скачать книгу бесплатно
– Одна резинка?
– Нет, всё изделие.
– Не густо.
– «Новые русские» на работу денег не швыряют.
– Это я сегодня понял. Руки так набил, что резинка для меня, извините, слишком изящный предмет.
– Смотри, как бы тебя не надули. Как меня один кинул, – так это сейчас называется. Напросилась я к одному хмырю учить английскому языку его хмырёнка. «Рита Белова», – в шутку представилась, потому что как назовусь Черновой, то сразу же получаю вопрос или замечание: как, вы такая яркая блондинка, нет, фамилия у вас неправильная… Обрыдло объяснять, одним словом. Беловой назвалась только поэтому, без всякой задней мысли. «А-а, слышали», – просиял он своей бронзовой сковородкой.
Недели две помучилась с хмырёнком, а его папаша вдруг в претензии ко мне: «Ты не та Рита Белова, которая на Би-Би-Си учит английскому языку радиослушателей. Я думал, что та, а ты совсем другая. Поэтому в твоих услугах мы больше нуждаемся». Ничего себе претензия! «Так вы полагали, – спрашиваю, – что я по ночам работаю в Лондоне, а утром мчусь на помеле в наш Пересранск учить ваше чадо?» На полнейшем серьёзе отвечает: «Конечно!» – «В этом случае вам никто не поможет», – говорю я, толсто намекая на полнейшую клинику, и прошу рассчитаться со мной за десять уроков. «Сожалею, но не вижу оснований, поскольку ты обманула нас». – «Это вы обманулись, при чём же здесь я?» – спрашиваю. «Вот именно, при чём здесь ты! Ребёнок всем рассказывает, что учительница английского у него Рита Белова, а его поднимают на смех. Прибегает весь в слезах. Тут, извини, морального ущерба куда больше, чем полагается тебе за десять уроков. Ты должна нам заплатить, а она ещё за свой обман какие-то деньги требует, нахалка!»
Жаль, что в паспорте у меня написано «Чернова», а если бы было «Белова», я бы ему всю сковородку разметила в глубокую полосочку. Так и не заплатил ни рубля, подонок. С тех пор, братишка, завела железное правило: деньги вперёд. Предоплата называется.
– Ты этому, своему русскому языку детей учишь или всё же литературному? – поинтересовался у неё Валентин Иванович.
– Тоже мне, стилист выискался! Да пошёл ты, братишка, знаешь, куда? – беззлобно сказала она.
– Да, я пошёл. Поправлю-ка дверь и окно, девушка, в твоём мезонине. Там зимой будет свежо, там такие щели…
– Зато не жарко. Я там всю зиму почти прожила, закалилась. Если уж было в невмоготу – тогда вниз, к тётке на печь.
IV
И всё-таки жизнь у них постепенно налаживалась. Он заменил в доме несколько прогнивших половых досок, отремонтировал лестницу, ведущую в Ритин мезонин, утеплил двери и окна. Лена, кажется, выходила постепенно из своего оцепенения, строча «семейные», которые Рита отвозила в город и возвращалась оттуда с деньгами и новыми заготовками. Если Рита исчезала к Гарику на несколько дней, то Лена не находила себе места, то и дело смотрела на дорогу. Но Рита возвращалась, и всё опять шло своим чередом.
Со стеллажами Валентин Иванович еле управлялся до начала учебного года. Работать ему разрешалось начинать в десять, а то и в одиннадцать часов утра, поскольку хозяева или их гости до этого времени дрыхнули. Между прочим, при этом им совершенно не мешало изматывающее, душераздирающее блеяние козлят, которых они любили зажаривать на вертеле тушками. Привозили только козочек два-три раза в неделю, привязывали к бетонному столбу – опоре гирлянды стеклянных фонарей, освещающих по вечерам газон перед коттеджем. Козлят не кормили и даже ничем не поили. Несчастные животные вытоптали копытцами газон, тянулись мордочками к зеленой травке, которая была у них перед глазами, но ущипнуть её они не могли. Перед закланием они должны были, судя по всему, очиститься таким варварским способом и приобрести особые гастрономические свойства. Их бесконечное «ме-е» переворачивало Валентину Ивановичу душу. За мучительство бедных козлят он возненавидел хозяев.
