Два месяца до льда на Луногаре

Кура с Мутой только что вернулись с Собачьей Холки, куда ходили не столько по собачьим делам (с ними Мута превосходно справлялась и в огороде), сколько по зову души – как участницы Общества любительниц сплетен, в котором Кура, разумеется, председательствовала с самого основания. Собачьей Холкой это место стало назваться по случайности – из-за чьей-то оговорки, сложившей в одно слово «холм» и «горку», но всех позабавившей и потому прижившейся как официальное название. Место сборищ было хорошо видно из окна спальни Лалики, и она даже узнавала постоянных членов Общества по силуэтам, среди которых были и городские дамы с фигурно стриженными фифами на руках, и сельчанки со своими обормотами на верёвках. Иногда к ним присоединялись бесхозные лесные метисы, отчего поднимался галдёж, обыкновенно завершавшийся только со звуками Руззиного ружья.

Пока Тутия набивала ватный валик для турнюра соблазнительного наряда Куры, сестра захлёбывалась свежевыжатыми городскими новостями:

– Дочь колбасника придёт на Ярмарку в платье из парчи и гипюра. Заказали у той слепой портнихи, которая видит пальцами лучше, чем десять человек глазами. Очередь к ней – на год.

Лалика тенью проскользнула на кухню за чашкой чая.

– Это, конечно, не парча с гипюром, – предупредила Кура и с размаха водрузила на девочку картонный каркас наряда, наспех простёганного шерстяными нитками и с непонятной целью обвешанного английскими булавками. На белой грибной юбочке красовалось нечаянное пятно, вероятно, от свекольника, что придавало наряду ещё больше интриги. Крыльев на этот образ не хватило, поэтому его завершал клочковатый хвост волка, ещё до рождения Лалики попавшего в дядюшкин капкан. – Ну пока так.

– Будет понаряднее, когда прицепим рыболовную сетку, – забубнила Тутия и даже собралась на её поиски в подвал.

Картон пах чем-то съестным и впивался в бока, но Лалика покорно терпела, ведь всё это было неискоренимой доброй традицией. Кура оценивающе покрутила девочку в руках, как дыньку при покупке, и решительно заключила:

– Пайетки всё исправят. Пайетки всегда всё исправляют.

– Кончились, – обеспокоенно засуетилась Тутия. – Но есть граммов триста утиного пера.

Уже у себя в спальне, перед беспристрастным трюмо, Лалика сполна оценила великолепие костюма, предназначенного выставить её перед всем городом достойной преемницей прапрабабушки Алуры – легендарной героини пособий по психиатрии. В защиту наряда можно было привести тот факт, что хвост имел проплешины ещё при жизни волка, однако это было недостаточно убедительно для Лалики, только что вступившей в пору кокетливого девичества и увлечения модой. Волевым решением эта деталь была отсечена от наряда и вручена Муте для её звериных забав. Неудобство картонного корсета также требовало решительных мер: не сумев его ни расстегнуть, ни снять через голову, Лалика, орудуя ножом для бумаг, срезала с себя этот панцирь, мгновенно превратившийся в гору стружки на ковре.

Никаких правил для пошива костюмов на Медолей не существовало, и, воспользовавшись этой свободой, Лалика погрузилась в творческий раж. Разложила на полу две кружевные ночные рубашки, задумчиво склонилась над ними, как над картами сокровищ, и вдруг решительно сделала несколько прицельных разрезов ножницами, движимая чёткой логикой гениальной задумки. Старательно сшитые в новом порядке фрагменты превратились в платье с длинным шлейфом, похожим на хвост павлина-альбиноса. Отрезав широкие бретельки, она прикрепила вместо них тончайшие бисерные ниточки, придавшие наряду элегантной роскоши, но всё равно чего-то не хватало. И тут её взгляд упал на абажур с хрустальными подвесками. «А что тётки мне сделают? Отправят в сиротский приют?!» – пожала она плечами и с преступной сосредоточенностью приступила к стрижке бахромы. После аккуратно распустила её на отдельные бусинки и пришила по всему платью, особенно густо у подола.

Украсив уши бриллиантовыми каплями серёг и заполнив линию роста волос лиловыми созвездиями тимьяна, Лалика стала напоминать чародейку с незавершённой акварели, в недосказанности которой таился ещё не сделанный оборот вокруг себя и пока не прозвучавший смех восторга. Сейчас она нравилась себе необычайно и, гарцуя перед трюмо, думала, что отчасти дядюшка Руззи прав: это зеркало – действительно искусство.

Мама, думалось ей, была почти такой же, как она сама, но только старше и выше – цветок того же сорта, но растущий на солнечной стороне сада. Наверняка в её грации, в том, как она склоняла голову или вскидывала тонкие запястья, была та же фейская нежность, нездешняя хрупкость, объяснимая физическими законами иного мира.

Оконные стёкла, вибрируя в унисон трубному басу из палисадника, дробили тишину звуками однообразной и неизменно доброжелательной соседской болтовни.

– А я думаю, что там за феи? – любезничал сосед, повисший на ограде в торопливой попытке флирта.

– Мы что ли?! – отмела Кура по-свойски.

Лалика немедленно высунулась в окно, желая больше подробностей этой потешной пьесы с провисшей романтической нитью. Открывшийся сверху вид чрезвычайно её позабавил: в своих крылатых костюмах тётушки напоминали гигантских мух, покусившихся на жизнь человечка, беспомощно ищущего спасения на заборе.

– Верно говорят, хозяйку и сад с возрастом не отличить, – сыпал он сомнительными комплиментами с претензией на житейскую мудрость. А сад хорошел неистово и безоглядно, пускаясь в авантюру цветения накануне ночных заморозков и тщательно пряча под зелёной свежестью останки иссохших оболочек.

