скачать книгу бесплатно
Он молча кивнул.
– Валентин Иванович, дорогой, когда мне сообщил наш участковый о том, чем занимается Рита Даниловна, я тоже не поверила. Это было второго сентября, тогда мы с вами занимались печальными хлопотами. Как раз перед торжественной линейкой! Господи, как у меня тогда инфаркт не приключился! После занятий я попросила Риту Даниловну зайти ко мне. Трудный разговор был. В прошлом году у меня с нею разговор был несколько по другому поводу. Извините, что я посвящаю вас в бабьи заботы, но вам это пригодится в будущем. Так вот, стали все поговаривать, что Рита Даниловна спуталась с Петькой-афганцем – есть у нас такой местный проходимец, просто бандюга, сидел два раза, а всем говорит, что воевал в Афганистане. У него две дочери – Зоя и Зина Кирьяновы – близняшки из десятого класса. Тоже ведь стервы, таскаются с дачниками, «новыми русскими». И мать там такая же, склочница, скандалистка, сквозняк в подоле… Короче говоря, семейка та ещё. «Рита Даниловна, – говорю, – я не хочу, чтобы нашу учительницу прямо в школе таскали за волосы». Она ответила, что сама не знает, как от него отделаться. Ничего у неё с Петькой-афганцем не было, она и повода никакого не давала, просто он выдаёт желаемое за действительное, распространяет слухи.
А вот второго сентября разговор был тяжёлый. Хотела поговорить с нею как мать, спросила её: «Дочка, неужели это правда? Расскажи мне всё, как рассказала бы своей матери.» После этих слов она взбеленилась, я боялась, что она вообще выцарапает мне глаза. Я налила ей воды, – у неё зубы так стучали по стакану, что вспомнить страшно. Потом немного успокоилась, открыла душу. Никому и никогда не рассказывайте, Валентин Иванович, даже жене, то, что сейчас услышите! Заклинаю вас!
Анна Иоановна пригубила чай. Она и представить не могла, что для Риты Даниловны, оказалось, самым ненавистным словом было мать. Ей и семи лет не исполнилось, когда родительница, алкоголичка, охотница за удовольствиями, уложила её в постель к своему хахалю. Потом – другим мужикам, которые за это приносили ей выпивку. Так продолжалось больше года, пока эта стерва не повесилась. «Как же мне тогда было больно!» – воскликнула Рита Даниловна и заплакала навзрыд.
Анна Иоановна, рассказывая об исповеди Риты, всхлипнула, извинилась за свою слабость и предложила Валентину Ивановичу выпить просто по рюмке коньяку, без всякого чая. Он опять молча кивнул.
– Извините, Валентин Иванович, пожалуйста, меня ещё раз за то, что я так откровенно передаю бабьи разговоры. Я очень рассчитываю, что в будущем году вы замените меня. Поэтому и рассказываю всё вам без утайки, чтобы вы знали всё, как оно есть. Вам придётся работать с женским коллективом, а это, поверьте, ой как нелегко.
Так вот, когда Рита Даниловна немного успокоилась, она сказала, что всю жизнь боялась и ненавидела мужчин. В детдоме она, правда, полюбила, как дочь отца, вашего директора. Его нельзя было не полюбить, сказала она. Вы для неё – братишка, у вас все сестрёнки да братишки…
«Рита, теперь ты мстишь мужикам?» – спросила я.
«Нет, – ответила она. – Тогда бы я часто вспоминала детство, а мне и сейчас думать о нём жутко. Просто мне ходить было не в чем, сапоги в мастерской даже в починку не взяли – такие они старые и гнилые. Продала швейную машинку, купила новые. Зарплаты нет, как жить? Пыталась подрабатывать репетиторством – не получилось… Однажды я несколько дней ничего не ела, разве что чаю гайдаровского стакан в школе на большой перемене. Вот тогда я и вышла на большую дорогу, надеясь, что, может, кто-нибудь хоть покормит…»
«Почему вы не обратились ко мне? Оказали бы какую-нибудь помощь», – сказала я.
«А вы что, думали, что я должна святым духом питаться и одеваться? Почему же вы не спросили, как я живу?» – она опять взбеленилась.
