скачать книгу бесплатно
Можно мимо замка по району знатных особ, где каждый дом – собственная крепость. Сплошь стены и ворота, ровные мощёные дороги. Он сразу за амбарами с солониной и сырами. Дорога выведет к переулку пекарей, а оттуда рукой подать до кладбища, но этот путь Рене не выберет. Не хочет вспоминать, сколь многое он в жизни потерял. И так кошки скребут на душе всякий раз, как ведёт в темницу вора, посягнувшего на достояние церкви. Когда-то и он там жил. Сложись всё по-другому, сейчас бы с кубком пива грелся дома у камина.
Остаётся один путь – к реке и вдоль причалов до ремесленных кварталов. Можно и в обход города, конечно. Вдоль крепостной стены протоптанной тропой, но это долго.
В порту людей уже намного меньше. Рыбаки вышли на воду. Лодок столько, что можно реку запрудить. Плоты на переправе курсируют, возят людей на другой берег и обратно. Торговое судно ещё с рассветом прибыло, но из-за мертвеца начальник порта задержался и вон они, до сих пор не разгрузились.
Труп уже увезли.
«Быстро, однако. Наверно, Адалар подсуетился. Старик не жадный и исполнительный. Работа – его жизнь. Детей у него нет».
В городе активно готовятся к войне. Это на каждом углу, стоит пройтись по улицам. Только вчера Рене пинками сгонял агитатора со ступеней базилики, а тот грозил ему расправой лично от герцога Эбергарда. Сегодня он в порту. Узнал храмовника, но отвёл взгляд. Сделал вид, что не заметил. Таких, как он много, и не только во Франкфурте. На площадях и людных переулках, в полях близь городов и деревнях, у врат и у церквей, а по тавернам и тюрьмам ходят вербовщики. Вступил в ополчение – получай прощение! Ты умелый убийца, незаметен и хитёр, у тебя кулак, что кувалда? Ты бы и рад дальше разбойничать, но попался и ждёшь казни? Не отчаивайся – на войне пригодишься!И с такими ублюдками доброму рыцарю воевать бок о бок? Ни чести, ни отваги, ни доблести.
Ремесленники тоже не сидят без дела. Вот уж кто рад войне. Плотники строят новый корабль, кожевники штопают доспехи сутки напролёт, кузнецы куют мечи и топоры, оружейники вырезают щиты, луки и стрелы, даже сапожники при деле. Все вносят свою лепту. Налоги возросли, а в амбарах запасают провиант. Всё, что отбирают, идёт на содержание войска. Ах вот откуда ноги растут, вспомнил Рене. Когда служил, терпеть не мог фуражи.
Будка смотрителя сразу у входа на кладбище, но самого его не видно.
– И где этого пьяницу носит, – подумал вслух Рене. – Может, могилу роет?
«Себе он могилу роет беспробудным пьянством. Ещё утро, а он уже со штофом в руках».
Идёт со стороны ворот. Как пить дать, с пасеки, и значит, в штофе медовуха. Храмовник за него переживает. Карл (так его зовут) служил под началом Рене. Он-то и устроил его на кладбище. Боялся, что от безделья сопьётся, а он спивается, не отрываясь от работы. На войне ему палицей по затылку врезали. Теперь чуть головой тряхнёт, и корчится от боли.
– Сэр Рене, – удивился он.
– Я больше не рыцарь.
– Не знал, что можно отказаться от титула. Это из-за того, что церкви служите? – указал он на отворот доспеха, с вышитым на нём крестом. – До меня доходили слухи.
– Да, от титула можно отречься, но у меня его отобрали королевским указом.
– За что?
– Карл, хватит прикидываться, ты же всё знаешь, – сорвался Рене. – Я убил… человека благородного происхождения. Мне верная дорога на эшафот, кабы викарий не спас.
– Так это правда? – удивился смотритель. Кажется, искренне. – Я просто не верил. Помню, вы с Сэром Робертом были не разлей вода, а тут такое.
Убить бы Карла за подобное. Рене изо всех сил пытается похоронить воспоминания о прошлом, но то и дело какая-нибудь мелочь или чрезмерно болтливая скотина напоминает о былом.
– Пришли своих проведать? Тяжело вам, наверно, было.
