Карабах – горы зовут нас

– Вам не нужна помощь, – не понимал он радости полковника.

– Да нет, брат, мне теперь помощь не нужна, мы надавали пинков хваленным армяшкам, так что все в порядке.

– Тогда вот наушники, сказал офицер связи, – Салахов на линии. Полковник назвал свой позывной, на другом конце заговорил незнакомый голос.

– Рад вас снова слышать, мой дорогой друг, и приветствовать вас, – хриплый голос показался ему знакомым, но он сразу не мог припомнить, кто говорит.

– Ваши указания выполнены, противник отходит, моим войскам удалось освободить деревню Беюк Бяхманлы.

– Да это же командующий внутренними войсками, догадался полковник.

– Поздравляю вас, господин командующий. Надеюсь, что не это последняя деревня, которую освободят ваши доблестные войска, от армянских захватчиков, – не стал скрывать радость этой вести полковник.

Генерал еще раз выразил признательность за грамотно спланированные и поставленные задачи и передал, что Салахов с донесением выехал в штаб в Бейлаган.

Не успели остыть наушники от теплоты сказанных командующим внутренними войсками слов, как в кунг ворвался Салахов и с порога набросился на полковника, крепко обняв и трижды поцеловав его Ариф-муаллим, не скрывал своих чувств.

– Спасибо тебе дорогой, век не забуду, как ты спас меня старика от позора. Мне вчера казалось, что не миновать городу участи быть уничтоженным, как многие наши города. Но теперь я верю, этому не бывать никогда. Раньше я много слышал про тебя и твои способности умело ориентироваться в сложной тактической обстановке, принимать грамотные решения, но то, что я увидел своими глазами и услышал ушами здесь, превзошли все мои ожидания. Спасибо тебе еще раз, да хранит тебя АЛЛАХ для наших вооруженных сил, – сказал Салахов, отстраняясь от полковника. Салахов не мог сдержать нахлынувшие на него чувства, отвернулся, рукавом вытирая слезы. Чтобы как-то разрядить обстановку, полковник подошел к нему и, положив руку на его плечо, спросил;

– Ну, теперь-то ты возьмешь меня с собой брать город Аскеран?

– Какой же ты «подлец», сколько времени прошло, а все подкалываешь старика, – он дружески обнял полковника,

– Не только Аскеран, я с тобой готов пойти хоть в разведку, воевать в любой должности.

– Товарищ полковник, «Второй» на связи, вас, – радист протягивал наушники.

Начальник Генерального штаба с волнением в голосе, просил доложить обстановку и возможность приезда на линию фронта Президента.

– «Второй» я «Чайка– 28» погода ясная, хотя всю ночь шли дожди, но к утру распогодилось, можете приезжать в гости. По глубокому дыханию генерала, на другом конце провода полковник сообразил, что его прекрасно тот понял и поэтому волнуется.

– «Чайка», встречайте нас сами, жду вас, – генерал отключился.

Закурив сигарету, полковник провел ладонью по лицу, как бы стирая усталость. Он ощутил трехдневную щетину на лице. Как же с таким лицом предстать перед Президентом, в ужасе подумал он. В спешке при отъезде из штаба Алтая Мехтиева водитель забыл вещевой мешок, где находились туалетные принадлежности.

– Поеду так, как приказал генерал, он меня поймет, а там посмотрим, – решил полковник.

– Ариф-муаллим, мне надо выезжать по делам, так что остаетесь на своем командном пункте, завершайте операцию. Прошу вас постоянно держать меня в курсе всех событий и мельчайших изменений обстановки.

На данный момент противник отступает, неся потери. Курбанову и Алиеву удалось стабилизировать обстановку перед передним краем обороны, захватив гору Агбурун. Джахангиров контролирует правый фланг, и я уверен, что противник ни сегодня, ни завтра новых попыток перейти в наступление не предпримет, однако, надо всегда быть в готовности отразить его наступление. Танковый батальон Ишханяна понес существенные потери, и теперь будет зализывать раны минимум неделю, если не больше.

– Радист, – позвал полковник. В окошко выглянул офицер, фамилию которого он так и не мог запомнить, хотя тот несколько раз называл ее.

– Позывные и частоты командиров бригад и артиллерийских подразделений передайте моему водителю, – отдал он распоряжение радисту.

