Тропою сна

– Откуда сила? – слезы жгли щеки, сочась по его коже, стекая на комок простыней. – Я даже своего ребенка не смогла сберечь.

– Хватит жалеть себя! Ты поднимешься с колен и будешь жить дальше, потому что вставала всегда, даже будучи тряпкой. – Каждое слово, как пощечина, которые, как известно, тоже обладают целебным эффектом.

Девушку словно швырнули в стену, будто птица разбилась о закаленное стекло, у которого и в мыслях не было ее выпускать. Рыдания застряли где-то в горле, и она закашлялась, а чуть придя в себя, выдавила:

– Ничего не трепещет, не лает и не гудит.

– Твои предложения? – он зарылся носом в ее макушку.

– Луна…

– Прочертила дорожку по морю?

– Нет, глупый, от этого же нет звуков. Луна серебрит кроны тополей, и листья трутся друг о друга, разделяя лунный свет на всех поровну.

Так они и сидели, вдвоем слушая то, что слышать могла только она.

– Почему ты не ушел домой?

– У меня была сложная операция.

– Страшная у тебя работа.

– Поверь, все не так страшно, как бывает у тебя здесь, – провел он легким движением по ее лбу.

– И ты всегда хотел стать хирургом?

– Нет, когда-то мечтал быть анестезиологом-реаниматологом. Но врачом – да, всегда. Я из семьи потомственных медиков и хирург в третьем поколении. Мой дед шутит, что вырезать что-нибудь ненужное – с детства мое призвание.

– А ты не боишься, что, перестаравшись, заденешь что-нибудь важное? – спросила она, и к медицине этот вопрос имел мало отношения.

– Тело ломается – это да, но душа – душа заживает всегда, только если не позволить ей медленно гнить от какого-нибудь очень опасного нарыва.

– И ты хочешь содрать этот нарыв, даже не спросив моего разрешения? А если это жизненно необходимая часть моей души?

– Ты ничего не смыслишь в медицине, – хохотнул он, пытаясь вернуть разговор в безопасное русло: она была слишком проницательна. – И не можешь отличить благо от болезни, вот поэтому я не спрашиваю разрешения.

– Господи, ну откуда ты взялся?

– Я был с тобой всегда. Помнишь?

И Эле было странно и легко в плену вдруг ставших родными рук, хотя, когда ее ребенку так плохо, ей легко не должно быть ни в коем случае, и она понимала это, Олег тоже понимал, но не собирался облегчать ее душевные метания.

Из-за облаков вышла луна, и плавные тени деревьев зашевелились на полу. Они лежали в обнимку на узкой кровати. И Олег решил, что в их спальне никогда не будет огромного ложа размером с аэродром, а всегда будет стоять такая же узкая кровать, на которой можно спать, только тесно прижавшись, как единое целое. Эля закрыла глаза и задышала ровно, а Олег, глядя на подрагивавшие в полумраке комнаты веки, проводя пальцами по гладкой коже, думал о том, что все в его жизни было лишь для того, чтобы сегодня она уснула на его плече. По-настоящему.

5

За стеной кто-то плакал, и девушка тут же открыла глаза, по привычке подумав, что в детской проснулся ее мальчик. Но ослепительно белая палата, в которую уже прокрались красноватые лучи рассвета, жестоко вернула ее в реальность. Эля села и провела рукой по той стороне подушки, на которой ночью лежал Олег, он ушел давно, и даже простынь не сохранила его запаха, но это было и не нужно, девушке казалось, что она насквозь пропиталась тополиным духом.

