Очарованная женская душа

Не имея своих детей, они всегда радовались приходу внучатых племянников. На каникулах летом у них постоянно гостили то одни, то другие. Поэтому в клети, в берестяных туесах всегда заготовлены были мелкие, слипшиеся комочками леденцы, жёлтые подушечки, мёд, изюм, толокно, и ещё многое другое, чем можно было побаловать дорогих гостей.

Полоса жёлто-белых ромашек обрамляла обочину пыльной дороги; в полях, набирая силу, колосилась рожь; кое-где во ржи виднелись яркие венчики васильков… А в светло-синем полуденном небе, зависнув где-то на высоте, заливался жаворонок, выводя свои причудливые и замысловатые трели. Бросив свои пожитки в гущу белых ромашек, Санька сама тут же плюхалась на них, как на яркую ситцевую постель. Лёжа, ладонью прикрыв от солнца глаза, она смотрела на бездонную и необъятную гладь неба и растворялась в ней.

Это был её мир! Созерцать его в абсолютном одиночестве – было любимым её занятием. Уже с тех пор, как ей помнится, она была одна, одинокая и вольная, словно ветер в поле. В этом необъятном пространстве набирала и копила она свои детские силы. Ей грезилось, что плывёт она на корабле, в образе смелого капитана, а потом, – сказочной принцессы, которая едет на бал, в золотой карете. А вот она уже идёт по пустыне, за караваном верблюдов…

Воображение рисовало ей самые фантастические картины, и с этого, широко распахнув двери, начинался для неё театр. Театр её души.

ЮНЫЕ ОТОРВЫ

Минуя дом тёти Кати, которая, издали завидев из окна долгожданную гостью, тут же бросалась заводить тесто на блины или оладьи, – Санька забегала в дом к сёстрам Булавиным, своим закадычным подружкам. Они договаривались вечером пойти в клуб, а после, как обычно, идти «пугать Лешего». Так звали колхозного сторожа – маленького, лысого, не по чину важного и сердитого мужика, живущего на краю деревни, у оврага. Жену его, Анфиса, была своему мужу под стать, склочная и сварливая. В деревне все звали её «Лешечихой».

По дороге в клуб, когда хозяев ещё не было дома, подружки заходили к Лешему,

в палисадник, и верёвочкой привязывали морковку, к оконному наличнику.

Послонявшись в клубе, среди танцующих взрослых пар, полузгав из подсолнухов сыроватых семечек в компании своих сверстников, эти юные оторвы отправлялись в сторону оврага, к дому колхозного сторожа.

Нащупав за оконным наличником заветную верёвочку, они протягивали её в овраг, и устраивали там засаду. При отсутствии занавесок, им хорошо было видно всё, что делается в доме у Лешего. Вот он, в исподнем, лезет на печь, устраивается там на ночлег. А Лешачиха, – она спит в комнате на кровати, – идёт тушить свет.

Становится совсем темно, только луна, величаво выплывая из облаков, освещает овраг, в котором залегли девчонки. Они дёргают за верёвочку, и морковка стучит в окно: «Тук– тук!». Леший, покряхтывая, слезает с печи, включает свет и кричит, приоткрыв входную дверь: – Кто тама?! – тишина в ответ. Сплюнув с досадой, и, зло матюкнувшись, старик выключает свет и лезет на печь. Немного погодя, опять раздаётся: «Тук– тук!».

Это невинное действо повторяется несколько раз, пока озверевший в конец мужичок, не схватит со стены ружьё, и, выбежав на улицу, не начнёт из него палить, ругаясь отборным матом, и грозя в темноту кулачишком.

Подобный финал удовлетворяет проказниц, залегающих в овраге. Довольные, они отправляются по домам, наслаждаясь ощущением вседозволенности, и той неспешности жизни, когда ночь тихо и плавно переходит в утро, а день – в вечер.