– Есть, – только и сказал радист, тут же исчез за перегородкой.

– Пока, Ариф-муаллим, – протянул руку для прощания полковник, – держи хвост пистолетом, нам еще многое надо будет сделать на этой проклятой войне.

Прихватив свой бушлат, видавший виды рюкзак, автомат со складным прикладом, с магазинами от ручного пулемета, полковник пошел на выход.

После душного салона штабной машины, воздух показался ему таким желанным, он часто вдыхал, пытаясь насытиться им. Подскочил неизменный водитель Хамбала, забрал бушлат.

– Седлай своего «коня», нас ждут ордена, – весело пропел полковник, хлопая по плечу водителя, который не мог понять, отчего так весел его командир, который вот уже двое суток практически не спит и не ест. Солнце почти, что уже взошло, украсив вершины гор красивым сияющим светом. Высота Шиш-гая блестела гранитными скалами.

– В Саатлы, – откидываясь на спинку сидения, коротко отдал он распоряжение водителю.

По узким городским улицам на высокой скорости проносились машины скорой помощи в сторону госпиталя.

– Раненных бойцов вывозят, – волнение охватило полковника, но сон мгновенно прервал все его переживания, унося его в царство покоя.

Глава третья

Смерти вопреки

Надежда в человеке

умирает последней

На черное небо из-за гор выползла желтая луна. Она скупо осветила домики с погасшими окнами, тлеющие под пеплом угли, развешанную на жердях одежду и двух кавказских собак– волкодавов, недалеко от входа в овчарню. Один из псов лежал, свернувшись в кольцо, повернув голову в сторону гор, откуда можно было ожидать непрошенных гостей, вечных спутников кочующих гуртов. Другая собака лежала на боку, откинув широкую мордочку на лапы, глядела на луну, думая, о своей собачей судьбе.

Через стенку в соседнем сарае для скота, так же свернувшись на холодных досках и, натянув на себя рваное одеяло, лежал человек. Холод не давал ему заснуть. Его босые ноги, стертые до кровавых волдырей, покрытые ранами и мозолями, от постоянного хождения босиком, не умещались под куцым одеялом, мерзли.

Горный, холодный ветер, носившийся по овчарне, брал опухшие ступни в холодные ладошки и начинал вытягивать из них оставшееся тепло.

Тело человека дрожало, губы, искусанные от постоянных страданий и душевных мук, были синими.

Ему хотелось встать и залезть в гущу овец, что лежали рядом с ним прижавшись, друг к другу, согреваясь. Такое решение могло показаться самым разумным, но он каждый день сдерживал свое желание только потому, что его «хозяева» именно этого добивались, стараясь убить в нем все человеческое и сделать его подобием скотины.

Человек лежал и через маленькое окошко в овчарне, смотрел на желтую луну.

Шел одиннадцатый месяц его плена. Все это время он каждый день по минутам вспоминал, свою роковую ошибку, как, отойдя от колонны машин едущих в Карабах, стал искать дорогу в горах, заблудился и вышел прямо на армянские посты в районе города Джабраил.

У костра сидело несколько вооруженных человек, он решил спросить дорогу и без страха направился к ним. С первого же вопроса он понял, что это враги, но было уже поздно. Они налетели на него, сбили с ног и стали бить коваными сапогами. Свернувшись, поджав под себя ноги, прикрывая голову руками, он лежал на мокрой земле, извиваясь ужом, стараясь увернуться от ударов. Сколько так продолжалось, он не помнил, наверное, дашнаки забили бы его на смерть, если бы не окрик, после которого его оставили в покое. Подошел бородатый армянин высокого роста, широченный в плечах. В его огромных руках автомат казался просто игрушкой. Он что-то стал выговаривать сидящим у костра, после чего к пленному подошли двое, взяв под руки, поставили на ноги.

Все его тело ныло, губы были разбиты, из них сочилась алая кровь. Она собиралась во рту, затрудняя дыхание, но он боялся сплюнуть, чтобы не дать повода врагам, подумать, что это сделано в их адрес.

Глаза быстро заплывали и превратились в маленькие щелочки. Бородач подошел к пленному и картавым голосом спросил: – кто он и откуда?

