Демон скучающий

Фраза прозвучала благодарностью, поэтому Вербин решил подвести черту под этой частью разговора:

– Не за что, Ада Николаевна. – И пригубил виски. – Полагаю, больше нам обсуждать нечего?

– Вы полагаете неправильно, Феликс, в первую очередь я пришла именно потому, что соскучилась.

– Мы не то чтобы друзья, Ада Николаевна.

– Я соскучилась по вам как по детективу, Феликс, как по человеку, который умеет распутывать загадочные истории. Мне очень понравилось, что вы не бросили ту несчастную девочку с куклами. Не прошли мимо.

Вербин не сомневался, что Кожина, женщина с большими связями и возможностями, продолжит внимательно наблюдать за его карьерой и будет знать обо всех его расследованиях, тем более о громких. Не сомневался, поэтому заявлению не удивился. И даже не стал делать вид, что удивился.

– Это моя работа.

– Иногда право на работу приходится отстаивать. – Она выдержала паузу, но, поскольку Вербин остался безмолвен, продолжила: – Мы живём в эпоху острого дефицита принципиальных людей, Феликс. Все вокруг предпочитают компромиссы и мутные договорнячки, приносящие лично им дополнительную прибыль, из-за которой они готовы закрыть глаза на что угодно и предать кого угодно. Всем плевать на обязанности, обязательства и данное слово. А вы идёте до конца.

– Но не всегда получается.

Ада считала намёк и улыбнулась:

– Это другое.

– Неужели?

– Иногда вам просто кажется, что вы знаете, кто преступник, и, в силу упрямого характера, продолжаете упорствовать в своём заблуждении, не имея никаких доказательств.

– Разве это не означает «идти до конца»?

Она весело рассмеялась:

– Я при первой встрече поняла, что с вами весело, Феликс. Рада, что не ошиблась.

Говорить, что он бы предпочёл никогда с ней не встречаться, Вербин не стал: Кожина об этом знала. Вместо этого кивнул на бокал:

– Ещё вина?

– Пожалуй, – задумчиво ответила женщина. – А то мы заговорились и до сих пор не приступили к делу. – И чуть позже, после того как Вербин распорядился, сказала: – Феликс, я пришла к вам, потому что два дня назад в Москве убили вот этого человека. – Ада положила на стол фотокарточку. – На оборотной стороне его полное имя.

– И что? – поинтересовался Вербин, не прикасаясь к карточке.

Кожина понизила голос и чуть подалась вперёд:

– Один мой хороший знакомый считает, что станет следующим.

* * *

«Говорят, Артур Конан Дойл терпеть не мог Шерлока Холмса. Не сразу, конечно, возненавидел, а когда понял, что все другие его труды теряются в тени гениального сыщика. Обычный человек вряд ли назовёт какую-либо иную работу Чайковского, кроме «Лебединого озера», или иную картину Малевича, кроме «Чёрного квадрата». Многим творческим людям приходится признавать – или не признавать, – что в их карьере была главная книга, роль, кинофильм, опера, балет, спектакль, картина, скульптура… да что угодно, что стало их визитной карточкой. Я не считаю, что в этом есть нечто зазорное, и не выхожу из себя при мысли, что моё имя прочно ассоциируется с полотном «Демон скучающий». Мои картины высоко оцениваются искусствоведами, коллекционерами и любителями живописи, в каждой из них есть частичка меня, но, если «Демон» запал в душу абсолютному большинству, значит, так тому и быть. Что же касается легенд, которые связывают с этой картиной… я не стану их комментировать и уж тем более, повторять. Они общеизвестны. Кто-то в них верит – у этих людей есть на то основания. Кто-то считает случившееся с хозяевами картины чудовищным совпадением – и я, как вы понимаете, склоняюсь к такому же выводу. Но спорить и навязывать свою точку зрения не хочу и не буду…»

– Интересно, это действительно так или ты придерживаешься линии поведения, которую разработали профессиональные пиарщики?

Вероника улыбнулась и сделала глоток остывшего чая из большой кружки, поднялась с кресла и прошлась по комнате. Потянулась. Подумала, не перебраться ли с ноутбуком на диван, но отказалась от заманчивого предложения, поняв, что долго не пролежит – уснёт. Вновь улыбнулась и подошла к окну. Вечерний город, ярко освещённый и потому кажущийся особенно шумным, Вероника любила меньше дневного, тоже шумного, но по-другому, по-деловому. Но фаворитом девушки, конечно же, был город ночной, выключивший почти все огни, но не поддавшийся тьме. Хранящий старые тайны и создающий новые.

