Шёпот Смерти

Мой капюшон слетел с головы, открыв лицо. В глазах, точнее в одном здоровом правом, отца появился страх. Ужас. Осознание того, что он допустил ошибку. Ошибку ценою в жизнь. Ценою в боль и мучения его и детей. Он набросился на меня, наседая, пытаясь вытолкнуть, убить. Я чувствовал его злобу, разочарование, грусть. Лишившись сосуда, она утекала, струилась сквозь чёрные фрагменты тела, испарялась с чёрной поверхности мозга. Его нажим начал слабеть. Последний взгляд посерел, уткнувшись в стену. На последнем дыхании он произнёс слово, тихое, неразборчивое, а в глазах проступили слёзы. Осев в коридоре, он прислонился к стене. Два маленьких озерца не успели вырасти в реку, впитавшись в мутную роговицу. Жизнь пропустила удар сердца, навсегда покинула тело отца. Всё это время я следил за ним как завороженный. Едва его сущность исчезла, как чёрная Смерть усилила напор. Первым она захватила сердце, запустив биение в обратную сторону, устремив кровь из артерий в вены. Следующим этапом сосуды, новые, похожие на артерии, но с клапанами, как у вен, начали прорастать в теле. Почки, кишечник, мочевой пузырь сморщились, отдав клетки. Желудок, печень и селезёнка, наоборот, увеличились, трансформируясь в новые органы. Лёгкие расщепились на отдельные доли, проросли рёберными мышцами. Сосуды меняли всё, чего касались, прорастая в каждый сантиметр тела. Последним был мозг. Он поплыл, разделившись на три новых отдела. Лобная, теменная и затылочная доли вжались, поглощённые новым спинным, височным и грудным отделом. Импульсы, игнорируя нервы, побежали по сосудам, подчиняя мышцы, восстанавливая контроль над телом. В соседней комнате я почувствовал схожее преображение. Отвлекшись от сущности, бывшего ранее отцом. Опорой и защитой семейства, побрёл на новое. Что-то новое зарождалось, и я желал повторно запечатлеть процесс. Выбив плотно закрытую на замок дверь, обнаружил в кровати женщину. Толстая, отёчная, она лежала в луже собственной кроваво-красной рвоты. Пахло мочой и калом, истекшим из отверстий на теле. Теле, поражённом агрессивной, сильной болезнью. Чёрная Смерть меняла тело медленно, так, как будто ей не хватало ресурсов.

– Это рак! – сказал я. В памяти всплыло воспоминание. Я знал этих людей. Я был здесь, приходил на помощь. Соболезновал горю, поразившему семью. Горю, имя которому рак губы. Подняв подушку, я обтёр лицо женщины, узнав взгляд и зияющую раковую рану на шее. Рану, поглотившую месяц назад язык, переварившую челюсть и часть лица. Эта болезнь не хотела отдавать тело, сопротивлялась каждым островком. Каждой мелкой точкой, засевшей в сосудах и костях, лёгких и печени. Но смерть была неумолима. Она медленно вгрызалась в суть болезни, подчиняя и преобразуя её. В какой-то момент мне показалось, что обе стороны сдались, стихнув. Жизнь окончательно покинула тело, и сердце лишило болезни кислорода, и Смерть вновь ожила. Ураганом, усиленная злыми клетками, она носилась по плоти. Руша, иссушая и расплавляя органы в бульон клеток. Этот процесс мне не понравился. Он был чужим, иным, враждебным. На миг я задумался, как прервать процесс, но остановился. Дал чёрной Смерти закончить, поглотить, прибавить к потоку два новых тела. Выходя зачем-то приставил дверь к коробке, не для защиты, не как знак уважения. Для тишины, давая Смерти закончить начатое.

– Тася! – хотел крикнуть я, войдя в свой дом. Я вспомнил его по кованной калитке. По вырезанному собственными, ещё когда-то ловкими руками, знаку на стене. Я вспомнил входную, не запертую дверь и большой зал за ним.

– Тася! – вновь прорычал я. Звуки появлялись в моей глотке, но язык отказывался складываться их в слова. Рычание просачивалось сквозь зубы. Я испугался, что дочь не узнает меня. Испугается монстра. Спрячется, забившись в самый тёмный угол, туда, где я её не найду. Но лёгкое дуновение мыслей отозвалось на мой рык, и из-за дивана показалось маленькое бледное личико. Лицо, которое в моём сознании отпечаталось 10 лет назад. Высеклось нерушимое временем и самой Смертью.