Пришлось, рассказать ему все, как было на самом деле. Отсутствие оружия и наличие капитанских погон на милицейской форме указывало на то, что пленный не врет. Бородач поверил ему, подозвав одного солдата, приказал доставить его в шушинскую тюрьму. Последующие три месяца были для него сплошным кошмаром. Его постоянно били, затем тащили на допрос, допрашивали, били и снова допрашивали. Он сотни раз пересказывал историю своего пленения и о том, что случайно оказался на Карабахском фронте, но допросы и побои не прекращались.

Днем было еще терпимо, среди таких же несчастных пленных. Их вывозили на разборки домов и для сбора имущества в азербайджанских селениях. Там с ними оставалась только охрана, которая сама мародерствовала, и ей дела не было до пленных. Но когда их привозили на кладбище и заставляли рыть могилы погибшим в бою армянским солдатам, то там охрана зверела и превращалась в гестаповских палачей– надзирателей. Ночами, чтобы не видели местные жители, с фронтов подъезжали большие машины, нагруженные трупами. Конвойные, закрывая свои носы тряпками, отворачивались и автоматами толкали пленных вперед, заставляя сгружать полусгнившие трупы и укладывать их в большую яму, называемую « братской могилой».

Проходя мимо пленных, копавших могилы, конвоиры арматурами, резиновыми дубинками вымещали свою злость на несчастных.

В такие дни, несмотря на физическую боль от побоев, в душах у пленных играла музыка. Душа согревалась, – значит, врагам на фронте всыпали так, что сами не успевают рыть могилы своим солдатам, и вынуждены привлекать для этого дела пленных.

В один из осенних пасмурных дней его вывели из камеры и привезли в Ханкенди, армяне называли этот город – Степанакерт. Там показали нескольким гражданским людям, которые рассматривали его, как раба. Трогали руки, заставляли открыть рот и показать зубы, приседать и отжиматься.

Шел торг между тем бородатым дашнаком, который спас его три месяца назад и работорговцами. Один из присутствующих, сутулый армянин, вынул несколько бумажных денег и передал «бородатому». Тот пересчитал выручку, улыбаясь, передал поводок веревки, что висел на шее пленного, покупателю, поздравляя того с выгодным приобретением, хлопал по плечу сутулого, остальные торговцы стояли в стороне и смеялись.

Пленного вывели, связали руки и ноги, бросили в тракторный прицеп, повезли куда-то в горы. После трехчасовой езды по горным дорогам тело пленного было покрыто сплошной темной гематомой. Когда подъехали к дому с высоким забором из речных камней, он увидел, как со всего села сбегается народ посмотреть на того, кого они называли – «азер».

Под одобрительные возгласы и рукоплескания, его сняли с прицепа и за веревку на шее стали водить по кругу, как водили медведей на своих представлениях бродячие артисты «шапито». Дети швыряли в него камни, строили рожицы, кривлялись, а женщины и мужики, с презрением сплевывали на землю и отворачивались. Только стоящий в стороне старец пытался что-то сказать, но толпа так закричала на него, что старик отвернулся, покачивая головой, пошел прочь, удивляясь человеческой жестокости. Продемонстрировав свою покупку, армянин повел его в овчарню и привязал к столбу стойла, оставив руки связанными сзади. Так он оказался в хлеву.

Где-то там далеко, в родном Баку остались семья, жена и маленькая дочка, престарелые родители, прошедшие войну от Севастополя до Кенексберга, брат и сестра, которые не могли знать, что он жив, если можно назвать это жизнью, для человека его положения, в одночасье превратившегося в раба.

Он сотни раз прокручивал в голове начало того рокового дня, когда, придя на работу в районное управление полиции, где работал следователем, им сказали, что поступила команда отправиться на фронт для помощи осажденному городу Джабраил.

Список, отбывающих полицейских в командировку, зачитал заместитель начальника управления. Там не было фамилий «блатных», у которых влиятельные родственники сидели либо в министерстве внутренних дел, либо в правительственном аппарате.

Его фамилия была одной из первых, как человека, не имеющего покровителей, и прибывшего из России буквально накануне войны.