СТРАШИЛКИ ТЁТИ ЛИЗЫ

Кто когда-либо жил в уральской деревне, тот знает эти тихие летние вечера, когда воздух насыщен тягучим травяным запахом, плывущим с далёких полей; и когда даже собаки не лают, от утомительного зноя прошедшего дня. Кажется, что даже старинные ходики, много повидавшие на своём веку, томятся от того, что им надоело тикать.

Но именно в эти дремотные часы, между вечером и ночью, Санька с особым интересом поглядывала на них, с нетерпением ожидая тот заветный час, когда к тёте Кате придёт с ночёвкой её свояченица – тётка Лиза. Вот уж мастерица рассказывать на ночь всякие страшилки!

Всё затихало в избе. Даже ходики замирали, прислушиваясь к этим рассказам. Их маятник словно застывал, переставая сновать туда-сюда, из стороны в сторону. Лишь слышно было, как стучат вдалеке вагоны уходящего по рельсам товарняка, да жалобно жужжит муха, бьющаяся в оконное стекло, затянутое сгущающимися летними сумерками… Санька уже с вечера пораньше устраивается на полатях, ожидая рассказов о нечистой силе: чертях, леших, русалках, кикиморах, домовых…

Это можно было назвать народной мистикой. Причём, талантливая рассказчица вела повествование, ссылалась на имена и фамилии очевидцев. Иногда героями этих баек были близкие родственники, как, например, Санькин дед – Дмитрий Шуваев, теперь уже покойный.

В душных потёмках избы Саньке чудится присутствие незримого духа, который, как проклятье, поселился где-то в углу, за вешалкой, и ждёт своего часа. Мистический страх тихим холодком подкрадывается к ногам впечатлительной девчушки, и она с головой укрывалась одеялом.

Тётка Лиза начинала своё повествование неспешно и торжественно, почему-то

церемонно обращаясь к тёте Кате по имени и отчеству: – Не знаю, рассказывал ли тебе, Катерина Гавриловна, наш сват, Митрий Иванович, эту историю… А я дак, её хорошо помню. Да. Вот как-то раз шёл наш сватушко домой, с работы. Он ведь в те годы заведовал хлебным магазином, на станции. Так ведь? Но. В голосе рассказчицы слышится лёгкое, едва слышное завывание… – Запозднился он так-то, устал. Ну, и решил, значится, сократить себе путь, – пойти через Плишки. Наши – то ведь, идя к себе, в Шувяки, всегда обходили эту деревню, дальней дорогой…

– Плишки с роду родов считалось нечистым местом: там жила старая ведьма. А от неё чего ждать хорошего? Либо хворь какую-то на лошадь наведёт, что та занедужит; либо на тебя самого лихоманку напустит, что чахнуть начнёшь, безо всякой причины…

– Но, слава Богу, Митрий Иваныч миновал ведьмин дом благополучно, никто из ворот не вышел. А смеркалось уже, да… Он ускорился. Дорога-то там идёт понизу, и мягонько этак, ровно по ковру идёшь. Издалека тянет болотцем, и всё кустики, кустики по бокам… А за ними вроде как туман, пути совсем не видать, хоть глаз выколи. И вдруг, откуда-то сияние! А это местный прудик светится, точно его огонёк какой-то подсвечивает, изнутри. На бережку, у прудика этакий мостик пристроен. Кто ходил, тот знает…

– Ну, взошёл, наш сватушко, на этот мостик, смочил в воде платок, да и обтёр им лысинку. И тут, откуда ни возьмись, словно из-под земли, – старичок! Этакий приветливый, да ласковый, как малой мальчонка. – Здравствуй, – говорит он, – Митрий Иваныч.

– Здорово живете, – отвечает ему сват, поклонившись. Он же, знаешь сама, завсегда был обходительный. – А откель, – спрашивает он старичка, – вы меня знаете?

