Соединённые пуповиной

Однажды милиция пришла к шурину Густаву, который был скорняком, и конфисковала все готовые шкуры, он обанкротился. Тогда отец полностью отказался от идеи собственного бизнеса. На доставшиеся в наследство 2 десятины неплодородной земли он тоже не мог полагаться. В это время он обратился в несколько общин с вопросом о получении места приходского учителя, хотя и знал, что это уже запрещено. Его уверенность в том, что он правильно поступил, когда в 1921 г. отказался исполнять обязанности кюстера, только усилилась во время его пребывания в Москве.

Из дневника:

Однажды я шёл по Красной площади и заметил большое количество людей, собравшихся перед Вознесенскими воротами. Они протестовали против акта насилия большевиков – истребления духовенства православной церкви. Патриарха Тихона и многих священнослужителей высокого ранга поместили в тюрьму, четверых расстреляли. Я был потрясён. Декрет объявил отделение церкви от государства. То есть церковные иерархи должны были сами решать свою судьбу. Или обещанная свобода веры лишь пустые слова? Я задавал себе вопросы:

1. Если атеистическое государство осмеливается на разрушение веры, уничтожая церковную элиту, тогда чего ожидать духовенству, проживающему в провинции?

2. Если коммунистическое государство не боится негативной оценки международным обществом варварского обезглавливания Православной церкви, то чего тогда ожидать инославным конфессиям в России и нам – лютеранам?

3. “Быть верноподданными власти…” Но эта власть преследует их веру! Как можно это понять и совмещать?

Ответа на вопросы, которые я задал себе тогда у Кремлёвской стены, я не нашёл до сих пор. Они сидят во мне, как глубоко застрявшие и обломавшиеся шипы, которые нельзя тотчас вытащить, и они постоянно напоминают о себе болью. Для меня, прежде всего, остаётся одно – поддерживать веру в себе и своей семье и никому этого не показывать.

Время шло, и ему нужно было определиться, на что содержать семью? Он помогал родственникам выкапывать картошку из мокрой земли, помогал шурину Юлиусу строить новый дом, но не было никакого постоянного заработка, только времяпрепровождение. Он снова получил приглашение учительствовать от нескольких общин. Но каждый раз они ему шёпотом говорили об исполнении обязанностей кюстера.

23 марта 1923 г.

Руководитель немецкой секции в Житомире товарищ Буркант созвал в Млинках собрание общины. Повестка дня гласила:

• Политический обзор и задачи советского правительства.

• О немецкой секции.

• О выписке газет[75].

• Отделение церкви от государства и школы в Млинках.

И под конец Буркант объявил, что учитель Хайн в Млинках в большей степени является кюстером, поэтому от учительства отстраняется, а за несоблюдение декрета должен быть передан революционному трибуналу.

Позже я поговорил с Буркантом, и он сделал мне предложение получить место в школе Млинок, Кутузовки, Роговки, Анаполя или любом другом месте. Он также пригласил меня принять участие в 6-месячных курсах для учителей, которые устроили для 50 немецких учителей с 1 мая в Житомире. Я пообещал ему подумать.

22 ноября.

Мой первый урожай оказался низким, нельзя было рассчитывать прожить на него. Чтобы избежать нищенского существования, я вынужден был остаться в “своём амплуа” – снова стать учителем. Мой выбор пал на Кремянку. Таким образом, 2 сентября я заключил договор с общиной: в случае, если государство мне не платит, община даёт мне в пользование 6 десятин земли, жильё с топливом, 80 пудов ржи в год, навоз для земли и в первый год помогает в обработке земли. Если государство будет платить слишком мало, община выделит мне недостающее для жизни.

Но всё-таки я хотел получить работу от немецкой секции, поэтому 9 сентября поехал в Житомир попутчиком с нашим евреем Итцигом Хохерманом. Буркант сразу же дал мне эту работу, но вначале я должен был отметиться в Коростени. Я прошёл обратно пешком 60 вёрст, потому что у меня не было денег. Через день я отправился в окружной национальный учебный совет и получил работу. За 2 дня я прошагал 110 вёрст, теперь за мной стояло правительство, и община не могла заставить меня совершать религиозные обряды, исполнять обязанности кюстера.

