Вырь. Час пса и волка

– «А кто помолится за тебя? Или ты ещё этого не поняла, гнойная ты пустула?»

Губы Грачонка задрожали, в глазах затеплились слёзы. Каргаш видел это, поэтому продолжал, становясь радостней с каждым ударом её сердца, звенящим болью.

– «Ни один мужчина в целом свете не ляжет с тобой в постель. Не возьмёт замуж. Потому что ты осквернённая. И как бы ты старательно ни молилась, тебе этой скверны не смыть. Одной тебе жить, одной сдохнуть и одной лежать в могиле».

Бес громко и неприятно расхохотался ей в лицо, старательно делая вид, что надрывает кишки со смеху.

– «Мне больше не жаль тебя, Каргаш. Больше нет. Ведь быть несчастным не даёт никому права делать больно другим».

– «Жаль? Несчастным?» – бес в обличие лекаря клонил голову, заглядывая Грачонку в опущенное зарёванное лицо. – «Не придумывай и не строй из себя святую, а из меня мученика. Ведь ты не знаешь даже…»

Каргаша оттолкнуло, будто кто-то невидимой рукой ударил его в грудь. Бес неприятно поморщился, а затем стёр с себя обличье Мизгиря, вновь став покойником, по чьему внешнему виду трудно было представить, каким он был при жизни.

– «А, срань господня! Этот идиот заходит на вторую милю. Вынужден откланяться, уж прости. Продолжим нашу совместную молитву как-нибудь в другой раз. Ах да… чуть не забыл».

Грачонок сердито отворачивалась от него, зажимала ладонями уши. Но голос беса продолжал лезть ей в мысли.

– «Сотри кровь со своих бёдер, тупая ты кобыла. Или тебя и этому нужно учить?»

Каргаш растворился в воздухе, словно ночной кошмар. Оставив после себя липкое противное чувство.

Грачонок сжалась, обнимая себя руками. Боль внизу живота не исчезла, наоборот – возросла. Увидев мокрое пятно на исподней, Грачонок заплакала.

Перебарывая боль, Грачонок медленно встала, взяла со стола зажженную свечу. Она не переставала хныкать. Ей было стыдно – очень. И страшно, что Мизгирь мог вернуться в любой момент и застать её в таком виде.

Грачонок посветила на себя свечей. Исподняя её была испачкана тёмным.

Кровь. Грачонок чуть не выронила свечу. У неё впервые пошла кровь. В этом не было ничего удивительного, ведь ей уже исполнилось четырнадцать. И всё же…

Грачонок разрыдалась ещё сильнее. Стянула с себя исподнюю и попыталась затолкать её в свой дорожный мешок, в надежде поскорее спрятать постыдное доказательство своего взросления. Грудь распирали рыдания.

Грачонок упала на колени, стаскивая следом за собой шерстяное одеяло, в надежде успеть и накинуть его себе на нагие плечи. Но дрожащие пальцы не слушались. Она начинала задыхаться. Сердце билось так часто, что Грачонок была готова покляться – оно вот-вот остановится.

Неужели теперь ей всю ночь предстоит простоять на ногах? Что же Мизгирь? Он наверняка догадался обо всём перед уходом. Поэтому спешил уйти и оставить её одну. Ему стало противно и гадко.

Когда приступ тяжёлой тревоги отступил, Грачонок откинула голову на соломенный тюфяк. Ей завладело чудовищное желание провалиться в сон. Но она не могла оставлять себя в таком виде.

– «Нужно разрезать исподнюю рубаху», – Грачонок снова развязала мешок непослушными пальцами. – «И потом ещё подстилку из овчины порезать. Никто из монахов не заметит, не должен».

Сидя на полу с лезвием в одной руке и измаранной кровью исподней в другой, Грачонок оцепенела, уставившись на свои предплечья. По словам Мизгиря духовидцев часто преследуют духи, сводя с ума своим постылым присутствием. Защитные узоры, что оставил на её руках Мизгирь, должны были служить Грачонку от них оберегом. И всё-таки Грачонок в очередной раз с сожалением подумала о том, насколько бесполезными они оказывались, когда дело доходило до Каргаша.

И теперь, сидя в одиночестве в тёмной келье, Грачонок впервые задумалась – что если татуировки виной тому, что отец являлся к ней столь редко? А остальные умершие не являлись вовсе.

Грачонок поднесла к защитным знакам край лезвия. В памяти вспыхивали, обжигая нутро, резкие моменты из прошлого. Она хорошо помнила, как лекарь прокалывал её руки иглой. Как опухала и кровоточила кожа, и то, как его тёплые пальцы уверенно и бережно скользили по покрасневшим участкам. Как он таил от неё виноватое выражение лица.