Дальше разговор не получился. Но при этом я ей твердо сказала: Рита Даниловна, этот метод подработки несовместим со званием педагога. Вы работаете в деревне, здесь утаить ничего нельзя. Она сказала, что найдёт себе работу в другом месте. На том и договорились… А теперь я вот какую уж ночь подряд не сплю и молю Бога, чтобы с нею ничего не случилось…
Анна Иоановна со слезами на глазах истово осенила себя широким крестом, зашептала слова молитвы…
XI
О судьбе Риты ещё ничего не было известно, как у них объявилась новая напасть. Тётка Аграфена, как выяснилось, много лет не платила за электричество, задолжала без малого миллион рублей. Пока она была жива, никто не посмел отключить свет у старой партизанки, боялись скандала. В феврале, видимо, Рита заплатила за несколько сот киловатт-часов, но надо было заплатить более, чем за восемь тысяч. Комиссия, которая проверяла показания электросчётчиков и правильность уплаты за свет, предупредила Лену: если в течение недели они не погасят задолженность, то их отключат от сети.
Валентину Ивановичу пришлось ехать в райцентр, но там и слышать не захотели о том, что они живут в Стюрвищах всего два месяца, что у них нет таких денег, что они погасят задолженность, но постепенно. Не смогла помочь разобраться с электриками и Анна Иоановна: школа тоже была по уши в долгах у райэнерго, директриса попросту побаивалась звонить туда, напоминать о себе лишний раз. Единственное, что она смогла, так это выписать ему опять триста тысяч рублей в качестве аванса, да и то при условии, чтобы ни одна живая душа об этом не пронюхала. Он тут же отнёс их в сберкассу, то есть в отделение Сбербанка по-нынешнему, оставалось ещё около семисот тысяч. Но где их раздобыть? Знакомых, которые одолжили бы такую сумму да ещё на неопределённый срок, у них не было. Подработок на дачах в связи с окончанием сезона совсем не стало. И тогда он предложил Лене продать телевизор.
– Он не наш, – ответила она.
– Разве Рита тебе его не подарила?
Лена только пожала плечами в ответ, в самом деле, Рита не сказала тогда ничего определённого, во всяком случае, считать его подарком было трудно. К тому же Лене не хотелось расставаться с ним.
– Тогда придётся продать твою швейную машинку, какой в ней толк, если отключат электричество?
– Нет, машинку я не продам. Умирать с голоду буду, но не продам. Помнишь, как Рита об этом говорила? То-то же…
Валентин Иванович помнил. Теперь он понимал, что Рита, продав машинку, в конце концов вышла на дорогу…
– Может, в областном городе есть ломбард, там можно заложить вещи, а потом выкупить их?
– Валя, да какие у нас вещи? Машинка да телевизор. Да и принимают ли их там… Дорога дороже обойдётся. Что хочешь делай, но машинку я не позволю даже за порог вынести. Я напишу Сергею.
– Мало он нам помогал?
– Он мой родной брат, тебя это почти не касается.
– Как это – не касается? Ты моя жена.
– Это для меня не новость. Речь идёт о том, чтобы где-то взять взаймы. Почему я не могу обратиться к Сергею? Не отдадим? Всё равно отдадим.
Непреклонность, с которой Лена отстаивала свою швейную машинку, наводила на мысль, что она многое знала о делах Риты. Если раньше он с большой вероятностью допускал это, то теперь на этот счёт оставалось очень мало сомнений. Не настолько же Рита была скрытной, не настолько себе на уме, чтобы в какой-то момент не открылась ближайшей и единственной подруге. После этого отошли на второй план и угрызения совести о том, что он ничего не рассказал Лене о посещении районной милиции, о разговоре с Анной Иоановной, а со второго плана они легко соскользнули куда-то вглубь его сознания.