Ночным Петербургом девушка была готова любоваться сколь угодно долго.

«Я очень рад, что моя первая выставка состоится в Санкт-Петербурге. В городе, который я ощущаю не как дом, но как семью – родные стены и родные люди. В городе, где я стал тем, кто я есть. В городе, который всегда меня восхищал, наполнял силой и вдохновением. И вот что я вам скажу: я слышал, Москву называют Тайным Городом, но Санкт-Петербург – это город-тайна, огромная загадка, состоящая из множества маленьких секретов. Некоторым из них сотни лет, они уже стали легендами. Некоторые появились недавно и будоражат или будоражили общество. Некоторые загадки вообще не предназначены для посторонних, и те, кто их загадал, делают всё, чтобы они никогда не стали легендами. Они и не станут, слишком уж грязные. Я знаю много тайн моего города, и они тоже меня вдохновляют…»

– Хорошая фраза. Многообещающая. Выверенная.

Это было необычно большое для Абедалониума интервью, отлично продуманное и скомпонованное. Впрочем, так и должно быть, учитывая важность выставки. Перед её открытием Абедалониум дал несколько интервью, в том числе немецкому, английскому и китайским изданиям, однако питерское оказалось наиболее обширным и самым интересным. Не таким профессионально-глянцевым, как зарубежные. Не таким ярким, как московские. Искренним. Однако раскрывалось оно не сразу. В интервью нужно было по-настоящему вчитаться, понять, что каждое слово Абедалониума что-то значит, что ни одно не прозвучало просто так. Интервью следовало читать как послание художника. И кто-то наверняка прочитает. Но не сразу…

«В тот год море перестало дарить мне вдохновение, и я изменил ему, отправившись путешествовать по области: забирался на машине в самую глушь и бродил по лесам и полям, по заброшенным деревням и усадьбам, иногда даже ночевал в машине, раскладывая сиденье и кутаясь в спальный мешок. Еду готовил на костре или питался в попадающихся заведениях, познав, так сказать, всё разнообразие придорожных шашлыков. Я отчаянно искал вдохновение, страшась, что оно оставило меня надолго. Я метался, совершенно не представляя, что меня «зацепит», что вернёт необходимый для работы драйв. И примерно через неделю поисков я вновь обрёл вдохновение. Как это бывает – совершенно неожиданно. Не могу сказать, что усадьба Куммолово сильно отличалась от других мест, заброшенных и не очень, которые я посетил в то путешествие, но чем-то она меня зацепила. Или просто настало время остановиться. Или воображение разыгралось. Не знаю. От старого особняка мало что осталось, но развалины меня тронули. Я несколько раз обошёл дом, разумеется, побывал внутри, много фотографировал, живо представляя, как выглядел особняк и вся усадьба в годы расцвета, посидел возле пруда, набрал в источнике воды… А потом неожиданно понял, что хочу остаться на ночь – и остался. Развёл костёр и долго сидел возле него, любуясь звёздами…»

Интервью закончилось.

Снова закончилось, потому что девушка прочитала его три раза. Все три раза прочитала полностью и очень внимательно. Закончив, отправилась на кухню, порылась в холодильнике, нашла яблоко, к счастью не успевшее стать «ватным», помыла, нарезала, очистила от шкурки, сложила на блюдце, вернулась к компьютеру и быстро пробежалась по основным лентам новостей – и городским, и федеральным, убедившись, что главной их темой по-прежнему оставался вопрос: «Кто убил Костю Кочергина?»

Вопрос, который взорвал и Сеть, и мир; привлёк внимание к выставке и заставил думать о том, причастен ли знаменитый художник к преступлению, о котором до сих пор ничего не было известно. Абсолютно ничего, кроме того, что Костя исчез так давно, что надеяться найти его живым мог только самый «непробиваемый» оптимист. Поэтому в первую очередь всех интересовало не где сейчас мальчик, а… «Кто убил Костю Кочергина?»

