скачать книгу бесплатно
Бегу в холл. Там стоит пара, на руках держат таксу.
– Говорите быстрее, что? – тороплю их. – У нас операция!
– Спрыгнула с дивана! – мужчина тычет на таксу. – Ноги и отказали.
«Диагноз: такса».
Прямо в холле быстро проверяю рефлексы – полное отсутствие и болевых, и двигательных, – дело труба. Пятая степень неврологии говорит о грыже: часть хрящевого диска выпадает вглубь позвоночного столба и давит на спинной мозг. Чем больше грыжа – тем тяжелее симптомы. Чем дольше мозг в таком состоянии, тем меньше шансов на полноценное восстановление.
Надо, кстати, как-нибудь съездить в реабилитационный центр, к Насте, порасспрашивать там подробнее, что да как.
– Ему срочно нужна операция, – говорю. – У вас всего четыре часа на всё про всё, и тогда есть шанс, что собака сможет ходить. Иначе она останется на всю жизнь инвалидом.
Пишу адрес клиники, где могут провести миело- и компьютерную томографию, найти место выпадения диска и сделать операцию сейчас, в такое, предновогоднее время.
– Котёнок! – кричит Ира из хирургии, напоминая, что всё готово.
– Вот, держите адрес! – вкладываю в руку мужчины записку, провожу их на улицу и закрываю дверь.
…Котёнок.
Даём наркоз.
– Сама зашьёшь или я? – спрашивает Ира.
– Да давай уже я, – обрабатываю руки и надеваю перчатки.
Приборы пикают, сатурация высокая, котёнок стабилен. Ровненько, наглухо ушиваю мяско, обколов его антибиотиками. Ирка шипит – она не любит, когда я копаюсь, а сама такая же, – ещё неизвестно, кто из нас более небесная тихоходка.
– Кто там был-то? – спрашивает она с интересом флегматика.
– Хансен, – отвечаю названием синдрома. – Пятая степень.
– О-о, – кивает Ира. – А ты что?
– Отправила в город… А то просидят, пока мы тут шьём, – отвечаю сосредоточенно я. – …Поспрашивала тут у наших, что посоветовать хозяевам таксы, если у неё третья – тире – пятая степень, а они не хотят операцию…
– И что сказали?
– Сказали: мозги хозяевам.
…Остаток времени проходит в молчании. Шов обрабатываем серебристым аэрозолем, цвет которого так уместен в преддверии Нового года.
Пишу назначение. Просыпается. Отдаём.
С утра раздаётся звонок в дверь, и открывать идёт Ира. Меня в такую рань, а особо до чая, лучше не трогать, – я злая, всклокоченная, мозг дрыхнет. Методично замачиваю чайный пакетик в чашке – бульк, бульк! – и смотрю в монитор, как Ира запускает в кабинет пришедших: женщину и мужчину. Мужчина несёт на руках маленькую собаку.
Чай отвратительно горький. Откапываю в недрах нашего с Ирой шкафчика пакетик с двумя сушёными печенюшками – одну забираю себе. Что там, интересно, с собакой?
«Вот не можешь ты чаю спокойно попить, да?»
Заглатываю размякшую печенюху.
Пойду гляну, вдруг помощь нужна.
А внизу – те самые люди, что приходили ночью. С таксой. Никуда они не поехали.
– Да у него просто почки, наверное, – говорит мужчина, когда я вхожу в кабинет.
– Ты чо, дебил? – кричит женщина. – Какие почки? Это желудок!
«Бля-я-я…»
Вслух я молчу. Ира цепляет зажимы таксе на пальцы, демонстрируя полное отсутствие глубокой болевой чувствительности – при иных обстоятельствах собака и дёргалась бы, и верещала. А она не реагирует. Ноль, никак. Теперь, когда спинной мозг был пережат так долго, он вероятнее всего умер от кислородного голодания.
Это я. Я была недостаточно убедительна. Не заставила ждать их в холле, чтобы потом с умным видом посмотреть на собаку, блистая терминами и говоря всё то же, но так, чтобы они поверили. И чтоб Ирка поддакивала. Что теперь ждёт эту таксу? Паралич и необходимость отдавливать мочу четырежды в день? Усыпление? Захотят ли они вообще заниматься собакой?