– Прекрати меня лелеять, Карл. Я ведь не девица, – грубо упрекнул друга храмовник. Он вовсе не прочь рассказать всем вокруг о своей трагедии, но отнюдь не потому, что хочет жалости. Просто, все должны знать, отчего он такой грубый. Он всё потерял, ему можно. – Я ищу священника. Говорят, он могилу отца чуть ли не каждый день навещает. Худой такой, сутулый, бледный. Зовут Пипин.
– Да-да, брата Пипина я знаю, он тут часто. Вчера приходил, сидел дольше обычного. Я решил, он отправляется на войну с войском герцога Эбергарда.
– Это ещё почему?
– Ну, так долго на кладбище торчат, если прощаются. Обычно перед войной, когда на новое место перебираются или просто надолго уезжают.
«Всё хуже и хуже. Чёрт возьми, Пипин, что ты затеял? И где теперь тебя искать?»
Рыбацкий квартал. Здесь всё воняет рыбой. Рядом лодочная пристань и помойный берег, на соседней улице коптильня, а чуть дальше через дорогу друг от друга два ледника, заваленные рыбой под завязку, и в каждом погребе, сарае и кладовой – везде бочки с рыбой, а под ногами рыбьи потроха. Если сравнивать рыбацкий квартал с трущобами, так там хоть дышать приятней. Опасней, но приятней.
Таверна «Пивной Когг» уже третья по счёту. В первых двух его нет. Точнее, не было. Возможно, сейчас есть, а вернёшься, его уже не будет. Всё равно, что за мышью гоняться. Только под стол нырнула – ты за ней, а она уже у сундука.
Благо, Гвидо легко найти в толпе. Он здоровый, как бык, на две головы выше любого. Ещё в пятнадцать таким вымахал, и, заходя в двери, конечно же, бился лбом об косяк. С тех детских лет у него привычка пригибать голову на пороге. И не важно, дверь таверны это или ворота замка.
Как-то раз так кивнул неудачно и стукнул шлемом лошадь, которая шагала рядом. Лошадь-то ничего, а вот двести фунтов надменного говна, что на ней, сильно оскорбились и стукнули Гвидо хлыстом. Это он зря, великан вспыльчив и не сдержан. Стащил щенка с кобылы и отлупил при всех. И это на торжествах по случаю победы в Лотарингии. Герцогу Эбергарду сей конфуз местная аристократия припоминала в шутку все два года, что он там торчал. Так ещё и папашка мелкого ублюдка, граф Гессена, шуму поднял.
Гвидо хоть и сам из благородных, но пятый сын в семействе. На него всем начхать. Братья такие же здоровые лбы. Жрут за троих, кормить их накладно. Отец безмерно радовался, когда избавиться от тринадцатилетнего пацана, и с той поры о нём не вспоминал. Только Рене с Робертом за него и заступились. Но что слово двух рыцарей против графской обиды? Два меча против пятисот. От наказания Гвидо не отвертелся, в колодках посидел и со службы попёрли, а ведь должны были со дня на день в рыцари посветить. Теперь он напивается в тавернах, где ищет новобранцев. Война – единственное, что он знает, но махать мечом ему не дают. Хоть так пристроили, а то давно бы уже сгинул от безделья или бандитом стал.
Кто-то скажет: «Не так уж плохо», – но для Гвидо это мука. Он настоящее орудие убийства. Славяне, венгры, датчане, норманны, союзники чехи, моравы, собратья франки – со всеми повоевал. А сейчас прикончить может разве что кружку пива. У него в венах бурлит кровь, он в западне.
Внутри в таверне тесно, столы слишком близко друг к другу. Вот подлое тело не послушается спьяну, обольёт пивом соседа и драка неминуема. Странно, что мебель вся цела, будто ни разу не битая. Возможно, Рене что-то упустил. Давно не пил в тавернах, всё чаще дома. Слишком уж шумно и воздух спёртый.
Всё помещение для посетителей в виде подковы. Справа зажжён камин. С другой стороны лестница на второй этаж. Прямо от входа стойка, за ней хозяин таверны – костлявый мужик с брезгливым взглядом, ровесник Рене. У него за спиной в несколько рядов пивные бочки и дверь на кухню. Там мельтешит худая девчушка. В углу рядом с камином сидят стражники.
«Они разве не должны город патрулировать? И ладно бы поесть зашли, на столах нет еды, только кувшин. В нём ведь, наверняка, не морс. На что идут налоги, спрашивается?»