Глава 3 Ты просто еда

– Тася! – процедил я сквозь зубы, бросился к девочке. Маленький, бледный комочек тепла пробудил в моей груди странное чувство. Сердце, ранее бившееся в обратном порядке, остановилось, вновь ударив привычно, прокачав тягучую кровь в мозг. Неся кислород, подпитывая мысли. Очищая сознание от пелены, пропуская старые воспоминания, которые листочками просочились, неся чувства, радость, образы.

– Па… – прохрипела дочь. Цепляясь пальцами за ковёр, ползя ко мне, волоча два лоскута ног. Увидев эту картину, я бросился, подняв маленькое тельце. Мертвенно бледная, со впалыми щеками и обвисшей кожей, она усталым взглядом смотрела на меня. Обхватив мою шею, она притянулась, повиснув на груди. В груди рвалось сердце, судорожно выплевывая кровь в аорту и лёгочные артерии. Лепесток воспоминаний открылся в сознании дивным цветком, принося далёкий плач, тепло маленькой ножки в ладони, быстрое дыхание на шее. Она заснула, так как засыпала последние годы, беспокойно ёрзая, не разжимая объятий. Боясь пошевелиться, причинить вред и боль, я замер. Замер, держа свою дочь. На руках храня последнее, что осталось. Родное и близкое. Единственно важное. Закрыв глаза, я прислушался к её дыханию, стуку её сердца. Оно билось непривычно, не так, как моё, мощно и гулко. Не как сердце изменённого отца, задом наперёд, перемешивая кровь в густой коктейль. Нет. Оно билось звонко и быстро, будто капли дождя касались метала, разносясь мелодией по округе. Звон сливался с дрожанием дыхания и шорохом волос. В ней не чувствовалось жизни, но и Смерть не властвовала над телом, не подчинила сознание. Смерть была другой, не чёрная, как смола, не злая и яростная, как у меня. Чистая, как первый снег. Опутав ткани она не преобразовала девочку в монстра, а подчинилась, настроилась на защиту. Прощупывая сознанием её тело, я стоял. И весь мир ушёл на задний план. Вокруг нас сформировался маленький, лишь нам подвластный мирок.

– Па… – спустя часы просипела она, с трудом открывая высохшие глаза. Оторвавшись от плеча, положила холодную, сморщенную как у старухи, ладошку на щеку. Кожей я почувствовал желание. Дикий голод и жажду, мучающие нежное тело. Ей нужна была еда, и я знал какая. Еда, которая напитала меня. Еда, которая позволила восстановить тело и залечить раны. Но больше еды она хотела пить. Я отнёс её на кухню, открыв холодильник. Запах гнили и помоев ударил в нос. Тася поморщилась, пряча лицо в куртку. Поочерёдно я доставал колбасу, сыр, хлеб и мёрзлое мясо. Но у всего был запах гнили, перемешанный с металлом. Наконец, оторвавшись, она указала пальцем на чёрный пакет. Вытащив с нижней полки, я обнаружил в нём странные склизкие комки. Девочка вырвала один из рук, запихнув в рот. Я не смог вспомнить, чем они были, но дочь их ела. Ела быстро и ненасытно. В какой-то момент она задрожала, похолодев.

– Черт, да они были ледяные. Ты замерзла, – с рычанием пронеслось в голове. Ища, как согреть дочь, я бросился в комнату. Ноги качались из стороны в сторону, похрустывая костями. Найдя одеяло, отругал себя за глупость. Она мертва и холодна, как и я. Нужно тепло, нужно согреться. Нужна ванна или душ. Бросившись в ванну, я зашел в душевую кабину, включив горячую воду. Я помнил, что она не обожжет, смешается. И после пары секунд из лейки заструились потоки теплой воды. Они были неприятны, обжигали, принося дискомфорт и нестерпимый зуд. Борясь с желанием сорвать с себя кожу, я терпел, чувствуя, как кожа дочери впитывает воду, неся тепло к желудку, согревая и переваривая пищу. Эта еда давала энергию, а вода насыщала тело жидкостью, но не излечивала. Не сращивала кости и мышцы. Ей нужно было другое. Живое и еще теплое, с непрожитыми минутами и часами. Звук с улицы подсказал, где искать еду. Громкий. Близкий. Он ударил в крышу, пробив металл.

