Удар в перекладину

– Всё несите! – распорядился Дима.

В гостиницу он вернулся только в ночи. С трудом снял ботинки – один остался в коридоре, другой отправился в сторону торшера. Рухнул на кровать, прямо на покрывало. Пару минут поворочался. Уснул мёртвым сном.

В стальных чанах, соединённых обмотанными драными тряпками трубами, кипела, источая аромат невероятной мерзости, какая-то жижа зелено-болотистого цвета. От чана к чану носились вприпрыжку белочки в респираторах. Они кидали гигантские орехи в чаны, замирали на секунду, дожидаясь тошнотворного бульканья, и неслись в другой конец зала, где из конвейера в стене поступали, деловито катясь по транспортной ленте, новые орехи.

Ни входа, ни выхода из зала видно не было. Потолок терялся в зеленоватом тумане. Пол был собран из литых железных плит, покрытых ржавыми потёками. В нём не было ни намёка на выход.

– Милейший, прошу прощения… – Дима попробовал поймать ближайшую белку за локоть, но та ловко вырвалась и побежала к ленте с орехами.

Дима поправил свой респиратор и метнулся к следующему работнику:

– Милейшая, извините… – ему подумалось, что пол работников ему не ясен, а стало быть, лучше попробовать разные варианты. Белка как опытный форвард ушла с дороги и побежала дальше.

От чада в зале у Димы начала болеть голова. Он разозлился:

– Эй, ты, существо в респираторе! – он бросился к третьей белке. Без толку!

– Поди сюда! – четвертая цинично перепрыгнула через него, когда он бросился к ней с распахнутыми руками.

На седьмой раз он сдался. То и дело покашливая от дыма, проходящего сквозь респиратор, он прошёлся по залу, следуя за трубами, ведущим от чана к чану.

В дальнем углу он обнаружил ещё одну ленту. Она уходила в крошечное отверстие в стене. По ленте катились покрытые зелёными пятнами футбольные мячи.

– Берём орех, делаем мяч! Гениальный бизнес-план! – провозгласил Дима в пустоту. Огляделся. Неожиданно нахлынула усталость.

Он снял плащ, постелил рядом с лентой.

– Да ну вас всех в задницу! – крикнул он белкам, продолжавшим игнорировать его и, закрыв глаза, заснул.

…Гриньков отдаёт пас вразрез наискосок. Дима ракетой вылетает из ворот, скользит по траве на перехват, уже видя кому адресована передача…понимая, что неправильно рассчитал траекторию, что столкновение неизбежно…

В знакомых до боли глазах форварда мелькает что-то странное – то ли стыд, то ли страх, но Дима не обращает на это внимание, больше его волнует красная бутса adidas летящая ему в лицо.

Бутса, которую форвард и не думает отвести в сторону.

Изогнувшись так, что сводит спину, Дима хватает мяч и одновременно сбивает с ног форварда, влетая ногами и телом под него….

Глава 7

ВИКТОР

Виктору жутко не хотелось что-либо делать – назло летающей твари, – но он сумел сдержать себя. К тому же беспощадные удары в висок что-то изменили в его сознании.

Впервые он ясно помнил вчерашний вечер. Впервые он был не как в тумане.

Хотя голова болела безбожно – но болела от выпитого, не от расколотого ударами когтей виска.

Зато было стыдно за своё поведение. Очень и очень стыдно.

Виктор отогнал неприятные воспоминания. Пора было попробовать действовать.

Трамвая не было, он зашёл в магазин (одноэтажная бревенчатая изба, чудом сохранившаяся среди офисных многоэтажек с одинаковыми фасадами из мёртвого стекла).

– Найдутся тетрадка и ручка– спросил он Маску.

Та оторвалась от телевизора, тускло светившегося в верхнем углу магазина. Показывали какой-то матч, но из-за зернистости изображения ничего разобрать было нельзя.

Перчатки замерли, затем нырнули под прилавок. Достали пыльную тетрадь, и, помедлив – несколько заточенных карандашей. Разлетелись в разные стороны.

– Ручек нет? – догадался Виктор. – Карандаши тоже подойдут, спасибо.

Он выложил на прилавок деньги. Руки схватили их, затем нырнули в очередной раз вниз и вернулись с ластиком.

– Вместо сдачи? Спасибо большое.

Виктор сграбастал покупки и направился к выходу из магазина. Но вскоре возвратился обратно.

