скачать книгу бесплатно
– Глаза сразу не открывайте, – и сдёргивает повязку.
Веки изнутри полыхают алым. Соня терпеливо ждёт. Наконец, пару раз с усилием моргает, оборачивается и удивлённо ахает.
«Там была широченная лужа с мутной жижей и узкой обочиной с краю, а вправо уходили жирные глинистые грядки с посаженными саженцами сосен. Сплошное месиво из грязи, клянусь! Я смотрела на свои тряпочные тапки – сухие и чистые – и не понимала, как Он это сделал. Это невозможно, просто непостижимо! Обратно я шла сама и так устряпалась! Аж по щиколотку! Это какое-то откровение, что-то вне моего понимания. Значит Ему можно довериться!
Я подошла к нему. Он работал».
– Ещё, – говорит Соня, уставившись на мужчину.
– Минуту, леди…
Он изучает в ноутбуке красно-зелёные графики, шепчет что-то непонятное про «стоп-лоссы[17 - Стоп-лосс (транслитерация англ. stop-loss – остановить потери) – ордер, фиксирующий убытки. Используется для ограничения потерь трейдера.]» и «хаи[18 - Хай (транслитерация англ. high – высокий) – самая высокая цена инвестиционного актива на участке торгового графика.]», нажимает на кнопки. Закрывает крышку, встаёт.
Добывает из кармана платок – в этот раз нарочито медленно – и завязывает Соне глаза, педантично приглаживая непослушные волосинки, чтобы они не попали в узел. Берёт с полки верёвку – тонкую, джутовую, скрученную в аккуратный моток, – их лежит целый ряд. Дёргает за кончик, и слышно, как та распускается в воздухе. Он забирает Сонины руки, связывает их за спиной. Обнимает, вжимаясь, так, словно душит, – Соня всхлипывает, – но он лишь перехватывает верёвку, накладывая её тугими витками под грудью и по ключицам. Сосредоточенно стягивает их у лопаток, от чего в рёбра будто впиваются стальные канаты.
Чёрная змея на его плече шевелится, как ползёт.
Он выводит свободный конец вперёд – получается подобие поводка – и, прихватив второй моток, ведёт Соню на кухню. Там неожиданно он бросает её обездвиженное тело в кресло возле стола, натянув поводок и этим затормозив падение. Крепко привязывает. И начинает готовить ужин.
Звуки становятся острыми и прозрачными.
Слышится звонкий стук падающих в пустую кастрюлю зёрнышек риса, отмеренных мерной ложкой. Журчание льющейся из кулера воды. Щёлканье плиты, шум пламени. В звенящей тишине тихонько закипает и булькает кипяток. Дзынькает и скребётся о стенки кастрюли ложка. Скрипит диван, принимая тяжёлое тело. Звонко танцуют рисинки. Мужчина здесь: слышно его дыхание.
Снова диван.
Шорох пакета. Звук воды из-под крана, – струя льётся в раковину, стихает… Кап… Кап. Запах варёного риса распространяется в воздухе. Весомый стук ножа, положенного на разделочную доску. Что-то гулко падает на дно пустого мусорного ведра.
Дверца холодильника – открылась, закрылась.
Дребезжание бутылочек – это специи на подносе.
Слышится бряканье тарелки о стол, шелест салфеток и лёгкий перестук деревянных палочек, положенных рядом. Соседнее кресло тяжко взвизгивает.
– Рот, леди, – наконец произносит мужчина.
Соня послушно открывает рот, и на язык попадает тёплый комочек риса, – она едва успевает обнять кончики палочек губами, и они ускользают. Всегда безвкусный рис наполняет мозг блаженством, и она, смакуя, разминает податливые зёрнышки зубами. Едва уловимый стук, а затем тишина. Соня открывает рот.
На подбородок попадает капля, на язык – мокрый кусочек со вкусом соевого соуса и чего-то маслянистого, овощного. О! Это же авокадо!
Когда они заходят в магазин, мужчина всегда их берёт – щупает плоды, выбирает мягкий, – а дома чистит, освобождает от косточки и режет на кусочки, не подпуская к этому ритуалу Соню. Этот плод, или овощ, или как там его… Ягода может вообще? Его она впервые попробовала здесь – раньше всегда безучастно проходила мимо.
Когда рядом с губами снова возникает тепло, Соня так быстро открывает рот, что мужчина, заподозрив её в подглядывании, берётся за край платка кончиками пальцев и сдвигает его на самый нос. Кормит дальше. В тишине кухни слышится стрёкот палочек о тарелку, и только. Ужин подходит к концу. Соня жуёт медленно, чтобы мужчина успевал есть тоже.