– Ванная! – попытался сказать я, но дочь меня не поняла, вопросительно наклонив голову. Тогда я сформировал образ белой теплой пены с игрушками, перекинув образ. Она поймала его сознанием, кивнув головой. Спустя пять минут дочь сидела в ванной, заполняемой водой, в облаке белой пены и любимых разноцветных игрушек, а я стоял в тени окна второго этажа.

– Идите на хуй, черти. Нас не возьмешь с наскока. Всех выебу… – слышалось с улицы. Грохот ружья еще дважды ударил в стену дома. За забором в маленьком низеньком доме жила старая семейная пара. В этой доброй семье многие годы назад завелась гниль, поглотив сына, превратив в злобную пьющую тварь. Он не давал покоя мне и соседям. Я знал, что мог легко вбить его ехидную ухмылку ему в глотку, но почему-то многие годы терпел, ограничиваясь только словесными схватками. Но сейчас мой язык меня не слушался, а тело, наоборот, рвалось разорвать его на части.

Я подходил к дому с угла, как учил сержант, прикрываясь кустами и высокой травой. Солнце садилось, уплотняя тени, позволив подкрасться к подоконнику у самой двери. В доме слышался топот, звон посуды и хруст стекла. Пахло брожением, потом и мочой. Я приготовился ворваться в дом, но шаркающие шаги меня опередили, они зашли в распахнутые настежь ворота, ища источник шума. Впереди идущая полуобнаженная женщина преклонных лет, с отвисшими лоскутами объеденных грудей подошла к двери первая, открывая рот в оскале. Дверь скрипнула, пропустив ствол ружья, который зашел в открытую пасть, с грохотом разорвав голову.

– Глотай, шлюха, мой стальной хер. – с ехидством донеслось из-за двери. – Давай, кто следующий. На, сука!

Выстрел снёс голову второму мертвецу, а третий, напитавшись яростью, с разбега влетел в дверь. Старое деревянное полотно выдержало, заставив мёртвого старика сменить направление, пробить узкое окно на веранду. Я отступил назад, обогнув дом. На улице по дороге двигалось ещё четыре тела, сосредоточившись, я пустил поток Смерти в обход двери, в сторону окон зала с противоположной стороны дома. Мёртвые ответили, ринувшись напролом, следуя только мне зримому потоку. Закрыв глаза, я сконцентрировался. Сквозь стены я чувствовал два живых облака, одно слабое, еле тлеющее, лежало за стеной. Второе сильное, грязное металось в противоположном краю. Послышался звук разбитого стекла, повторные два выстрела, подкрепляемые матом. Пользуясь суматохой и шумом, я аккуратно вырвал ставни, выдавив замок, полубоком протиснулся в окно. Это был не тихий, сравнимый с действиями ниндзя вход. А громкий, с рычанием и перевернутой мебелью прорыв. Поднявшись, я подошёл к межкомнатной двери, поднеся руку к ручке. Запах жизни ударил мне в нос, заставив рычать. Я напрягся, но дыхание предательски выходило через рот, вызывая хлюпающий, клокочущий хрип, смешанный с звериным рыком. Не зная, как заглушить голос, я провёл рукой по шее, найдя заживающую рану на шее, разорвал трахею, расширив отверстие. Воздух нашёл новый выход, с тихим сипением выскочил. Послышались шаги с взводимым курком. Интуитивно я ушёл с линии выстрела, встав за шкафом, стоящим возле двери. Дверь приоткрылась, впустив ствол ружья, пошарив по стенам, наткнувшись на разбитое окно, оно протиснулось, втягивая худого заросшего мужика. Обвисшие треники, рваная майка и тело, покрытое черными рисунками, таким его знали все. Я постарался вспомнить имя будущей жертвы, но они потеряли для меня смысл. Потеряли значение, как и возможность говорить, обращаться к людям.

– Что за хуйня. Кто тут? – громко рявкнули треники, дважды топнув по полу. – Слышь, мать. Тут твой любимый сервант поломали. Прикинь! Не боись, всё огонь исправит. Щас тока допью и подпалю эту помойку.