23 сентября я получил 8 возчиков для переезда: Готфрида и Густава Миссаль, Эмиля Штайнке, Теофила Хааг, Самуэля Цех, Германа Зонберг, Эмиля Стебнер и Готфрида Пенно, и перевёз семью с вещами в Кремянку. Оставался ещё корм, который позже мне привезли Фридрих Шмидке, Эдгар Кнаус и Петер Неске.

Кремянка, наш дом, школа – мне очень понравились, Ольга тоже осталась довольна. У меня 43 ученика, но почти нет учебников, поэтому очень тяжело. Но я постараюсь работать с детьми по новой программе.

1924 г.

Ликвидация неграмотности! Что за вздор! Наши немцы Волыни все умеют читать и писать, за исключением небольшого числа молодёжи, которая не имела возможности посещать школу во время ссылки. Несмотря на это, все в возрасте от 16 до 25 лет должны были посещать вечернюю школу. 3 часа работы вдобавок к моим пяти – это было свыше моих сил.

С февраля на меня нагрузили ещё деятельность: член сельсовета, председатель ревизионной комиссии молочного кооператива, редактор стенгазеты “Колонист” в сельсовете. Кроме того, я не хотел отказываться от написания статей для газет – мои статьи печатались в местных газетах, один раз даже в DZZ[76].

Много времени уходило и на учительские семинары, которые проводились 2 раза в месяц, где учителя по очереди выступали с подготовленными докладами. Эти встречи давали мне очень много. Самым лучшим событием стала всеобщая конференция учителей Волыни, которая проходила в 1925 г. в Геймтале. Она была обширной и разнообразной по форме и содержанию, протекала оживлённо, дала мне определённую информацию, рекомендации, поощрения и замечания. Здесь я был избран постоянным корреспондентом учительских конференций. Это мне очень льстит, но может я ещё не дорос до этого?

В этом году в нашей семье произошло 3 радостных события. Летом, после почти четырёх лет молчания, неожиданно появился брат Адольф с женой и двумя дочерьми. Его призвали на военную службу в 1913 г., мы не виделись 11 лет. Ему было почти 32, я его не узнал. Он вернулся довольно бедным со своей заграницы. Из Германии, где он был в плену и женился, его выдворили уже через 2 года, потому что у него не было требуемых документов, чтобы остаться. Ещё 2 года они провели в Литве, откуда его, в конце концов, тоже выдворили из-за отсутствия документов. Между делом он изучил ремесло плотника. Я был рад, что он получил хорошую профессию.

Днями напролёт нам было что рассказать, и всегда оставалось много чего недосказанного. Нас интересовала жизнь в Германии: люди, язык, обычаи, вера, климат и многое другое. Он пробовал вспоминать прошлое – довоенные годы, родственников, некоторых знакомых, которые остались в его памяти. Для его Иды всё здесь было новое и незнакомое, она очень тосковала по своей Пруссии.

Второй радостью был сын, который родился 2 ноября. Его личико светилось серьёзно и решительно, он получил имя Курт. После его крещения пастор Уле сказал: “Он будет моим преемником в приходе Геймталя в 1950 г.” Я сильно сомневаюсь в этом предсказании, ведь не только в целом, но также и в моей вере больше и больше всё катится под гору. Я не мог себе представить, что будет через 26 лет с верой моих детей, потому что понятия не имел, куда меня занесёт, и где я буду. Я боюсь того, что со мной происходит.

Третье. Я убедил брата Александра принять участие в учительской конференции. Затем он сдал экзамены и был назначен учителем в Верендорф. Я горжусь тем, что мне удалось помочь в жизни одному из братьев. Он оправдывает мои ожидания, самостоятельно усердно работает дальше над своим образованием. Быть может, Эрнста и Адольфа мне тоже удастся привести к решению учиться дальше, хотя они ничтожно мало учились. Но я убедил себя, что способность к учёбе отец передал нам со своей кровью.

Материальное положение всё ещё было непрочным – 8 рублей (новыми деньгами) жалованья в месяц были лишь дополнением к экономно расходуемым 80 пудам ржи, которую нам выделяла община. К тому же я должен был распрощаться с хозяйством в Млинках. Было слишком утомительно 40 вёрст по нескольку раз пешком проходить, а потом сразу усердно идти на работу. Я предпочёл сдавать в аренду землю, доставшуюся в наследство, за 15 рублей в год.