Кто-то снова захныкал на пределе слышимости, а ведь Эля решила, что это были всего лишь остатки сна. Накинув халат, она вышла в почти пустой коридор. На своем посту за белой конторкой дремала дежурная медсестра. Тихие всхлипы раздавались из-за соседней двери. Ни минуты не раздумывая, Эля вошла внутрь. Там в точно такой же, как у нее, палате спала женщина средних лет, и все бы ничего, но по ее щекам стекали дорожки слез и дышала она так прерывисто, будто убегала от погони. Но не это привлекло внимание девушки – всю комнату окутывал дурной запах, и Эля знала: так пахли только угрызения совести – ее неустанные муки, с этим запахом она уже однажды столкнулась, когда встретила на улице отца Яна, тогда он, задрав голову, смотрел на два окна квартиры сына и бывшей жены.

Женщина заметалась на кровати, и Эля даже понять не успела, как оказалась рядом. Ее надо было бы разбудить, но это девушке даже в голову не пришло, она догадывалась, что следующей ночью все повторится. Она замерла и пыталась сравнить этот запах с уже известными. В нем было что-то от удушающего смрада паленой шерсти; девушка протянула руку над кроватью и вытянула эту часть запаха из тела женщины, а потом стряхнула в бадью с водой, тут же подставленную недремлющей фантазией. Дышать стало чуть легче, но ненамного. Следующим из гремучей смеси мук Эле удалось выделить кислое зловоние сродни тухлой капусте. Его можно было завернуть только в герметичный пакет, но даже плотная упаковка давала отсрочку лишь до очередной ночи. Как его нейтрализовать полностью, она придумать не успела, женщина проснулась и, заметив посетительницу, завизжала и замахала руками. Эля попятилась, но в палату уже влетела медсестра и, вколов женщине успокоительное, не проронив ни слова, увела Элю в ее палату.

– Что с ней? – спросила девушка, когда медсестра уже практически вышла.

Та обернулась.

– Все нормально, не волнуйтесь, скоро выпишем, – и, помедлив, добавила: – Вы бы к ней не заходили вот так неожиданно по утрам, да и к другим пациентам тоже. Мало ли что можно подумать, проснувшись и увидев незнакомое лицо.

Эля опустилась на кровать. Она не понимала, что творила в соседней палате, а главное, для чего. Но в ее действиях было столько уверенности и азарта, словно в ней скрывался еще один человек, который уж точно знал, что делал.

А потом вернулось ощущение собственного горя, и целый день Эля вспоминала все пережитые моменты, связанные с Эмилем, оказалось, что ее память сохранила их в мельчайших подробностях.

Когда к обеду валившийся с ног от усталости Олег резко распахнул дверь и вошел в палату, девушка сидела на стуле и пустым бессмысленным взглядом смотрела в окно. Ее щеки горели нездоровым румянцем, и усталость врача моментально исчезла. Он тронул ее лоб, подхватил на руки и уложил в кровать. Следующие часы Эля едва замечала, как вокруг нее суетятся какие-то люди, что-то в нее вливают и вкалывают. Иногда из этой круговерти выплывало лицо Олега, и тогда Эля на пару мгновений отрывалась от своей тоски о сыне, в которую погружалась все глубже. Физически она ничего не чувствовала, вот только в голове все плакал и плакал ее мальчик.

Потом появился Ян, и по перекошенному лицу вкупе с живой мимикой Эля определила, что он кричит, причем кричит на Олега. Врача мало волновали вопли молодого человека, в его глазах поселилось колкое беспокойство. Он не спускал с девушки глаз и лишь отрывисто и сухо отвечал на вопросы ее взбешенного друга.

– Выйдите, я хочу поговорить с ней, – донеслось до Эли словно из плотного, почти полностью поглощавшего звуки тумана.

– Я никуда не уйду, она в тяжелом состоянии, мы с трудом сбили температуру.

– Ты даже не знаешь, что с ней, бездарь!

Эля слышала все лучше и лучше, будто в магнитофоне накручивали и накручивали переключатель звука.

– Закрой рот, иначе я тебя вышвырну не только из палаты, но и из больницы.

«Боже, зачем так громко», – думала Эля.