Осторожно выйдя в центр комнаты, он оглядел окно. Убедившись, что за ним пусто, упёрся стволом в пол, подняв лежащую бутылку с пола, отпил из отколотого горлышка.

– Слышишь? Сама не хотела мне дом отдавать. Переоформила на тетку. Ничего, хуй вам, а не дом. И сестру я твою найду, если её твари не сожрали. Слышишь! – с этими словами из его рта вырвалась струя выпитой жидкости. Зловонная, с запахом брожения и гнили. Закашлявшись, он развернулся, наливая остатки из бутылки в стакан, продолжил шёпотом: – Сука, дом переоформила. А этот ей еще и помог. Еблан старый. Я вам не животное, чтоб пить из горла.

Он стоял ко мне полубоком, захватывая краем глаза. Ружьё прочно обхватывала его рука, а вторая, отбросив бутылку, схватила стакан, опрокидывая в рот. Я начал движение в момент, когда жидкость заполнила его глотку, обжигая слизистую. Он уловил движение слишком поздно. Слишком поздно отпустил стакан. Слишком поздно развернулся. Слишком поздно начал поднимать ружьё. Я стремительной тенью зашёл ему за спину, обхватив тело руками, сковав захватом. Два выстрела ружья ушли в пол, лишив его последней надежды, но пробудили животный страх. Дали сил сопротивляться. Извиваясь всем телом, отталкиваясь ногами от мебели и стен, он старался опрокинуть нас на пол, но мои руки, как кольца удава, медленно смыкались на торсе, проминая рёбра, душа жертву. Мне нельзя было его убивать, кусать. Нельзя было запускать таймер перерождения, отдавая чёрной смерти. Поэтому я душил его, сдавливая тело, выдавливал воздух из лёгких. В какой-то момент сладкий пот коснулся моих неприкрытых зубов, затек под язык, запустив рефлекс в обход сознания. Зубы сами разжались и сомкнулись на шее сзади, достигнув позвоночника. Я проклял себя за слабость, но не смог разжать хватку. Не смог отпустить или повернуть голову. Не смог контролировать тело.

– Значит, Смерть, он твой. Принимай новый сосуд. – мысленно сказал я, усиливая нажим зубами. Челюсти и позвоночник хрустели, вступив в неравную схватку. Схватку прочности. Сражение давления и защиты. В какой-то момент мне показалось, моя челюсть вышла из сустава, хрустнув, но это была дужка позвонка. Она подогнулась, отсекая импульс головы к конечностям, лишая контроля, парализуя тело. Треники обмякли, тряпичной куклой повиснув в объятиях. Разжав руки, я обхватил голову, вырывая из бульдожьей хватки пасти, отбросив тело на пол. Он ещё двигал глазами, ещё пытался что-то сказать, но я отсек его слова, отвернув голову в сторону. Он – моя пища, мой способ усилить тело, излечить дочь.

– Я вам не животное, чтоб жрать… – вспомнились мне его последние слова, упав в копилку воспоминаний. – И я не животное. И более не человек. Я новый. Новое существо, не живое, не мёртвое. Застрявшее на грани. И ты – моя добыча. Моя еда. Просто строительный материал для меня и дочери.

Все слова мелькали у меня в голове, разрушая барьер. Отсекая не нужную гуманность и запреты. За спиной послышались тяжёлые шаги. Две тени ломились в дом, придя на выстрел, чуя живую, слабую плоть. Надо было спешить. Я подхватил нож с пола широкими взмахами вырезал с бёдер большие куски мяса. Затем перевернул его на спину, повторил то же самое, пройдя до икр. Он не кричал, быстро и протяжно дыша, чувствуя каждое движение холодной стали по живой плоти. Чувствуя ни с чем не сравнимую боль, которую не чувствовало ни одно животное на бойне.

– Просто ты хуже животного. Просто ты не достоин погибнуть как зверь. – сказал сам себе я, найдя своему поступку оправдание. Это было не обязательно. Меня не трогали чувства еды, но что-то всё равно заставляло это делать. Удерживая сознание в границах мыслящего существа. Открыв дверь, я впустил в помещение своих старых знакомых. Тех, чью смерть и перерождение наблюдал часами ранее. Они бросились на меня, чуя в руках сладкие куски плоти.