Уж кто бы жаловался. Рене, как служитель церкви, последние несколько лет налоги вовсе не платит, только взымает.
За соседним со стражниками столом пусто, а через стол играют в кости. Раньше Рене и сам грешил. Бывало, всё жалование проигрывал. Ох и получал взбучку от жены, даже домой идти боялся. Да, она была из тех женщин, что с мужским характером.
В остальном в таверне никого примечательного. Разве что восточные купцы. Оголодали в пути, полный стол еды навалили. Здесь и кабанчик, и колбасы, и лосось, и сыр, и пирожки, и чёртов пресловутый виноград. Из всех угощений именно он вызывает аппетит. Он, сука, запал в душу. С кабана ещё стекает жир, пироги только с печи, от них пар идёт, а лосось источает аромат, но нет, блядь, зелёные гроздья так и манят. Вот хоть купцов за виноград убей. И что их занесло в эту дыру? Они же обычно на постоялом дворе или в таверне «У Причала». Там куда чище и народ приятней.
Гвидо сидит в углу под лестницей. На лице странная ухмылка.
– Здравствуй, Гвидо, – поприветствовал его храмовник, присаживаясь за стол.
– Рене, – ответил вербовщик сквозь ухмылку. – Не ожидал тебя увидеть. Неужто нет более важных дел? Или ты отложил их ради встречи со мной? Что ж, я польщён. Нет, честно.
– Из-за чего этот сарказм?
– Даже не знаю, дружи-и-ище. Мы пару лет не виделись, а ведь живём в одном городе.
– Ты тоже не спешил меня найти.
– Зачем искать? Я пару раз в месяц хожу в церковь. Знаю-знаю, прилежный христианин ходит чаще, не осуждай. Так вот, видел тебя, ты демонстративно смотрел в другую сторону.
Не врёт. Рене не хотел общаться ни с кем из старой жизни, и прикидывался, будто не замечает здоровенного громилу, который в толпе людей, как дуб средь чисто поля.
– Ладно, не объясняй, я понимаю, – продолжил Гвидо. – После того, что ты натворил…
– Что Я? натворил?! – вспылил Рене и прокричал на всю таверну. Привлёк внимание, даже обжоры-купцы от еды оторвались. – Мои жена с дочкой от голода погибали, а этот гад тем временем по балам разъезжал.
– Роберт-то чем провинился? Он же с тобой на войне был.
– Он смирился, ничего сынку своему, ублюдку, не сделал. Нет, он новую невесту ему подыскивал. Строго говоря, я его не тронул. Даже захотел бы, не смог.
– Какая разница, убил ты его собственными руками или довёл до того, что он горло себе перерезал? Ещё хуже вышло, теперь его душа в аду. И всё потому, что ты не смог унять злость.
– Ты ведь никогда не был женат, Гвидо. У тебя нет детей. Ты не поймёшь, что я чувствовал. Как унять злость, когда все, кого ты любил, умерли? Да, я взбесился, чёрт возьми! Эти люди мне каждый день улыбались, сопляк в глаза смотрел, когда обещал о жене и дочке позаботиться. Я воевать-то пошёл, чтобы на приданое насобирать, и вот что вышло. Я скучаю по моим девочкам. Каждое утро с болью просыпаюсь и жалею, что не могу ещё раз его убить.
– И вместо одной семьи разрушено две. Молодец. Я как-то видел жену Роберта. Она в мусоре рылась. Выглядела, как одна из тех, с помойного берега. В каких-то лохмотьях, вся грязная. Хотел ей денег дать, а она убежала.
– Мне её пожалеть теперь? Она заслужила свои страдания.
– Да кто ты такой, чтобы судить? Сам-то ведь получил прощение.
– Из-за чего теперь мучаюсь, служу редкостной сволочи. Мне от моих обязанностей тошно. Не искупаю я грехи, лишь новые зарабатываю.
– Ты это мне рассказываешь? Я людей подбиваю короне изменить, – рассмеялся вербовщик. Самое время сменить тему.
– И как?
– А ты толпу желающих не видишь? – он обвёл рукой пустоту. – Я и сам не в восторге от всей этой грызни. А знаешь, что самое паршивое? Из-за восстания к нам Чёрный Шабаш не приедет.