БЕССОННИЦА

Но не та, от которой по утрам бешено колет голову и чувствуешь себя выжатой, как лимон, совсем не выспавшейся и чудовищно больной. Нет. То была её особая бессонница. Её личная. Неповторимая. Она не спала, но не чувствовала усталости. Не металась по кровати, то укрываясь с головой, то сбрасывая одеяло на пол, а выбегала прочь, в ночь белую или чёрную, зная, что не заснёт, но и не будет бодрствовать там, где знакомо и привычно, и на ощупь не заблудишься, поэтому нужно ставить всё с ног на голову, не сражаясь с этим состоянием, а наслаждаясь им – мгновением, длиною в ночь, которую она познает всей собой, но запомнит сумбурно. Запомнит эпизодами, кубиками с нарисованными на них картинками, но не сложит эти кубики в домики, только в разные, непонятно как сформированные кучки, которые очень скоро смешаются с другими кучками кубиков – из других мгновений тех ночей, по которым её водила или будет водить Бессонница. Эпизоды смешаются калейдоскопом удивительной яркости, изредка всплывая в памяти, то поодиночке, то всей кучкой, но ни на одном из кубиков не будет метки даты.

Ведь каждый кубик прекрасен в своей неповторимости, а раз так – в чём смысл отбивающих время цифр?

Зачем они в мире, имя которому – Бессонница?

В мире, где ночь белая и ночь обыкновенная смешивают свою тьму с ложью и правдой, обманывая – и показывая так, как есть на самом деле, без макияжа и цифровой редактуры. И тем ночь опасна – ты не всегда можешь доверять своим глазам. Зато обостряются чувства, и если ты не видишь угрозы, то ощущаешь её, инстинктивно определяя, где зло, а где добро. Если, конечно, внутри тебя каждое из них стоит на своём месте. Не перепутались. И не смешались.

– Есть сигареты?

Они стояли посреди мостовой, но это не было важно, потому что не было никого вокруг. Только питерский ветер, но ветер остановился тоже, потому что был с ними.

– Да, – ответила она.

– Толстые или тонкие?

Вопрос заставил задуматься, но поскольку вспомнить не получилось, она отнесла руку на расстояние полусогнутой, некоторое время смотрела на зажатую двумя пальцами сигарету и ответила:

– Толстая.

– Тогда давай.

Она протянула пачку.

– И зажигалку.

Щелчок.

Колёсико зажигалки совершило оборот, резануло по кремнию и подожгло газовый выдох. Пламя не только до красноты обожгло сигарету, но осветило лица тёплым светом, резко контрастирующим с неживыми лучами уличных фонарей, вывесок и рекламы. На мгновение осветило, не больше, потому что потом поднявшийся от ног ветер отобрал у зажигалки пламя и поволок воспоминание о нём куда-то по Садовой прочь, к Михайловскому шпилю, словно маленький, несуществующий огонёк мог подсветить его ярче. Не мог, конечно, но питерскому ветру нравится подхватывать всё, что захочется, чтобы поиграть: вывернуть зонтик, чтобы питерский дождь, рассмеявшись, каплями забрался за шиворот; разметать лёгкое платье, чтобы показать прохожим стройные ножки, или прилепить его к телу, подчеркнув прелестную фигуру. Питерский ветер волок воспоминание о язычке пламени, пока не надоело, а потом вернулся.

– Свои скурил?

– Я вообще не курю. – Он глубоко затянулся, дунул дымом в лицо удивившемуся ветру и вернул девушке пачку с зажигалкой.

– Зачем начинать?

– Чтобы познакомиться.

– Мог просто спросить, как меня зовут.

– Ты бы ответила?

– Нет.

– А так мы уже четыре часа разговариваем.

– Так долго? – удивилась она.

– Я говорил с тобой всё то время, что наблюдал, – признался он.

– Через витрину ресторана? – догадалась она.

– Ты проходила мимо, и я не смог не пойти за тобой… И говорил всё время, пока не набрался храбрости подойти.

– Я слышала, но думала, что слышу сны – они часто вылетают из форточек и шепчут разное.

– Поэтому я и решил познакомиться – не хочу быть сном.

– А кем ты хочешь быть?

– Хочу по-настоящему.

– По-настоящему я придумываю то, чего нет.

– И что ты делаешь с придуманным?

– Смотрю и не хочу никому отдавать.

– Но приходится?

– Если придумывать только для себя, то не у кого узнать, получилось ли придумать то, чего ещё не было.