– Еще вчера она, по твоим словам, была практически здорова, а сегодня едва не сгорела от температуры. Да я засужу тебя и твою гнилую клинику, гаденыш!

«Тише, ну пожалуйста», – молила девушка, у которой в голове уже как в рупоры гремели два мужских голоса.

На самом деле ее мужчины не кричали, они старались говорить по возможности тише.

– Не тряси тут бицепсами, если не заткнешься, мне придется свернуть тебе шею, и, поверь, тогда они тебе не помогут. – Глаза врача искрили злобой, а барабанные перепонки Эли были на грани разрыва.

– Пожалуйста, – еле слышно прошептала она, – громко…

Олег тут же оказался рядом, но беглый взгляд на приборы не принес ему облегчения. Он задал несколько коротких вопросов, на которые она ответила, толком не осознавая, что говорит. Ян вцепился в спинку стула напряженными руками. Ему показалось, что Эля молча спрашивает его о чем-то.

– Мы нашли ниточку, судя по всему, его вывезли из города. – Но с вопросом он не угадал.

– Скажи…я… снилась тебе… в детстве? – Элятак плохо себя чувствовала, что не была уверена, задала ли этот вопрос вслух, но Ян бурно отреагировал, и сомнений не осталось.

– Кто о чем, а она все о том же.– Его тон, как обычно, отличало снисходительное превосходство, но красивое лицо отразило неимоверное облегчение от того, что она заговорила.

– Ян, пожалуйста.

– Не надо меня впутывать в твои фантазии. Приди в себя, тебе сейчас не о глупостях надо думать, а о том, как выкарабкаться.

– Какая глубокомысленная глубокомысль, – протянула девушка, кривя губы. – Ты мне не веришь, – добавила она, а затем с трудом повернулась к Олегу:– А ты веришь, но не поможешь.

Впору было расплакаться, но организм и так обезводила высокая температура, и препараты еще не восполнили ее баланс, поэтому в глазах стояла степная сушь. Ян не хотел говорить при свидетелях, а Олег был занят делом, вколол Эле шприц с лекарством, и она не к месту подумала, что его зеленоватый цвет так приятен в белом безжизненном пространстве палаты.

– Что с женщиной за стенкой? – Голос потихоньку возвращался.

– Она здорова, я ее выписал,– судя по тому, как быстро врач ответил, его посвятили в подробности Элиной утренней прогулки.

– Я не об этом.

Олег глубоко вздохнул.

– Она выбралась из страшной аварии почти без единой царапины, а вот ее муж и двое детей – насмерть. Она была за рулем.

Эля прикрыла глаза от ужаса, но, прежде чем Ян успел зашипеть на врача за неуместные разговоры, в палату зашел как всегда всклокоченный Лем. В его глазах еще не было торжества победы, но уже плескалось небольшое удовлетворение. Эля вдохнула от него запах удачных решений и слабо улыбнулась. Зато он увидел опутывавшие ее трубки приборов, и довольное выражение лица стекло с него, как грим под напором воды. Когда его ввели в курс дела, Ян предложил перевести Элю в другую клинику.

На лице Олега заходили желваки.

– Эта лучшая, – ответил Лем.

– Значит, передать другому врачу, – не собирался отступать Ян.

Олег уже еле сдерживался, и то только потому, что Эля слабой рукой коснулась его пальцев. Ее глаза говорили что-то вроде: «Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало», хотя в данной ситуации скорее бы подошло: «Чем бы Ян себя ни успокаивал, лишь бы не кричал».

– Он лучший. Я проверил по двадцати трем показателям.

Олег насмешливо присвистнул.

– Лем, рассказывай, я слушаю. – Девушка еле-еле сжала мизинец Олега в своей ладони, не желая отпускать, и он присел рядом с ее кроватью.

– Может, отложим, – неуверенно предложил Лем, – дождемся,пока ты придешь в норму?