Лена написала письмо брату и, не показав его, как обычно, Валентину Ивановичу, чтобы тот приписал один-два абзаца от себя, отправила. Конечно, она не обязана была показывать его, но всё-таки неприятный, какой-то чужой осадок на душу опустился. Не всё, видимо, могло быть приятно ему читать в её письме, если она даже не пересказала содержание в двух словах. Прежние сомнения развеялись, но их место заняли другие, ещё более болезненные. Теперь, как заноза, не давала покоя мысль: неужели он совершенно не знает Лену? Риту не знал, – вот тут уж нет никаких сомнений. «Только не это, только не это, – убеждал он сам себя, повторяя эту мысль, как заклинание, с утра до вечера. – Нельзя же быть таким подозрительным. Лена другая, она меня любит, и я её люблю, и Алёшу мы очень любим. Нам просто отчаянно трудно, однако, всё это временно. Недаром же говорят: время лечит. Только не надо ничего преувеличивать, не преувеличивать, – без этого тошно!»
Дошло письмо до Сергея или нет, но в середине ноября, по первому, что называется, снежку, возле их дома появился мужик неопрятного и даже окаянного вида. Лицо у него было не то что злое, а прямо-таки свирепое, с запойным фиолетовым оттенком. На животе висел широкий монтажный пояс с позвякивающей цепью, на плече – железные когти. Не заходя в дом, он бросил когти на землю, пристегнул их к ногам, накинул цепь на столб и стал по нему подниматься. Валентин Иванович выскочил к нему, в чём был, закричал, что они уже заплатили треть, в самые ближайшие дни – всё остальное. Но мужик, насыщая окружающую атмосферу густым запахом только что выпитой водки, не обратил на него никакого внимания. Тогда Валентин Иванович схватил его за ногу мужик дернул её, но не тут-то было.
– Отпусти, падла, не то – решу!
– Не отпущу! Вы не имеете права это делать.
– Ты это делаешь в отместку Рите, да?! – кричала с крыльца Лена, простоволосая, выскочившая в одном халате. – Если назло, то она теперь здесь не живёт!
Валентин Иванович догадался: это был знаменитый Петька-афганец.
– Какая ещё Рита? – спросил он и выругался.
– Сам знаешь, какая! – не сдавалась и Лена.
Валентин Иванович в какой-то момент потерял бдительность, обескураженный самим фактом перепалки жены с этим чудовищем, и выпустил ногу. Теперь Петька-афганец беспрепятственно поднимался вверх.
– Накинь на себя что-нибудь, – с досадой крикнул он жене. – Простудишься! И мне куртку принеси…
Лена опомнилась, бросилась в дом, тут же появилась в пальто и, застегиваясь, продолжала кричать на Петьку-афганца. Откуда-то появился участковый и, поддерживая фуражку за козырёк, чтобы та не свалилась, спросил электрика:
– А ты зачем туда залез, Петр Игнатьич, а?
– Велено – вот и залез.
Появление участкового и его вопрос вдохновили Лену, и она всё прокричала снова.
– Петр Игнатьич, ты же слышал: в доме маленький ребёнок, а ты такое трудовое рвение нам демонстрируешь… Люди заплатят, начали уже платить, причём чужие долги!
– Подводные лодки вырубают, и то хоть бы хны. А тут, подумаешь, – ребёнок… Мы вообще без света выросли!
– Оно и заметно, Петр Игнатьич! А я всё думал, ну почему ты у нас такой?
– Какой это такой, гражданин начальник?
– Хвалю, на правильное обращение перешёл. Давай-ка спускайся вниз, тут я тебе на вопрос и отвечу. Насчёт Маргариты Даниловны Чёрной по душам побеседуем. Есть одна у меня мыслишка, обсудить её надо.
– Никакой Маргариты Даниловны да ещё Чёрной я не знаю!
– Как же так – не знаю? – возмутилась Лена. – А кто ухлёстывал за ней?
Тут Петька решительно дважды щёлкнул кусачками и провода, извиваясь в кольца ещё в воздухе, безжизненно застыли на земле.
– Подонок! – вскрикнула Лена и тут же подавилась слезами, ушла в дом.
– Сделал своё нехорошее дело? – строго спросил милиционер. – Вот и посиди теперь там, гражданин Кирьянов. Можешь до середины столба опуститься и замри там.
– Не имеешь права, гражданин начальник! Прокурору буду жаловаться за измывательство! В суд подам! Вот они – свидетели!