1925 г.

В августе у нас снова были месячные курсы повышения квалификации в Геймтале. Присутствовало более 100 учителей из немцев Волыни. В качестве обмена опытом я выступал с докладом о моей работе в школе Кремянки. Да, в школе всё было в порядке, но с церковным советом и с родителями отношения всё больше обострялись, и всё из-за того, что я не хотел исполнять никаких обязанностей кюстера.

Моя точка зрения на веру сформировалась ещё перед возвращением на родину. В 1922 г., прибыв в Млинки, я думал очень тихо, в кругу семьи, начать провозглашать истину – проводить эту миссию только там, где она действительно может быть во благо. Я не думал о выгоде или корысти, не собирался проводить большие собрания и “преобразовывать мир”. Я только хотел своими хорошими знаниями помочь тем, кто ищет истинную Библейскую веру. Я искренне верил в это всей своей верой в Христа. Но я не нашёл ушей, которые хотели бы услышать.

17 июня 1923 г. пастор Уле пригласил на молебен в Млинки всех кюстеров из соседних деревень. Меня он тоже лично попросил принять участие. Там все набросились на некоего лжеучителя. Они застенчиво не называли никаких имён, но я сразу почувствовал, на кого нацелены их стрелы.

2 сентября 1923 г. так называемая конференция состоялась в церкви Геймталя. Три священнослужителя – пасторы Уле, Дерингер и Петч предприняли попытку собрать вместе всех проповедников Волыни, “братьев” и “не-братьев”, чтобы прийти к соглашению. Опять же, меня пригласили лично, впрочем, как и многих моих коллег: Эдуарда Фелауэра из Максимовки, Иоганна Ронгнау из Покошево, Рудольфа Шульц из Фриденшталя, Вернера Безель из Ульяновки, Вольдемара Шмидке из Марияновки, Адольфа Бётхера из Гнаденталя; и хороших знакомых: Иоганна Шульц, Густава Феттер, Густава Блох, Андреаса Адам и многих других.

Последователи различных сект, которые вернулись из ссылки, грозили сломить лютеранство Волыни. Дебаты на конференции были горячими и довольно интересными. Заботами пасторов они доказали массовый исход верующих из церкви, ясно дали понять, что нужно оберегать веру наших отцов. Но из-за того, что “братья” были безграмотны в изучении Библии, не совсем понимали, что они действительно хотят, были не в состоянии сформулировать свои цели, они не могли прийти к соглашению. Я сделал вывод: лютеранская церковь Волыни бессильна, “братства” в замешательстве, и никто не может прийти к правильному решению.

Тогда различные проповедники изложили землякам эту путаницу в ярких цветах, обвинив и меня в ереси. Вскоре от меня один за другим отдалились соседи, знакомые, и под конец даже родственники. Это был конец, я остался в одиночестве. Я не нашёл единомышленников, соглашавшихся с моим мнением о христианстве и пониманием Священного Писания, которые могли бы поддержать меня в моих убеждениях.

Кроме того, всё большую озабоченность вызывал растущий атеизм. Много хороших знакомых отошли не только от веры отцов, но и от лютеранства. Они полностью отреклись от христианства и приняли новое мировоззрение.

Я ненавидел социализм и особенно коммунизм, но у меня не было никаких других средств к существованию, кроме как служить этой системе. Я надеялся как-нибудь избежать необходимости проведения антирелигиозной пропаганды, но говорить об этом я мог только с моей Ольгой.

См. Арндт Николаус, «Немцы Волыни», Вюрцбург, 1994.

Считаем слева направо, сверху вниз:

Шульц Александр (12), Мильке Джонатан (30), Хольц Эмиль (32), Шульц Эдуард (33), Грюнке Хьюго (40), Блох (41), Цильке Вальдемар (42), Реймерс Анна (43), Реймерс Шарлотта (44), Палечная Зинаида (46), Глор Рейнгольд (52), Влёде Эдман (53), Никель Симон (54), Шутц Карл (66), Шнайдер Юлиус (74), Валентина Штейнауэр (76), Хенке Маргарита (77), Хофман Альма (83), сёстры Вольф (86, 89), Нойман Вальдемар (87), Кончак Эрнст (94).