Вернувшись, домой, он сказал жене, что едет в командировку, как было предписано, всего на 7 дней и скоро вернется. Просил ее не волноваться, тем более в ее положении, когда до появления их второго ребенка оставалось всего два месяца. Пока жена, скрывая навернувшиеся слезы, собирала его в дорогу, он зашел в комнату родителей, где прикованный к постели, лежал отец. Старик еще был в хорошем здравии, несмотря на преклонный возраст. Ему жить бы да жить, но проклятый осколок немецкой мины, засевший в его теле еще в далеком 1943 году под Севастополем, вдруг «ожил» и стал «перемещаться» по телу, пока не задел какой-то нерв и теперь вот он не мог самостоятельно вставать с постели. Мать, однополчанка отца и спутница его фронтовых дорог, сидела рядышком и тихим голосом рассказывала мужу соседские новости. Он подошел к ним, спросил о здоровье, торопливо поцеловал, сказав, что уезжает в служебную командировку, просил беречь себя. Потом поиграл с дочуркой. Подхватив под маленькие ручонки, подкидывал ее к потолку, ловил и прижимал к груди, каждый раз награждая ее крепким поцелуем, будто чувствовал, что больше ему не придется ее увидеть. В коридоре у порога стоял приготовленный чемоданчик, с которым он уезжал поступать в юридический институт в город Волгоград, с ним же он и вернулся назад в родной Баку, после успешного завершения обучения и с дипломом в кармане.

У дверей стояла супруга. Она молча подала его форменную фуражку и присела на пуфик возле стенки. Ее женское сердце разрывалась от тоски, она чувствовала надвигающуюся на ее семью горе, но сказать о своей тревоге не могла, боясь накликать беду. Подхватив чемоданчик, он поцеловал жену, и сев в служебный УАЗ поехал в управление, чтобы пропасть без вести.

Звезды на небе бегали вокруг луны, будто дразнили ее, сверкая своими лучезарными улыбками. Ночь перекатила через половину всего пути и стала быстро удаляться, чтобы рассвет не застал ее в этих красивых Карабахских горах, что пленили ее своей красотой сотни тысяч лет. Вечерами она укутывала горы и леса своей черной вуалью, как бережная мать накрывает своих спящих детей теплым одеялом. Прижимаясь к лесным массивам ночью, успокаивала деревья, кусты и травинки, но стоило только появиться проблескам зарева на горизонте, как тут же стремилась спрятаться за вершинами гор, уступая свое место наступающему на пятки утру.

Человек наблюдал за движением луны и за хороводом звезд, сияние которых напоминало ему студенческие годы, когда он познакомился со своей будущей женой, и они часто бродили по Волгограду, любуясь красотой ночного неба.

Во дворе широкой поступью шагал ноябрь со своими холодными ветрами и утренними заморозками. Забрезжил рассвет. Звякнула цепь собаки во дворе. Слух уловил чьи -то торопливые шаги. Пленный присел на своем «ложе».

Двери в овчарню тихонько открылись, и чья-то тень промелькнула в свете желтой луны. «Тень» что-то поставила на пол и быстро вышла. Человек, изможденный непосильным трудом, шатаясь, решил посмотреть, что там положили. Слабый запах пищи коснулся его носа.

Он поднялся и пошел на этот запах. У дверей лежала миска, такая же, как и у будки собак во дворе. В миске лежала пара кусочков сухарей и небольшие кости с плохо обрезанным мясом. Прежде чем схватить миску он посмотрел на дверь сарая и не мог понять, кто преподнес ему такой «щедрый» подарок.

Ему привиделось, что это посланные Аллахом ангелы принесли ему «угощение». Голова закружилась от запаха еды, потом все исчезло, был только голод и он. Опустившись на колени, набросился на еду. Он схватил сухарик и вонзил в них больные зубы. Из опухших десен пошла кровь, вместе со слюной она смачивала крошки хлеба, придавая им солоноватый вкус, но он не обращал на это внимания. Одной рукой он взял кость, на которой было остывшее мясо, стал зубами срывать их, отделяя от кости. Собаки за стенкой почуяли запах и стали скулить, прося его поделиться, но он глотал большие куски, боясь, что у него отберут еду и бросят собакам.

Только, когда на дне миски он отыскал последние крошки и съел, и успокоился. Человек прошел на свое место, прилег на остывшие доски.

Прошла одинокая, сторожевая ночь. Небо затянуло темными тучами. К утру похолодало, начал моросить мерзкий дождь.

Человек укрылся одеялом, поджал ноги, стараясь согреться. Мелкая дрожь трясла все тело, он не мог заснуть, прислушиваясь к слитному шепоту дождя. Неподалеку лениво лаяли собаки, мычали коровы, призывая хозяев к утренней дойке. По соседству кто-то уже звенел подойником, а здесь пахло резким животным духом, навозом.