«Кабан» платил ему тем же. Его «пока» становилось всё более угрожающим. Победитовые сверла затупились в первый же день, долбить дырки приходилось в основном шлямбуром, и поэтому «кабан» прозвал его «дятлом». Хозяйке нравилось качество работы, но она заставила загрузить один стеллаж коробками с мясными консервами, тушёнкой, сгущёнкой и ещё какими-то тяжеленными банками, – запасов еды тут было столько, что непроизвольно возникала мысль о подготовке к продолжительной осаде. Сооружение не шелохнулось. Довольная результатами испытаний хозяйка впервые за несколько дней изобразила постоянно сомкнутыми губами начало то ли улыбки, то ли усмешки.
Валентин Иванович решил не упускать благоприятный момент: предложил посадить на участке сад. Долбя дырки в железобетоне, он задумал заложить на одичавшем приусадебном участке тётки Аграфены питомник для плодовых культур. У Алексея Алексеевича он ходил в лучших садоводах, считалось, что рука у него лёгкая, поэтому сажать, обрезать, прививать, бороться с болезнями и вредителями сада он умел.
Это занятие в здешних условиях могло оказаться прибыльным, но первый доход питомник мог дать лишь через год – саженцы смородины, крыжовника, актинидии и йошты, новомодного гибрида смородины и крыжовника, если их посадить весной, только к осени станут товаром на продажу. Саженцы яблони и груши – через два, если сейчас позаботиться о подвоях, приобретя парадизки для пользующихся спросом карликов и полукарликов. Можно будет продавать саженцы яблони и груши уже будущей весной, если заняться зимней прививкой на подвои с хорошей корневой системой. Но это было рискованным и дорогостоящим занятием, – куда проще заняться выращиванием рассады перца, капусты, томатов, салатов.
Лена тоже любила копаться в земле, но нужна была теплица. Ещё не поздно было посадить землянику, – потом её можно будет размножать семенами. На всё это нужны были деньги, и тут он всё продумал, предусмотрел: садовые участки у строителей и заводчан были изрядно запущены, нужно было обрезать деревья, удалять корневую поросль. Он предложит свои услуги, будет брать за приведение в порядок участков недорого, но зато запасётся из поросли саженцами сливы, вишни, черноплодной рябины, смородины и крыжовника, привоями лучших местных сортов яблони и груши. Короче говоря, серьёзной конкуренции, как в строительстве, в садово-огородном деле не ожидалось, и перед ним открывались хоть какие-то перспективы.
Хозяйка убрала начало улыбки с лица, прищурилась на несколько секунд, пожевала губы, что должно было, видимо, свидетельствовать о напряжённом мыслительном процессе, а потом повернулась к выходу, махнула рукой, мол, следуй за мной. Валентин Иванович последовал, с досадой думая о том, что они относятся к нему с необъяснимым для нормальных людей презрением: не поинтересовались даже его именем, не назвали соответственно и своих имен. Казалось бы, обычнейшее человеческое дело – представиться друг другу, но нет, здесь это считалось излишним или же противоречило соблюдению какой-то коммерческой тайны. Это или выходило за границы человеческих отношений, или же не являлось таковыми, – во всяком случае, Валентину Ивановичу здесь было очень неуютно.
«Кабан» в беседке отмачивал своё волосатое тело баночным пивом. У ног лежали два рыжих бультерьера, которым он совал куски козлятины, а те отворачивались. Когда Валентин Иванович приблизился, собаки-убийцы встали, направили на него противно вытянутые, как бы припухшие морды и фиксировали немигающими, злобными глазами каждое его движение. Поэтому он и не решился подняться вслед за хозяйкой в беседку, остался внизу.
– Вот он предлагает посадить у нас сад, – сообщила она. «Кабан» глотнул пива, захватил нижней губой верхнюю, а потом, помедлив, уставился на Валентина Ивановича и наконец спросил:.
– Так ты не только «дятел», но ещё и Мичурин? Ботаник, значит? «Ботаник здесь, оказывается, – это презрительная кличка, я и не знал», – подумал Валентин Иванович и не торопился с ответом.
– И кого предлагаешь посадить? – спросил «кабан», вкладывая в последнее слово явно не садово-огородный смысл.
– Плодовые деревья, кустарники. У вас суглинок, высокое место, небольшой наклон к югу – как раз то, что для сада надо.
– И яблоки?
– И яблони.
– И груши?
– И груши.
– И даже такие, как дули?
– И такие, как дули.
Неожиданно «кабан» запрокинул голову назад и, выпятив острый кадык, захохотал, громко, в крик, так оглушительно, что собаки дернулись, по их короткой шерсти волнами пошла дрожь, они не понимали: бросаться им на незнакомца сразу или же дожидаться более чёткой команды от хозяина. У Валентина Ивановича по спине побежали холодные мурашки, однако «друзья человека» немного успокоились, терпеливо дожидались конца веселья их повелителя. Наконец «кабан» устал от хохота, смахнул пятернёй набежавшие слёзы, запил пивом и сказал жене, не скрывая своего презрения и к ней:
– Ну ладно, он – Мичурин, а ты… Ты думаешь, что я доживу до дуль на грушах?!
И опять захохотал, теперь нервно, истерично, и Валентин Иванович вернулся в подвал.
В тот день, когда ему осталось пробить несколько последних злополучных дырок, к хозяевам нагрянуло особенно много гостей. Возле столба блеяло три козлёнка. Обычно – один, два, а тут сразу три. «Быстрей бы закончить да убраться отсюда», – думал Валентин Иванович, со всего размаха нанося удары молотком по шлямбуру.
Однако закончить работу ему не позволили. В подвал спустилась хозяйка и заявила:
– Мы считаем, что сегодня тебе работать не надо.
– Почему? – удивился он. – Мне осталось повесить всего три кронштейна. Тут на два часа работы.
– Я повторять не намерена. У нас дважды не повторяют. Ты мешаешь нашим гостям. Приходи завтра после обеда. В середине дня мы уедем…
– Извините, а когда я получу деньги за работу? Нельзя ли сегодня?
– Нет. Ты не закончил работу.
– Вы мне не доверяете, не верите, что я закончу работу?
– Сейчас никто никому не доверяет и никто никому не верит.
– Как же это получается: вы уедете в середине дня, а мне предлагаете приходить после обеда?
– Здесь будут племянницы. Получишь у них конверт.
Она удалилась. Нехорошее предчувствие овладело Валентином Ивановичем. Она же меня вообще за человека не считает, думал он. Я же для неё куда ничтожней, чем абстрактный «никто», который никому не доверяет и никому не верит. Я ведь поверил им, когда начинал работу, верил, что они всё-таки люди, вкалывая полмесяца в подвале. Если поверил, то, значит, хуже, чем «никто». Выходит, что «никто» для меня – это недосягаемая нравственная и социальная высота, мне до неё ещё подниматься, карабкаться… Опять сестрёнка Рита права?
Когда он вышел из подвала, то увидел в беседке много гостей. По этому случаю «кабан» надел даже майку, чёрную почему-то, с огромными золотистыми буквами «Made in USA» и хищным орлом. «Это надо понимать, наверное, как свидетельство того, что он уже приобщился к «цивилизации», – язвительно подумал Виктор Иванович и направился к выходу.
Однако «кабан» тоже заметил его, окликнул: «Эй, Мичурин! Освежи пасть!» – и широким жестом швырнул ему банку пива. В беседке угодливо засмеялись. Банка, катясь по дорожке из красной гранитной крошки обогнала Валентина Ивановича, но он, не оборачиваясь, перешагнул через неё, продолжив путь к калитке. Сзади наступила тишина. Валентин Иванович открыл калитку и с огромным облегчением закрыл за собой: во всяком случае тут он недосягаем для собак-убийц, и стал обходить иномарки, столпившиеся напротив коттеджа.
«Господи, почему же Алексей Алексеевич и такие, как он, остались ни с чем, а вот такие одноклеточные стали хозяевами всей нашей жизни?» – воскликнул он в душе, и тут же кто-то грубо схватил его за плечо. Сзади – малый с квадратной челюстью, бритые виски, короткий ёжик, бугры мышц под тугой тенниской, в подмышке кобура и из неё торчала рукоять «пушки».
– Возьми, – ткнул он в руки полдюжины пива в полиэтиленовой упаковке и угрожающе предупредил: – Попробуй только не взять…
Валентин Иванович взял. Через некоторое время до него донесся торжествующий возглас: «Я же говорил: возьмёт! Ему мало показалось…» Остальное утонуло в хохоте.
Если бы Валентин Иванович знал, что «кабан» созвал гостей на трёхлетний юбилей своих псов – Кусатика и Рватика, что именинникам был приготовлен специальный торт из гусиной печёнки, из говяжьих языков, мелких куриных косточек, и в него уже были воткнуты шесть свечей, и гости вскоре наперебой будут стараться поучаствовать вместе с хозяином в их задувании, что козочки будут разорваны бультерьерами, освежеваны и запечены для них на вертеле…
V
Следующим днём было первое сентября, и приходилось оно на воскресенье. Если бы не второго, а первого сентября начинались занятия в школе, то Валентин Иванович скорее всего не пошёл бы заканчивать последний стеллаж, – до того его оскорбила, покоробила история с пивом. Выбросил бы из головы, пусть это было бы похоже на тот случай, когда покупают билет, а идут пешком, но он заставил бы себя забыть обитателей коттеджа, из презрения к ним забыть – и всё.
– Валька, милый, от тебя остались кожа да кости, – сказала утром Лена. – Я тебя почти не вижу. Они там тебя не кормят совсем, что ли?
– В горло не лезло, – ответил, а сам подумал: «Святая простота! Считает, что я имею дело с людьми. Они за полмесяца мне глотка чаю не предложили! Не считая пива, конечно…»
– А когда деньги получишь?
– Держи карман, подруга, шире, – как всегда к разговору подключилась Рита. – Сто тысяч задатка принёс – скажи: спасибо. Да ещё голландского пива шесть банок. Так что не раскатывай особо губы.
Задатка никакого не было. На одном участке он перетаскал целую машину шестиметровых брусьев, сложил их, чтобы просыхали, – заработал сотню, а сказал, что дали задаток. Не хотелось выглядеть в их глазах, что называется, лохом.
– Сегодня должен получить, – сказал он таким тоном, словно подписал себе приговор.
Отправился в лес. Притащил один чурбак, второй, третий… Время как остановилось. Он давно приноровился пилить двуручной пилой один, распилил чурбаки, поколол, сложил поленья в сарае. Наконец-то радио у каких-то соседей пропикало полдень. Он хотел, было тронуться в путь, однако Лена предложила немного подождать и пообедать.
– Извини, я забыла даже, когда ты обедал в последний раз дома, – сказала она за столом.
– Я тоже, – ответил он, обжигаясь горячим, наваристым грибным супом.
– Куда ты так спешишь? У тебя же язва была, очень горячее тебе вредно.
– Не надо за столом о болячках, – пришла на помощь Рита.
– У меня ещё котлеты с картофельным пюре и грибочками, а также компот, – похвасталась Лена.
– О котлеты, о компот! – торжественно воскликнул Валентин Иванович. – Живём, братва, шикуем!
– Не шикуем, а просто ва-ля-ем-ся! – уточнила Рита и изобразила, каким же образом это у них получается: взмахнула, разбросала руки, наклонила голову, положила её на своё плечо, закрыла от удовольствия глаза – словно не в Стюрвищах они, а, по крайней мере, на морском берегу где-нибудь на Канарах.
«Хороша собой, ох, хороша, плутовка!» – отметил про себя Валентин Иванович. А Лене, чувствовалось, было приятно кормить его, быть настоящей женой и хозяйкой.
Дорога к коттеджу вела через вековой бор – гулкий, светлый, просторный. Где-то далеко-далеко перекликались грибники, – Валентин Иванович завалил Лену и Риту белыми, подосиновиками, подберезовиками. «А опят тут – вообще кошмар!» – предупредила Рита. Не в бору, конечно, где-то в ельниках, березняках.
Крепыши с коричневыми шляпками так и норовили попасться ему на глаза, он отворачивался, не поддавался соблазну, – и всякий раз при этом к нему приходила мысль о том, что грешно не брать того, чем лес одаривает. На обратном пути соберёт…
Возле коттеджа никаких машин не было, на участке – тихо и пустынно. Каким-то козлятам повезло, а ему? Калитка заперта. Да и калиткой называть тяжёлую дубовую дверь, окованную железом, разукрашенную чеканкой, – значит – грешить против истины. Нажал на кнопку, выждал минуту, нажал ещё. Нехорошее предчувствие, кажется, начало сбываться…
– Заходи, – раздался вдруг недовольный и нагловатый женский голос, и в устройстве калитки что-то щелкнуло.
Дверь в подвал была открытой. Последние дырки он прибивал прямо-таки с остервенением. Собирал последний стеллаж и привинчивал его с такой скоростью, словно за ним гнались, – выбраться, наконец, из этого проклятого погреба ему казалось счастьем. Как же человеку мало нужно, удивлялся он, собирая инструмент.