И как часто потом наши воспоминания возвращали нас в Константиновку, где было не так дождливо, не так мрачно, не так сыро, не так холодно, как здесь. Теперь мне казалось, что не только климат был там мягче, но и люди были как-то теплее, доброжелательней и всегда готовы помочь. Я не знаю. Я в большом замешательстве. Фрау Жоб, которая в 1924 г. вернулась в Константиновку, и с которой я часто переписывался, скромно писала, что они довольны жизнью в Туркестане. Она прислала мне вызов от церковного совета, чтобы я снова стал у них “Schulmaastr”[77]. Был момент, я даже заколебался, потом поблагодарил её, но не исключил, что, быть может, когда-нибудь вернусь. Опять становиться кюстером противоречило моим убеждениям, я больше не собирался вешать на себя такое ярмо. Нет! У меня нет на это сил! К тому же моё мировоззрение постепенно начинало расширяться и меняться.

1926 г.

Бесконечные нагрузки, столкновения с различными “братьями”, которые в своих волнениях часто втягивали меня в дискуссии, всё более обостряющееся недовольство правлением общины, где меня всё чаще избирали в круг заседателей, заставили меня сменить место работы. Товарищ Пауль, инспектор секции образования немцев Волыни, поддержал меня, и я получил работу в семилетней Геймтальской школе. Из-за моего недостаточного образования это было для меня выше всех ожиданий. Несмотря на то, что Геймталь был мне очень по сердцу, я считал, что это незаслужено. К моей большой радости это произошло, и я был самым счастливым человеком. Это также давало возможность нашим детям учиться до 7-го класса.

Геймталь! Здесь я учился с 1908 по 1910 г., 2 года в семинарии. Это были счастливейшие годы в моей жизни. Здесь, в этом замечательном селе, мне было всё знакомо. Мы получили квартиру в учительском доме, который был построен в 1871 г. как первая двухлетняя сельская школа. Это были две комнаты, кухня, подсобные помещения. Кроме того – коровник, погреб, сарай, сад, огород и выгон на двух коров. Для переезда нам понадобилось 9 извозчиков. Это были: Кауц, Машке, Мильке, Буссе из Геймталя и Хак, Нойман, Клаут, Плато, Шмидт из Кремянки.

В первый год я вёл 2 параллельных первых класса, всего 51 ученик. Однако мне было намного легче, чем в Кремянке, потому что не было различных, многочисленных нагрузок. К тому же была моральная поддержка учительского коллектива. У меня снова появилась возможность читать и учиться. Я хотел сделать всё возможное, чтобы освоить программу 7-летней школы, сдать экзамен и получить диплом. В моём распоряжении были библиотека при колхозном клубе, школьная и учительская библиотеки, вновь обретённая богатая библиотека бывшей семинарии.

В этом году школу посещали 189 детей. Мои коллеги: Шарлотта Реймерс – второй класс, Вера Ринг – третий класс, Герберт Герштенбергер – четвёртый класс, Адольф Миссаль, Карл Шутц и Иоганн Энгельбрехт – директор школы. Моё жалованье соответствовало тому, что я получал до этого, а именно – 43 рубля в месяц, но кроме этого полагалось топливо и 15 рублей в год на коммунальные услуги. Едва хватало, но жить можно было.

1927 г.

16 января у нас произошло прибавление в семье, родился сын. Он производил колючее, хрупкое впечатление, и получил имя Оскар. Пусть он будет благополучен! Я не решался отнести его в церковь на крещение – было слишком опасно обратить на себя внимание. Быть может, позже?

* * *

Шурин отца Август Дюстерхофт оставил своё хозяйство и переехал в Башкирию – в Уфу. За ним последовали его братья – Фридрих, который в 1925 г. женился на Лидии Лиске, и холостяк Иоганн. В большом родительском доме осталась в одиночестве самая младшая – Альма. Так отец лишился хозяйства в Млинках – дом продали и деньги разделили между наследниками. Родители получили 502 рубля. Землю переписали на шурина Лангханса. Одинокая Альма дважды по несколько месяцев жила у нас в Геймтале. Она помогала Ольге до и после рождения двух наших мальчиков. В июле ей исполнилось 19, и родственники решили, что она должна выйти замуж за своего племянника Рудольфа – сына Вильгельма Дюстерхофта.