Он кладёт ей на затылок ладонь, наклоняет лицом в тарелку – квадратную, с приподнятыми краями, – и приказывает:
– Лижите.
Она старательно лижет, от края до края. Соевый соус, рисовые зёрнышки – одно, второе…
– Хватит, – говорит мужчина удовлетворённо.
Она послушно прекращает и выпрямляется. Опять брякают тарелки и палочки, от тяжёлых шагов всё вибрирует, – он уносит посуду в раковину. Затем приближается к Соне сзади и вытирает ей испачканный подбородок большим пальцем руки, касается губ. Соня вздрагивает и целует, забирает палец в рот, но мужчина не даёт ей увлечься, и она тянется следом ровно настолько, насколько пускает верёвка.
Он отвязывает её от кресла, наматывает поводок на руку и дёргает с такой силой, что Соня, вскочив, теряет равновесие, наступает ему на ноги.
– Ой, – вздрагивает она, виновато потупившись. – Прости.
Молча, за верёвку он уводит её с кухни, и, словно барашек на заклание, Соня вслепую идёт за ним, – стукается плечом о дверной косяк, семенит. В глубине спальни он разворачивает её и, отпустив поводок, кидает спиной на матрас, – она падает, испуганно охнув.
Подобравшись пальцем, мужчина стягивает с глаз повязку.
Глава 11
Любопытство убило кошку.
Соня смотрит, как он – чёрный силуэт напротив окна – раздевается: бросает на пол футболку, брюки. Уверенно подходит к ней, – из безликого контура обратившись в человека, – опускается рядом, развязывает. Она тянет руки вверх, и он освобождает её от платья, полностью обнажая. Ложится рядом.
– Ещё, – произносит она жадно, глядя на него в упор сумеречными глазами.
– Леди… – отвечает он осторожно. – Вы понятия не имеете о том, чего просите.
Она приподнимается и нависает над ним, глядя из-за занавеса каштановых волос и тяжело дыша, – он вкусно пахнет, и его хочется, – хочется всего, целиком, прямо сейчас. И она всё ещё голодна, но этот голод совершенно иной природы.
«Я хочу родить Тебе ребёнка. Воплотить в новом, маленьком человечке Твой изумительный генофонд. Плод страсти, совместное творение, воплощение чувств. Я готова принять от Тебя всё, что угодно. Хоть смерть. Хоть яд. Сделай мне больно, оцени эту веру. Ну, пожалуйста!!! Рядом с Тобой даже воздух становится слаще».
Он протягивает руку и аккуратно заправляет прядки волос ей за уши, с обеих сторон. Чуть касается щеки – тихонько, едва-едва, теплом ладони.
– Я такая… – говорит Соня, намеренно выделяя последнее слово: – дура.
Он реагирует мгновенно. Резкий удар отбрасывает голову так, что в глазах взрываются молнии: волосы, попавшие под ладонь, дёргаются на излёте. Жар приливает к коже. Словно в замедленной съёмке Соня забирает разметавшиеся пряди, перекидывает их на сторону и упрямо твердит:
– … Дура.
Примерившись тыльной стороной руки, мужчина бьёт по другой щеке – удар такой же силы, выверен с максимальной точностью. Волосы взлетают, словно рыхлая земля от взрыва гранаты. В ушах звенит. Соня пережидает и это, а затем, нависая сверху, ещё отчаяннее, с животным придыханием, произносит:
– Дура, – и замирает, зажмурившись.
Вместо предсказуемого удара мужчина отталкивает её, – Соня валится на спину, – встаёт и молча выходит из спальни. В комнате слышится бряканье, и он возвращается – с тяжёлым кожаным флоггером[19 - Флоггер (от англ. flogger) – многохвостая плётка.] в руке: чёрные хвосты, словно связка из живых ужей, шевелятся в такт шагам. Он подходит и кладёт плётку рядом, у матраса.
Соня приподнимается на локте, в глазах мелькает ужас.
– Это как массаж, – поясняет мужчина.
Орудие пытки огромным спрутом лежит в каком-то там полуметре.
– Расскажи м-м-мне, – говорит Соня, заикаясь, – как ты п-п-пришёл к этому?
– Ну, – мужчина устраивается поудобнее рядом – ложится на бок и подпирает голову рукой. – Девушка, с которой я познакомился, была в Теме.
– Она, что, – злобно спрашивает Соня, – п-п-подсадила тебя?
Членораздельно, тяжёлым тоном он произносит:
– Никто. Меня. Не подсаживал.
– Значит, этой п-п-плёткой ты бил и её?