Но Элино лицо говорило лишь о том, что норма для нее –совершенно неподходящее слово, тем более теперь.

– Вобщем, я вспомнил один из снов, в котором ты, пожалуй, больше всего похожа на себя настоящую. Ты мне приснилась в день, когда… – он с опаской взглянул на Яна, – когда стала мамой, я как раз уснул прямо на экзамене.

В рассказанном сне девушка действительно походила на себя: те же страхи, те же нелепые действия, то же неумение жить по установленным правилам. Лишь внешность совершенно другая, но Нечто упоминало, что это не имеет никакого значения.

Но когда он закончил, зародившуюся в Эле с новой силой надежду тут же растоптал Олег:

– Это не она.

Лем непонимающе вытаращил на него серые глаза. А Ян, который не собирался участвовать в этом нелепом разговоре, а намеревался провести с подругой обычную отрезвляющую беседу, когда все удалятся, все же не выдержал:

– Да как ты вообще можешь судить? Ты ее едва знаешь.

– Вы идиоты. Если она видит то, что не видите вы, если поступает так, как вам и в голову бы не пришло, – это еще не значит, что она уязвимый младенец, которого надо оберегать от каждого необдуманного шага.

– Да если бы не мы, неизвестно, что бы с ней вообще стало и в каких психушках она бы проходила лечение, – впервые в жизни перешел проведенную когда-то им же черту Янош.

– Если бы не твоя опека, она бы итак выжила, поверь мне. И справлялась бы со всеми неурядицами ничуть не хуже, чем другие люди, может, не так изящно и легко, но на свой лад точно. Да позволь же ей быть тем, кто она есть, а не тем, кем должна, по-твоему, быть.

– Постороннему человеку не понять, – пренебрежительно кинул Ян.– Но я не могу ей позволить покончить с собой в надежде на то, что она попадет в какой-то нереальный мир, где, по ее собственному заблуждению, затерялся Эмиль. Она будет жить, я сказал! – снова сорвался на крик молодой человек.

– Будет, согласен, но для этого она должна быть сильной и смириться с потерей.

На протяжении всего этого разговора Эля смотрела в стену и старалась ничего не слышать.

– Ничего, что она здесь? – не выдержал Лем. – Вы не забыли спросить у нее, чего она сама хочет?

Мужчины прервались и уставились на него.

– Она хочет остаться со мной, – уверенно ответил Олег, и Янош захлебнулся словами от такой наглости.

– А давайте-ка все успокоимся, – предложил Лем. – Доктор, ей, наверное, надо поесть?

– Никакой еды, – обрезал Олег, снова возвращаясь из состояния самоуверенного мальчишки в статус профессионала. – Только глюкоза внутривенно.

Эля прикрыла глаза от усталости, и ее любимые мужчины со своими спорами и поучениями растворились в небытии сна, где жил самый любимый и самый маленький из них; жаль, что, когда она проснулась среди ночи, он рассеялся, оставив ее одну.

На стуле рядом дремал Ян. Несмотря на возражения Олега, они договорились дежурить у девушки по очереди.

Эля чувствовала такую слабость, что казалось, там, под простыней, вместо ее тела лежит нечто бесхребетное и студенистое, но ее это по уши устраивало, в ней будто что-то сломалось. Олег был прав: сны Лема не могли ей помочь перейти барьер между мирами;она чувствовала, что на самом деле совсем не такая, как в них, а другого человека, подходившего на роль проводника, в ее жизни попросту не существовало. Мимолетная мысль о возможных сновидениях Олега скользнула и пропала – мужчина слишком мало ее знал. Решения не было, а посему она не хотела возвращаться в реальность, хотела только спать и спать, чувствуя рядом своего малыша.

Она перевернулась на бок и закрыла едва открывшиеся глаза, но чутко спавший Ян услышал, вскинул красивую голову и, взглянув на приборы, заговорил:

– Не делай вид, что спишь.