Слово в слово Ира повторяет мой ночной спич про неблагоприятный прогноз. Уходят они уверенные, что это если не желудок, то точно почки. Или на худой конец «поджелудка».
– Пойду… чай допью, – уныло бубню я.
Неплохое начало дня.
Выясняется, что работать с ночи в день ещё тяжелее. Перед Новым годом все решают внезапно излечить долгие хронические болячки своих животных и почистить им параанальные железы, а заодно и зубы. Маленькие собачки идут одна за другой, изредка разбавляясь большими, наевшимися костей от холодца, и кошками, сожравшими «дождик». Оливьешники, по статистике, обычно приходят уже в январе нового, наступившего года.
Бесконечные приёмы заполоняют день, не давая даже передохнуть. К вечеру мы с Ирой валимся на диван в полнейшем никакосе.
И тут бодрая, сияющая Света, которая вышла в день за админа, приносит две банки мочи без пяти минут как уходить.
– Ты издеваешься? – со мной происходит истерика.
После суток я могу только спать. Никакой микроскопии осадков мочи, никаких заключений! Нет. Нет, нет и нет!
– Ой, – Света пятится. – Извини. Просто больше некому сейчас посмотреть…
Вот не выливать же теперь! Хозяева там как-то подлавливали кота, собирали эту мочу, неслись в клинику, чтоб была свежая. Ну, прямо перед боем курантов, когда же ещё-то? Видать, целый год подловить не могли.
– Ладно… Давай сюда, – проклиная свою сговорчивость, забираю у Светы банки и иду центрифугировать. Быстрее сделаю – быстрее освобожусь.
***
Весь Новый год я блаженно сплю, сквозь сон радуясь за людей, которые что-то орут за стенами, взрывают хлопушки и поют под караоке пьяными, весёлыми голосами. Потом добавляются девчачьи визги. Дикие сексуальные оргии сопровождаются громогласными криками, обозначающими, видимо, новогодний оргазм – в иные дни у соседей царит целомудренная тишина.
…Через пару дней звоню хозяйке кота с лапой и лимфоузлом. Очень вовремя.
– У него лапа отекла аж в три раза! – испуганно говорит женщина: судя по многоголосому шуму она где-то в офисе, на работе – очевидно, не мы одни работаем в эти дни.
Медленно зеленею:
– Лапа?
«Ну пипец, придется резать, доставать лимфоузел… Чёрт!»
– Ну да, передняя лапа, на которой катетер стоял. Мы капельницы больше не делаем – катетер сняли вчера.
«У-у-уф! Передняя?»
– А задняя?
– Не, с задней всё хорошо! – уверяет женщина, и я медленно розовею обратно.
Лапа отекает, если после снятия катетера забывают снять эластичный бинт. А бывает и после потери организмом белка. Вот и тут. Кровотечение, видать, сильное было, когда он себе сосуды бедренные расфигачил.
– Там бинт эластичный на лапе, да? Сняли его?
– А нам никто не сказал…
Да сами забыли, может…
Назначаю таблетки и антибиотик в уколах: нельзя было так рано капельницы отменять. Упёрто зачитываю дозу, хотя слышу по интонации, что женщина занята и торопится.
– Запишите! – ору, упрямо отказываясь прощаться. Шьёшь их, шьёшь, а они послеоперационный нарушают, рискуя свести к нулю все усилия. Мне хватило снятия шовчиков у того кота после остеосинтеза.
– Да-да, я всё записала.
– Если что – звоните.
– Хорошо.
Уф… Минус один головняк.
Больше они не приходят и не звонят.
* * *
– А поедемте на каток? – розовощёкий мужчина сидит напротив меня в кафешке, где мы встретились пятнадцать минут назад.
Очередное знакомство по интернету.
Зовут Андрей. Он довольно словоохотлив, без умолку болтает.
– Да не умею я на коньках, – говорю ему, сдержанно улыбаясь.
– Душечка моя! Мы все чего-то, да не умеем! На то она и жизнь дана, чтобы учиться и всё перепробовать! – восклицает он, потирая руки в преддверии моего обучения.
Ну да, да. В жизни надо всё попробовать, а кое-что попробовать не пробовать.
Однако на коньки я соглашаюсь, и сразу после кафе мы идём на местный каток, который находится неподалёку.