– А можно я здесь немного побуду? – спросил он Маску. Та коротко кивнула – валяй.

– Благодарю, – Виктор раскрыл тетрадку и, чувствуя внутри что-то странно приятное, карандашом провёл первую линию.

Вскоре перед ним лежала карта города. Он потёр висок – скорее по старой памяти, ведь он, как ни странно, не болел, хотя Виктор ступил на крайне опасную почву.

Я должен вспомнить, а для этого я должен понять, – бормотал он под нос, выводя мелким каллиграфическим подчерком подписи.

Магазин, – написал он. Есть всегда, вероятно, безопасен.

Именно мысль о том, что в магазине он ни разу не проваливался в беспамятство привела к тому, что он остался здесь, рисовать за прилавком. Что можно сказать? Судя по всему, он был прав.

Сквер. Тоже есть всегда. Относительно безопасен. Изменчив.

Рынок в деревне. Крайне изменчив… Виктор вздрогнул и схватился за область печени. Именно сюда ударил его ножом какое-то время назад волк в тёмном поношенном твидовом пиджаке, встреченный среди пустых прилавков.

Да, рынок может быть как спокойным, тихим местом, так и смертельно опасным…

Виктор послюнявил карандаш, покачал головой.

Сегодня его память работала не как обычно. Он многое помнил, а главное, многое смог вспомнить.

Схема всё разрасталась, пометок становилось всё больше.

Заброшенный кинотеатр, кладбище, бар, дискотека, ветеринарная лечебница, яхт-клуб, стадион, наконец. И рядом примечания – ёмко и чётко, – опасно/нет, изменчиво/нет.

На соседнем листе начали появляться шаржевые зарисовки существ. В центре замерла отвратительная даже в беглом исполнении гаргулья. Рядом – енот Гарри, чуть ниже – Маска.

Виктор прикусил губу, глядя на исписанные, изрисованные страницы.

Окей, он сделал шаг вперёд (благодаря гаргулье, подумалось ему, он скривился). Что дальше? Куда идти?

Виктор ещё раз окинул взглядом нарисованное.

Перед тем, как отвечать на вопрос «куда идти?», надо было попытаться ответить на множество других вопросов.

Первое. Кто он такой?

Его зовут Виктор. Ему… – он наморщился, – около тридцати лет…вроде бы. Он почесал лоб, к сожалению, это был максимум. Ни работа, ни образование, ни родные и близкие… Хотя нет, у него же есть…жена…любимая женщина, которая носит зелёное пальто и пользуется духами Guerlain. Её имя…– он стиснул зубы и покачал головой. Её имя ему неизвестно.

Хорошо? Где он находится? В некоем городе. Городе – с большой буквы.

Есть ли у этого Города название?

Он покачал головой снова.

Нет. Либо ему оно неизвестно.

Реален ли этот Город?

Пожатие плечами.

Может быть, он вообще спит? Уверен ли он, что в реальности возможны говорящие звери, парящие в воздухе перчатки, гниющие трупы, с которыми можно пить пиво?

Нет, не уверен. – Виктор тщательно рассмотрел свои руки – те и не думали расплываться, – затем ущипнул себя за мочку уха – ничего не поменялось. На сон всё происходящее также не походило. Это – его реальность, и из неё надо выбираться.

Куда?

Он пожал плечами, чётко осознавая, что куда – точно существует.

То есть всё вокруг не нормально, а где-то есть нормальная жизнь?

Да, – он кивнул, разговор с самим собой всё больше напоминал экспресс-допрос. Но в этом-то и была вся соль. Надо было отвечать быстро, без раздумий…

Он в Аду?

Нет. Виктор был в этом уверен.

Жив ли он вообще?

…да, – тут уверенности было меньше.

С ним что-то случалось?

Да, наверное, не знаю.

Почему болит висок?

Вспышка боли была настолько сильной, что он застонал и отшатнулся в сторону от прилавка.

Маска, всё это время молча стоявшая в глубине магазина у полок с бакалеей, никак не отреагировала на это.

Выдохнув, Виктор с опаской вернулся обратно.

Попробовать зайти с другой стороны? Только отвечать надо быстро, не раздумывая.

Почему болит колено?

Старая травма.

Почему болит голова?

В красках нарисовались картины вчерашнего буйства в казино.

Почему не болит локоть?

С чему ему болеть!

Почему болит висок?

