Викарий из Векфильда. Перевод Алексея Козлова

– О, да! – воскликнула она, – Я знаю это, но я имею в виду, что мы должны прийти туда как можно более подобающим образом, а не так, как эти оборванцы вокруг нас!

– Ты совершенно права, моя дорогая, – ответил я, – и я собирался сделать тебе то же самое предложение. Лучше всего прийти туда как можно раньше, чтобы успеть поразмыслить осущем перед началом службы!

– Фу, Чарльз, – перебила она, – все это очень верно, но этоне то, что я хотела бы видеть… Я имею в виду, что мы должны пойти туда с достоинством. Ты знаешь, что церковь находится в двух милях отсюда, и я протестую, мне не нравится видеть, как мои дочери плетутся к своей скамье, раскрасневшиеся от ходьбы, и смотрят на весь мир так, словно они победили в забеге в халатах! Итак, мой дорогой, мое предложение таково: вот две наши пахотные лошади – жеребёнок, который служит нашей семье уже девять лет, и его компаньон Ежевика, которые за прошедший месяц почти ничего не сделали. Они оба растолстели и обленились. Почему бы им не сделать что-то так же хорошо, как нам? И позволь мне сказать тебе, что, когда Моисей их немного подстрижёт, они будут выглядеть вполне сносно!

На это предложение я возразил, что пешая прогулка была бы в двадцать раз более благородным занятием, чем такое жалкое средство передвижения, поскольку Ежевика косоглазый, а Жеребёнку нужен хвост, я привёл веский довод, что их никогда не привязывали к поводьям, но они знают сотню ужасных трюков и ужимок, а у нас только одно седло и заднее сиденье во всём доме. Однако все эти возражения были сразу отринуты, так что я был вынужден подчиниться. На следующее утро я заметил, что они были весьма заняты сбором ресурсов, которые могли понадобиться для экспедиции; но так как я понял, что это займёт много времени, я зашёл в церковь раньше, и они пообещали вскоре последовать за мной. Я прождал около часа в читальном зале, ожидая их прихода; но, не обнаружив, что они пришли, как ожидалось, я был вынужден начать и прочёл службу, не без некоторого беспокойства, обнаружив, что они отсутствуют.

Когда все было закончено, моё подозрение только усилилось, а семья так и не появилась. Поэтому я пошёл обратно конным путем, который составлял пять миль в окружности, хотя пешком было всего две, и, когда прошёл примерно половину пути домой, увидел кавалькаду, со скоростью каварерийской черепахи двигавшуюся к церкви – мой сын, моя жена и двое малышей восседали на одной лошади, а на другой – две мои дочери. Я спросил, в чём причина их задержки, но, судя по их виду, вскоре понял, что в дороге они столкнулись с тысячью мелких неприятностей. Сначала лошади отказывались трогаться с места, пока мистер Берчелл не стал настолько любезен, что прогнал их вперёд примерно на двести ярдов своей дубинкой. Затем ремни заднего сиденья моей жены порвались, и они были вынуждены остановиться, чтобы починить их, прежде чем продолжить путь. После этого одной из лошадей взбрело в голову остановиться, и ни удары, ни уговоры не могли заставить её двигаться дальше. Я нашёл их, когда они только оправлялись от этой печальной оказии; но, видя, что всё в порядке, признаюсь, их нынешнее унижение не слишком огорчило меня, поскольку это дало бы мне много возможностей для будущего триумфа и научило бы моих дочерей большему смирению.

Глава XI

Семья по-прежнему полна решимости высоко держать планку и нос по ветру

На следующий день, в канун Рождества, нас пригласили в компанию пожарить орешки и подшутить над соседом Фламборо. Наши недавние унижения немного смирили нас, иначе, вероятно, мы с презрением отвергли бы такое приглашение; однако мы позволили себе быть счастливыми и теперь. Гусь и клецки, приготовленные нашим честным соседом, были великолепны, а рулет из баранины, даже по мнению моей жены, которая была большим знатоком, оказался превосходен. Правда, его манера рассказывать истории была не столь изысканной. Россказни его были слишком длинными, и очень скучными, и сочредотачивались исключительно на нём самом и его персоне, и мы уже раз десять смеялись над ними, однако были достаточно любезны, чтобы посмеяться над ними ещё раз.