– Как? Неужто не помнишь? – вроде как удивляется тот. – Мы – ить, намедни, вместе гуляли у Копыловых, на свадьбе.

– Да, гуляли. Было такое дело, мил человек. Только я вас там что-то не приметил…

– А запамятовал ты, видать, милок. Ты ведь у окна сидел, а я у тебя по праву руку пристроился, на лавочке. Не вспомнил?! – И сам опять улыбается, этак ласково-ласково…

– Вона что?! Ну, а я не помню, право, – отвечает наш сватушко. Ему вроде как неловко сделалось. – Ну, и куда вы путь держите?

– А туда же, куда и ты. Пойдём вместе, оно веселее…

– Ну, ладно, пошли они вместе. И вот идут себе да идут, а всё никак прийти не могут. Глянь, опять вышли на тот же мостик, что у прудика! Тут наш сват вздохнул тяжело, да и говорит: – Господи, Царица Небесная, до чего же я устал! И, представляешь, старичка того не стало! Исчез, ровно в воду канул!

– Да ты что?! – отзывается из своего угла тётя Катя. – Ну, и кто же это был? А? – Кто-кто! Ясно дело, Гавриловна! Кто же это мог быть, как не леший, плишенской?! Но… Там, в Плишках – то, сама знаешь, по все годы кого только и чего только не было. О!..

– И то верно! – сладко зевнув, соглашается Екатерина Гавриловна, явно настраиваясь на сон.

– Ну, а слыхала ли ты, Гавриловна, про дом-от, что за старой мельницей? -

продолжает тётка Лиза, стараясь вызвать у собеседницы новую волну интереса.

– Это ты про тот, где нечистая сила жила?

– Но… Про тот самый! Сказывают, что раньше в нём жил богатый купец. А потом, когда большевики пришли к власти, стали на его усадьбе ямки находить…

– Что за ямки?

– Не знаешь? А это, когда без гроба хоронят покойничков. Тело сгнивает, и на его месте ямка делается. Вот там душенек-то, людских, сколько загублено было, значит! В общем, нечистое место. Все это поняли, и обходить стали двумя дорогами, этот самый дом. Ну, а Михайло-то, бабинский… Ты ведь знаешь его, племянник моего деверя, Фёдора. Он всегда поперечным был, никого не слушал. Вот он и решил там поселиться. Но… Что, мол, разные бредни слушать, дом-то ещё крепкуший – живи, не хочу!

– О, на вот! – поддерживает свояченицу тётя Катя, чтобы подчеркнуть свой интерес.

– И вот значит, подошли они, с женой и с робёнком, к этому дому… И ты не поверишь, двери-то сами перед ними открылись!

– Лико чё?! – подаёт удивлённый возглас старушка. А Санька тщательно утыкивает вокруг себя старое лоскутное одеяло, чтобы ни одной дырочки не осталось. А то кто-нибудь схватит ещё за ногу!

– Но! – продолжает тётка Лиза с прежним запалом. – Вниз зашли – вверху кто-то ходит! Вверх зашли – внизу! Ну, думают, чудится им это. Дом – то полый. А ночь уж. Обустроились они, легли спать, значит. Сами-то на полу постелились, на польтах, а робёночка на печь положили. Утром, раным-рано проснулись, а робёночек-то – мёртвый! Вот тебе и бредни! Спаси, Господи! Обе старушки набожно крестятся.

– Лико чё! С роду не слыхивала про такое! – недоверчиво произносит тётя Катя. После этого наступает молчание. Всё услышанное, проверяется старческим умом Екатерины Гавриловны на предмет: «верить – не верить». А Санька с нетерпением ждёт продолжения, и опять испуганно поджимает под себя ноги.

Тётка Лиза, вздохнув, говорит с явной обидой в голосе: – А хоть верь, хоть не верь, Гавриловна, люди сказывают! А они зачем врать-то будут?

Все знают, что тётка Лиза была необычайно обидчивой и характерной женщиной, знающей себе цену. Санька представляет, как она, поджав свои сухие, бескровные губы, складывает их скобочкой. Форма их в этот момент напоминает старый бабушкин кошелёк, застёгнутый наглухо.

– Ну, а дальше-то что, Лизок? – ласковым, извиняющимся шёпотом спрашивает своенравную свояченицу тётя Катя.

– Ну что-что… – после некоторого молчания продолжает тётка Лиза, с оттенком обиды в голосе. – Потом долго этот дом стоял пустой. Пока не надумали наши сельсоветчики обустроить в нём сельмаг. И что? Опять не слава Богу! Продавщицы одна за другой помирать стали, ровно мухи к осени. Вот! Ну, тогда уж приняли решение: дом этот вообще ликвидировать. Чтобы место зря не занимал. Да и людей не смущал понапрасну!

Наговорившись вволю, старушки затихают, и через несколько минут раздаётся их дружный храп. А Санька лежит на полатях, напряжённо прислушиваясь, вздрагивая и замирая от каждого шороха. Эти старушечьи байки, производя необычайно яркое впечатление, наполняют её воображение множеством образов, порождающих мистический страх…

Но в детстве неистребимая жажда жизни берёт своё! И по утрам, когда солнце

хлынет в окна столбами света, и в них радостно запляшут весёлые пылинки… Санька, вскочив с постели, стремглав бежит во двор… А там уже радостно смеётся голубое безоблачное небо, шепчутся зелёные ветви берёз, и золотые лучи солнца звенят, ликуя… Страх нежити отступает, перед торжеством реальной жизни!

САНЬКА – АРТИСТКА

И совсем особую, непередаваемую радость несли ей местные праздники. Справлялись они обычно в доме дяди Гани, Гаврилы Дмитриевича. На них съезжалась вся многочисленная родня Шуваевых. В комнате устанавливался старинный дубовый стол. Он накрывался белой скатертью и уставлялся разными блюдами: с пирогами, рыбой, винегретом, солениями.

Прибывали гости, в одиночку и семьями. Становилось шумно, по кругу шёл графин с настойкой. Говорили разные тосты, рассказывали истории, анекдоты. Потом начинался общий галдёж, который гасился гармошкой. Молодушки, взвизгивая, пускались в пляс…

Тогда ребятня с полатей слезала на пол, и начинала толкаться среди взрослых, отведывая остатки то одного, то другого блюда. И вдруг кто-то из гостей говорил: – Нина, а где твоя-то плясунья? Ребята, давайте концерт!

И тогда начиналось… Санька отрывалась, по полной! Пела, одну за другой, разные песни, услышанные от матери. Потом начинала плясать. Подвыпившие взрослые хлопали, присвистывали, выкрикивали разные реплики: – Вот даёт, балерина из Берлина!

– Молодец! Вот уж плясунья-то растёт!

– Ну, артистка, право! И в кого она такая?!

За всем этим всегда следовала особая, песенная часть праздника. Бабушкин сват, прозванный за худобу и высокий рост «Ваня – шест», брал в руки гармошку, и, припав к ней ухом, отведя острые локти в сторону, начинал выводить знакомую всем мелодию. Снова усаживались вокруг стола. А молодушки, бойко снуя между гостями, продолжая взвизгивать и притопывать, подавали чай и сладкие пироги. Нарезанные аккуратными треугольниками, и, уложенные на больших старинных блюдах, они ждали своего часа на лавках, в клети.

Запевала тётя Катя, своим звонким, как серебряный колокольчик, голосом. Вырвавшись на простор, он вовлекал в песню могутный, бархатистый баритон её мужа, дяди Гани: – Когда б имел златые горы и реки, полные вина! Всё отдал бы за ласки, взоры, чтоб ты владела мной одна!

Санька знала многие из этих песен. Все знать было невозможно, их было несколько десятков. Поэтому тётю Катю и дядю Ганю постоянно звали на свадьбы, что устраивались в их многочисленной родне и у соседей. Это были песни – рассказы, которые Санька страсть как любила слушать. Вот, например: «У церкви стояла карета, там пышная свадьба была…». Или: «Меж высоких хлебов затерялося небогатое наше село. Горе горькое по свету шлялося, и на нас невзначай набрело…

– «Я ЕГО СЛЕПИЛА ИЗ ТОГО, ЧТО БЫЛО…»

Главным событием недели в деревне Нестюково были танцы. Из пригорода, в клуб ватагами приходили ребята. Между ними и деревенскими парнями происходили стычки, из-за девчонок. Это вызывало в девичьем «курятнике» переполох и волну страстей: – Из-за кого сегодня драка?! Отличались Липогорские. Они вваливались в клуб большой сворой и устанавливали свои порядки. Самые яркие девчонки принадлежали им, и никто другой не имел права приглашать их на танец.

У Александры появился постоянный поклонник. Беря её за руку, он предупреждал: – Так, танцуешь только со мной! На это она, выдернув руку, отвечала, с вызовом: – Нашёлся мне, командир! Я сама за себя решаю!

Подруги Александры повыскакивали замуж, одна за другой. Вскоре она решила, что и ей пора. А у поселкового Ромео буквально снесло крышу, он подкарауливал её, всюду: у её дома, на остановке автобуса, под аркой университета… Панночка предупредила Александру: – Это парень упорный, не отступится!

Решение Александры стать женой влюблённого в неё мальчишки, только что окончившего школу, походило на игру в русскую рулетку. Вместо того чтобы включить мозги, и с холодной головой обдумать ситуацию, она приставила к виску пистолет, и объявила о своём решении родителям.

– Дочь, ну причём тут подруги? Надо дружить со своей головой! – с армейской прямотой сказал Александре отец. – Твой Олег Воронцов ещё совсем пацан! У него всё ещё впереди: огонь, вода и медные трубы… А ты хорошо подумай, принимая такое решение. Не сумочку выбираешь, а человека, с которым тебе жить, до гробовой

доски!

Александра, зная привычку отца говорить императивами, нажитыми нелёгкой судьбой, намного проще смотрела на ситуацию. Она видела недостатки Олега, но надеялась, что время всё исправит. В уме она держала одно: – Он меня любит! А что ещё надо, чтобы быть счастливой?!

– Да счастье может оказаться коротким! – поучал Александру отец. – Муж должен быть с гарантией.

– Ага! Как самолёт?– с язвительной усмешкой отзывалась она. – Думаешь, бензина не хватит, чтобы долететь до счастья?

– Ох, Александра – Александра! Ты живёшь на облачке, или на крыше, как эта девушка, – вздохнув, проговорил Виктор Степанович, и положил ей на стол молодёжный журнал. На его развороте красовалась картинка, с юмористическим подтекстом.

Прочитав его, Александра насмешливо улыбнулась: – Не знаю откуда ты это

выкопал, но сам по себе сюжетик забавный… Но знаешь, не вижу разницы, между днём сегодняшним и планами на будущее. Основа счастья одна – любовь. В подтверждение этому она открыла свой дневник, и начала читать строки стихов, написанные рукой Олега:

«Лучше всех на белом свете! Лучше всех ты на земле!

Ты, как зорька на рассвете, ты, как речка при луне!

Ты улыбкою поспоришь, с Королевой красоты;

Для меня одна раскроешь, полевых цветочков рты…»

– Вот, это всё обо мне! – с гордостью проговорила Александра, и, смутившись, вопросительно посмотрела на мать.

– Ох, Александра! – горько вдохнув, сказала Нина Дмитриевна. – Отговаривать тебя бесполезно, я знаю. Тебе что в голову втемяшится, топором не вырубишь! А по-моему, ты придумала своего Ромео, и уговорила себя, его полюбить. Зачем? Чтобы поскорее выскочить замуж? Смотри, тебе жить. Только не плачься потом, и не жалуйся.

Много позже, Александре не раз приходилось вспоминать материнские слова. Их смысл совпадал с идеей песенки Татьяны Булановой, популярной певицы времён перестройки: – «Я его слепила из того, что было. А потом, что было, то и полюбила!»

ВОЕННАЯ ШИНЕЛЬ НА ВЕШАЛКЕ

Олег Воронцов работал на заводе слесарем-наладчиком. Он пришёл в дом Лимаренко пареньком, только что окончившим вечернюю школу.

– А ты понимаешь, что если не поступишь в институт, то загремишь в армию, этой

осенью? – спросил его Виктор Степанович.

– Да надеюсь, что поступлю! – ответил Олег.

– Ишь ты, какой самоуверенный! А если нет?

– Ну, тогда не знаю…

– Э, так не пойдёт! – строго проговорил Виктор Степанович. – Надо ведь все варианты наперёд просчитать. На твоём месте, я бы подумал о военном училище. Это надёжно! После торговли, армия – самая привилегированная сфера.

– Это да! – кивнул Олег. – Но я слышал, что там большой конкурс…

– Ну, это уже не твоя проблема! – Виктор Степанович стукнул ладою по столу. – Начнём с того, что достанем программу экзаменов. А ты вот что, увольняйся-ка с завода и начинай готовиться к экзаменам! Бывший военный не доверял счастливому стечению обстоятельств, это было не в его характере. Подключив свои связи, он добился исполнения своей мечты: зять поступил в ракетное училище, и военная шинель появилась в его доме, на вешалке!

Живя под родительским кровом, молодая семья окрепла. У Воронцовых родился сын, Артём. В преддверии окончания зятем военного училища, Виктор Степанович опять использовал «прикормленные» связи, и семья Воронцовых переехала в «Звёздный».

– ЧТО ТАКОЕ «ЗРЕЛЫЙ МУЖИК»?

– Вот дочь, мы тебе помогли. Теперь, как говорится, крепче дружи с собственной головой. Тебе самой предстоит организовывать свою семейную жизнь! – продолжал напутствовать свою дочь, Виктор Степанович. – Хотя есть пословица, – добавляет он: – Муж – голова, а жена – шея. Но у каждого свой случай. Олег стал офицером, это факт, но он ещё не зрелый мужик. И от тебя много зависит, чтобы он стал настоящим главой семейства!

– А что такое «зрелый мужик»? – хотелось спросить Александре. Она в то время ещё далека была от мысли, что мужчина, по своей природе, – это всего лишь ряд бесконечно накопляемых мутаций. Он полигамен, по природе. А женщина, это совсем другое существо. У неё свои задачи, своя миссия. Через неё проходит поток энергии, которую она может передать мужчине. Именно сама женщина и есть, та заветная планка, за которую, допрыгнув, он может ухватиться… Но, вслед за этим, напрашивается другой вопрос: – А хватит ли у него силы и характера, чтобы удержаться на этой высоте?

В свои двадцать лет Олегу казалось, что Александра и есть именно та женщина, которая ему нужна. Возможно, что на тот момент, именно так оно и было. Однако жизнь меняет людей, и экспонента их личностного роста, в определённый период, может пойти другим путём.

ЖИЗНЬ НА ТРОИХ

Именно такой период начался в семье Воронцовых. Случилось это гораздо раньше, чем в их жизнь вошёл московский аристократ, Юрий Чистяков. Но в настоящее время Александре было с кем сравнивать, своего мужа. Хотя, по её мнению, это не имело никакого смысла, всё было так очевидно.