Смутная тень воспоминаний – полёт в ночном воздухе, блеск мокрой и ржавой железяки – арматуры, торчащей из земли…

На этот раз вспышка боли швырнула его на пол. В последний момент, уже падая, он успел сгрести с прилавка блокнот и запихнуть его в карман пальто. На этом самом кармане строилась ещё одна гипотеза Виктора…

Больше ничего сделать он не успел.

Последнее что он увидел, была Маска, озабоченно склоняющаяся над ним.

ДМИТРИЙ

Она взяла трубку, будто бы знала, что он в Питере. Первые полчаса встречи прошли ужасно, хотя, ретроспективно думал Дима, в сравнении с тем, как встреча закончилась – первые полчаса прошли не сказать, чтобы плохо.

Они пили кофе и даже разговаривали – вежливо отстранённо, как разговаривают взаимно не любящие друг друга родственники при случайной вынужденной встрече. Как разговаривают те, кто боится будущего скандала, но боится его всё же меньше, чем искренности.

Перед тем, как ехать по известному ему уже несколько лет, но ни разу не посещённому адресу, Дима некоторое время, бродил по магазинам в каком-то торговом центре. С одной стороны, приходить с пустыми руками было… невежливо, наверное, с другой – повода для подарков как-то не было. А с третьей….

С третьей стороны, Дима прекрасно понимал, что предстоящий визит сам по себе – бессмысленная глупость.

В итоге он купил в канцелярском магазине несколько дорогих альбомов с хорошей бумагой и набор карандашей, надеясь, что сын унаследовал от отца любовь к рисованию. Внезапно он понял, что хорошо помнит, спустя столько лет – какие именно карандаши надо брать и какая в точности должна быть бумага.

Заодно зашёл в книжный магазин. Долго бродил, не зная, что купить, затем, с полным осознанием того, что читать он это не будет – взял дорогущую книгу по истории Древнего Рима.

Подарки не пригодились. Олег – имя Дима знал от мамы – был у бабушки. Пакет с канцелярией после дежурных неискренних благодарностей положили в какой-то угол, откуда он, вероятно, должен был отправиться на помойку сразу после ухода гостя.

– А Олег рисует? – спросил он, подбирая безопасную тему для разговора. – Как он вообще учится?

– Нет, не рисует, – соврала она. – Учится хорошо, в футбол даже не думает играть. Плаванием занимается!

Дима окинул взглядом портреты-шаржи, висевшие над столом на кухни. Мальчик был удивительно похож на отца в его годы. На отца – и значит, на Диму тоже. Только улыбка, мастерски пойманная на рисунке, не от них. От мамы. Точно от мамы.

Он посмотрел на женщину напротив. Когда-то она действительно так улыбалась.

Он никак не мог понять – безусловно, за прошедшее время Женя изменилась до неузнаваемости. И всё-таки что-то в глубине зелёных глаз, в том, как она говорила некоторые слова, в каких-то её мелких жестах ещё оставалось от той шебутной девчонки, в которую он влюбился шальной турецкой ночью.

Это было странно и немного неприятно. То же самое удивление вкупе с неприятием Дима видел и в зеленых глазах напротив. Тонкие пальцы нервно сжимали фильтр тонкой сигареты. На кухне вообще было сильно накурено. На столе вперемешку с пустыми немытыми кружками лежали разбросанные карты. Вероятно, Женя раскладывала пасьянсы, один за другим, час за часом…

Дима вытащил свою пачку, кивком спросил разрешения:

– Кури! Ты, значит, ещё и куришь. Ну – ну, тебе всегда всё было нипочём! – нервно отреагировала она.

Он мог сдержаться и не отвечать. Но он не стал.

– Меня отстранили от игр. Из-за постоянного нарушения режима.

… последние минуты говорила только Женя. И не просто говорила – кричала, то и дело вытирая рукой слёзы. При этом то и дело в её голосе мелькали какие-то насмешливо-истеричные, в чём-то даже восторженные нотки. Это было хуже всего.

Она просто выговаривается, – думал Дима, глядя в зеленые глаза, которые любил миллионы лет назад на побережье Турции. – Не может она настолько тебя ненавидеть, – продолжал обманывать он сам себя.

– Ни в чём перед ним не виноват?! – повторив последние слова Димы, Женя вскочила на ноги, с силой ударила руками по столу. Пустые кружки возмущённо зазвенели, карты взлетели в воздух. Дима поднялся следом.