Он не отвечает, – лицо каменеет, губы вытягиваются в злую полоску. На скулах появляются и исчезают желваки.
Ещё вчера, когда Соня перестилала постельное, под краем матраса обнаружилась женская волосина: длинная, тонкая, пшеничного цвета! Двумя пальцами, на вытянутой руке отвратный артефакт был отправлен в унитаз и торжественно смыт. Дважды. И сам унитаз намыт с хлоркой!
Потом Соня складывала вещи и нашла такую же волосину, зажатую между зубчиками молнии в ширинке его брюк! Как она попала туда?
Соня вытаскивает из упаковки стерильную салфетку, берёт через неё плётку – за рукоятку – и уносит обратно, за дверь, где все они и висят. Девайсы, блин.
Затем достаёт ещё две салфетки, берёт мужчину за ладонь и с особым тщанием вытирает её – грубую, шершавую, которая принесла сюда эту грязь! Трёт тщательно, забираясь в складки кожи, в линию жизни. Мужчина лишь молча смотрит. Закончив с этим, Соня брезгливо уносит салфетки в мусорное ведро – тоже двумя пальцами и на вытянутой руке.
А потом уходит на балкон и стоит там. Мимо пролетает голубь, испуганно шарахается вбок, исчезает из поля зрения. Двенадцатый этаж. Земля так близко – только руку протяни – и так притягательна. Соня наклоняется, наблюдая за маленькими машинками и человеческими фигурками, копошащимися внизу.
– Смотри, как бы на голову кто не насрал, – раздаётся мурчащий голосок сзади.
– Что? – спрашивает Соня, отпрянув. – Ты ещё кто?
Она испуганно озирается. Никого нет.
– Прекрасный философский вопрос! – снова слышится рядом. – Браво, детка! Браво!
– Ты никто, тебя нет, – констатирует Соня нервно.
– Нда? – звучит насмешливое. – С кем же ты разговариваешь?
Соня ложится ключицами на перила. Гравитация земли призывно тянет к себе. Холодный металл леденит плечи, и глухие удары, пульсирующие в голове, перерастают в стук железнодорожных колёс. Бу-тум, бу-тум… Бу-тум, бу-тум… Соня дёргается, но подняться не может, будто придавленная чудовищной силой.
– Пусти! – выдавливает она.
– Да эт не я, – некто обречённо вздыхает и отчаянно матерится трёхэтажным, поминая кошачьих демонов и богов.
Тяжело дыша, Соня пытается оттолкнуться руками, а грохот в это время крепчает, заливает уши, и уже не слышно ни шума машин, ни того, как мужчина зовёт её: «Леди! Леди!» Вместо улицы перед глазами возникают пропитанные креозотом шпалы. Она поворачивает голову и видит поезд, который с оглушительной скоростью несётся прямо на неё.
Локомотив. Колёса скрежещут от экстренного торможения, выбивая из рельсов стальную пыль. Ближе. Ближе! А-а-а! Тело накрывает махина электровоза, протаскивает краем козырька так, что оно сползает вниз, давится, бьётся о шпалы…
– Леди! – слышится рядом, и Соню, почти съехавшую за край, хватают за волосы и оттаскивают на пол сильные мужские руки.
Тётушка наливает Грете наваристый борщ:
– Что-то неважно ты выглядишь.
Грета хлюпает носом и утыкается в тарелку. Привычно врёт:
– Плохо спала. Ух ты, суп! – торопливо черпает ложкой, пробует: – Вкусно!
Вчера на неё накатило: вечер закончился выпитым литром молодого вина, неукротимыми рыданиями в подушку и пусканием пьяных слюней. Как дура, разревелась по-бабьи, давясь икотой; нахлебалась воздуха, заходясь в гортанных, клокочущих всхлипах, – вот к утру вся и опухла, точно избитая. Однажды муженёк табуреткой сломал ей нос, и под глазами вылезло по чёрному синяку, – тогда вот похоже было. Но сейчас было другое… Сейчас хотелось умереть, исчезнуть, развидеть открывшуюся ей бездну отчаяния. Память подбросила ещё парочку эпизодов из детства, и Грета ухнула туда, словно в открытый люк. Ярко вспомнилось, как отчим, будучи без трусов, подходил к ней, ставил ногу на табурет и чесал отвисающую мошонку, а мать, которая видела это, никак не реагировала. Он называл это половым воспитанием.
Уснула Грета только под утро, терзаемая противоречивыми мыслями: что надо всенепременно найти, на чём повеситься и ещё не забыть купить в аптеке пластырь – заклеить мозоль на ноге. Дурацкие шлёпанцы сорокового размера натирали нещадно. Ещё этот дневник… Чтоб его черти взяли.
