Викарий из Векфильда. Перевод Алексея Козлова

Наша семья пообедала в поле, и мы сидели, или, скорее, возлежали, за своей скромной трапезой, расстелив скатерть на сене, в то время как мистер Берчелл что было сил веселили участников пира. К нашему еще большему удовольствию, два чёрных дрозда перекликались с противоположных изгородей, прилетела знакомая красногрудка и стала клевать крошки у нас из рук, и каждый звук в Природе казался нам всего лишь эхом всемирной гармонии.

– Сидя вот так, – говорит София, – грех не думать о двух влюблённых, так мило описанных мистером Грэем, тех самых, которые умерли в объятиях друг друга. В этом описании есть что – то настолько трогательное, что я перечитывал его сотни раз и каждый раз со всё большим восторгом!

– По-моему, – воскликнул мой сын, – лучшие штрихи в этом описании намного ниже, чем в «Ацисе» и «Галатее» Овидия. Римский поэт лучше понимает контраст, как творческий приём, и от его искусного исполнения зависит вся сила патетики!

– Замечательно, – воскликнул мистер Берчелл, – замечательно, что оба поэта, которых вы помянули, в равной степени способствовали привнесению ложного вкуса в свои страны, наполнив все свои строки излишним пафосом. Даже не слишком одарённые люди находили, что им легче всего подражать в их недостатках, чем в достоинствах, и английская поэзия, как и поэзия поздней Римской Империи, в настоящее время представляет собой не что иное, как комбинацию пышных образов без сюжета или связи; цепочку эпитетов, которые улучшают звучание, но не передают смысла. Но, возможно, мадам, хотя я и осуждаю других таким образом, вы сочтёте вполне справедливым, что я должен дать им возможность отомстить, и на самом деле я сделал это замечание лишь для того, чтобы иметь возможность представить труппе балладу, которая, несмотря на все её недостатки, по крайней мере, свободна из тех, о каких я уже упоминал.

БАЛЛАДА– Веди меня, пустыни житель,Святой анахорет;Близка желанная обитель;Приветный вижу свет.Устал я: тьма кругом густая;Запал в глуши мой след;Безбрежней, мнится, степь пустая,Чем дальше я вперед.– Мой сын, – в ответ пустыни житель, —Ты призраком прельщен:Опасен твой путеводитель —Над бездной светит он.Здесь чадам нищеты бездомнымОтверзта дверь моя,И скудных благ уделом скромнымДелюсь от сердца я.Войди в гостеприимну келью;Мой сын, перед тобойИ брашно с жесткою постелью,И сладкий мой покой.Есть стадо, – но безвинных кровьюРуки я не багрил:Меня творец своей любовьюЩадить их научил.Обед снимаю непорочныйС пригорков и полей,Деревья плод дают мне сочный,Питье дает ручей.Войди ж в мой дом – забот там чужды;Нет блага в суете:Нам малые даны здесь нужды,На малый миг и те.Как свежая роса денницыБыл сладок сей привет;И робкий гость, склоня зеницы,Идет за старцем вслед.В дичи глухой, непроходимойЕго таился кров —Приют для сироты гонимой,Для странника – покров.Непышны в хижине уборы,Там бедность и покой;И скрыпнули дверей растворыПред мирною четой.И старец зрит гостеприимный,Что гость его уныл,И светлый огонек он в дымнойПечурке разложил.Плоды и зелень предлагает,С приправой добрых слов;Беседой скуку озлащаетМедлительных часов.Кружится резвый кот пред ними;В углу кричит сверчок:Трещит меж листьями сухимиБлестящий огонек.Но молчалив пришлец угрюмый;Печаль в его чертах;Душа полна прискорбной думыИ слёзы на глазах.Ему пустынник отвечаетСердечною тоской:– О юный странник, что смущаетТак рано твой покой?Иль быть убогим и бездомнымТворец тебе судил?Иль предан другом вероломным?Или вотще любил?Увы! спокой себя; презренныУтехи благ земных;А тот, кто плачет, их лишённый,Ещё презренней их.Приманчив дружбы взор лукавый,Но ах! как тень воследОна за счастием, за славой,И прочь от хилых бед.Любовь… любовь славна игрою;Отрава сладких слов:Незрима в мире: лишь пороюЖивёт у голубков.Но, друг, ты робостью стыдливойСвой нежный пол открыл…– И очи странник торопливо,Краснея, опустил.Краса сквозь легкий проникаетСтыдливости покров;Так утро тихое сияетСквозь завес облаков.Трепещут перси; взор склоненный;Как роза, цвет ланит…И деву-прелесть изумленныйОтшельник в госте зрит.– Простишь ли, старец, дерзновенье,Что робкою стопойВошла в твое уединенье,Где бог один с тобой?Любовь надежд моих губитель,Моих виновник бед;Ищу покоя, но мучительТоска за мною вслед.Отец мой знатностию, славойИ пышностью гремел;Я дней его была забавой;Он все во мне имел.И рыцари стеклись толпою:Мне предлагали в дарТе – чистый, сходный с их душою,А те – притворный жар.И каждый лестью вероломнойПривлечь меня мечтал…Но в их толпе Эдвин был скромный;Эдвин, любя, молчал.Ему с смиренной нищетоюСудьба одно дала:Пленять высокою душою;И та – моей была!Роса на розе, цвет душистыйФиалки полевойЕдва сравниться могут с чистойЭдвиновой душой.Но цвет с небесною росоюЖивут один лишь миг:Он одарен был их красою,Я – легкостию их.Я гордой, хладною казалась;Но мил он втайне был;Увы! Любя, я восхищалась,Когда он слезы лил.Несчастный!.. Он не снес презренья;В пустыню он помчал