Уперев руки в боки, Женя продолжила говорить нервным злым голосом:

– Давай посчитаем, сколько раз ты ни в чём перед ним не виноват! То, что ты игрался мной, мы даже рассматривать не будем. Не обо мне разговор. Разговор о нём! Ты дважды ему сломал ему карьеру. Нет, трижды, считая твою попытку уйти из клуба. На него все тогда смотрели, как на паршивую овцу. Итого, ему тоже пришлось уйти. Никто с ним никакого дела иметь не хотел!

Продолжать разговор было бесполезно. Дима, поставив чашку и затушив сигарету, двинулся в сторону прихожей. Женя шла за ним, продолжая говорить дрожащим голосом, то и дело срываясь на крик:

– И вот его жизнь наладилась, вероятно, потому что ты исчез из неё.

– Я продолжал пытаться с ним общаться. И из Москвы, и из Германии…

– Разумеется, продолжал. Ты хоть раз бы мог спросить, нужны ли ему твои звонки? Хочет ли он, чтобы ты звонил каждую неделю? Нет, ты даже не думал об этом…

Нет, – мог сказать Дима. – Думал, потому что слышал. И именно поэтому в какой-то момент перешёл на общение через маму…

Женя продолжала:

– Знаешь, как долго он не мог устроиться после того, как ушёл из клуба? Ты знаешь, кем он работать пытался?! Как долго пытался найти нормальную работу? А ведь нашёл, в конце концов, стал хорошо зарабатывать. Олег родился, он в нём души не чаял…

Как раз тогда я и перестал названивать раз в неделю… – грустно подумал Дима, зашнуровывая ботинки. – Вообще это странно, когда сначала двадцать лет человек всегда рядом, каждый час, каждый день, а потом – бац… и даже еженедельный звонок становится для него слишком тяжёлым и совсем ненужным.

Женя всё говорила и говорила:

– …Я-то сразу поняла, что ты просто затаился! И что же произошло в итоге»? Его избили, да так, что он попал в реанимацию! И избили из-за тебя! Из-за тебя… Эй, ты слушаешь меня?

Дима не слушал, хотя теоретически мог бы найти возражение на каждое Женино слово. Он смотрел на картину в прихожей. Почему-то он не заметил её сразу, когда вошёл в квартиру.

Сердце забилось часто-часто.

– Что это? – спросил он.

– Господи, ты нормальный? – Женино лицо дёрнулось, искривилась, она подняла руки вверх, на мгновение Диме показалось, что сейчас она его ударит. – Убирайся отсюда! Уходи, прошу! Здесь не твой дом. Уходи!

Он схватил её за запястье. Она ойкнула:

– Что это за картина? Это важно! – Она вырвала руку, отшатнулась. Теперь Женя смотрела на него иначе – не сердито, а испуганно-брезгливо.

– Ты всё-таки пьёшь… Алла Петровна не выдумывала… Что ты пристал – это его последняя картина. Ночной город. Витя её рисовал перед…Доволен? Теперь убирайся! Убирайся, слышишь! Алкаш! Полицию вызову!

Дима никогда не умел говорить с истерящими женщинами. Тем более с женщинами, которые тебя ненавидят. Тем паче, с женщинами, которых, возможно, ненавидишь сейчас и ты.

Он торопливо набросил синий дождевик, купленный с утра, и вышел прочь.

У подъезда он остановился, огляделся по сторонам. Вечерний Петербург был очень похож на увиденное на холсте – трафаретный город, скопление чёрных и белых форм, собирающихся в дома и дворцы города. Только на улицах и в редких освящённых окошках на картине были звериные фигуры, а не человечьи. Те же, собственно, что и в детстве, в многочисленных изрисованных от и до альбомов.

На третьем этаже распахнулось окно, Женя высунулась наружу:

– Ты ещё здесь? – её голос звенел от злобы. – Так и знала! Радуешься, как всё удачно получилось? Думаешь, как бы ещё испортить нашу жизнь?! Хорошо, сейчас и я тебя обрадую! – Ей, судя по всему, было всё равно, что крик разносится по всему двору.

Она выдохнула и продолжила:

– Мы с Витей встречались уже месяц к тому моменту, как ты его поломал. Все знали, только ты, лопух, не знал!