– Чёрный Шабаш? – растерянно переспросил Рене.
– Валлийские барды. Да ты чего? Неужто не слышал?
– Нет.
– Даже у нас в тавернах поют Балладу о Железном Человеке. Песнь о рыцаре, – разъяснил Гвидо.
– Да ну их в жопу, не люблю всяких заморышей.
– Вот и зря, отлично поют.
– Понять бы ещё, о чём.
– Да какая разница? Это ж музыка, ею наслаждаться можно и не зная слов.
– Ага, потом узнаешь, а там какая-нибудь дичь.
– Нормально там всё. Тексты уже давно на наш перепели. Они всю Бургундию объездили. И к нам собирались, но из-за войны передумали.
– А церковь не против, что они себя так называют?
– Да они кипятком писают. Всё костром грозят. Но народ их любит, а лорды на праздники ко двору зовут. Ни черта им не сделают.
– Мы давно на Бургундию поглядываем. Глядишь, как с бардаком у себя разберёмся, пойдём их захватывать. Может, там и валлийских бардов приберём.
– Ха, было бы неплохо. Если их в суматохе не порвут, конечно. После истории с ублюдками маркграфа Геро у герцога Эбергарда опять приступ паранойи и новая бредовая идея – понабрать помойного сброда и создать отряд по типу Железных, этаких лютых вояк, кровожадных головорезов. Пусть делают, что хотят, но без меня. Я единственный из вербовщиков не хожу по темницам. Нет уж, ни за какие деньги. Сам знаешь, как с этими отбросами потом воевать. Ни чести, ни морали.
«И это говорит пьяница и задира. Его-то за былые прегрешения на войну не берут, а узников – убийц, насильников, воров – запросто. Как тут не возмущаться? Да, герцог Эбергард знает толк в наказаниях».
– Ты, поди, лучший вербовщик, – сказал Рене с иронией. – И как тебя ещё не пнули?
– Шутишь? Я на хорошем счету. Все, кого привёл, действительно сражаются, а не бегут, поджав хвосты; не воруют и не дезертируют. Я сразу вижу, когда передо мной боец. А остальные пекарей и пастухов приводят, да по темницам всякое отрепье собирают. Кстати, мне вот вдруг стало любопытно, викарий-то понятное дело, поддерживает Эбергарда и ты с ним, но как думаешь, кто прав? – И тут же, не дожидаясь ответа, продолжил. – Признаться, во время первого восстания я решил, что герцоги выиграют. Король на востоке увяз по уши в войне со славянами и венграми, а тут ещё и мы с баварцами против короны поднялись. Не знаю, правда, можно ли назвать нынешнее королевство единой державой, учитывая насколько самостоятельными стали лорды. Не суть важна, – отмахнулся Гвидо, решил не отклоняться от прежней темы. – Танкмар [кровный родич короля] действовал весьма дерзко. Принц Генрих [он тогда был на стороне Оттона] захвачен в плен, ряд уверенных побед и всё, казалось бы, безоблачно. Эх, кабы гарнизоны не струсили и не отворили ворота при виде королевского войска, кто знает, может, Танкмар сумел бы удержать осаду [он в Эресбурге ожидал союзников]. Но вместо этого его убили прямо у церковного алтаря, а Оттон перебросил силы в Баварию. К слову, разве церковь не осуждает то, что человека голубых кровей убили в стенах священного храма, когда он добровольно сложил меч? Или в тот момент, когда он опустил на алтарь золотую цепь [символ королевского рода] в знак отречения от всяческих притязаний, стал обычным смертным, и божья кара престала нависать над головой его убийцы? Я не силен в таких премудростях. Думал, ты разъяснишь.
– Говорят, Оттон казнил убийцу Танкмара.
– Да ладно? Что, прям, при толпе голову срубили или так, втихую прирезали?
– Откуда мне знать, меня там не было.