– Разве это важно?

– Очень. Ведь каждый из нас должен быть не похож ни на кого во всём. И если придумывать то, чего не было, по-настоящему, то получится не остаться за столом, а выйти под лёгкий дождь, потому что не можешь не выйти, не можешь не набраться смелости и не попросить сигарету.

– Потому что этого не было.

– Но вдруг стало. Ты придумал, и ты сделал. Сделал то, чего не было, поднялся и сделал шаг, ведь иначе ничего не случится, не произойдёт. И ты увидишь не результат, а расплывчатую фигуру за стеклом, плачущим каплями дождя. Ты почувствуешь, что это я, но никогда об этом не узнаешь. Прикоснёшься к стеклу пальцами, но оно окажется сухим, и ты поймёшь, что капли волшебного дождя давно иссохли, и почувствуешь сожаление. Но сожаление быстро пройдёт, и ты забудешь, что дождь был волшебным. Мало придумать то, чего ещё не было, нужно сделать то, чего никогда не было, нужно выйти под дождь и оказаться рядом. Оказаться в месте, которое из тёплого мира кажется расплывчатым, чтобы узнать, что в действительности оно яркое и контрастное. Но чтобы узнать – нужно встать и пойти, а не смотреть на то, чего ещё не было, через дождливое стекло.

– Иногда мне кажется, что я уснул за столом и наша встреча соткана из той странной мелодии, которую вдруг заиграл диджей.

– Тогда просыпайся и возвращайся к друзьям.

– Ни за что не проснусь.

– Однажды придётся.

– Только если проснувшись, я увижу тебя.

– Рядом?

– Вместе.

– Ты странный, – обронила она с улыбкой.

– Я просто делаю то, что никогда раньше.

– Например?

– Я как заворожённый наблюдал за тем, как ты танцуешь по улицам уснувшего города.

– Потому что Город любит, когда с ним танцуют.

– А когда танцуют двое? Для него?

– Спроси, – предложила она улыбаясь.

– Мне кажется, Город не будет против.

Она поняла, чего он хочет, и предупредила:

– Я хорошо танцую. Я училась.

– Я учился к выпускному. И буду очень стараться.

– Раз к выпускному, то я знаю, под какую музыку мы станем танцевать.

Она положила руку в его ладонь. А он мягко обхватил её за талию. И они оба услышали вальс. Нежный и сильный. Манящий лететь над камнями мостовой, а затем – над старыми крышами.

И не видеть ничего, кроме её невероятных глаз. И не чувствовать ничего, кроме неё. Рядом. Вместе.

– Теперь ты скажешь, как тебя зовут?

– Скажу, когда поверю, что ты мне не снишься.

– Что я должен для этого сделать?

– Пройти сквозь дождливое стекло и танцевать со мной по улицам Города, которому нравится, когда двое танцуют для него.

Его рука лежала на её талии. А вальс кружил их по Городу, в котором не было никого, кроме них. И ещё немножко ветра, который и был вальс.

– Я это сделал.

– Ты уверен, что не спишь?

– Уверен.

– Почему?

– Потому что такую радость невозможно испытать во сне – только наяву.

– А говорят – наоборот.

– Они не понимают, что говорят, – уверенно ответил он. – Настоящую радость может принести только настоящее.

– А я настоящая?

– Сейчас – да.

– Сейчас! – Она рассмеялась, паря в его объятиях.

И чувствуя, что сердце замирает.

От настоящей радости.

17 апреля, понедельник

– Ада Кожина заявилась в твой бар? – переспросил Анзоров.

– Да, – подтвердил Феликс. – Без предупреждения.

– Откуда она знала, что встретит тебя?

– Если я не на службе, то на работе, – пошутил Вербин.

Жены у него не было, постоянных отношений тоже, поэтому вычислить перемещения майора полиции – когда он не на службе – особого труда не составляло.

– Ты наш деловой, – рассмеялся в ответ Анзоров.

– И предсказуемый, – добавил Шиповник.

– Какой есть, – развёл руками Вербин.