Свою любовь, свои мученья —

И там в слезах увял.

Но я виновна; мне страданье;Мне увядать в слезах,Мне будь пустыня та изгнанье,Где скрыт Эдвинов прах.Над тихою его могилойКонец свой встречу я,И приношеньем тени милойПусть будет жизнь моя!– Мальвина! – старец восклицает,И пал к ее ногам…О, чудо! Их Эдвин лобзает;Эдвин пред нею сам.– Друг незабвенный, друг единый!Опять навек я твой!Полна душа моя Мальвиной —И здесь дышал тобой.Забудь о прошлом; нет разлуки;Сам бог вещает нам:Все в жизни радости и муки,Отныне – пополам.Ах! будь и самый час кончиныДля двух сердец один:Пусть с милой жизнию МальвиныУгаснет и Эдвин.

{Перевод В. А. Жуковского.}

Пока мы читали эту балладу, София, казалось, порхала в эфире, мешая нежность с одобрением. Но вскоре наше спокойствие было нарушено выстрелом из ружья, раздавшимся совсем рядом с нами, и сразу же после этого мы увидели, как мужчина перелезает через изгородь, чтобы забрать убитую им дичь. Этот спортсмен был капелланом сквайра, который подстрелил одного из чёрных дроздов, так приятно развлекавших нас. Такой громкий звук, раздавшийся так близко, испугал моих дочерей, и я заметила, что София в испуге бросилась в объятия мистера Берчелла, ища защиты. Джентльмен подошёл и попросил прощения за то, что побеспокоил нас, заявив, что не знал о нашем присутствии. Поэтому он присел рядом с моей младшей дочерью и, как настоящий спортсмен, предложил ей мясо, которое он убил в то утро. Она собиралась отказаться, но взгляд матери, брошенный на неё украдкой, тут же заставил её исправить эту оплошность и принять его подарок, хотя и с некоторой напускной неохотой. Моя жена, как обычно, шёпотом выразила свою гордость, заметив, что Софи совершенно покорила священника так же, как её сестра – сквайра. Я подозревал, однако, что с большей вероятностью, её привязанность была направлена на другой объект. Миссия священника состояла в том, чтобы сообщить нам, что мистер Торнхилл приготовил музыку и прохладительные напитки и намеревался в тот вечер дать молодым леди бал при свете Луны на лужайке перед нашей дверью.

– Я даже не стану скрывать, – продолжил он, – что мне невероятно приятно первым донести до вас эту весточку, поскольку искренне надеюсь, что в качестве награды я буду удостоен руки мисс Софи в качестве партнера. На это моя девушка ответила, что у неё не было бы возражений, если бы она могла сделать это с честью и по справедливости.

– Но здесь… есть джентльмен, – продолжала она, украдкой кинув взор на мистера Берчелла, – который был моим верным товарищем по работе в течение всего дня, и ему по праву подобает разделить со мной не только работу, но и мои развлечения! Мистер Берчелл сделал ей комплимент по поводу её намерений, и тут же вверил её на попечение капеллана, добавив, что в тот вечер он должен был пройти пять миль, так как был приглашён на праздничный ужин. Его отказ показался мне несколько странным, и я не мог понять, как такая разумная девушка, как моя младшенькая, могла предпочесть человека с разбитой судьбой и без гроша в кармане тому, чьи перспективы были намного выше, а состояние – больше. Но как мужчины лучше других припособлены распознавать тайные достоинства женщин, так и дамы часто формируют о нас самые верные суждения, судя по совсем невинным мелочам. Кажется, что оба пола приставлены шпионить друг за другом и наделены различными способностями и инструментами для взаимного контроля.