Черные глаза девушки тут же уставились на него. Залитый лунным светом из окна, молодой человек походил на бога. Пару дней назад Эля бы четко представила, что она безумная красавица, а он Зевс, спустившийся с Олимпа, чтобы ее похитить, но теперь в ее голове стоял только непрерывный детский плач, а на его фоне шуршали, прощаясь, мокрые тополя.

– Как ты себя чувствуешь? – спросило «божество».

– Разбитой, – ответил человек, понявший наконец, как нелепо любить бога, а может, просто встретивший своего человека. – Что со мной?

– Они не знают. Твой врач…– выделив презрением первое слово, сказал Ян, – собрал консилиум, но, кажется, ты всех их завела в тупик.

– Пить хочу.

Ян наполнил водой стакан и помог ей сесть в кровати. Слабая рука девушки с трудом держала пластиковую емкость, и молодой человек поддерживал стакан, пока она пила.

– Ты выздоровеешь, – уверенно сказал Ян. – Лем уже вызвал лучших врачей.

– Это из той же песни, в которой пелось, что Эмиль найдется. К тому же Лем сказал, что Олег лучший, – ответила девушка в перерывах между глотками. От звучания этого имени по ее слабому телу разливалось тепло.

– Как быстро ты стала его называть по имени, – Ян и сам не понимал, почему этот факт раздражал его до невозможности. – Твое дело выздоравливать, а с поисками мальчика мы разберемся сами. И твой Серебряков не пуп земли, профессиональная подмога ему не помешает.

Напившись, Эля тяжело откинулась на подушке.

– Иди домой, ты, наверное, устал вот так сидеть. – Бескрайняя нежность, питаемая к божеству, никуда не делась.

– Не говори глупостей, лучше расскажи, что у вас с ним? – задавая вопрос, Ян смотрел в сторону, его никогда не интересовала Элина личная жизнь, может, просто оттого, что раньше она крутилась только вокруг него.

– Кажется, он меня любит, – сказав это, девушка сама удивилась органичности и естественности звучания слов, они и для нее самой стали откровением.

– Что за чушь! Это он тебе сказал? Да он тебя знает третий день.

– А зачем говорить? – не поняла Эля. – И с ним, похоже, все произошло гораздо раньше. У меня такое чувство, что он меня любил еще до того, как встретил вот в этой палате.

– Да, действительно, к чему слова, – отвернувшись к стене, зашипел Янош. – Ну прямо как в сопливом женском романе. И что же ты?

– К сожалению, это уже неважно.

– Он лучше меня?

Молодого человека чрезвычайно злило то, что происходило на его глазах с двумя до этого незнакомыми людьми. Элина любовь всегда была для него как нечто само собой разумевшееся, и, когда он почувствовал, что она рассеивается как дым, в его циничной душе что-то дрогнуло, естественно, не часть, отвечавшая за взаимность, а та, что заведовала самолюбием.

– Ну что ты, солнышко, – попыталась улыбнуться Эля, но слабость не позволила толком это сделать. – Ты же самый красивый, самый умный, сильный, уверенный, сексуальный.

– Утешаешь меня как малое дитя.

– Да нет, просто пытаюсь объяснить, что на твой пьедестал не взобраться никому и никогда.

– Но что же он тогда такое?

– Он?..– девушка помедлила, подбирая слово.– Он – мое, – слова подсветили сердце, как светлячок зажигает кусочек темноты. – Я это чувствую всем существом. Каждая клеточка меня вибрирует в унисон с ним. Понимаешь?

– Нет. Я всегда говорил, что вы с Лемом ненормальные.

– Значит, я была права, он тоже?

– Да, только с ней он не будет, она замужем.

– Ян, не злись. Мы просто умеем любить.

– А я, значит, нет? Да вы и еще половина человечества просто верите в утопию.