Внутрь коттеджа, опять же не без удивления, прошёл свободно. «Кабан», как и следовало ожидать, жил по-царски: тут стояла такая мебель, которую Валентин Иванович видел разве что в кино. Красное дерево, его он вообще никогда не видел, но догадался, что здесь именно оно, мрамор, бронза, резные двери, инкрустированный пол, – ну куда ему с детдомовским рылом да в такой калашный ряд!
– Не проходи мимо, – услышал он из-за приоткрытой двери тот же голос, но не такой недовольный и наглый, как в первый раз. В нём чувствовалась даже игривость…
– Можно? – спросил он, открывая дверь.
В помещении, куда он попал, был полумрак. В глубине комнаты угасали в два ряда экраны, – он вначале принял их за странное, длинное окно, но потом догадался, что тут не желают раскрывать ему систему телекамер. Когда глаза привыкли к полумраку, он заметил возле настоящего окна женскую фигурку.
– Помоги с железками справиться, – услышал он почему-то совершенно другой голос.
Разумеется, Валентин Иванович бросился на помощь даме. Однако никаких ни шнуров, ни рычагов, чтобы справиться с жалюзи, найти не мог.
– Может, свет включить? – предложил он.
– Да он погас только что, вырубили, – ответила незнакомка, потом взяла его за кисть правой руки и со словами: «Не лучше ли нажать сюда?» прижала её к твёрдой девичьей груди.
В этот момент жалюзи распахнулись, девушка, прыснув от смеха, как бы застеснялась своего слишком смелого поступка, а халат тем временем соскользнул с неё и упал на пол. Она была совершенно голой. Стараясь не смотреть на неё, Валентин Иванович поднял халат и протянул его девушке.
– А почему ты нос воротишь? Не нравлюсь, да? – вместо того, чтобы взять халат, она сделала несколько шагов назад, повиляла бедрами, поиграла руками в воздухе, призывно вытягиваясь. А потом подбежала к нему, одной рукой обняла его, остолбеневшего, за шею, а другой гладила волосы, щёки, провела пальчиком по густым, чёрным бровям и сказала:
– Облицовка у тебя ничего, классная даже. Подходит… А я всё не нравлюсь тебе, нет?
Она ошалевала, её рука на его шее стала мелко-мелко дрожать; возможно, она была уже ошалевшая от наркоты. Облизывая пересохшие губы она вновь расхвалила его «облицовку», особенно нос, намекая на зависимость размера носа с ещё одной частью мужского тела. Затем, прижавшись к руке, вернее, предплечью, повернула его в другую сторону, прошептав: «Если я тебе не нравлюсь, то посмотри туда…» Шёпот был противный, нарочитый…
На огромном ложе, разметавшись, лежала ещё одна нагая прелестница.
– Эх, мужика бы, – потянулась и эта. – Как насчёт группен-секса? Можешь или нет? Не умеешь – научим.
– Нет, красавицы, у меня СПИД, – сказал он, окончательно приходя в себя. Впрочем, никакие они не красавицы, подумалось ему, – подщипанные, подрисованные, подкрашенные. Телевизионный стандарт, таких табунами каждые пять минут по ящику показывают.
– СПИД или спит? – поинтересовалась на ложе. – Если спит – разбудим, если СПИД – резинку наденем.
– И то, и другое.
– Нам подходит и такой вариант, – не унималась прелестница, приподнялась, протянула руку, другой оперлась на локоть – прямо-таки Даная. – Иди ко мне, иди, сладкий ты мой…
А другая принялась ему расстегивать брюки, мурлыкая что-то себе под нос.
– Хочешь с меня последние джинсы снять? Они не клёвые и не классные, мэйд ин Торжок, – сказал он, отвёл её руки от ширинки и спросил девицу на ложе: – А где мой конверт?
– Вот он. Иди ко мне, получишь конверт, – она достала его из-под подушки, повертела им и сунула туда же.
– Иду, лови! – неожиданно согласился он, упал на ложе и тут же оказался в объятьях обеих сразу.
Кто-то из них совал ему в лицо сосок своей груди, кто-то запустил опять руку ему в ширинку, а он тем временем шарил под подушкой, нащупал конверт и высвободился от ошалевших девиц. Вскочил на ноги и, помахивая конвертом, направился к выходу:
– Счастливо оставаться. Ничем помочь не могу.
– Вали отсюда, импотент несчастный!
– А конверт не тот, не тот, ха-ха-ха!