Пленник ворочался, пытаясь согреться, кутаясь в рваное одеяло. Он, в который уже раз за последние месяцы, продумывал в голове план побега из плена. Разрабатывал варианты, и каждый раз его останавливало только то, что он так до конца не смог сориентироваться, в какой же стороне проходит линия фронта.

У него хватило бы ловкости и смелости для нападения на хозяина, когда тот по утрам входил в хлев и перед тем, как выгнать скотину из сарая, будил его. Каждый раз силой воли он сдерживал себя, чтобы не броситься на этого изверга и одним ударом лопаты сбросить с себя иго, но не знал, куда потом податься, в какую сторону идти и, где искать спасение.

Все более острое ощущение голода заставило его вспомнить летнее время, когда можно было найти в горах всяких корней, ягод и утолить голод. Выгоняя скот и направляя его в горы, он наблюдал вокруг пологие склоны возвышенностей, плоские высокогорные долины с едва заметными ручьями, которые внизу сливаются в полноводные реки. Обширные поляны среди леса, покрыты удивительной травой. Густота травы в высокогорье совершенно необычная. Альпийские луга пружинят под ногой, трава похожа на хорошо постриженные газоны его родного Баку, где за травой ухаживают, поливают ее водой, охраняют, выставляя табличку: «По газонам не ходить». Луга в горах покрыты сотнями разнообразных цветов. Колокольчики, васильки, анютины глазки всех красок и белые ромашки, сочный горный щавель и черемша, вперемешку с ягодами земляники и шиповника – это райская красота, наполнявшая все вокруг благоуханием ароматов.

Размышления пленника прервал собачий лай. У ворот затормозила машина, и раздался нетерпеливый стук в ворота.

Волкодавы рвали цепи, хрипели.

Голос вышедшего на крыльцо хозяина дома успокоил их.

Пленник вскочил со своего места и прильнул к щели в стенке сарая. Он заметил, как к воротам приближается хозяин дома, на ходу успокаивая тех, кто стучал в ворота. Несколько бородатых военных с автоматами вошли во двор и стали спорить с хозяином, постоянно тыкая в его грудь оружием. Из обрывков слов пленнику стало понятно, что боевики требуют выдать заложника, а хозяин противится этому, ссылаясь на имеющийся у него документ. На шум вышли все родственники хозяина жена, малолетний сын и приехавшая недавно из госпиталя к ним племянница, после ранения на фронте. Неизвестно чем бы закончилось противостояние, если бы оттолкнув боевиков, во двор не вошли еще несколько человек, но уже в гражданской одежде.

Увидев гражданских людей, военные ретировали, грубо ругаясь по-армянски. Еще какое-то время хозяин говорил с гостями, и они вместе направились к сараю. Пленник отпрянул от стенки и быстро прилег на самодельные нары. Звякнула цепь на дверях и дверь в хлев открылась.

– А, ну иди сюда, – позвал хозяин своего пленника.

– Вот он и есть этот пленный, о котором говорили фидаины. Я уже год почти его кормлю и берегу, может быть удастся отыскать сына и обменять на него.

– Ну, как ты его кормишь видно по нему, – заржал армянин, одетый в длинный плащ– пальто.

– Эти турки от природы выносливые и ничего с ним не случится, – сказал хозяин, хлопнув ладошкой по лицу пленника.

– Давай, пошел выгонять скотину, да гони их в лес, пусть пасутся, приказал он. Повернулся, пошел в дом, приглашая к себе гостей.

Злость переполняла душу, но пленник сдержался, чтобы не ответить этим зверям, что смеялись над его беспомощностью. Он открыл ворота сарая и стал поднимать овец, выгоняя их во двор. Взяв толстую палку– погоняло, пошел вперед.

Овцы, блея и подзывая своих ягнят, поплелись за ним. Пленник шел по знакомой улице, уводя своих «подопечных» за околицу деревни, за которой сразу начинался лес. Там в лесу можно было разложить костер, набрать корений, поджарить их и немного утолить голод. Как-то летом, когда он пас овец на склоне горы, нашел старую солдатскую каску. Она была вся ржавая, но еще целая. Очистив песком стенки каски у горного ручья, он спрятал его под поваленным дубом. Летом, набрав земляники и листья смородины, он на костре заваривал в каске себе душистый чай.