– Как ты можешь не верить в то, что постоянно пробуждаешь в женщинах? – девушка удивилась, Ян разговора о чувствах в жизни не заводил.

– Судя по тебе, какой-то слишком короткий срок у того, что я способен пробуждать.

«Здравствуй, Ян», – поприветствовала про себя Эля друга, вернувшегося в свое обычное состояние неудержимого скепсиса.

– Понимаешь, он вошел и заглушил собой все, даже на время плач Эмиля.

– Мои аплодисменты, прямо не мужик, а панацея ходячая. Ну, значит, он тебя точно вылечит, и уже завтра ты будешь скакать по палате на одной ножке.

– Не сможет.

Голос девушки снизился так, что Ян еле расслышал, а когда все же расслышал – рассвирепел.

– Ты знаешь что-то, чего не знаем мы? Отвечай сейчас же. Ты что-то выпила?

В ответ ни слова.

– Не молчи. Что ты с собой сделала? – он подскочил со стула и стал мерить комнату шагами. – Я так и знал, что ты пыталась покончить с собой еще в первый раз, а вот теперь повторила.

Обозленный молодой человек приблизился к кровати и, наклонившись, навис над Элей свирепой грозовой тучей.

– Отвечай, – потряс он ее за плечи.

Но в это время чей-то сон наложился на Элину реальность, и она, отвлекшись на венский бал полупрозрачной тенью, разворачивавшейся под потолком, с трудом соображала, что происходит. Но и от этого ее резко отвлекли.

– Не смей умирать, глупая, – выдохнул Ян и впервые в жизни поцеловал ее.

Вот это был поцелуй так поцелуй. Ни он, ни она кроме физического прикосновения ничего не почувствовали. Когда он выпрямился и снова сел на стул, Эля, не сдержавшись, тихо засмеялась, хотя смех отдавался болью в легких. А его самолюбивая натура почему-то ничуть не обиделась, и он тоже хохотнул в ответ.

– Понравилось?

– М-м… нет, – ответил Ян. – Да я вообще не люблю сие действо. И кто только придумал этот идиотский ритуал?

Эля замолчала, вспомнив, как время останавливалось в объятьях Олега.

– Я ничего не делала, просто мое место рядом с сыном, без него не останусь.

В ответ последовала пламенная речь на обычную тему о глупых фантазиях и больном воображении, но на полпути к победе оратор уснул прямо перед кроватью слушателя. А следом и Эля погрузилась в забытье.

Затем ей на мгновение показалось, что она проснулась, но бодрствовавший мозг никак не мог пробудить обездвиженное тело и лишь улавливал обрывки разговора.

– … собираетесь делать дальше?

– …

– Жизненные показатели снижаются с каждой минутой. – Голос Олега был сухим, как выжженное ангиной горло.

– Но надо же что-то делать.– Этот явно принадлежал Лему, только вот Эля не сразу поняла, откуда в нем столько черной безысходности.

Девушку тошнило от химических запахов, и она никак не могла от них отгородиться. К тому же от Лема разило страхом и смешанной с болью безнадежностью. «Я так задохнусь», – захотелось крикнуть, но губы не подчинялись. И снова под звуки падавших капель лекарства, похожих на булыжники, сверзавшиеся на металлическую крышу, разум сбежал в спасительную тишину дремы…

Опять не открыть глаз, и снова родные голоса, подбадривавшие друг друга, но в душе уже хоронящие ее.

– …они ничего не понимают, как и я. Мы держим ее на критической дозе препарата. Она ходит по лезвию бритвы, и следующий шаг… Впервые сталкиваюсь с таким.

– Она должна жить, ты слышишь меня?

«А вот эта закипающая злость так знакома».

– Ты же говорил, что знаешь ее лучше нас. Так ответь, что с ней?

– Она не хочет жить… И медикаменты не заставят биться сердце, если его хозяйка всеми силами желает его остановить.

И снова туман, в котором можно бродить, не помня о боли…

Прохладная рука по коже.