В этом году снова нашлись проживающие в Германии родственники Вольшлегеры. Отец начал вести оживлённую переписку с дядей Эдуардом и с тётей Бертой Гутсман. Они сообщали, что у них дела идут очень хорошо, и что все они живут рядом друг с другом. Бабушка с дедушкой ещё живы, и передают всем родственникам, проживающим в России, сердечный привет. Они никогда в жизни не виделись – Вольшлегеры переехали в Пруссию в 1890 г., тем не менее, возникшая переписка была приятна и интересна.

Неожиданно мои родители получили письмо от Эвальда Пауц – сына Фридриха Пауц от первого брака. Он сообщил, что жив Рихард Пауц – первый сын сестры отца Эмилии. Все остальные – отец, мать, четверо детей – умерли от голода весной 1922 г. Мой отец сразу же отправился в дорогу, с шурином Августом разыскал на Южном Урале в Кирябинске своего племянника Рихарда и привёз его на Волынь. Это был 16-летний парень, но так как он жил среди русских, то не понимал ни слова по-немецки. Брат отца Адольф взял его к себе и хотел научить плотницкому делу.

* * *

Заслуживает внимания упоминание о празднике 27 мая. Он длился 2 дня, и был очень хорошо организован. Отец пишет:

Было не так много гостей, как на прежних церковных юбилеях, но это событие посетили более 1000 жителей, в том числе ученики всех близлежащих школ. Благодаря усилиям учителей это был настоящий народный праздник. Чего там только не было! Вначале митинг, затем демонстрация до комунны и обратно до церковной площади. Затем маскарадное шествие, гимнасты, забег, столб для лазанья, качели, карусель, цирк, лотерея, стрельба по мишени и многое другое поднимали праздничное настроение. Вечером прошло факельное и фонарное шествие.

Несколько духовых оркестров и школьная капелла исполняли революционные гимны и марши. Развевалось много красных флагов под бушующие звуки музыки. Я уже давно привык к этим мелодиям. Но здесь, перед церковью, на площади, где раньше собирались колонисты Волыни, поклонялись Богу, просили прощения за свои грехи, здесь, где они слушали пасторские проповеди о морали и нравах, всё это не вписывалось и казалось мне безнравственным.

Да, я знал, что проведение этого праздника было задумано в противовес церковному празднику, ещё и поэтому мне было неприятно. Но я не мог избежать этого, я должен был присоединиться. Конечно, я видел, что работаю на “пользу” дьяволу.

В августе мне повезло – я был отправлен на центральные курсы в Одессу. Там было более 100 немецких учителей со всей Украины. Программа была очень напряжённой – по 8 рабочих часов. Нам преподавали следующие предметы: комплексные системы[78], социальное воспитание, Марксизм-Ленинизм, политическое образование в селе, история отечества, общественная работа, немецкий язык, детские коммунистические и комсомольские движения. Лекторы, в основном профессора, понимали, как хорошо подготовить и донести материал, однако жаль, что всё было на русском языке.

Помимо получения знаний, Одесса побудила меня к следующему:

1. Я продолжу учёбу в педагогическом институте, заочно, в Харькове.

2. Я получил много адресов и кое-что выписал себе с учебной целью из Германии.

3. Через 5 лет я снова не только видел солнце, но и чувствовал его, оно прогрело мои кости. Это побудило меня вспомнить о Ташкенте. Я ощущал подобие ностальгии. Ольга тоже выражала желание переехать на юг.

Слева направо.

Стоят: Ольга Хойзер, Валя Каспер, Эдуард Шульц, Ольга Шульц, Миняко – фельдшер, Лидия Цильке.

Сидят: неизвестная, Августа Машке, Семёнова – акушерка, Вулис – врач, Отилия Янке, Анна Энслау.

Внизу: Лиза Манделёль, Бойко, Дичина.

В этом году в школе училось 164 ученика. Я учил 2-й класс, 38 учеников. Я был доволен занятиями и успехами, но меня всё больше связывала общественная работа. В образовании я продвигался всё дальше. Религия всё больше отодвигалась на задний план, пока не исчезла, хотя я не был антирелигиозен. У меня были свои собственные убеждения, но иногда я становился совсем беспомощным. Что будет дальше?

10 июля 1962 г., через 35 лет, отец так описал своё состояние в то время: “С этого начались мои тяжёлые испытания, с этого началось моё отречение, я в долгу перед «Непогрешимым» и «Призывающим раба Божьего»”.