Мистер Берчелл, который был участником вечеринки, всегда любил затеять какое-нибудь невинное развлечение и предложил мальчикам и девочкам поиграть в жмурки. Мою жену тоже уговорили присоединиться к развлечению, и мне было приятно увидеть, что она любит подурачиться и ещё не слишком взрослая. Тем временем мы с соседкой наблюдали за происходящим, смеялись над каждым нашим подвигом и хвалили нашу собственную ловкость, вспоминая те времена, когда мы были маленькими. Затем подали горячие устрицы, за которыми последовали вопросы и шарады, и, наконец, они принялись охотиться за туфелькой. Поскольку не каждый человек может быть знаком с этим первобытным времяпрепровождением, возможно, будет необходимо заметить, что когда компания при этом играет в кольцо на земле, все замирают, кроме одного, стоящего посередине, чья задача – поймать ботинок, который компания засовывает себе под зад от одного к другому, что-то вроде ткацкого челнока. Поскольку в данном случае для дамы, которой предстоит встретиться лицом к лицу со всей компанией одновременно, это невозможно, вся прелесть игры заключается в том, чтобы ударить её каблуком туфли с той стороны, которая меньше всего способна защищаться. Вот так моя старшая дочь была зажата в угол и металась, вся взвинченная, в приподнятом настроении, и вопила о честной игре, о честной игре, голосом, который мог бы оглушить исполнителя баллад, когда в комнату ворвались неразбериха за неразберихой, чушь за чушью, дурь за дурью, и кто же это были, как не двое наших больших знакомиц из города, леди Бларни и мисс Каролина Вильгельмина Амелия Скеггс! Описание этого мгновения было бы слишком нелицеприятным, поэтому мне нет необходимости заостряться на описании этого нового унижения.

Смерть! Лучше бы я умер в корчах! Боже мой! Быть увиденным дамами столь высокого воспитания и манер в таких вульгарных позах! Ничего лучшего нельзя было придумать! Вот что только могло произрасти из столь вульгарной пьесы, предложенной мистером Флэмборо! На какое-то время мы словно приклеились, приросли к земле, словно окаменели от изумления. Эти две дамы пришли к нам, чтобы повидаться с нами, и, увидев, что нас нет дома, пришли за нами сюда, так как им было не по себе узнать, что за несчастный случай мог помешать нам прийти в церковь накануне. Оливия взяла на себя роль нашего ведущего и гида, и рассказала всё в общих чертах, добавив только: «Нас сбросило с лошадей!» По этому поводу дамы выссказали чрезвычайную обеспокоеность; но, узнав, что семья не пострадала, вздохнули с облегчением, они были этому чрезвычайно рады; но, узнав, что мы чуть не погибли от испуга, они снова очень огорчились; но, услышав, что мы провели очень хорошую ночь, они снова очень обрадовались. Ничто не могло сравниться с их любезностью по отношению к моим дочерям – прошлым вечером их признания были тёплыми, но сейчас они были пылкими. В конце концов они заявили о желании завязать более продолжительное знакомство. Леди Бларни была особенно привязана к Оливии; мисс Каролине Вильгельмине Амелии Скеггс (я люблю называть её имя полностью – оно очень музыкально) больше понравилась ее сестра. Они бодро поддерживали беседу между собой, в то время как мои дочери хранили кладбищенское молчание, втайне восхищаясь своим благородным происхождением. Но поскольку каждый читатель, каким бы бедным он ни был, любит светские диалоги с анекдотами о лордах, леди и кавалерах ордена Подвязки, я вынужден просить позволения изложить ему заключительную часть этой беседы.

– Все, что я знаю об этом деле, – воскликнула мисс Скеггс, – это то, что это может быть правдой, а может и не быть… Но в одном я могу заверить вашу светлость, что бал был потрясающим: его светлость побледнел, миледи впала в панику, издавая разные звуки; но сэр Томкин, обнажив меч, поклялся, что будет принадлежать ей до последней капли своей крови.

– Что ж, – ответила наша красотка, – вот что я могу сказать: голландка никогда не рассказывала мне ни слова об этом деле, и я верю, что её светлость ничего не стала бы скрывать от меня. Можете не сомневаться, что на следующее утро милорд герцог трижды крикнул своему камердинеру: «Джерниган, Джерниган, Джерниган, принеси мне мои подвязки!»