– МОЁ! Ваша еда там. – мысленно рявкнул я, и они подчинились, отвернулись, накинувшись на ещё живые треники, начав кровавое пиршество. Они вцепились в исхудавшую плоть мотая по полу, отрывая куски и тут треники прорвало. Крики боли и мучений заполнили помещение, разносясь по округе. Мертвый фильтр в моей голове позволял слышать их, пропуская сквозь сознание. Словно звуки природы или шум города. Как гул машин или шум прибоя, они не трогали струны чувств в сознании. На улице ко мне подскочил скелет, полностью лишенный кожи, без половых признаков, старясь выудить добычу. Повторный крик не возымел эффекта, вынудив ударить в голову. Особо резво оно снова вскочило, протягивая руки, вынудив пронзить череп топором, непонятным образом оказавшимся в руках. Шёпот мёртвых вылился сквозь трещину, вызвав ярость к самому себе, причиняя физическую боль телу. Боль от убийства своего соплеменника. Лишения смерти существа одного с собой вида. Разорвав оковы боли, я всё же добрался до дома, осторожно закрыв дверь. Шум в ванной известил, что Тася искупалась. Закутав её в полотенце, я отнёс на диван. Меленькое тело набухло от воды, восполнив недостаток воды. На голеньком бледном теле имелись множественные раны с застрявшими кусочками камней и веток. Похоже, девочка проползла не один километр, стесывая живот и рёбра до костей, пробираясь через брусчатку и кусты. Обе ноги были сломаны на уровне бёдр и голеней с выступающими кроями костей.

– Бо-бо? – послал я образ, на что дочка пожала плечами. Уложив ноги прямо, я дал ей любимую игрушку. Тряпичную куклу с пуговчатым лицом, сшитую заботливыми руками родного, но забытого человека. Дойдя до кухни, взялся за еду. Мне не нравилась идея кормить дочь плотью человека, и сознание настойчиво требовало как-то украсить блюдо, спрятать под красивой обложкой.

– Что приготовить? – метались мысли в голове. Я понимал, что время утекает. Чувствовал, как в тканях гибнут клетки, не получая кислород. Взяв нож, я обрезал кожу, оставив только мышцы, нарезал на аккуратные кубики. Включить плиту и обжарить мясо я мог даже не надеяться, с моими руками граблями. Открыв полку со специями, решение нашлось само, подняв в памяти листок воспоминания. Тонко нарезанные ломтики красной рыбы со специями, красиво уложенные на ажурной тарелке восточного ресторана. – Су-вид!

Закинув мясо в большую чашу, я засыпал плоть специями, теми, от которых не тошнило. В дело пошла паприка, сахарная пудра, корица и сок лимона. Получилась имитация шашлыка с сочным розовым мясом. Взяв две вилки, я сел рядом с дочерью. Она уловила запах пищи, потянулась к миске. В глазах пропало сознание, рот открылся неестественно широко, хрустнув суставом, разорвав углы рта. Одной рукой я остановил её, наколов вилкой мясо, отправил в рот. Он захлопнулся с хрустом, поглотив, снова открылся. На десятом куске сознание, которое я боялся, покинуло дочь навсегда, вернулось. Она, тряхнув головой, осмотревшись, вспоминала, где находится. Увидев или скорее почувствовав меня, вновь обняла. Объятия длились недолго, оборванные до сих пор неутолимым голодом. Забрав вилку, она самостоятельно начала забрасывать кусочки в рот. Я чувствовал, как, спускаясь в желудок, живые клетки расхватывались щупальцами Смерти, преобразовывались и отправлялись по руслу крови к травмированным органам, заменяя погибшие. Съев больше половины огромной чаши, дочка сбавила темп, отвлекаясь на игру с куклой. Её живот набух, неспособный справиться с объёмом еды. Она превратилась в милую девочку, беззаботную и счастливую. Вернувшую себе семью и заботу. Глазки начали тяжелеть, дыхание участилось, и сон поглотил её. Тихий, детский сон. Без сновидений и проблем. Как завороженный я смотрел на её глазки, углы рта медленно затягивались, прорастая тяжами плоти.