Зазвенело, осыпаясь, разбитое стекло – но Дима знал, что этот звук – только в его голове. Женя тем временем продолжала:

– А что? Ты разве лучше был?! Вспомни Аню свою! Постоянно к ней таскался, да ещё и врал мне!

Он молча развернулся и побрёл прочь из двора. Он мог бы ей ответить так же, как ответил полчаса назад, но не видел в этом никакого смысла.

В гостинице он сложил покрывало на кровати, забрался под одеяло и заснул, успев приговорить лишь две бутылки пива из четырёх взятых из мини-бара.

– Хоть бы никаких снов, хоть бы никаких снов! – пробормотал он, засыпая.

В комнате было темно и пыльно. Первым делом Дима включил свет, затем распахнул окно – настежь, обе створки, надеясь, что затхлый воздух выйдет как можно быстрее.

Тусклая лампочка без абажура осветила несколько рядов высоких книжных шкафов – старых, потрескавшихся от времени.

Как в библиотеке, – подумал Дима и подошёл поближе.

Нет, первое впечатление было обманчивое. Шкафы оказались витринами с замаранными тусклыми стеклами и фанерными задними стенками. На витринах стояли кубки, лежали медали, то там, то тут перемежающиеся толстыми стопками грамот с загнувшимися от времени краями.

Дима отодвинул ближайшее стекло – оно шло с усилием, туго, истошно скрипя, схватил первую попавшуюся стопку, начал листать.

Кое-где листы слиплись между собой, часть была покрыта влажными пятнами, где-то глянцевая бумага была покороблена и измята.

Вот это – лучшей команде? 199… года рождения, получена, когда им было 15 лет. Вот это с турнира в Кисловодске. Вот – командная, а это – его личная – «Лучшему вратарю». Вот наградные листы футбольной школы. Вот…

Взгляд запрыгал по полке. Кубки, медали, медали, кубки. Разных лет, разной значимости. И ещё грамоты, и ещё… На следующей полке было гораздо меньше наград и медалей. Несколько из Германии, рядок серебряных кругляшей из Франции, одинокая медаль за третье место на Чемпионате Европы, все матчи которого он героически отсидел на скамейке – третьим вратарём…

– Ой, что творится-то! – раздался сзади от входной двери низкий женский голос. – Ой, что вы делаете-то?

Дима обернулся. В комнату неспешно вплыла, помахивая плавниками, пожилая сомиха с гневно растопыренными усами в выцветшем синем платье в пол. На платье были изображены ракушки и кораллы. Увидев в руках Димы грамоты, она ускорилась, широкий рот начал беззвучно открываться и закрываться. Библиотекарша явно не одобряла Димины действия.

– Что вы творите-то? – повторила она ещё раз свой вопрос, подплывая поближе. Пахла сомиха сыростью, книжной пылью и немного тиной.

– Я смотрю, – раздражённо ответил Дима. – Свои…грамоты. Детские. Нельзя?

– Нельзя, извините, – сомиха растерянно и смущённо пожевала ртом воздух. Усы её продолжали гневно топорщиться в стороны. – Простите, но вам нельзя всё это трогать.

Дима рассердился. Плюхнул на полку стопку грамот, развернулся, направился к выходу быстрым шагом.

Но не настолько быстрым, чтобы не услышать последние слова библиотекарши:

– Никак нельзя. Это непорядок. Где это видано, чтобы мертвые свои вещи трогали? Где видано-то?

…Гриньков отдаёт пас вразрез наискосок. Дима ракетой вылетает из ворот, скользит по траве на перехват, уже видя кому адресована передача…понимая, что неправильно рассчитал траекторию, что столкновение неизбежно…

В знакомых до боли глазах форварда мелькает что-то странное – то ли стыд, то ли страх, но Дима не обращает на это внимание, больше его волнует красная бутса adidas летящая ему в лицо.

Бутса, которую форвард и не думает отвести в сторону.

Изогнувшись так, что сводит спину, Дима хватает мяч и одновременно сбивает с ног форварда, влетая ногами и телом под него….

Удар бутсы в грудную клетку заставляет дыхание остановиться, но не это сейчас волнует Диму.

Одновременно с ударом слышатся сухой оглушительный щелчок и мгновением позже недоумевающий, но уже всё в глубине души понимающий крик нападающего…

Глава 8

ВИКТОР

В кинотеатре пахло тлением и гниющим деревом. Бархатные шторы свисали с карнизов разорванными кусками, в тёмном гардеробе копошились змеи – мелкие, неразумные, но оттого ещё более опасные. В центре холла лежал расколотый пополам заячий череп. Рядом – разбитые тем же ударом очки.