В тишине, нарушаемой назойливым жужжанием мухи, тётушка вдруг говорит, попадая в самое яблочко:
– Женщина из семнадцатого номера спрашивала про тебя…
Грета закашливается. Недолго думая, тётка тяжеловесно хлопает её промеж лопаток – от чего та чуть не ныряет лицом в суп – и невозмутимо поясняет:
– … Спросила как зовут.
– А-а… – Грета давит в себе кашель, вытирает рот тыльной стороной руки. – Это… кха-кх… странно.
– Вот и я говорю: странная она, – задумчиво произносит тётушка, пихнув половник в кастрюлю с супом. – А волосы? Красными пучками покрашены. Придумают тоже… Вина ей вчера продала. Ты ешь, ешь, на меня не смотри.
Вином тётка втихаря торговала. Низ холодильника на кухне был уставлен пластиковыми бутылками, налитыми под горлышко, и никто их не пересчитывал, – одну Грета намедни под шумок и стащила.
– Ты убралась у неё? – спрашивает тётка.
– Нет, сейчас пойду, – Грета зачерпывает суп и заедает его кусочками чёрного хлеба, которые отламывает от ломтика.
Ест быстро, почти не жуя, до последней ложки, и даже крошки со стола сметает в ладонь, забрасывает в рот.
…В номере тихо, занавески задёрнуты. Она привычно открывает нижний ящик тумбочки, вытаскивает дневник, садится ближе к окну и погружается в скоростное любопытное чтение, напрягая попутно слух и поглядывая на калитку, чтобы не быть застуканной.
«Ты ещё не знаешь, что я нашла в книжном шкафу между «Идиотом» Достоевского и «Японским искусством шибари». Стянутую резинкой стопку рецептов, написанных на Твоё имя, – они будто сами выпали мне в руки. Там было по-латыни, с печатью психиатра и на последнем – июньская дата. И эти лекарства не были куплены. Но это ещё не всё. В этой же стопке была она – открытка от бывшей. Там три дикие косатки играли в открытом море. Я не могла её не прочесть. Почерк – как курица лапой. «Прости меня, мой Дом. Люблю». И, закорючкой, подпись. И марка, и размазанные почтовые штемпели.
Я разорвала её на клочки – не помню как – и бросила в стену. И тут же ключ в замке – Ты. Еле успела собрать их и спрятать. Если Ты узнаешь про это, то мне конец! Ты бросишь меня, – бросишь в тот самый момент, когда узнаешь. Я так виновата. Прости, прости. Прости меня, мой Дом. Люблю…»
С транквилизаторами[20 - Транквилизаторы – психотропные лекарственные средства.] Соня познакомилась в детстве. Маме тогда позвонила из садика взволнованная воспиталка и попросила срочно приехать – безотлагательно. Она приехала. Там творилось чёрт-те что: полы в спальне были залиты кровью, возле головы орущего мальчика, сидящего на кровати, копошилась врачиха скорой, а Соня безутешно рыдала в углу, прижимая к себе разорванную на две части игрушку – голова в одной руке, туловище – в другой:
– В-в-вадька моей Глоше г-г-голову-у-у отолва-а-ал…
Глошей звалась кошка – бесформенная, чёрная и мохнатая, сшитая из синтетических обрезков на какой-то подпольной китайской фабрике.
– Что случилось? – мама подскочила к растерянной нянечке.
– Ухо ему откусила! – всплеснула руками та. Губы её тряслись.
Ну, не совсем откусила-то. Частично. То, что болталось, было в красном блестящем сгустке и активно кровоточило, – врач заматывала это бинтом, чтобы забрать пацана в машину и отвезти на штопку к хирургам.
Вадька отделался кучей швов, но из садика Соню пришлось забрать и отправить в деревню к бабушке, пока в городке не улягутся страсти. В рюкзачок Сони помимо разорванной напополам Глошки и пижамы мама положила успокоительные таблетки, выписанные ей психиатром по поводу расстройства, которое выражалось в бесконечном мытье рук – до кровавых цыпок – и протирании дверных ручек как в квартире, так и за её пределами. Компульсивно-обсессивное что-то там.
Уехать из садика было для Сони невообразимой удачей. Её несчастья начались первый же день пребывания там, когда родители оставили её, кричащую, за закрытой дверью. В тихий час к ней подошла пухлая, как колобок, Кирка и уставилась на игрушку.
– Слышь, новенькая. Это что у тебя? – и с этими словами она выхватила Глошку из Сониных рук и отскочила в сторону.