– Черт, ноги. – Очухался от забвения я, вспомнив про неправильно лежащие конечности. Оставлять такие травмы было опасно. Я точно был медиком, ибо знал, что кости могут срастись неправильно. Знал, что надо делать и как добиться правильного положения. Обложив подушками, добился идеального положения отломков. Удалив камни и щепки из кожи, протер раны. Кости и мышцы срастались буквально на глазах, медленно наращивая скорость. Встав, я убрал недоеденное мясо в холодильник, прошелся по дому. На стенах висели фотографии. Отдалённо знакомые люди, в которых я угадывал себя, дочку и женщину, когда-то бывшую мне супругой. Найдя картину её изображения в полный рост, я рвал и царапал пелену сознания, стараясь найти воспоминание. Но они ускользали, отдалялись всё дальше, чем больше я прилагал усилий.

– Я всё равно тебя вспомню. – Сказал я, подняв с комода рамку, разломив, извлёк фотографию меня с женщиной на зелёном пейзаже. Интуиция подсказывала, что фото важно, оно однажды поднимет нужный фрагмент в памяти, откроет правду на случившееся. Голод заставил отвлечься меня от блужданий по тёмному дому. Зайдя на кухню, я поглотил обрезки плоти без особого удовольствия, сморенный сном лёг на ковёр возле дивана.

– Разве мёртвые спят? А если спят, то видят сновидения? – Задавался я вопросом.

Глава 4 Причина, чтобы жить

– Па… Па… – послышался голос. Он вырвал меня из забвения. Это был странный сон, с мутными сновидениями, не познаваемыми сознанием. Бледные картинки, звуки сливались в сплошную канонаду сигналов, истощив мозг. Я проснулся уставшим, иссушенным, потерявшим части памяти.

– Па… – хрипело под ногами, сильные маленькие ручки ухватили меня за ладонь, притягивая к себе. Я вернулся к жизни. Жизни в смерти. Снова получив цель, познав путь. Дочка стояла на ножках с подвернутой левой голенью. Сознания коснулся голод, посланный дуновением мысли. Я поднял её на руки, посадив за стол, поставил остывшее мясо перед ней. Мурлыкая странную, измененную песенку, Тася ела. Закидывая в рот мясо. В ней остались лишь намеки на жизнь и не прожитые секунды. У меня в животе тоже появился голод, не явный, но тягостный. Принеся альбом с карандашами, я дал ей любимое занятие, приготовившись снова добывать пищу. Отнимать жизнь.

– Где… – сканировал я ближайшие дома. Они были пусты. Мой мертвый взор проскальзывал в разбитые окна, прощупывал углы и чердаки. В доме с лежащим трениками определилась жизнь. Слабые источники тлели, едва удерживаемые старыми сосудами, доживая дни как последние, вынуждая забрать. Солнце на улице встало, но свет не обжигал. Вернувшись в дом, я обнаружил треники сильно похудевшим. Он лишился кистей и стоп, внутренностей и ребер, сохранив остатки скелета. Рядом с ним, сидя на полу, восседал «отец». Увеличившись в размерах, его одежда на теле разошлась, пропуская бугры мышц с пятнами белого цвета. Поцарапав одно, я определил что это наросты кости на коже, корнями крепящиеся к связкам фасции. Кости черепа и скелет также утолщались, трансформировались, преобразуя в машину для убийства. «Его жена» копошилась в кусках плоти, безуспешно пытаясь поглотить разъеденным болезнью ртом. Очаг жизни прятался в соседней комнате и под полом. Первый был бледный, без признаков жизни, в последнем еще билось сознание. Открыв запертую дверь, я обнаружил старого пожилого человека. Он лежал на полу с разбитой головой и тремя узкими ранами в животе. Я знал, что его убили треники, подло нанеся удар в затылок, вспороли живот, оставив истекать кровью в одиночестве. Тело сопротивлялось, дважды в секунду заставляя сердце биться.

– Просто еда. – Я заставил повторять себя мантру, отсекая самые горячие и живые участки. В мои ноги уперлась «Его жена», протянув руки.

– Нет. Стоп! – приказал мысленно я, и она подчинилась. Как? Почему мои мысли проникают в их голову, считываются мозгом и вынуждают подчиниться? Я наклонился, вглядываясь в глаза. Слепые, затянутые красным бельмом, они смотрели в неизвестность. А мысли рвались к плоти, стремились утолить голод.