Сложно было угадать, кто из них двоих был напуган сильней. Она, страшащаяся мужских прикосновений, или он, знающий об этом и изо всех сил старающийся не сделать хуже.

Грачонок положила на пол нож, исподнюю. Привстала на коленях, протягивая руку к догорающей свече, оставленной на столе. Долго сидела неподвижно, набираясь смелости, не сводя мокрого от слёз взгляда с крохотного пламени. Затем задержала дыхание и поднесла пламя к коже на предплечье, стараясь нарушить целостность обережного узора.

15. Благота

Благота остановился как вкопанный.

– Началось, – упавшим голосом проговорил он. – Стоило догадаться, когда умолкли птицы.

Хруст и скрежет распиливаемой кости становились всё громче. Благота напрягся, отступил, шаря взглядом между мачтовых стволов сосен. Нет, он не испугался. Скорее, ожидал подвоха.

С тех пор как Благота ступил на территорию Драконьей гряды, его припадки участились. Повезло, теперь с ним был Горан, и он был не один. Или наоборот. Благота с досадой помнил, как один раз желающий помочь незнакомец во время припадка сунул ему в зубы ложку, тем самым чуть не переломав зубы и не повредив гортань. Так что лучшим выходом для Горана было перевернуть тело Благоты на бок и, по желанию, взять за руку в подбадривающем жесте.

Сумеречный лес откликнулся заунывным эхом. Права была Смильяна – сердце его в груди звучало громко. Очень громко. Оно будто привлекало к себе внимание посреди мертвенного безмолвия.

Наконец звуки распиливаемой кости смолкли. Растворились в мыслях, будто по щелчку пальцев. Благота терпеть не мог этот звук, как не переносил и воспоминаний о том дне, когда лишился руки. Но эти мерзостные хруст и скрежет служили сигналом к началу представления.

Благота вытянул перед собой ладонь. Сухой кожи с прочерками въевшейся в линии его судьбы грязи коснулась призрачная крупица. Сперва Благота принял её за пепел, но, почувствовав холод и влагу, понял, что ошибся. Слабый снег. Он поднял лицо, щурясь от трогающих ресницы снежинок. Их становилось всё больше, теперь они опускались ему на одежду и волосы, быстро превращаясь в щекочущие лужицы.

Благота обернулся. Сквозь синюю мглу пробирались двое. Мужчина вёл за руку маленькую девочку. Девочка не успевала за шагом взрослого, то и дело оседала на землю, в промёрзлую грязь. Оба, – и ребёнок, и взрослый, – хранили скорбное молчание.

Когда мужчина с ребёнком приблизились, Благота смог разглядеть их одежду. Крестьяне. На девочке недоставало одежды для такого времени года. Неудивительно, что она была не в состоянии вымолвить ни звука. Она выглядела настолько худой и хрупкой, будто сложенной из птичьих косточек. Едва ли она могла понимать, что с ней происходило.

Неожиданно девочка обессиленно осела на землю. Мужчина дёрнул её за руку с такой силой, что казалось, мог покалечить. Девочка слабо захныкала.

Благота попытался сглотнуть ком в горле. Он знал на своём горьком опыте, что всё происходящее с ним в такие моменты – всего лишь морок. Сон. И всё же порой сдерживать себя не удавалось. Он начинал верить в то, что происходило перед его глазами.

– Заканчивайте уже, – вздохнул Благота, не отрывая взгляда от девочки, раздирающей колени о ветви и смёрзшуюся траву.

– Папенька…

– Заткнись, – мужчина отпустил руку ребёнка. – Ни черта я тебе не папенька. Твоя мать, змея подколодная, нагуляла тебя по глупости.

– Мне страшно, – простуженным голосом заплакала девочка. – Пойдём домой.

Мужчина отступил от ребёнка, покачнулся, схватился за шапку на голове, будто в пьяном бреду.

– Ну уж нет, – дыхание его становилось всё тяжелее с каждым оброненным словом. – Довольно мы тебя терпели. В голодную пору и подавно.

– Папенька.

– Заткнись. Нам нечего есть. А ты – ты не моя дочь. Значит, я не твой отец. Ты всего лишь жалкий выродок. Грех своей матери! И это, стало быть, твоё наказание.

Девочка подняла на мужчину взгляд из-под спутанных волос.

– Прости… прости, папенька. Я больше не буду.

– Заткнись, – мужчина оскалил зубы.

– Я обещаю быть послушной…

– Заткнись, – он с готовностью сжал кулак.