«Странно, я еще что-то чувствую?»

– Я расскажу тебе сказку на ночь. Только учти, в детском отделении после демонстрации моих ораторских способностей начинался групповой рев.

Эле никогда не рассказывали сказок, все их прочитала она сама. Мамы рядом не было, а Ире казалось, что они пагубно влияют на ее шаткую психику.

– Ну, значит, так, по телу бегала разъяренная банда вируса, и никто не мог ее остановить, и клетки в ней были веселыми и буйными, сметали все, что находилось на их пути, а тех, кто не желал покоряться, превращали в себе подобных. Армия росла, и бескрайние поля целостных клеток уменьшались на глазах… Тьфу, в смысле, на глазах, снабженных микроскопом.

– Грустная сказка, – выдавила Эля, из последних сил цепляясь за исходивший от Олега запах, она все старалась связать его с каким-нибудь знакомым ощущением, но все они были сами по себе, а он сам по себе.

Руки коснулся поцелуй, принесший с собой облегчение.

– Не уходи, пожалуйста. Останься со мной. Я так хочу тебя удержать, ну почему ты не оставляешь мне шанса?

– Ты знаешь… Ты все знаешь…

Поцелуй коснулся лба, исхудавших щек, дрожавших, неспособных открыться от бессилия век.

– Он из другого мира и не смог долго цепляться за человеческий. И ты не нашла того, кто способен провести тебя в его мир, тогда к чему эта жертва? Останься со мной, в моем, в нашем мире.Ты ведь просто умираешь, пойми, без надежды с ним снова встретиться.

– Прости… Я только гостья, заглянувшая к тебе на огонек, один вечер, один поцелуй – и я продолжаю свой путь в никуда… И тропа, заросшая вереском, изгибается и зовет меня. Здесь я чужая, может, в «нигде» буду своей.

Желанное дыхание обдало лицо девушки свежестью, и в ложбинку ключиц упала единственная соленая капля.

– А я ему говорил, что ты сильная и упрямая. И даже блуждая в потемках, двигаешься в нужном только тебе направлении.

– О чем ты?

В данный момент Олег был готов пойти на что угодно, лишь бы она продолжала говорить, продолжала дышать.

– Помнишь, я рассказывал о книге, в которой о тебе читал? Думаю, многие задавали себе вопрос – можно ли влюбиться в персонажа истории, красочно описанного на плоских листах бумаги, так вот я, тридцатилетний хирург, вот уже двенадцать лет как знаю ответ. Можно. Я был с тобой в убивающем вакууме космоса, в окружении сгустков антивещества, в геометрических лесах поющей планеты. А ты была со мной и тогда, когда я засыпал с книгой в руках, ты – моя ночная гостья…

– Снилась, – шепнули губы, а разум снова погрузился в бездну, далекую от реальности, а когда в последний раз пробудился, в комнате дышали уже трое.

И Эле даже показалось, что ей стало намного легче, но эта мысль подействовала угнетающе: теперь, когда она узнала, что все же может добраться до сына, ей нельзя выздоравливать. Но ее опасения оказались напрасными, это был всего лишь краткий всплеск перед неминуемым вечным затишьем.

Она открыла глаза, и режущие ощущения показали, что не видела она ими очень давно. Ее мужчины находились рядом. Лем бродил по палате, обкусывая ногти, и, как только заметил ее пробуждение, подскочил и встал рядом, силясь что-то сказать, но так и не вымолвив не слова. Ян стоял в ногах, повернувшись в профиль, и вся его поза выражала злость и обиду на глупую девчонку, которая решила его покинуть навсегда. А у кровати прямо на полу сидел Олег, и его белокурая голова лежала рядом с Элиной рукой. Какой-то прибор пронзительно пискнул, оповещая всех о пробуждении девушки, и три пары глаз вонзились в нее с жалостью, болью и укором.