Глава IX

Появление на просцениуме двух знатных дам. Кажется, что роскошный наряд всегда свидетельствует о превосходном воспитании

Не успел мистер Берчелл откланяться, а София согласилась потанцевать со священником, как мои малыши выбежали сообщить нам, что пришёл сквайр с целой толпой гостей. Вернувшись, мы застали нашего хозяина в обществе парочки молодых джентльменов и двух богато одетых молодых дам, которых он представил как очень знатных городских модниц. Так получилось, что для всей компании у нас не хватило стульев, но мистер Торнхилл тут же предложил, чтобы каждый джентльмен сидел на коленях у дамы. Я решительно воспротивился этому, несмотря на неодобрительный взгляд моей жены. Всвязи в этим Мозеса отправили к сеседям одолжить пару стульев, а поскольку нам катастрофически не хватало дам, которые могли бы составить компанию на деревенских танцах, двое джентльменов отправились с ним на поиски пары партнерш. Стулья и партнеры ждать себя не заставили и скоро появились. Джентльмены вернулись с румяными, как спелые яблоки, дочками моего соседа Флэмборо, щеголявшими красными пучками на макушке, однако на это неприглядное обстоятельство никто не обратил внимания. Хотя обе мисс Флэмборо считались лучшими танцовщицами в приходе и в совершенстве знали джигу и хоровод, они были совершенными профанами в деревенских танцах. Поначалу это привело нас в замешательство, однако, после небольшой толчеи, наступлений на мозоли и толчков и веселых столкновений, они, наконец, приспособились, и всё пошло как по маслу. Наш оркестр состоял из двух скрипок, свирели и барабана.

Ярко светила Луна, мистер Торнхилл и моя старшая дочь вели бал, к великому удовольствию зрителей; соседи, услышав, что происходит, столпились вокруг нас. Моя девочка двигалась с такой грацией и живостью, что моя жена не могла не обнаружить гордости в своем сердце, заверив меня, что, хотя малышка делала это так ловко, все движения были украдены у неё самой. Горожанки из кожи вон лезли, чтобы быть такими же непринужденными и ловкими, но безуспешно. Они плавали, нежились, замирали и резвились; но все это было коту под хвост, совсем не то, что у моей дочки. Зрители единогласно признали, что это было божественно, один лишь сосед Флэмборо заметил, облизываясь, что ноги мисс Ливи, казалось, так же легко двигались в такт музыке, как и её эхо. После того, как танцы продолжались около часа, две дамы, опасаясь простудиться, решили прервать бал. Одна из них, как мне показалось, выразила свои чувства по этому поводу в очень грубой, пошлой и даже площадной форме, когда заметила:

«Клянусь живым джинго, я вся взмокла от пота!».

Когда мы вернулись домой, нас ждал изысканный холодный ужин, который мистер Торнхилл распорядился принести с собой. Разговор на сей раз был более сдержан, чем раньше. Две дамы совсем задвинули моих девочек в тень, ибо не говорили ни о чём, кроме светской жизни и светского общества, а также о других модных темах, таких как картины с видами на горы, вкусы знати, Шекспир и музыкальные бокалы. Правда, раз или два они с наилучшими намереньями ощутимо оскорбили нас, принявшись грязно ругаться и хохотать, но это показалось мне самым верным признаком их высокого социального статуса (хотя с тех пор мне постоянно твердили, что ругательства и мат совершенно вышли из моды). Однако их роскошные наряды скрывали грубость их речи и делали простительными любые манеры. Я вообще думаю, что было бы хорошо, чтобы большинство женщина вообще не умело говорить и постоянно держало бы свои рты закрытыми.

Мои дочки, казалось, смотрели на этих прекрасных небожительниц с откровенным восхищением и завистью, а то, что казалось неправильным, ещё более возносило их и объяснялось уникально-первоклассным воспитанием. Но снисходительность дам по-прежнему превосходила все остальные их достоинства. Одна из них заметила, что, если бы мисс Оливия побольше повидала мир, это значительно улучшило бы её ауру и статус На что другая добавила, что всего одна зима, проведенная в городе, сделала бы её маленькую Софию совсем другой, много лучше. Моя жена горячо поддакивала, вероятно не слишком вслушиваясь в слова, и одобрила и то, и другое, добавив, что ничего так горячо не желает, как привести своих дочерей в порядок хотя бы раз в течение зимы. На это я не мог не ответить, что их воспитание и так превосходит всё остальное, а эта чрезмерная и малопредставимая в наших условиях утонченность преподнесла бы их бедность только ещё более смехотворной и привила бы им вкус к удовольствиям, на которые им лучше даже не покушаться…