– Ешь! – приказал я, вложив в руку кусочек. «Его жена», как я начал её мысленно называть, отреагировала, схватив еще истекающую кровью плоть, прижала к лицу. Туда, где раньше был язык и рот, а сейчас зияла раковая язва. Ротовая полость полностью пропала, разгладившись, переходила в раздутое горло. Не церемонясь, я распорол её шею, оторвав излишки ткани, нашел трахею и пищевод. Отобранный кусочек не пролазил в узкое отверстие, которое быстро начало сжиматься. Поискав глазами, я запустил руку в живот тела, выудив фрагмент печени, перетёр пальцами, выдавив паштет клеток в гортань. Она отреагировала, расширившись и втягивая питательную массу. Как птенчик, снова раскрыв жерло пищевода. Пришлось распустить брюшную стенку тела и извлечь печень, селезенку, почки, легкие и потроха, скормить все «Его жене». Скормить без остатка, выгребая последние участки внутренностей. На улице послышался шорох, сменяющийся шаркающими шагами новых мертвецов, идущих на пир. Оставив пару «супругов» восстанавливаться, я быстро покинул дом. Охраняя, защищая свою добычу. Мне больше не хотелось убивать своих, не хотелось слышать шёпот, укоряющий и обвиняющий. Зайдя в дом и обмывшись под водой, я приготовил дочке еду, не забыв обильно приправить мясо толчеными костями. Для крепости. Для роста кости. Она ела его, мурлыча и похрустывая не сросшейся голенью. Кость безуспешно пыталась схватиться, утолщаясь, набирая мозоль, но при каждом движении тонкая пленка рвалась, обнуляя прогресс.

– Давай оденемся! – Образом обратилсяя я к дочке, получив радостный кивок. Она любила примерять наряды и, как истинная девочка, менять образы. В памяти всплыло воспоминание, как, уходя в первый класс, нам приходилось долго уговаривать надеть школьную форму, запрещая наряжать бальные платья и костюмы. Костюмы, которых у неё было в большом количестве. Супруга часто уезжала по работе и учебе, привозя гостинец из разных стран. Обнявшись с миской, она запрыгнула мне на руки, пальцем указывая путь. Зайдя на второй этаж, в детскую комнату с личной гардеробной, предстали перед рядом платьев. В комнате был беспорядок, так будто кто-то неумело собирался впопыхах, сбрасывая одежду на кровать. Согнув руку и выставив локоток, она начала теребить губу, выбирая платье. Такой знакомый жест что-то всколыхнул в сознании, но мысль растаяла, прежде чем сформироваться. Мне было важно зафиксировать сломанные кости голеней, поэтому я, оставив дочку выбирать, достал зимние черные сапоги с высоким голенищем на шнуровке. Проложив по бокам деревянными линейками, плотно зашнуровал на ноге дочери. Кости стянулись, встав на место. При ходьбе переломы шатались, скрепя, но я чувствовал, что процесс регенерации усилился и новая ткань не разрывалась. Дочка выбрала белое платье с ажурным капюшоном, смешние стилей хиппи и европейских цыган. Довольная, она вышагивала у зеркала, смиряя взглядом образ. Мой взгляд следил за ней, пока не встретился с дивными, некогда родными серыми глазами. С картины, нарисованной карандашом, смотрела забытая супруга с большим круглым животом. Лепесток памяти всплыл на границу пелены, принося звук крика женщины, оканчивающийся тишиной и звонким плачем. Я видел её, но образ распадался, как только я отводил взгляд. Я помнил её лишь в те мгновения, когда видел. Память мне не подчинялась, пряча от сознания важные и дорогие фрагменты. Начав качать головой, я взбалтывал муть в голове, стараясь приблизить к пелене образ произошедшего. Что случилось? Почему я с ранами на груди и перерезанным горлом шёл в толпе мертвых? Как дочь сломала ноги и была вынуждена ползти домой? Куда делась моя вторая половинка? И что произошло с этим проклятым миром, вынудив мертвых проснуться и охотиться на живых? Мысли и вопросы бились о поверхность мути сознания, неспособные получить ответы.