1932 г.

В 1928 г. отец был принят на заочное обучение в Харьковский университет. Он попал под безмерное давление времени, был подавлен обучением, серьёзными исследованиями, бесконечными общественными нагрузками, которые лавинами накатывали на него из года в год. Из-за этого в дневнике велись только экономические записи.

В 1930 г. он довёл свой класс до пятого. Позади было 2 курса, он мог перейти на обучение верхней ступени (5–7 классы). Это означало совершенно новую подготовку к каждому уроку. В 1930 г. началось преподавание русского и украинского языков, в 1932 добавились ещё немецкий и литература. Это было очень утомительно, и когда в 1932 г. отец получил диплом, его здоровье было подорвано:

Я был полностью разбит. Под конец у меня были анемия, нервозность, сердцебиение, неврастения, которые мне уверенно поставил доктор Лозицкий в Житомире, прописав отдых и необходимые лекарства. Но у меня не могло быть большего счастья, чем то, что в 41 год я стал дипломированным педагогом. Моя мечта, моё давнее желание сбылось!

Наконец я заслужил обоснованное право работать в средней школе. У меня сразу же поднялась самооценка. В конце концов, я знал, что ничего не знаю, и поэтому принял решение поднять уровень своих знаний путём самообразования, чтобы удовлетворять требованиям партии и советского правительства, предъявляемых к учителям.

Кроме того, ему удалось побудить к учёбе своих братьев. Александр заочно учился на факультете иностранных языков в Московском институте. Эрнст, который только в 19 лет прошёл конфирмацию, а в 22 года окончил вечернюю школу, с 1932 г. учился в сельскохозяйственном институте в Энгельсе. Даже Адольф показал в вечерней школе невообразимые достижения, и его направили в Киевскую партшколу. Но его постигло большое несчастье. В 1927 г. умерла его Ида, оставив ему трёх несовершеннолетних детей – шести, четырёх и двух лет.

Ему пришлось быстро искать для них мачеху, и он женился на кузине Отилии Цех, которая была на 2 года старше его. Лучшего выбора сделать было невозможно, она была единственной, которая не только ухаживала за малышами, но и дала ему возможность продолжить учёбу.

1935 г.

Прибавление в семействе: в 1933 г. родилась ещё одна доченька. “Она была очень резвой и оживлённой, с рыжеватыми волосиками. Вначале мы хотели назвать её Лорелеей, потом Брунхильдой, но остановились на Хильде. Пусть счастье будет её путеводной звездой!”

Нагрузка учителей росла из года в год. В 1928 г. комунну в Геймтале преобразовали в коллектив «Карл Либкнехт». До сих пор учителя были членами сельсовета, теперь они и их жёны должны были вступить в колхоз. Государство манипулировало ими, потому что они были его ставленниками. Учителя не только получали зарплату, они получали установку – что говорить и как делать.

Я добавлю две официальные заметки:

1. Отчёт о женском собрании в стенгазете «Колонист»:

Ещё никогда Геймталь не видел такого большого женского собрания, как 26 октября 1932 г. Повестка дня в основном была посвящена роли женщин в управлении страной и коллективизации. Местная партячейка и актив[79] провели совещание (несколько дней назад) и приняли решение – рассказывать о политике советского правительства и социалистического строительства не только мужчинам, которые, как правило, всегда приходят без своих жён, но и взять с них обещание отпустить на следующее собрание женщин. И когда, на самом деле, в установленное время в доме крестьянина[80] собралось большое количество женщин – более 100 человек, мы поняли, что наши ожидания увенчались успехом.

Товарищ Бибер сделал очень интересный доклад и отдохнул от частых дебатов. Таким образом, некоторые трудящиеся крестьяне получили здесь точные рекомендации по актуальным вопросам текущей советской политике на селе. Надеемся, что это собрание стало небольшим камешком в деле строительства социализма в немецкой деревне. Несколько кулаков[81], их подпевалы и другие паразиты будут не в состоянии свернуть головы честным трудящимся крестьянам, батракам[82] и сознательным советским трудящимся. Они не остановят двигающийся вперёд социализм, а будут уничтожены им. И никакая заграница им не поможет. Позволим себе снова сказать.