Однако странное дело, Олег и Юрий вдруг стали друзьями! Все свободные вечера они проводили вместе. Что это было? Жизнь втроём? Таких примеров, Александра знала, есть масса, как в литературе, так и в истории. Например: Маяковский с семьёй Бриг, Гиппиус, с Мережковским и Филозовым…

У Юрия Чистякова, с семьёй Воронцовых, был союз особого фасона.

Олегу Воронцову и в голову не приходило, что, уходя на дежурство, он оставляет в своей квартире, под видом лучшего друга, – любовника своей жены. А приходя с дежурства, – он играет с ним в шахматы! Это превращало их отношения в нелепый фарс…

Глава 5: «МУКИ И РАДОСТИ ДУШЕВНЫЕ»

«Любовь – это всегда трагедия», – пишет в своих путевых заметках Александр Куприн. – «Это всегда борьба и достижение, всегда радость и страх, воскрение и смерть. Иначе – она мирное и скучное долголетнее сожительство, под благословенным покровом церкви и закона».

Но в истории каждой любви бывает период, когда в неё ещё не вторгается страдание. При всех сложностях и разного рода проблемах, Александра была так счастлива, как никогда ещё не была в своей молодой жизни. Счастливым было ожидание свидания, а уж сама встреча! Она ждала её, считая часы, а потом и минуты!

Поистине, это был её рай; жизненное пространство, сотканный из мечты. Влюблённость в любовь, и страстное ожидание её, сотворили образ. Он ожил, и стал жить своей жизнью!

Это был её ангел! Никто больше не мог быть таким нежным, таким понимающим и таким исключительным. Александру поражало в нём всё: и манера слушать, подперев подбородок рукой и прикрыв глаза; смеяться, потрясывая в воздухе кистью руки; манера говорить, плавно водя в воздухе рукой, в такт своих слов…

Усыпив сына, и, плотно закрыв в его комнату двери, Александра замирала, ощущая всем существом, каждую минуту ожидания…

МОЙ ЛЮБИМЫЙ ФИЛОСОФ

Юрий умел мыслить, не по традиционным лекалам. Абсолютно на всё у него было своё мнение и свои принципы. Он умел пересмотреть на свой лад любой очевидный факт, человеческий поступок, чувство, страсть… Например: «Счастье – это состояние души, а не что-либо конкретное»; «зависть – это скрытое стремление к счастью»; «мужество – это способность действовать, вопреки страху и отчаянию»; «наглость – это смелость поступать так, как считаешь нужным. Даже если все остальные думают иначе».

Александра звала его «мой любимый философ». А в целом, это был столичный житель, до мозга костей. Он умел держаться с той изящной и безукоризненной простотой, которая служит неоспоримым доказательством безупречного вкуса и хорошего воспитания.

У Александры с первых минут знакомства с Чистяковым возникло ощущение, что он случайный человек, в воинской среде. Да и они в полном смысле были людьми, с разным социальным опытом и миропониманием. Но она втайне надеялась на то, что души у них, – родственные.

Зайдя однажды к Юрию, за новым номером журнала «Новый мир», Александра застала его за стиркой белья. Предложив ей самой поискать журнал в шкафу, он опять ушёл в ванну. Перебирая в шкафу журналы, она наткнулась на толстую тетрадь, до половины записанную знакомым ей почерком. Это было что-то похожее на юношеский дневник. На первой странице, в качестве эпиграфа, была сделана запись: «С детства меня влекли дали, голубые и призрачные. Мне часто снилась Ассоль, и в грёзах чудилось, что чей-то нежный голос зовёт меня куда-то…»

– Надо же! Кто бы мог подумать?! – удивилась Александра, прочитав эти строки. – Помнится, в юности, я сама писала нечто подобное. Ну, так это же была я, наивная и мечтательная девчонка. Но, чтобы он! – В недоумении, она пожала плечами. Но потом, кладя тетрадь на место, подумала: – Что ж, это радует. Не удивлюсь, если окажется, что он ещё и сочиняет стихи!