Своему прямому начальнику, подполковнику Шиповнику, Феликс позвонил сразу после встречи с Адой. Услышал в ответ: «Свистни Анзорову, и давай до завтра всё обмозгуем». Свистнул. Принялся обмозговывать в одиночестве, всё равно больше делать было нечего. Утром приехал на Петровку, на еженедельное совещание отдела, после которого они с Шиповником отправились в Следственный комитет к «важняку» Анзорову, с которым в последнее время им часто приходилось работать. Причём успешно работать, что способствовало и хорошим отношениям, и взаимному доверию. Анзоров знал и Аду Кожину, и подозрения – весомые подозрения! – что были у Феликса на её счёт. Сногсшибательно красивая блондинка была причастна к нескольким убийствам, минимум два из которых она совершила сама, однако разработанный план и его хладнокровное исполнение позволили умной красавице остаться в стороне: она прошла по делу в качестве свидетеля и её имя не полоскала пресса.

И вот Кожина вновь появилась на горизонте.

– Феликс, что ты об этом думаешь? – поинтересовался Анзоров, напористо выделив слово «ты».

– Всё очень странно.

– Обойдёмся без описания очевидных ощущений, – поморщился следователь. – У тебя было время поразмыслить.

– Мне показалось, что Кожина действительно хочет помочь этому мужчине, – нехотя признал Вербин. – Хотя она великолепная актриса… При всех прочих талантах.

– Я не верю, что Кожина встала на путь добра, – проворчал Шиповник.

– Ей для начала пару пожизненных нужно отсидеть, – заметил Анзоров.

– Которые мы не смогли ей предложить, – вздохнул подполковник. – К сожалению.

– Ещё я думаю, что Кожиной доставляет удовольствие предлагать свою помощь именно мне, – продолжил Вербин.

– Извращённое удовольствие? – уточнил следователь.

– В какой-то степени, – не стал спорить Феликс.

– Или у неё свой интерес в этом деле, – высказал своё предположение Шиповник.

– Какой?

– Узнаем, когда она нас подставит.

Некоторое время собеседники обдумывали заявление подполковника, но в итоге Вербин отрицательно покачал головой:

– Не уверен, Егор Петрович. Пока всё указывает на то, что Кожина действительно хочет помочь своему приятелю выпутаться из неприятной передряги.

– Не потому ли, что он и есть убийца? – предположил Анзоров. – И обратился за помощью к своей, так сказать, коллеге?

– Вряд ли Кожина кому-то рассказывала о своём участии в деле Кровососа, а догадаться об этом со стороны невозможно, – серьёзно ответил Вербин. – Если же её приятель и в самом деле убийца, мы об этом узнаем.

– А если Кожина не захочет, чтобы мы об этом узнали?

Результаты расследования дела Кровососа произвели на Анзорова неизгладимое впечатление. Он долго не соглашался с версией Феликса о причастности Ады к серии жестоких убийств, но когда Вербин убедительно доказал следователю, что в картине событий не хватает участника, однако улик против главного подозреваемого нет и не появится, – проникся к красавице сильными чувствами. Вслух, конечно, не высказывал – воспитание не позволяло, но по оговоркам становилось ясно, что Анзоров считает Кожину гениальной преступницей.

В целом, так оно и было.

– Мне остаётся лишь повторить, Амир: я считаю, что Кожина действительно желает помочь приятелю выпутаться и хочет, чтобы делом занялся я. Мотив второго желания пока неясен, возможно, это действительно нечто извращённое, но он не имеет значения, потому что в первом желании я не сомневаюсь.

– Ты готов с ней работать? – негромко спросил Анзоров.

– Она вышла из «Грязных небес» живой.

– Будем считать, что ты ничего не произносил, а мы ничего не слышали, – буркнул следователь. – На вопрос отвечай.

На важный вопрос, поскольку Анзоров и Шиповник знали, что Вербин считает Аду Кожину причастной к смерти любимой женщины. При этом улики отсутствовали, а если Кожина и была причастна, то лишь косвенно, поскольку смерти Криденс она не желала – это Феликс понимал. Тем не менее обвинял. Потому и возник вопрос.

Очень важный вопрос.

На который следовало дать такой ответ, чтобы у Анзорова и Шиповника не осталось сомнений.