Пора было отправляться на Главную городскую ярмарку, чтобы застать её в самом великолепном виде: пока не измялись флаги, не перегрелись напитки, не размякла выпечка, не выдохлись музыканты и никто никуда не упал и не убился. Лалика прихватила кошелёчек с несколькими монетками, припасёнными для нехитрых ярмарочных удовольствий, и выбежала из дома, от избытка чувств протаранив раскудахтавшихся тётушек и раззадорив Муту, одобряющую любую суматоху.

– Я на Ярмарку!

Ещё пара внимательных взглядов, и Кура точно бы опознала на платье детали абажура и тут же всыпала ей розг прямо по павлиньему хвосту, поэтому Лалика благоразумно поспешила ретироваться.

Глава пятая

Главная Ярмарка по случаю Медолея захватила площадь Голубиного Восстания и, не втиснувшись парой шатёрных павильонов, отщипнула немного мшистого простора от соседнего пустыря. Периферийная часть Ярмарки была заполнена палатками с плодами земли, где лоснящиеся фрукты и овощи перекатывались с бока на бок в своих древесно-соломенных яслях, а ближе к центру располагались увеселительные балаганы, предлагающие забавы под любой порыв души: от гонок за заводной куропаткой до сражения на антикварных овощерезках. Посетители ярмарки приветственно вскидывали руки, завидев друзей, обнимались вопреки сопротивлению громоздких нарядов и щедро осыпали друг друга комплиментами – словно сыпали на головы конфетти. «Лалика!» – то и дело окликали её смеющиеся голоса знакомых. – Ты как лилейный тюльпан в росе!» И она озорно кружилась и махала им, гремя содержимым кошелька, как кастаньетами. А ей в ответ: «Шлейф! Осторожнее со шлейфом!»

Устроители ярмарки заранее укладывали в самом центре площадки пирамиду для вечернего костра из огромных сосновых поленьев. Ещё с детства у Лалики в голове сама собой возникла логическая связь между сжиганием чучела и ежегодными выборами мэра, поэтому она была очень удивлена, когда, повзрослев, узнала, что мэров на Медолей не сжигают и это всего лишь похожие на них мешки с соломой.

Атмосфера призывала к непрерывному пританцовыванию, что ничуть не затрудняло поглощение всевозможных лакомств на палочках и ягодного пузыреля в скользких шаровидных чашах. Над толпой туда и обратно с жужжанием проносился летучий змей, из которого вываливались хмельные конфетки и приглашения на всевозможные леденящие душу аттракционы. По пути к диораме самоцветных приисков Лалику привлёк жаркий спор одного из зрителей с механиком-иллюзионистом, представлявшим публике удивительное новаторское изобретение – Исполнитель желаний. Устройство выглядело как металлический кабачок, что вполне объясняло его присутствие на овощной ярмарке.

– Исполнение желаний нельзя купить за деньги! – возмущённо твердил иллюзионист. Он был наряжен в конусную шляпу и полосатый бархатный кафтан, бесчисленные пуговицы на котором нужно было начать застёгивать ещё ночью, чтобы успеть на работу к этому часу.

– А вот и можно, – насмешливо парировал упитанный господин в шляпе из лебединого гузна. Судя по глазкам, банкир.

– Те, которые можно, это банальная алчба! А истинные желания возвращают тебя к совершенству, дарованному при рождении.

– Ничего не понятно, – досадовала толпа, редея.

– Ну и как же работает эта штука? – прагматично поинтересовалась тучная лысеющая женщина.

Лалика из любопытства замедлила шаг и тоже стала вникать в тонкости работы этого чудесного устройства.

– Сверху, как вы видите, колба из чёрного кварца, предназначенная для магических жидкостей, – с серьёзным видом начал вещать механик-иллюзионист. – А это тепловой преобразователь желаний в импульсы, – для наглядности он изобразил импульсы сжимающимися и разжимающимися ладонями перед лицами зрителей. Преобразователь неравномерно тикал в унисон морганию зевак. Кто-то даже попытался его изучающе потрогать, но получил по пальцам. – А в скрытой части устройства находится резервуар реальности, куда эти импульсы и поступают. – Он извлёк из металлического кабачка пустой съёмный контейнер, помахал им в воздухе, наполняя реальностью, и деловито вставил обратно.

«Интересно, почему он не пожелал себе более располагающие манеры?!» – озадачилась Лалика и уже собралась идти дальше, как вдруг бесцельно мятущаяся толпа волной подхватила её и ненарочно подвела прямо к иллюзионисту.

– Только по билетам, – отрезал он, толком не глянув на неё, и длинным пальцем с изумрудной златкой вместо перстня ткнул в образец билета на рекламном стенде. Лалика сразу узнала этот маленький глянцевитый фантик с нарисованным металлическим кабачком: именно такую бумажку однажды дал ей на сдачу граммофонщик, и всё это время она покоилась на дне кошелька. Обрадовавшись, Лалика вручила её иллюзионисту и с любопытством вытянула шею.

– Вот ведь удачное совпадение, – сыронизировал он, требовательно забирая билет и активируя устройство крохотной алой кнопкой. – Господа, судьбоносный момент!

Пока Исполнитель желаний зловонно раскочегаривался, а Лалика взбиралась на подмостки, иллюзионист совершал над билетиком торжественный акт аннулирования через сожжение. Если бы она наперёд знала, что желание непременно исполнится (то ли по воле случая, то ли благодаря работе этого чудесного устройства), загадала бы что-то более существенное: заветную встречу с внуком граммофонщика, алмазную тиару или хотя бы пожар в «Чуровом Затоне». Но из-за недоверчивости, проросшей из несбывшихся надежд, она потратила бесценный билетик на шутку: