скачать книгу бесплатно
Все эти шумные горлопаны, коих уже целый табун набрался, тоже спят. Герцог Эбергард собрал при дворе весьма разнообразный сброд. Несколько безмерно богатых восточных купцов, сын свергнутого багдадского халифа, родичи западно-франкских и бургундских дворян, датский принц и послы из Византии, Ломбардии, Наварры, Леона и Кастилии. Как же они друг друга ненавидят. Испанцы грызутся со всеми мусульманами, не только с маврами. Те в свою очередь и сами спорят между собой. Аббасиды при каждой встрече поминают, каким деспотом был прежний халиф. Прямо, гонения на власть. Итальянцы арабов тоже недолюбливают, но больше всего недовольны присутствием датчан. Датский принц вообще попал в опал. Против него все франки и бургунды. О нём разве что византийцы не отзываются дурным словом – всё ж постоянно пользуются услугами варяжской гвардии – но и защищать его, не защищают. Боятся, не хотят конфликтовать с остальными. Их положение и без того шаткое. Того гляди, ещё кусок от империи оттяпают. Они всех просто тихо ненавидят.
Прямо как Гунтрам. Терпеть не может никого из них. Чванливые ублюдки. Им при рождении чуть больше повезло, а гонору, будто каждый тут Александр Македонский. Паразиты, бездельники, лентяи.А может, просто наскучили своей брезгливостью и вечным недовольством. Всё им не так и до?ма лучше. Будто их тут насильно держат.
Есть, впрочем, и местные рыцари, которые поддерживают герцога Эбергарда и принца Генриха, но даже им Гунтрам не рад. Они тут ни к чему, никакой пользы не несут. Ладно бы воевали – так нет, они здесь не за этим. Не редкость, что отец хранит верность королю (может, деятельного участия в войне не принимает, но и против не выступает; где-то финансами поможет, порой провизию отправит), а сын меж тем на стороне противника. Кто бы ни победил, род процветает. Потом один из них шепнёт правителю: Мол, ты прости моего родича, ошибся он, пусть то будет наградой мне за верную службу. А может и наоборот сказать: Казни его, он своё пожил, пусть его титулы и земли отойдут ко мне. Так у них, знатных, принято. Вот и торчат подальше от сражений. Не дай Бог, ранят ненароком. Те, у кого есть честь и смелость – те сейчас в лесах с принцем Генрихом.
Гунтрам подошёл к двери – не заперто. Конечно, нет. Откуда этот страх? Ингрид лежит на кровати, в платье, не под одеялом. Глаза закрыты. Задремала. Сморило её ожидание. В последнее время Гунтрам всё чаще задерживается. Порой не поспевает вовсе.
Присел рядом и положил руку ей на колено. Плавно провёл ладонью по бедру, и вверх по животу. Она проснулась. Сперва улыбнулась, но после, будто устыдившись, спрятала улыбку и отвернулась. Легла на бок, к нему спиной. Гунтрам лёг рядом, обнял капризную особу.
– Зачем ты продолжаешь приходить? – спросила Ингрид сонным голосом и так, словно не ждала его, а в платье до сих пор лишь потому, что раздеться лень.
– Ты знаешь.
– Нет, не знаю, потому и спрашиваю.
– Я люблю тебя, – ответил Гунтрам и прижал её к себе.
– Нет, не любишь. Иначе бы, оставил в покое. Бросишь сейчас, и расставание не будет в тягость.
«Как же она этим достала. Взбредёт что в голову и начинает: «Оставь меня, нам не быть вместе». И ведь не отмахнуться от её глупых мыслей – обидится. Вот и лежишь, думаешь, как бы ответить, чтоб выкинула эту дрянь из головы».
– Молчишь и не уходишь? – продолжила Ингрид. Как же она порой назойлива. – Рано или поздно придётся прекратить. Отец выдаст меня замуж, и что тогда?
– Я увезу тебя, он нас не найдёт, – не выдержал Гунтрам.
– И заживём как бедняки? – усмехнулась она, аж грудь дёрнулась. – Спать в хлеву, работать в поле. Так, да? Я не смогу.
– А жить без любви сможешь? Думаешь, суженый будет писаным красавцем и влюбится в тебя до беспамятства?
– А вдруг? – голос её игрив, как и у всякой стервы.
– Брось. Никто не полюбит тебя так, как я.
– Красиво говоришь. Как будто, в первый раз влюбился. И как же ты меня любишь?
– Всем сердцем. Я готов убивать ради тебя.
– Это мне и не нравится. Ты готов убивать, а умереть за меня сможешь? Отдашь свою жизнь за меня и наших детей?
– Ты прекрасно знаешь, как я хочу детей. Я полюблю их, и умру ради них, если придётся.
– Опять же, я тебе не верю. Слова твои пусты и идут не от сердца. Докажи мне свою любовь и я твоя. Уеду с тобой, буду жить в хлеву, рожу тебе детей в коровнике.
– И что мне сделать, чтобы доказать?
– Не спрашивай меня, сам думай.
Долго Гунтрам думать не смог, почувствовал, что засыпает. Взял её за плечо и развернул к себе лицом. Поцеловал, она ответила. Рука скользнула вниз от живота к бедру. Там и осталась. Она прервала поцелуй и громко выдохнула. Взглянула на него. Он любит этот взгляд. Взгляд вожделения и страсти.
Гунтрам красив, женщины так и млеют. Высокий, стройный, симпатичный; тонкие губы, аккуратная бородка вокруг рта и тонкая полоска вдоль скул до бакенбард. Волосы чёрные, как сама ночь. Всем хорош, но он из черни. Ох и угораздило его влюбить в эту ведьму знатного происхождения.
Глава 3
Рене разбудил стук. Тихий, но настырный. Ну и неженки эти святоши. Точно баба стучит. Нет бы приложиться всем кулаком, тогда бы Рене уже побежал открывать, а так – нет, ещё поваляется. Пусть лучше стараются. Вдруг он крепко спит? Не молод ведь. Этот девичий стук, что мышиный писк из соседней комнаты. Да у него жена сильнее стучала. Вот уж у кого били могучие ручища. Когда она на кухне отбивала мясо, кот прятался под кровать, а с карниза птицы разлетались.
Стук не стал громче, но и не унимался.
«Ладно, усердие нужно поощрять».
– Иду, иду! – Крикнул Рене, натягивая сапоги. Дошёл до двери, отворил. За ней священник. – Что так долбиться-то? Слышу я, не глухой.
У того взгляд испуганный, он в ужасе. Вряд ли это от грубого приветствия. Да и не так уж грубо вышло. Скорей, брезгливо.
Видно, что-то стряслось.
«Вот только этого сейчас не хватало».
– Там… там…, – священник тяжело дышит, будто задыхается. С трудом выговаривает слова, но толку от них нет.
«Чего ради так напрягаться? Возьми, отдышись, скажи всё спокойно. Ни черта ведь не понятно. Ах да, здесь это запретное слово. Но ладно, про себя можно».
– Что случилось-то? – зевнув, спросил храмовник.
– Идёмте, идёмте, – замахал руками суматошный, – Его Высокопреподобие вас зовёт. Дело срочное.
– Меч брать? – Рене нахмурил брови. Шрам над правым глазом загнулся в дугу. Старая боевая рана.
– Нет-нет-нет, не пригодится, – произнёс священник и зашагал боком, будто краб. Безотрывно глядит на храмовника, пойдёт ли следом. Рене почесал затылок, растрепав чёрные с проседью волосы, взял-таки меч, прикрыл за собой дверь, и пошёл.
Раньше он охотнее исполнял приказы. На войне было проще, там он уважал командира, бывалого вояку и хорошего друга. А здесь… Здесь даже не приказы, а распоряжения, и отдают их пугливые беспомощные ветоши. Рене таких не уважает. Не важно, служишь ты Господу, королю или герцогу, мужик должен оставаться мужиком. Бог запрещает тебе брать в руки меч? Пусть. Возьми молоток, плуг, лопату, что угодно. Займись делом, и не стони как девица, если посадил занозу. Монахи по ту сторону реки всем обеспечивают себя сами, ещё и людям помогают, а эти, городские, приучены к наёмному труду, вот и чахнут, растрачивают церковную казну на собственные прихоти.
Базилика Спасителя – главная церковь Франкфурта. Ей и ста лет нет. Раньше на этом месте стояла дворцовая капелла. С тех времен сохранился атриум и коридор, соединявший капеллу с судебным залом. Стена только со стороны дороги, а со двора – колоннада. Внутри колодец, подсобные да жилые помещения. Впрочем, это не крепость, стены не замкнуты и никаких ворот. Войти может любой, но что тут делать? В атриуме красивей, там есть скамьи и фонтан, но вот туда-то двери почти всегда закрыты для простого люда.
Ближайший вход в базилику буквально в пяти шагах от жилья. Он ведёт в трансепт[3 - Трансепт – поперечный неф (вытянутое помещение, ограниченное с одной или с обеих продольных сторон рядом колонн) в базиликальных и крестообразных по плану храмах, пересекающий основной (продольный) неф под прямым углом.]. Его Высокопреподобие викарий Руперт сидит на скамье и отбивает ногой ритм, будто какой-то менестрель. Нервничает. По лицу видно. Поди, неосознанно вспомнил навязчивую мелодию, но думает совсем о другом.
Рене прежде не видел викария таким потерянным. Не то чтобы он сопереживал, сам посмеётся вдоволь, когда эта мразь откинется. Прикончил бы его лично, кабы не давний долг, и последствия, и… нет, не прикончил бы, но смерти ему желает. Такую сволочь ещё поискать.
Руперт увидел храмовника и подскочил, засеменил к нему, шаркая по полу.
– Ваше Высокопреподобие.
– Рене, беда, – викарий взял его под руку и повёл к подвалу. – Пипин пропал куда-то.
– Меня разбудили из-за того, что малец не пришёл вас ублажить? – угрюмо спросил храмовник.
– Не смей такое говорить! – возмутился Его Высокоморальность. Остановился и притянул Рене к себе за локоть. Сутулый коротышка едва ли достаёт ему макушкой до плеча. Надув щёки, уставился на него злобно. Храмовник долго смотрел на насупившегося старика сонным взглядом, но понял, что тот не отстанет, и изобразил раскаянье. – Все эти слухи – наглая ложь. Будь выше этого, – продолжил Руперт, ступив на первую ступень винтовой лестницы.
Как же Рене устал от этого дерьма. Большую часть жизни он прожил обычным воякой, привык к простоте, честности, открытости. Мир наигранной святости и лицемерия ему противен. Он сознаётся в проступках, не отрицает их открыто в присутствии людей, которым известна правда, чтоб после громко осуждать других за менее страшные прегрешения. Ему противны толстые священники, твердящие о скромности и призывающие покаяться в алчности, или епископы в шелках, что, восседая на подушках, осуждают завистливых, злых, горделивых, которые по?том и кровью добывают себе хлеб. Легко порицать страсть к тому, что самому даётся даром. Любой не без греха, но собственные недостатки осуждать негоже. Да и зачем, когда вокруг столько чужих?
Давеча Руперт на людях пристыдил портовую шлюху за её промысел, а сам, мерзкий извращенец, уснуть не может, не засадив пареньку. Тощая потаскуха всего-то виновата в том, что протянула руку. Вот глупая, не знает, что церковь не даёт подаяний, только берёт. Другое дело если бы себя предложила. Тогда – да, могла бы заработать. Сказать: Хочу, мол, исповедаться, но в церковь приходить стыжусь, все глядят осудительно. Может, мы здесь, у меня в комнате, а? Пожалуйте за мной, Ваше Высокопреподобие. Хотя нет, этот побрезгает соваться в конуру у доков. И уж тем более – лечь на тюфяк с клопами и заразной шлюхой.
– Само собой, я разбудил тебя не ради Пипина. Дело дрянь, Рене. Архиепископ Фридрих прибудет через сутки. У тебя всего день, чтобы спасти нас. А не успеешь – нам обоим конец.
Викарий говорит загадками, но храмовник начал догадываться, в чём беда. Он тоже заволновался. Если догадки подтвердятся, то всё хуже, чем думается Руперту. Рене с первого взгляда понял, что за человек архиепископ Фридрих. Миссионерством или ссылкой в какой-нибудь захудалый монастырь он не ограничится. Оба голов лишатся.
Спустились в подвал, миновали винный погреб – на полу пятна, опять какой-то растяпа вино разлил – и подошли к толстой двери. Весь путь проделали в тишине. Она только усиливает страх. Засов щёлкнул, стальные петли скрипнули и худшие догадки подтвердились.
Глава 4
– Совсем сдурел? Знаешь, что будет? Я расскажу: Клык догадается, что кроме нас никто на такую глупость не пойдёт. Он начнёт отлавливать нас по одному, и допрашивать. Однажды к нему в лапы угожу я. Он подвесит меня за ноги и станет медленно вытягивать кишки, пока я не сознаюсь, – Брун при этом оживлённо и красочно жестикулировал, так что легко можно представить и едва ли не ощутить всё на собственной шкуре, вплоть до отёка от верёвок на ногах.
– Не будь бабой, – возразил Вигерик. – Ты же не думал, что всё будет легко? Будто добыча когда-то сама шла в руки. Всегда нужно рисковать. Риск – благородное дело. Или кишка тонка?
– Да ты вконец обнаглел, толстяк! Сидишь тут, никуда не выходишь, ни черта не делаешь, только распоряжения раздаёшь. И ты смеешь меня обвинять в трусости? Случись что, ты вдалеке от проблем и, поди, уже есть чем зад прикрыть, не так ли?
– Ты прав, я не выхожу из дома, но у меня есть то, что нужно всем – информация. Не забывай, ты сам ко мне пришёл, ты знал условия. По-твоему, я ничего не делаю? А многого бы ты добился без моей помощи? Я стою за каждым твоим успехом. И чем выше ты взбираешься, тем больше мне обязан, – сказал Вигерик и ударил по столу. От слов толстяка Брун вспылил. Громко топая, направился к столу, за которым тот сидит, а рука сама собой потянулась к рукояти клинка за спиной. Вигерик суматошно закрутил головой в поисках того, чем можно обороняться, но не нашёл и закричал, – Помогите!
Брун обошёл стол, схватил беспомощного гада за шею и приставил клинок к горлу.
– Не смей говорить, чем я тебе обязан, жирный урод. Ты свою долю получал с каждого дела, что я проворачивал, – дверь слегка приоткрылась в комнату вошла немая девочка-сиротка, а бугаи на первом этаже мольбы, похоже, даже не услышали. Шагов по ступеням уж точно нет. Брун бы услышал, у него очень чуткий слух. – Сегодня твоя поганая жизнь не прервётся лишь потому, что я решил тебя пощадить, понял? – Вигерик закивал. Брун убрал клинок и вышел. Спустился на первый этаж, окинул взглядом спящих громил.
Да уж, охранники. Вот кого грабь – не хочу.
А может, и не безумие. У Клыка такие же безмозглые недоумки. Да, есть над чем поразмыслить. Но сперва выпить. Не стоило, наверно, так с Вигериком. А впрочем, этот мягкотелый слюнтяй всё равно прогнётся. Подуется немного, да забудет.
Брун отброс этого мира, он вор, живёт в трущобах и каждый день видит смерть. Чёрт, он и сам рискует умереть или угодить в темницу. Здесь уважают силу и потому он груб и агрессивен. Запросто скажет в лицо всё, что думает. А если обстановка накалится, ударит первым.
Он вырвал из рук сонного громилы штоф – тот и теперь не проснулся, только хрюкнул – и вышел на улицу. Небо светлеет, солнце скоро встанет. К себе возвращаться не захотел, мыслей в голове слишком много. Решил пройтись.
Ночью по трущобам народу шныряет куда больше, чем днём. Обворовывать-то тут толком некого. Так, друг у друга переть. Серьёзные деньги без расправ и кровной мести – они там, где честный люд. Сюда разве что редкий дурак забредёт. Все знают, какие дела в трущобах делаются. Порой людьми честными и благородными движут мысли бесчестные и неблагородные. Кому убить, кому украсть. Самих их здесь и обворуют, а не повезёт – так и убьют. Брун как раз встретил одного везучего. Босоногий и голый идёт вдоль стены украдкой, растерянно озирается по сторонам.
Человек умный и знающий сам в трущобы не сунется. Сперва разыщет кого надо в городе, назначит встречу, переговорит, а когда придёт, все будут знать, что его трогать нельзя, он по делу. Это при удачном раскладе, но ведь бывает и иначе. Найдёшь не того человека, придёшь при больших деньгах в трущобы и всё, больше тебя не увидят. Нельзя такого отпускать. Потеряв серьёзную сумму, дурак пойдёт на глупости, чтобы её вернуть, или испортит жизнь там, где у него есть власть. Вот и выходит, что проще убить, и никаких последствий. Трясутся за своё золото, будто ничего в мире больше нет. Им кошельки дороже жизней. Сами виноваты. Ничуть не жалко.
Тех, кто с кошельком расстался, но от затеи своей не отказался, выслушают. Может, и за дело возьмутся. Мало того, что плату получат, так ещё и новые «кошельки» в трущобы припрутся. Главное – им не намекать, что можно по-другому, без унижения. И совсем неважно, к кому обратятся, в трущобах действует принцип взаимных интересов. Всё равно деньги тратятся здесь на выпивку, шлюх, краденые шмотки и украшения.
Бруна в трущобах знает каждая собака. Ещё бы, второй человек в крысиной братии, а одевается неприметно, никак не избавится от прежних привычек. Когда ты вор, полезно быть незаметным. Впрочем, примет у него предостаточно. Раковина левого уха частично откусана. В юности на него собак спустили. На шее извилистый шрам. Запутался как-то в кустах. Украшений Брун не признаёт, но золотой крест на цепочке носит.
Ему кивают в знак приветствия и уважения, а он не обращает внимания, проходит мимо. Бредёт куда-то задумчивый и хмурый, потягивает из штофа гадкое пойло. Пить противно, но Брун пьёт. На ходу высоко запрокидывает голову, вытряхивая последние капли. Не прервался даже, переступая через пьяное тело, что распласталось в грязи прямо посреди дороги. Ещё немного и лежал бы лицом в свиных какашках.
Похоже, кто-то не уследил за животиной. Выпустил вечером попастись на улицу, полакомиться мусором, а свинья забрела в трущобы. Здесь для неё много вкусного. Ну всё, считай пропала. На обед в таверне у норманна будет свежая свинина.
Сам не заметил, как ноги вывели к её дому. Брун постоял немного, шатаясь.
– А-а, к чёрту.
Выкинул штоф подальше и несколько раз ударил в дверь. Потом ещё, и ещё, и только тогда послышался приближающийся топот. Так топают от недовольства. Дверь отварились и первое, что увидел Брун – кулак, прилетевший в лицо.
Глава 5
Саид проснулся на рассвете. Прислушался – тишина. Впрочем, не удивительно, Юсуф никогда не встаёт в такую рань. Скорее, он мог ещё не ложиться, но тогда бы Саида давно разбудили женские визги. Сон у него чуткий. Нет, брат ночью не возвращался.
Такое впервые. Порой он задерживается, приходит пьяный и не один, но всегда спит в своей постели. Такая уж у него привычка. За прошедшие полгода Саид хорошо его изучил.
Поднялся с кровати. Аккуратно опустил ноги на пол и подкрался к двери. Слегка приоткрыл, заглянул – пусто. Всё верно, Юсуф не возвращался. Отворил дверь полностью, зашёл. Больше не крадётся.
У брата, как всегда, бардак, вещи разбросаны, простынь смята, кровать не заправлена. Ему бы служанку завести, да он посторонним не доверяет. Боится, что выведают его тайны. Девок средь ночи гонит проч. Даже младшего брата к себе не пускает. Ещё не научился ему доверять. Они не виделись почти двадцать лет. Юсуфу было пятнадцать, когда он отбыл в страну немытых варваров. Саид присоединился к нему не так давно. Общение меж ними никак не наладится. Слишком уж они разные. Саид организованный и аккуратный, а Юсуф небрежный и своевольный. И как он только умудряется исполнять свои обязанности? Нет, эта работа не для него.
Пользуясь редким моментом, Саид ведёт себя беспардонно в покоях брата. Порылся в сундуках, вытряхнул шкатулку с драгоценностями, перевернул всё на столе – проклятого ключа нигде нет. Подошёл к стене у кровати, отворил тайную дверцу. За ней тяжёлый железный ларец. По размерам он шире, чем отверстие в стене. Пошатал, потянул, попытался покрутить – нет, никак его оттуда не вытащить. Зря усердствует, без ключа не открыть.
Плюнул. Закрыл дверцу, сложил всё, как было. Пошёл звать за?мковую стражу. Надо ведь доложить о пропаже брата.
Глава 6
Дома проносятся перед глазами, повороты сменяют друг друга, грязь хлюпает под ногами, впереди громко пыхтит Эд. В последнее время он изрядно раздобрел, пробежка ему не в радость.
Склады и лачуги кончились, пошли опрятные жилища. Тео уже сообразил, куда они бегут. Им не в ту сторону. Впереди всех Томас, он и указывает дорогу. У этого всегда всё через жопу. А Эд, поди, думает лишь о том, как бы прям тут не рухнуть. Тео пытался докричаться – тщетно.
Обогнал Эда, схватил Томаса за плечо. Тот испугался, дёрнулся, но увидел, что это Тео и успокоился. Остановились перевести дух. Томас суматошно озирается по сторонам, будто вот-вот кто-то выскочит, а Эд согнулся в три погибели и только спина подымается при каждом вздохе на пол-локтя. А звук при этом издаёт… Даже не пыхтит – ревёт, словно, блядь, медведь какой.
– Фу-х, отдохнули? Ну всё, нужно дальше бежать, – пропищал своим противным голосом Томас.
– Куда бежать? Успокойся ты, никто за нами не гонится, – остановил его Тео, а то этот уже дёрнулся. Эд попытался что-то сказать, но не смог, лишь указал пальцем на Тео – мол, согласен – и тут же присел.
Видимость заметно улучшился, вся улица просматривается. Похоже, солнце встаёт. Здесь, в тесноте домов, не сразу поймёшь. Потёр больное колено, вспоминая, как споткнулся в потёмках и налетел на деревянную чурку. Бегать, прихрамывая – то ещё удовольствие. Чуть губу себе не прокусил, борясь с болью.
Медведь стих. Кажется, отдышался. Да уж, пора ему взять себя в руки и не жрать столько пива с чесночными булками. Надо бы намекнуть, только в этот раз понятнее разъяснить мысль, а то выйдет как с гренками.
– Проклятье, нам ведь заступать на рассвете, – вспомнил Тео.
– Блядь, – вырвалось у Эда. – Дай руку.
Тео помог ему подняться и все трое побрели к казарме.
– Мы что, просто пойдём на службу как ни в чём не бывало? – удивился Томас. Его писклявый голос разнёсся на всю улицу.
– Сука, говори тише, – в своей обычной манере упрекнул его Эд. Впрочем, так он общается только с Томасом и другими бесхребетными. Непонятно, как они вообще сдружились. – Да, мы просто как ни в чём не бывало пойдём на службу и займёмся тем, чем обычно. А если спросят, почему такие помятые, то мы всю ночь пили. Сперва дома у Тео – Матильда подтвердит – потом, чтобы не мешать ей спать, перебрались в гадюшник к Томасу. Вот и всё. Больше об этом не говорим.
– Эй, у меня не гадюшник, – возмутился Томас.
– Да я в трущобах таких засранных домов не видел.
– А кто его до такого довёл? Вы же сами у меня постоянно напиваетесь и устраиваете беспорядок.
– И ты ждёшь, когда мы убираться придём что ли? Тебе там жить, сам следи за порядком в своём доме. Мы и у Тео много раз пьянку устраивали, но сам видел, у него чисто и убрано.
– За ним жена убирает.
– А тебе кто жениться мешает?