– У нас убийство, – медленно ответил Вербин. – У Кожиной есть важная для расследования информация, с которой она пришла ко мне. А человек, которого она прикрывает, по всей видимости напуган и нуждается в защите. Лучшая для него защита – провести расследование и выяснить все обстоятельства преступления. Это слова Кожиной. Она не сказала, что хочет работать только со мной, она понимает, что не может ставить такие условия, что она вообще не может ставить никаких условий, и что я вправе передать информацию вам и попросить не привлекать меня к расследованию. Обстоятельства вам известны, и вы пойдёте мне навстречу. Но Кожина пришла ко мне. И выразила уверенность в том, что я докопаюсь до сути. Может, не соберу достаточного количества улик, но убийцу найду.

– И тем тебя подкупила?

– И тем заинтриговала, – уточнил Феликс. – Кожина считает, что московское убийство – первое звено длинной игры, и я хочу проверить, есть ли у неё основания для такого предположения.

– То есть ты хочешь это дело?

– Дело кажется интересным и серьёзным, а потому не важно, кто его принёс. Я вытащу из Кожиной всю необходимую информацию, а к дальнейшему расследованию она не будет иметь отношения.

– Будем надеяться, что не будет, – добавил следователь.

– Или, наоборот: будем надеяться, что будет, – высказался Шиповник. – И тогда у нас появятся основания обвинить её… ну, допустим, в препятствовании правосудию.

– Я бы на это не рассчитывал – она слишком умна. – Анзоров перевёл взгляд на Вербина. – Тогда решаем так. Встречайся с Кожиной и человеком, которого она прячет. Мы же с Егором Петровичем пока посмотрим, кто ведёт дело Алексея Чуваева, что у них с результатами, и прикинем, можно ли его безболезненно забрать. Дальше всё будет зависеть от того, что ты привезёшь из поездки. Если скажешь, что дело интересное – заберём, даже если придётся забирать болезненно, потому что я твоему чутью доверяю. Если решишь не связываться – оставим как есть. Договорились?

– Договорились, – кивнул Феликс.

Учитывая обстоятельства, это решение было наилучшим из возможных.

* * *

– Вероника, привет!

Девушка обернулась на возглас, заметила знакомого журналиста из «Интерфакса» и помахала в ответ.

– Привет!

– Иди к нам! Тут есть место!

Учитывая царящий вокруг дурдом, предложение оказалось своевременным.

– Спасибо! – Вероника улыбнулась и стала осторожно пробираться к друзьям через плотную, громко галдящую толпу коллег. То здороваясь, то извиняясь.

Сказать, что интерес к пресс-конференции оказался высоким – не сказать ничего. В сравнительно небольшой зал питерского отделения ТАСС набилось огромное количество журналистов и блогеров, и пишущих, и снимающих, жаждущих получить информацию о вспыхнувшем скандале из первых уст. О грандиозном скандале, который привлёк к персональной выставке Абедалониума внимание даже далёких от мира искусства людей.

«Кто убил Костю Кочергина?»

Как получилось, что знаменитый художник написал портрет пропавшего ребёнка? Когда он написал портрет? Имеет ли Абедалониум отношение к исчезновению Кости?

«Абедалониум – убийца?»

Этот заголовок ещё не появился в медиапространстве, его избегали даже самые «жёлтые» издания и блогеры, однако в воздухе он витал.

Убийца?

От всеобщего обожания до всеобщей ненависти шаг очень маленький, но город пока не был готов подвергнуть обструкции одного из своих героев. Город насторожился и ждал объяснений.

– Как вы знаете, одно из полотен Абедалониума, а именно «Мальчика нет», вызвало… гм… серьёзные вопросы. – Заместитель директора «Манежа» наверняка готовился к выступлению, однако волнение сказывалось: голос не дрожал, но иногда срывался. А заученные слова норовили выпрыгнуть из памяти. – В настоящий момент компетентные органы проводят соответствующую проверку… – Короткое движение головой вправо, на руководителя пресс-службы ГУВД. – Которая и даст ответы на интересующие нас вопросы.

Местоимение «нас» он использовал сознательно, чётко дав понять, что «Манеж» не располагает какой-либо информацией о происходящем и так же, как всё общество, ждёт ответов от полиции. Начальник пресс-службы ГУВД намёк понял и негромко сделал ожидаемое сообщение:

– В настоящий момент возобновлено следствие по делу об исчезновении Кости Кочергина. Результаты будут обнародованы. – Произнёс сухим, официальным тоном.

– Мы это знаем, – поднимаясь, проворчал журналист «Интерфакса» и громко спросил: – Вы уверены, что на картине действительно изображён Костя Кочергин?