– А какими удовольствиями? – воскликнул мистер Торнхилл, – Разве они не заслуживают обладать всем лучшим в мире, ведь в их власти дать столь много? Что касается меня, – продолжал он, – то моё состояние довольно велико, и поскольку это так и есть, любовь, свобода и удовольствия – вот мои принципы, но будь я проклят, если половина моего состояния сможет доставить удовольствие моей очаровательной Оливии, она должна получить его всё! И единственное одолжение, о котором я попросил бы в ответ, – это присоединиться к моему благотворительному фонду!

Я не такой уж профан в этом мире, чтобы не понимать, что такие речи – лишь модный метод скрыть наглость самого низкого пошиба, но я сделал великое усилие, чтобы подавить свое негодование.

– Сэр, – воскликнул я, – семья, которую вы сейчас удостаиваете своим обществом, воспитана в таком же высоком чувстве чести, как и вы! Любые попытки ущемить это чувство могут иметь очень опасные последствия! Честь, сэр, в настоящее время – наше единственное достояние, и с этим последним сокровищем мы должны быть особенно осторожны!

Вскоре я пожалел о своей горячности, с которой произнес эти слова, когда молодой джентльмен, пожав мне руку, поклялся, что одобряет мой дух, хотя и не одобряет моих подозрений.

– Что касается вашего теперешнего намёка, – продолжал он, – то, уверяю вас, ничто не было так далеко от моих намерений, как подобная мысль. Нет, как бы это ни было заманчиво, добродетель, способная выдерживать настоящую, долгую и нудную осаду, мне не по вкусу, это моветон, и все мои любовные похождения должны завершаться решающим ударом!

Обе дамы, которые делали вид, что ничего не знают об остальном, были, по-видимому, крайне недовольны этим последним проявлением вольности и завели очень осторожный и серьезный разговор о добродетели, к которому вскоре присоединились моя жена, капеллан и я. Разговор дошёл до того, что самого сквайра в конце концов заставили исповедаться в грехе, предавшись чувству сожаления о своих прежних излишествах. Мы говорили о чистых радостях воздержания и о том, что разум освещет Солнце, не омраченное чувством вины. Я был очень доволен, что мои малышки не ложились спать дольше обычного, и ведя приятные беседы, получали наставление от такого количества опытных наставников. Мистер Торнхилл пошёл даже дальше меня и спросил, не возражаю ли я против того, чтобы помолиться. Я с радостью принял это предложение, и, таким образом, вечер прошел самым приятнейшим образом, пока, наконец, компания не стала подумывать о возвращении восвояси. Дамы, казалось, страшно не хотели расставаться с моими дочерьми, к которым они стали внезапно питать особую привязанность, и присоединились к просьбе доставить им удовольствие побыть в их обществе дома. Сквайр поддержал это предложение, а моя жена присоединилась к его просьбам. Девочки тоже смотрели на меня так, словно хотели уйти. В полном замешательстве я придумал две или три отговорки, (я бы даже рискнул назвать их отмазами) которые мои дочери с такой же готовностью отвергли, так что в конце концов я был вынужден дать категорический отказ, на что весь последующий день мы не получали ничего, кроме угрюмых, косых взглядов и коротких, резких отказов.

Глава X

Семья старается держать нос морковкой и сравняться с теми, кто выше её по положению. Несчастны бедняки, которые пытаются казаться преуспевающими богачами

Скоро я стал замечать, что все мои долгие и мучительные лекции о воздержании, простоте и удовлетворённой бедности почти полностью игнорируются. Знаки внимания, которые в последнее время расточали нам те, кто был много выше нас по положению, пробудили во мне гордыню, которую я усыпил, так и не избавившись от неё. Наши подоконники снова, как и прежде, были захламлены средствами для умывания шеи и лица. Теперь мы стали бояться Солнца, как непримиримого врага белизны кожи, а огня из очага – как источник порчи цвета лица. Моя жена наконец заметила, что слишком ранний подъём вредит глазам её дочерей, что от работы после обеда у них краснеют носы, и убедила меня, что руки никогда не выглядят такими белыми, как когда они ничего не делают и висят плетьми. Таким образом, вместо того чтобы штопать рваные рубашки Джорджа, мы теперь делали их заново, перешивая старые ткани из марли или обрабатывая кетгутом. Бедные мисс Флэмборо, обе их бывшие весёлые спутницы, теперь были отвергнуты, как ничтожные хабалки, и весь разговор шёл о светской жизни и светском обществе, о картинах, вкусах, Шекспире и музыкальных бокалах. Но мы вполне могли бы вынести всё это, если бы как-то раз не пришла цыганка-гадалка, чтобы возвысить нас до подлинного совершенства. Не успела появиться эта смуглая сивилла, как мои девочки бросились ко мне просить по шиллингу, чтобы я украсил её руку серебром. По правде говоря, я устал быть всегда мудрым и не мог не удовлетворить их просьбу, потому что мне, как хорошему отцу, нравилось видеть их счастливыми. Я дал каждой из них по шиллингу, хотя, к чести семьи, следует заметить, что сами они никогда не оставались без денег, поскольку моя жена всегда щедро давала им по гинее, чтобы они держали гинею в кармане; но со строгим наказом никогда не менять её. После того, как они на некоторое время уединились с гадалкой, по их сияющим глазам, их ошалелым взглядам, когда они вернулись, я понял, что им было обещано нечто совершенно грандиозное.

– Ну, девочки мои, как у вас дела? Скажи мне, Ливи, предсказательница наговорила тебе хоть на ломаный грош?

– Как бы не так, папуля! – говорит моя девочка, – Я думаю, она имеет дело по крайней мере с нечистой силой, минуту назад она решительно заявила, что я выйду замуж за сквайра «меньше чем через год»!

– Ну, Софи, дитятко моё, – говорю я, – и какой же у тебя будет муж?

– Сэр! – отвечает она, – У меня будет в мужьях лорд и это вскоре после того, как моя сестра выйдет замуж за сквайра!

– Как? – воскликнул я, – И это всё, что вам скинут с небес за целых два шиллинга? Только лорд и всего лишь сквайр за два шиллинга! Глупышки, я мог бы пообещать вам принца и набоба и за половину этих денег!

Однако это их любопытство имело очень серьёзные последствия: мы начали думать, что созданы звёздами для чего-то исключительно возвышенного, и уже предвкушали свое будущее величие. Тысячу раз было замечено, и я должен повторить это ещё раз, что часы, которые мы проводим в предвкушении счастливых перспективых, гораздо приятнее тех, что уже увенчаны сладкими плодами. В первом случае мы готовим блюдо по своему вкусу, во втором – сама Природа готовит его за нас. Невозможно повторить череду приятных грёз, которые мы вызвали для своего развлечения.

Мы считали, что наше благосостояние снова растёт, как на дрожжах, и, поскольку весь приход утверждал, что сквайр влюблён в мою дочь, она действительно была влюблена в него, потому что они убедили её в этой страсти. В этот приятный промежуток времени моей жене снились самые счастливые сны на свете. И она старалась рассказывать нам о них каждое божье утро с большой торжественностью и точностью. Однажды ночью ей приснился гнилой гроб и скрещенные кости – знак неминуемо приближающейся свадьбы. В другой раз она ей представилось, что карманы её дочерей набиты фартингами, а это верный признак того, что вскоре они будут набиты золотом. У самих девушек появились свои особые приметы. Они чувствовали странные поцелуи на своих губах, видели кольца в свечном дыму, кошельки, отскакивающие от огня, и чудные любовные узелки, упрятанные на дне каждой чайной чашки.

Ближе к концу недели мы получили открытку от городских дам, в которой они с наилучшими пожеланиями выражали надежду увидеть всю нашу семью в церкви на следующее воскресенье. Из-за этого всё субботнее утро я мог наблюдать, как моя жена и дочери тесно кучкуются друг с другом, переглядываются да перешёптываются, и время от времени бросают на меня взгляды, свидетельствующие о скрытом заговоре. Честно говоря, у меня были сильные подозрения, что назавтра готовится какая-то абсурдная авантюра, которая должна была прозвучать с блеском и помпой. Вечером они вели себя, как обычно, но моя жена взялась вести осаду. После чая, когда я, казалось, был в приподнятом настроении, она начала издалека:

– Мне кажется, Чарльз, дорогой мой, завтра у нас в церкви соберутся все сливки общества!

– Возможно, так и будет, дорогая моя, – ответила я, – хотя тебе не стоит беспокоиться, тебя скорее должно беспокоить, будет ли проповедь или нет!

– Именно этого я и жду! – ответила она. – Но я думаю, мой дорогой, что мы должны появиться там как можно более пристойно, потому что кто знает, что может случиться?

– Ваши предосторожности, – ответил я, – заслуживают самой высокой оценки! Достойное поведение и внешний вид в церкви – вот что меня восхищает больше всего! Мы должны быть набожными и смиренными, веселыми и безмятежными, не так ли?