– А-а, не важно, та война проиграна. Но сейчас мы сильней, с нами принц Генрих и Лотарингия. Уж кто-кто, а Гизельберт знает толк в кознях. Не божьей же волей он отделался от власти запада. Нет, ему помог старый король [Генрих Птицелов]. Отец Гизельберта в своё время подобным образом добился независимости от нашего монарха. Похоже, самое время непокорной Лотарингии вновь сменить сторону. Не стоило королю ссориться с герцогом Эбергардом, когда тот был ему верен. Ну, подумаешь, разрушил замок какого-то саксонца. Тот ведь сам виноват. Как по мне, так Эбергард действовал по закону. Отбившихся от рук вассалов нужно карать. Оттон и сам занят сейчас примерно тем же. Но вместо банального упрека король назначил наказание. И ладно бы денежной выплатой ограничился. Ты ведь слышал, нет? Он обязал всех его военачальников принести на руках в Магдебург к королевскому двору по дохлой псине. Это ведь унизительно. Не думал же он, что герцог Эбергард стерпит такую выходку? Видимо, правду гласит молва, Оттон свои родовые связи с саксонцами ставит выше сюзеренитета.
– Ты агитируешь что ли? На кой мне всё это рассказал? Я и сам слышал, что народ на площадях кричит. А толку? Как узнать, что всё было так? Может, они на балу виноград не поделили.
– Рене, ты меня удивляешь. Все в курсе, из-за чего конфликт, и только ты не веришь.
– У нас все знают, потому что друг другу пересказывают одно и то же, а у саксонцев другие байки ходят. Меня всегда удивляет, с какой уверенностью люди утверждают, что как было. Спорят, бьют в грудь и говорят: Нет, ты не прав! Я лучше знаю, я там был. Ой, подожди-ка, не был. Но тот, кто мне поведал – вот он точно видел всё своими глазами.
У Рене мрачный взгляд на вещи. Он ко всем относится с недоверием, а каждое сказанное ему слово заведомо считает враньём. Впрочем, за неимением иного, вынужден на это враньё полагаться в надежде, что со временем вся ложь отсеется, останется лишь истина. Уж что-что, а отстаивать мнение, сложенное из баек и домыслов, он не станет.
– Я не пойму, на чьей ты стороне, Рене? Осторожней со словами, за такие разговоры в темницу кидают.
– Да что ж такое, уже и высказаться против нельзя? Или хвали, или молчи? Ты ведь и сам его за паранойю критикуешь. Я не во всём согласен с герцогом Эбергардом, но буду за него сражаться, коли придётся. Не хочу, чтобы в город вошло войско короля. Сам знаешь, что начнётся.
– Брось, город ни осаждать, ни разорять не станут. Собратья всё же, как-никак.
– Тогда герцог Эбергард очень хитро спрятался. Может хоть до второго пришествия тут просидеть, если запасы кладовой позволят. Войско Оттона в город не войдёт, а жителей река прокормит.
– Смейся, смейся.
– Собратья уже два года друг друга режут. Если захотят, Франкфурт с землёй сравняют. Не веришь? Ты как один из тех, кто надеется, что всё обойдётся, даже когда над головой свистят снаряды требушетов[9 - Требуше?т – средневековая метательная машина гравитационного действия для осады городов.]. Не будь наивным, и худшее порой случается. Тебе ли не знать?
«Так, всё, нормы приличия соблюдены, о всяком потрещали, повспоминали старое, пора бы к делу, а то до вечера проторчать можно. У Гвидо темы для бесед не иссякают. За годы по тавернам скопил баек столько, что на пару томов хватит. Он трепаться может даже о яичной скорлупе».
– Я к тебе, собственно, по делу.
– Я догадался, что не пиво пить. Выкладывай.
– У нас священник сбежал. Хотим вернуть.
– Ух ты, церковь снова рабство узаконила? Поговори с теми ребятами, – Гвидо указал на восточных купцов, – думаю, сведут с кем-нибудь с варварского берега [побережье стран Магриба – Алжир, Тунис, Марокко]. Про Джаляль-аль-Хиляль слышал [небольшая, но стратегически важная база мусульманских пиратов в Провансе]? Говорят, за благородных девиц большие деньги платят, но и образованного святошу можно выгодно продать.
– Кто говорит, очередной пьяница, который за ворота Франкфурта ни разу не ступал? Не удивлюсь, если Джаляль-аль-Хиляль всего лишь восточный рынок, а на варварском берегу продают разве что скотину.
– А евреи не делают обрезание и едят свинину. Ладно, от меня-то ты что хочешь?
– Сведи меня с Вигериком.
Гвидо не выдержал, заржал как конь.
– Как я тебя сведу? Я и сам его в глаза не видел.
– Но у тебя же есть связи в трущобах.