Поднимаясь по тропинке, он стал срывать оставшиеся на ветках сморщенные ягоды шиповника, не ахти какая пища, но ему выбирать не приходилось.

Овцы разбрелись по поляне, высоко не поднимались, понимая, что если и есть трава, то она осталась только здесь на открытой местности, а там уже ее плотно упрятала, утрамбовала опавшая листва. Он собрал сухие ветки, сложил их шалашиком, под веточки подсунул пушистого мха, чиркнул запасенной спичкой. Языки пламени тут же полезли на веточки, обхватывая их со всех сторон, будто соревновались между собой, кто быстрее из них сожжет больше веток. Сверху он положил толстую ветку дуба, несколько обломков бука, а сам пошел к поваленному дереву за каской. Спустился к роднику, набрал воды, стараясь не расплескать, вернулся к костру. В пихтовом редколесье, где под деревом слитно стоял побуревший папоротник, лежала овца, у которой у ног блеял маленький новорожденный комочек. Мать уже успела его облизать, и теперь старалась заставить подняться с холодной земли. Ягненок неумело делал попытки, но тонкие ножки разъезжались в разные стороны, не могли устоять на одном месте.

Пленник подошел и взял на руки ягненка, прижал к себе теплый пушистый комочек. Овца встала и последовала за ними. У костра, из веток валежника он соорудил типа ясель и устроил туда ягненка. Мать-овца, видя заботу о своем чаде, успокоилась. Горный лес готовился к зиме. При малейшем порыве ветра сверху беззвучно и невесело сыпались красные, желтые, коричневые листья. Они падали, кружась, как бы прощаясь с летом, и напоминая пленнику о приближении суровых зимних дней. От сознания безвыходности человеку делалось на душе грустно.

После полудня, когда темные тучи стали надвигаться на горы, пленник собрал овец и погнал отару вниз домой, чтобы хозяева могли подоить овец и вынести им маленьких ягнят для кормления. Такой был заведен порядок. Подходя уже к воротам, он увидел, что навстречу идет родственница хозяина. Он несколько раз пытался с ней раньше заговорить, но все его попытки натыкались на упрямый взгляд больших миндалевых глаз. Младший брат девушки, рассказал ему, что его сестра воюет на фронте, и она убила много турков, а последний раз сама была ранена и попала в госпиталь.

Девушка сошла с дороги в сторону, пропуская овец. Когда пленник поравнялся с ней, она, прикрыв ладонью рот, тихо сказала:

– Ты должен бежать, они обещали вечером вернуться за тобой. Он хотел спросить ее, о чем она говорит, но девушка, ускорив шаг, поспешила прочь от него. По улицам сновали сельчане и ей, наверно, не хотелось, чтобы кто-то заметил, как она разговаривает с пленником.

Тревога охватила его, что делать, куда бежать, если у него даже нет теплой одежды, а без нее далеко не убежишь, по ночам становится очень холодно. Загнав овец в стойло, пленник прошел в свой угол, там к его приходу, обычно, лежал кусок черствого хлеба и кружка холодного чая. Иногда подкладывали и сыр. Но сейчас, под миской, он заметил клочок бумажки.

– Беги – было, единственное слово, написанное на листочке.

Пленник прошел в глубь сарая, и устало прилег на рваный матрац, стал лихорадочно обдумывать план дальнейших действий.

– Куда бежать? Как? Он ведь даже не знает направления. Где свои, где чужие. Мысли носились в голове, не находя ответа. Он вдруг представил, как его снова хватают и волокут в Шушинскую тюрьму, там бросают на бетонный пол, пропитанный кровью сотен замученных азербайджанских солдат, кто не сломился и мужественно противостоял врагу даже в тюрьме.

Перед глазами всплыло лицо омоновца Вугара из Сумгаита.

Когда в апреле 1994 года армянам на Тер-Теровском направлении нанесли жестокое поражение, охрана тюрьмы будто бы озверела окончательно. Как-то ночью, врываясь в камеры, они ударами дубинок согнали во двор всех пленных, кто еще мог ходить. Выстроив несчастных под проливным дождем, на середине плаца, армянин с отвисшим брюхом и совковой бородой, приказал принести флаг Азербайджана. Его холуи бросились выполнять приказание.