мимолетна, поэтому выставка состоялась лишь этим летом и подвела итог под школьными годами.

А после нее последовала победа в «Фантастическом Рождестве».

Диккенс рисовала всегда: дома и в поездках, в студии и на улице, забывая обо всем и поглядывая на часы, но ничего более необычного, чем рисование в невесомости, с ней не случалось. Необычного во всех смыслах: вид далекой Земли разгонял фантазию, а необходимость пристегиваться и следить за тем, чтобы не улетел карандаш, добавляла ощущений. Не мешала, как опасалась девушка перед полетом, а создавала настроение.

Диккенс расположилась в «главной гостиной» станции «Надежда Илона», в большом шарообразном отсеке с огромным, направленным на Землю иллюминатором и, по обыкновению, увлеклась, не слыша и не видя ничего вокруг. Она писала не планету, которая лежала под ногами, а мир, который увидела, оказавшись на орбите. Мир новый и неожиданный. Она писала свою изумленную душу…

– Я думал, сейчас рисуют в цифре.

Голос прозвучал настолько неожиданно, что девушка вздрогнула и даже коротко вскрикнула.

– Извините, – растерялся подплывший сзади Павел. – Я должен был предупредить о своем появлении. Хотя бы кашлянуть…

Молодой человек в темно-синем комбинезоне Флота выглядел настолько смущенным, что Диккенс стало неловко.

– Ничего страшного, я увлеклась и не заметила… – пробормотала она. – То есть не услышала…

Услышать плывущего в невесомости человека не было никакой возможности, и когда Диккенс это сообразила, то окончательно смутилась, замолчала и улыбнулась.

– Здесь очень красиво, – космонавт кивнул на иллюминатор, точнее на Землю, что висела в бесконечности космоса прямо под ними. – Однажды я потерял счет времени и получил серьезное взыскание.

– Значит, вы меня понимаете.

– Конечно, понимаю. – Он протянул руку: – Меня зовут Павел Вагнер, я состою в команде «Чайковского» и буду сопровождать вас на Луну и обратно.

– Вы офицер Флота?

– Еще нет, мисс Диккенс, – ответил Вагнер. – Я – кадет последнего курса Космической академии. Прохожу на «Чайковском» практику.

– Я думала, в экипаж клипера входят исключительно профессионалы, – полушутя заметила девушка.

– Именно так, мисс Диккенс: экипаж «Чайковского» состоит из трех профессионалов высочайшего класса, – со всей серьезностью подтвердил Вагнер. – Что же касается кадетов, то согласно Уставу мы – нечто среднее между грузом и пассажирами и занимаемся тем, на что у членов команды нет ни времени, ни желания.