Пункт проката совмещён с раздевалкой, и в окошке уставшая тётка выдаёт нам две пары коньков – потёртых, с истрёпанными шнурками. Мне вспоминается фраза из анекдота, когда дочка просит у папы новые туфельки, а он отвечает: «Ты ещё коньки не сносила!»
В коридоре шныряют люди: орут, хохочут и суетятся. Сажусь на видавшую виды скамейку и втискиваю ноги в жёсткие ботинки коньков. Надо уметь веселиться. Быть в моменте или как там… Затягиваю шнурки на бантик с традиционно хирургическими узлами.
Наконец, дело сделано, я поднимаюсь и тут же шлёпаюсь на скамью обратно, потеряв равновесие. Твою ж губернию! Как эти фигуристы умудряются подпрыгивать в воздух и, самое главное, приземляться? Как хоть до катка-то дойти?
Андрей протягивает руку:
– Пошли! – голос радостный, глаза горят.
Ну… Ладно… Опираясь на него, встаю и медленными шажками перемещаюсь в сторону глади катка, где бодро нарезают круги фигуристы, – всё это отнюдь не предвещает безопасного опыта.
Андрей держится легко и непринуждённо: видно, стоит на коньках не впервые. Тропинка покрыта неровными ледяными кочками и сверху присыпана рыхлым снегом, – идти практически невозможно. Периодически я падаю на Андрея, цепляясь за него, и это выглядит ужасно неловко.
– Да кончай притворяться! – кричит он всё так же весело.
Я ещё даже не начинала, так-то… Машу руками, как мельница. Отцепляюсь от него и впиливаюсь в растущую рядом берёзку. От неё перебегаю к более толстому дереву, – кажется, это тополь. И затем меня выручают перила, сколоченные по периметру площадки. Отчаянно вцепившись в них, я добредаю до выхода на лёд, где и обретаю устойчивость – здесь ровно. Так, ладно. Потихонечку буду ехать. Надо испытать этот чёртов оргазм, иначе пиздец.
Какое-то нехорошее предчувствие следует тенью… а, это Андрей. Он виртуозно огибает меня, призывно машет рукой и исчезает, погнавшись за группкой людей, которые с ровной скоростью нарезают большие круги. Пространство огромно. Жуть. Но вот уже получается скользить, и я неуверенно еду.
Удовольствие, скажем прямо, так себе, на любителя. Ведь ещё и затормозить как-то надо суметь.
«Катись-ка отсюда, солнце», – просыпается внутренний голос.
И что я зря на коньки вставала, что ли? Катись… Ну… Ладно… Я только пару кружочков сделаю, и на сегодня – хватит.
Пока я тихонечко разгоняюсь, Андрей успевает набрать скорость – понимаю это по его пугающим воплям, гремящим сзади.
– Давай быстрее! – кричит он, обогнав меня снова и пролетая спиной вперёд.
Как будто от этого мои навыки могут чудесным образом улучшиться…
Свидания у меня – одно хлеще другого!
И не успеваю я так подумать, как случается непредвиденное. На четвёртом круге Андрей подъезжает сзади и хватает меня за плечи. Я поскальзываюсь и гулко приземляюсь затылком об лёд: в момент соприкосновения двух твёрдых поверхностей – льда и черепа – перед глазами взрывается яркий салют и брызгают искры.
«Звёзды на льду», – успевает мелькнуть вместе с болью, прежде чем всё булькает в тотальную темноту.
…Когда сознание возвращается и я открываю глаза, из репродуктора слышится женский встревоженный голос:
– Девушка! С Вами всё хорошо?
Меня окружает куча коньков и лиц.
– Ты зачем ещё и упала-то? – раздаётся весёлое сверху. Зрение с трудом фокусируется на склонившейся фигуре. Узнаю в нём Андрея.
Зачем я упала… Шею и затылок пронзает острая боль, и ещё какое-то время я лежу, боясь шевелиться. Наконец, голос женщины в репродукторе становится крайне взволнованным, и я, пожалев её, переваливаюсь на живот, а затем кое-как встаю на карачки. Поза для первого свидания – что надо. И, судя по ярким звёздам, почти оргазм.
Люди постепенно разъезжаются: шоу окончено. И свидание, видимо, тоже. Той же неровной тропой добираюсь до раздевалки.