– Так они и побегут наперегонки тебя выгораживать! Как же – такого благодетеля! И запомни, я тебя не заставлял на столб взбираться, ты сам залез. Так что будь, пожалуйста, на высоте. Не хочу я тебя пристёгивать наручниками к столбу, мне с гражданином вот переговорить надо…
– За что?!
– Знаешь, за что. И замри там, иначе шаг вниз, как и в сторону, считается побегом.
Участковый, в годах уже, с мятым, морщинистым лицом, вроде бы понравился Валентину Ивановичу, тем более что пытался усовестить Петьку-афганца. Но от того, что он услышал от участкового, у него потемнело в глазах:
– Нашли Маргариту Даниловну, вернее, её тело, в другой области. Её убили. Но об этом я вас прошу не говорить никому ни слова. Никому! Идёт следствие. Анна Ивановна поставлена в известность, она посоветовала ввести в курс дела и вас. Тело в очень плохом состоянии, и его кремировали. Дело ещё в том, что она была больна СПИДом. Скольких она наградила этим удовольствием – разбираться и разбираться. Да не бледней, держи себя в руках, ты же мужик, СПИД пока не передаётся бытовым путём!.. А там – кто его знает, – участковый закурил, взглянул на Петьку-афганца, тихо застывшего на столбе – пытался расслышать, о чём шёл их разговор, и продолжил: – Постарайтесь по-тихому от жены сжечь её личные вещи, бельё, сами знаете, выбросьте бритвы, пилки, щипцы… Поскольку ваша семья больше всех контактировала с больной, то завтра под видом детской лаборатории приедут наши медики и возьмут на анализ кровь у жены и ребёнка. Ну, а вы уж сами сдайте.
– И у двухмесячного ребёнка? – ужаснулся Валентин Иванович.
– Бережёного Бог бережёт. Ничего не попишешь, папаша. Вообще-то, и это опять сугубо между нами, её убил тот, кого она заразила. Одиннадцатого октября, а это была пятница, она посетила областной центр анонимного обследования и тест на ВИЧ-инфекцию был однозначно положительным. Работница центра опознала её по фотографии. Кто это сделал, мы, конечно, найдём. А начнём с этого, что на столбе. И алиби тут – лишь отрицательный результат теста на ВИЧ-инфекцию.
– А если у меня СПИД, то, значит, я её убил? Или у ребёнка, которому десять недель от роду, так, значит, это он убил? – с возмущением спросил Валентин Иванович.
– Мне говорили, что вы умнее. Мы не из подозрений делаем вам анализы, а вам же на пользу.
– Какую ещё пользу?!
– Да хотя бы ради вашего спокойствия. Кровь у покойной Аграфены Павловны тоже исследовали, она год с нею прожила вместе, но никакого СПИДа…
XII
Настала жизнь беспросветная не только в прямом, но и переносном смысле. Когда он вернулся после разговора с милиционером в дом, там было уже сумрачно. Лена что называется, рвала и метала, искала свечи, но их нигде не было, спрашивала его через каждую минуту, не видел ли он где-нибудь керосиновую лампу, – должна же она быть в сельском доме, ведь здесь нередко выключают свет. Но лампы нигде не было.
– Ну что ты стоишь? – набросилась она на него. – Сделай же что-нибудь. Как я к ребёнку ночью вставать буду? Как ему греть еду, как?! Сделай же что-нибудь – уже темнеет.
– Давно уже всё потемнело, – философски откликнулся он.
– О чём ты так долго с участковым говорил?
– О грибах, рыбалке… – съязвил он. – Конечно, о Рите. О чём же ещё, – и упреждая вопрос о деталях разговора, уточнил: – Опять: когда ушла, кто такой Гарик…
– А почему он меня не расспрашивал?
– В свете такого яркого примера женской логики в ответах я слаб и беспомощен.
– Но ты же ни черта не знаешь, а если и знал, то перезабыл!
– А кто тебе мешал выйти и исполнить свой гражданский, так сказать, долг? В конце концов, долг ближайшей подруги? – ему было всё труднее придерживаться ироничного тона, наваливалось и требовало выхода раздражение.