Промашка вышла, – Виктор вышел на улицу буквально через минуту после того, как зашёл в заброшенное помещение. Он вытащил блокнот из левого кармана, открыл, оставил короткую пометку.

Именно левый карман, а точнее, его содержимое привело к тому, что в прошлое просветление Виктор приобрёл блокнот и заполнил пару его страниц рисунками и заметками.

Стоя тогда на остановке, он рассеяно запустил туда руку и обнаружил пластиковый кругляш. Достал, покрутил в руках – вспомнил: фишка из злопамятного казино. Дальше последовала короткая цепь рассуждений, завершившаяся приобретением блокнота и карандашей, а также подвешиванием в сознании большой жирной галки: НЕ ЗАБЫТЬ, что бы ни случилось, положить блокнот в карман.

И это сработало!

Придя в себя после потери сознания – на этот раз он находился на прекрасно ему знакомой запущенной кухне в квартире с анфиладой комнат – он первый делом полез проверять карман пальто, висящего на вешалке у входной двери. Но даже со стула, на котором он очнулся, он чётко видел проступающий сквозь ткань прямоугольник.

Блокнот был на месте! Первый раз за всё время…– Виктор подумал и добавил кавычки – …за всё «время» пребывания в Городе он сумел сохранить какую-то вещь. Точнее, второй– фишка из казино продолжала лежать там же.

Прежде, насколько он помнил, ничего подобного ему сделать не удавалось. С другой стороны – а задавался ли он раньше вопросом сохранения чего-то? Действительно, после последней встречи с гаргульей голова его действительно стала работать по-другому.

Он раскрыл блокнот, уставился на записи. Опасных вопросов – а он смутно помнил, чем закончился день в магазине – он старался не задавать. Сегодня задача должна была быть иной. Он должен выбраться, выбраться во что бы то ни стало из этого клятого Города.

А для этого, – он ещё раз осмотрел схему, – есть одно очень подходящее место.

Зачем нужен вокзал, если с него нельзя уехать?

Правда, Виктор смутно помнил, что вокзал, когда он забредал в тот район, был заброшен – кассы и зал ожидания скрывались под полотном густой паутины, а из темноты, сгущавшейся над выходом, на платформу блестели чьи-то круглые багровые глаза…

Но всё это помнилось смутно и не факт, что было правдой. Да и делать что-то надо было.

Вообще обследовать тот район – хорошая идея! – подумал Виктор. Ведь кроме вокзала, на пути есть ещё кинотеатр и магазин электроники…

Может быть, что-то в заброшенной части города изменилось…

Как оказалось, он был совершенно прав.

В прошлые разы эта часть была просто заброшена и являлась каким-то подобием комнат из анфилады с одинаковыми бюстами и видом из окна. Теперь она выглядела иначе, гораздо хуже.

Уже на подходе к кинотеатру, он заметил, что куда-то исчезли прохожие. Затем небо побагровело, налилось тёмными, аспидными тучами. Пошёл холодный, пронизывающий до костей дождь. Виктор всё шел и шёл, запахнув покрепче пальто, а проспект всё длился и длился. Здание кинотеатра – кичливый памятник прошлой эпохи – не становилось ближе.

В конце концов он закрыл глаза и побежал.

Пробежал не более пяти метров, раскрыл глаза, и вовремя: ещё чуть-чуть – и он грохнулся бы, споткнувшись о ступени кинотеатра.

Район изменился до неузнаваемости. Эта часть города была больна.

Скелет в холле кинотеатра был только первым, но отнюдь не последним из встреченных Виктором на пути. То там, то сям ему встречались обугленные остовы машин, внутри которых скалились жёлтыми улыбками звериные черепа. Пара остовов лежали просто на проезжей части.

Дома по обе стороны улицы были не лучше. Некоторые скалили на него тёмные провалы выбитых окон, другие– являлись не более чем руинами, внутри которых громоздились лишь проломленные и сложенные друг на друга бетонные перекрытия. Пара домов выглядела на первый взгляд не плохо, но только на первый взгляд: подойдя ближе, Виктор увидел сквозь окна нечто пульсирующее и кровоточащее, занимавшее полностью все внутренности дома. Было ли это живым, он выяснять не стал, а только ускорил шаг.