Но раньше я должен был упомянуть об очень невежливом поведении мистера Берчелла, который во время этой беседы сидел, нгахохлившись, отвернувшись к огню, и в конце каждого предложения выкрикивал «Помадка! Вкусняшка!» – выражения, которые не нравились нам всем и в какой-то мере охлаждали наши оживлённые беседы.

– Кроме того, моя дорогая Скеггс, – продолжала наша несравненная, – ничего подобного нет в сборнике стихов, который доктор Бердок подготовил по этому случаю. Фадж!

– Меня это удивляет, – воскликнула мисс Скеггс, – потому что он редко что-нибудь упускает из виду, поскольку пишет исключительно для собственного развлечения. Но не могла бы ваша светлость оказать мне честь и показать их? Фадж!

– Моя дорогушка! – ответила наша несравненная, – неужели ты думаешь, что я ношу с собой такие вещи? Хотя, конечно, они очень хороши, и я считаю себя в некотором роде судьей, по крайней мере, я знаю, что мне нравится. На самом деле, я всегда была самым большим поклонником всех маленьких шедевров доктора Бердока, потому что, кроме того, что он делает, и нашей дорогой графини с Ганновер-сквер, в природе не бывает ничего, кроме самых низменных вещей, в которых нет ни капли светской жизни.

– Какая чушь!

– Чушь? Вашей светлости следует, – говорит другая, – вспомнить свои вещи в «Дамском журнале». Надеюсь, вы скажете, что в них там нет ничего пошлого? Но, говорят, что источник скоро иссякнет полностью, и я полагаю, мы больше ничего не получим из этого магазина?

– Чушь!

– Дорогая моя, – говорит дама, – ты же знаешь, что моя читательница и компаньонка ушла от меня, чтобы выйти замуж за капитана Роуча, а поскольку мои бедные глаза не позволяют мне писать самой, я уже некоторое время присматриваю себе другую компаньоншу. Найти подходящую девушку нелегко, и, конечно, тридцать фунтов в год – это небольшое жалованье для благовоспитанной девушки с характером, которая умеет читать, писать и вести себя в обществе. Что же касается светских сплетен, то их ни у кого нет.

– Помадка! Вкусняшка!

– Это я знаю по собственному опыту, – воскликнула мисс Скеггс. Из трёх компаньонок, которые были у меня за последние полгода, одна отказалась выполнять простую работу хотя бы час в день, другая сочла, что двадцать пять гиней в год – слишком маленькая зарплата, а третьего я была вынуждена уволитьеё, потому что заподозрила интригу с капелланом. Добродетель, моя дорогая леди Бларни, добродетель стоит любой цены, но где её найти?»

– Чушьня!

Моя жена долгое время внимательно слушала эту беседу, но особенно её поразил финал. Тридцать фунтов и двадцать пять гиней в год составляли пятьдесят шесть фунтов и пять шиллингов английских денег, которые, в некотором роде, можно было раздобыть в семье. Она с минуту изучала мою внешность в поисках одобрения, и, по правде говоря, я придерживался мнения, что два таких платья как раз подошли бы нашим двум дочерям. Кроме того, если бы сквайр по-настоящему любил мою старшую дочь, это был бы способ сделать её достойной своего состояния. Поэтому моя жена решила, что мы не должны быть лишены таких преимуществ из-за отсутствия уверенности, и взялась за защиту семьи.

– Надеюсь, – воскликнула она, – ваши светлости простят мне мою самонадеянность. Это правда, мы не имеем права претендовать на такие милости, но все же для меня естественно желать, чтобы мои дети преуспели в этом мире. И я возьму на себя смелость сказать, что две мои девочки получили неплохое образование и способности, по крайней мере, в стране нет ничего лучше. Они умеют читать, писать и разыгрывать роли; они умеют обращаться с иглой, вышивать крестиком и мелочь, а также выполнять все виды простой работы; они могут вышивать розочками, кружевом и оборками; и немного разбираются в музыке; они могут сшивать маленькие платки, работать с чем угодно; моя старшая умеет резать бумагу, а младшая очень мило рисует А гадание на картах?