– Как будто ты не знаешь, кто!
– Не греши на младенца! – прикрикнул он, а потом подошёл к жене, посмотрел ей в быстрые, беспощадные глаза, положил руку на плечо и тихо сказал: – Лена, я прошу тебя: не будем ругаться. И так тошно. Дай денег, я схожу в магазин и куплю лампу, или свечи, или фонарик.
– А жить на что будем? У нас всего семьдесят тысяч. Может, сходишь к тёте Мане, попросишь лампу?
– Сходи сама, я прошу тебя.
– Я не гордая, схожу, – ответила она с вызовом и сорвала пальто с вешалки.
Валентин Иванович разжёг печь. Пламя заплясало в чёрном бархатном её зеве, освещая бликами и жильё. Огонь всегда завораживал, приносил умиротворение в душу, однако теперь было иначе – он был сам по себе, а Валентин Иванович – тоже сам по себе, зажатый со всех сторон проблемами и обстоятельствами, погружённый в невесёлые раздумья, тяжкие, вязкие, засасывающие, как в трясину.
В зыбке завозился и заплакал Алёша. Валентин Иванович заменил мокрые пелёнки, взял сына на руки и сел с ним к огню. Глазёнки у Алёши заблестели, огонь ему нравился – мальчишка! И завораживал настолько, что он временами переставал работать соской, а потом, словно спохватившись, принимался за неё снова. Валентина Ивановича пронзили, как током, нежность и жалость, любовь к сыну, – душа ещё была способна отзываться большими чувствами, порождать тепло, согревающее и украшающее довольно безрадостное существование.
«Лампада!» – вдруг вспомнил он и, уложив сына в зыбку, подошёл к божнице. Фитиль вначале затрещал, словно был недоволен тем, что его побеспокоили, закоптил, а потом разгорелся, пламя выровнялось, осветило в окружении бронзовой фольги потемневший лик Богоматери с Младенцем. «Матерь Божья, – непроизвольно зашептали его губы, – спаси нас, умоляю тебя. Спаси и помилуй, огради нас от несчастий и испытаний. Научи, как выжить в проклятой этой жизни, помоги!» Он опустился на колени, крестился и бил поклоны, истово и умело, словно молился так каждый день, а не первый раз в жизни. И хотя в глубине сознания не давала покоя мысль о том, что Анна Иоановна молилась за Риту и это не помогло, но всё же в душе Валентина Ивановича затеплилась надежда на что-то хорошее.
XIII
Помогла ли ему Богоматерь, или ему всё-таки улыбнулась судьба, однако ВИЧ-инфекции у них не обнаружили. Поскольку кровь чистая, на радостях подумал Валентин Иванович, то её можно сдавать за деньги! Сказано – сделано. В районном донорском пункте, где ждали очереди на сдачу крови несколько учительниц да две библиотекарши, он узнал, что в Москве платят гораздо дороже. К тому же, поскольку кровь можно сдавать только раз в месяц, то в столицу стоило ездить ради второго раза – так они и делали, хотя дороговизна проезда сводила на нет московскую щедрость.
После сдачи крови Валентин Иванович выяснил, куда в районе следует обращаться, чтобы подключили свет. Нужной дамы на месте не оказалось, и он, присев на стул в коридоре, пытался бороться со слабостью, но всё же уснул. Когда его растолкали и он предстал перед должностной дамой, то так путано и сбивчиво объяснил суть дела, что та спросила раздражённо:
– Вы пьяны, что ли? Или и того хлеще?
– Не-е-ет, – замотал головой Валентин Иванович и при этом по-дурацки улыбался.
Должностная дама ему не поверила. Вообще должностные лица после перестройки перестали кому-либо верить, усматривая в каждом посетителе если не преступника, то во всяком случае ворюгу или жулика. Это Валентин Иванович уже подметил, подумав, что «человек человеку – друг, товарищ и брат» давно отменено, теперь действует вовсю «человек человеку – волк». При такой организации человеческих отношений чиновникам вольготно, вытворяй, что хочешь, измывайся над людьми, как душе угодно. Поэтому на участие должностной дамы, лицо которой было как бы окутано сизой дымкой, он не рассчитывал – иначе признался бы, что только что, чтобы немного погасить долг за электричество, продал два стакана собственной крови, причём, подоходный налог высчитали. Это ж как замечательно поставлено дело – подоходный налог платишь за собственную кровь! Ещё и налог на добавленную стоимость, наверное, содрали – кто её добавляет, эту стоимость, пусть и платил бы, а не тот, с кого содрать можно. Если с него не взяли, то с того, кому вливать будут её в вены, непременно жлобский этот НДС возьмут…
При таких мыслях Валентин Иванович продолжал по-дурацки улыбаться, а должностной даме до служебной аллергии надоели просители, которые норовили любыми способами украсть её родную электроэнергию, подключаясь к сети напрямую, без счётчиков, умудряясь вообще не платить за свет под любым предлогом. Поэтому она, не упуская случая прочитать нотацию, совершенно не была настроена на какое-либо снисхождение, поскольку из-за таких, как он, могут отключить весь район. Объяснения Валентина Ивановича по поводу того, что они с женой живут в этом доме всего несколько месяцев, что ему, как сельскому учителю, положены какие-то деньга на коммунальные платежи, но их не платят, поскольку учителя сидят без зарплаты, что школа не намерена платить за прежнюю хозяйку, что вообще в стране сложилась дикая ситуация, она, само собой разумеется, пропустила мимо ушей.
– Вам надлежит, с учётом пени, шестьсот семьдесят три тысячи двести двадцать четыре рубля, – вынесла служебная дама приговор, возвращая ему расчётную книжку.
«Вам надлежит», – мысленно повторил за нею Валентин Иванович, возмущаясь не столько несправедливым начётом, сколько этим словцом – «надлежит». Не просто «лежит», а почему-то «над»… Он его вообще, наверное, впервые в жизни услышал. Как бы он ни возмущался, но это не помогало делу – в кармане у него лежало почти на шестьсот тысяч меньше, чем требовалось.
Спустя две недели он вновь предстал перед служебной дамой и опять после сдачи крови. К тому времени Лена получила от Сергея перевод на полмиллиона рублей и, чтобы собрать нужную сумму, умудрилась продать какой-то своей новой знакомой новую прогулочную коляску за сто пятьдесят тысяч – всё равно она ещё не нужна, а когда Алёша подрастёт, она выкупит её обратно.
– А вы говорили, что не найдёте денег! Нашли же! – просияла дама, но придирчиво рассматривала штамп Сбербанка в платёжной книжке, – тут бди и бди, иначе в два счёта обведут вокруг пальца.
В этот раз Валентин Иванович видел её отчетливей, – вероятно, его организм решил привыкать к регулярным потерям крови. Обыкновенная тётка, занимающая крохотную, но видную в районе должность. Положение обязывало её прилично одеваться, следить за причёской, демонстрировать землякам обилие украшений в ушах и на пальцах. В этот день она была в пушистом мохеровом свитере, который как бы подчёркивал и без того красноречивые передние формы, придавал ей обманчивый домашний вид и даже некую уютность. Лицо у неё было лживо симпатичным – юркие серые глазки, тугие пухлые щёки и беспощадный рот, накрашенный пламенно-алой помадой.
– Когда теперь вы нас подключите? – поинтересовался Валентин Иванович.
– Ах да, вас же, как злостных неплательщиков, обрезали, – вспомнила дама. – Вам надо написать заявку на подключение и за вызов монтёра надлежит заплатить сто тысяч рублей.
В глазах у Валентина Ивановича потемнело. Такого подлого удара он не ожидал. Не было у него, и не предвидится проклятых ста тысяч рублей. Он не знал, где их можно было найти. Лена так надеялась, что, наконец-то, у них будет электричество, что не надо будет по ночам зажигать керосиновую лампу, что можно будет подогревать Алёшину бутылочку в кастрюльке на электроплитке. Что она скажет, когда узнает: заплатить надо ещё сто тысяч?
– Вам что-то непонятно? – спросила жёстко дама.
– Не знаю, – сдавленно отозвался он. – За что ещё сто тысяч?