Благота отвернулся, но мужчина орал так истошно, а девочка плакала так тихо, что он догадался – ему никуда не деться от этого видения. Когда Благота снова взглянул в их сторону, мужчина вставал с земли, тяжело опираясь на колено. Костяшки пальцев его были раскрашены кровью.

Девочка не шевелилась, лежала как изломанная иконка в замёрзшей грязи, спрятав лицо за мокрыми от идущего снега волосами.

– Не смей… – пропыхтел мужчина. – Не смей больше возвращаться… И не смей глядеть на меня своими жалобными глазами, будто во всём виноват я!

Благоте казалось, прошла целая вечность, прежде чем мужчина вскинул тревожный взгляд и уставился в его сторону. Благота нахмурился. Обычно видения не способны были заметить его присутствия. Он всегда оставался лишь сторонним наблюдателем. Неужели в этот раз всё могло быть иначе?

Но тут произошло то, чего Благота ожидать не мог. Мужчина страшно закричал, схватился за голову. Глаза его закатились под лоб, рот перекосило в страдальческом стоне. Из носа пошла кровь.

– Умоляю! – опадая на колени, вскричал мужчина. – Нет!.. Прекрати! Кто-нибудь! На помощь! Помогите… мне!

Благота кашлянул. Его собственное дыхание сковало вслед за дыханием просящего пощады мужчины. Благота прислонил руку к виску, согнулся пополам. Его начинало трясти, ломать изнутри.

Благота догадался обернуться себе за спину. Ведь мужчина, прежде чем с ним стало происходить немыслимое, смотрел именно в ту сторону, а вовсе не на него.

Смильяна выглядела иначе. В волосах вилы не было синих цветов, локоны казались тёмными в сумерках и были собраны в причудливое плетение, скрепленное сухими лозами. Из одежды она носила белый саван заместо цветной ткани.

Выглядела Смильяна как явившаяся перед рассветом покойница. Чудовищней было наблюдать вилу в столь лёгкой одежде и босиком на мёрзлой земле.

Благота закричал, когда поток сознания Смильяны ворвался в его голову, – в этот раз сильнее, беспощадней, нежели во время их первой встречи.

– «Человек. Человек. Почему ты причиняешь боль? Вила чувствует боль. Она чувствует ярость. Человек. Человек. Вила хочет человеку смерти. Вила не понимает. Вила хочет человеку смерти».

Благота рухнул, ударился лбом о землю, словно так был способен воспрепятствовать мучению. Затем ударил снова, слыша зубовный скрежет у себя во рту. Ощущая железный привкус крови.

– Смильяна, хватит! – Благота попытался воззвать к видению, но всё было напрасно.

Мужчина рядом с телом девочки вопил, царапал себе горло ногтями.

– Нет… я должен был! Должен был это сделать!

– «Должен?»

Взгляд Смильяны – зеркало, отражающее действительность. Стылый тёмный лес, кровь на мёрзлой траве. Тело маленькой девочки, шевелящей изломанными пальцами. Выражение ужаса на лице человека, глядящему в глаза собственной смерти.

– Она должна умереть! – хрипел мужчина. – От голода умрут мои дети! Она не моя дочь!

– «Ложь», – Смильяна сделала шаг.

– Я не хотел… Пощади!

«Ещё одна ложь».

– Умоляю!.. Это всё она! Она виновата во всём!

Смильяна остановилась, будто пронзённая.

Благота смог выпрямиться, сесть. Его била крупная дрожь, но теперь он мог двигаться и дышать. Мужчина рядом с телом девочки прекратил вопить и теперь ползал перед вилой на земле, изображая из себя побитого пса.

– «Человек солгал три раза», – Смильяна глядела на него широко раскрытыми глазами. – «Теперь человек должен умереть».

– Нет, – Благота пополз к ним на коленях, припадая на руку. – Нет-нет, стой! Смиль!..

Его отшвырнуло прочь. Благота физически ощутил, как вила ввинчивается в его череп, раскалывая его пополам. Благота снова упал на землю.

Как и мужчина у ног вилы. Замертво.

***

И снова склонившееся над ним лицо Горана.

– Ого, – выдохнул с трудом Благота. – Рад тебя видеть, представляешь? Тебя. С твоей-то кислой рожей.

Горан выпустил его голову. Благота ударился затылком о землю.

– Ай! – Благота поморщился, с трудом двигая рукой. – Осторожней, эй…

Горан встал. Благоте показалось, что тот способен пнуть его ногой под рёбра, подсказывая эдаким способом, что хватит валять дурака, нужно ускориться. Но Горан не нападал. Горан ждал объяснений случившемуся.

– Знаешь, я видел чертовски занимательный сон, – медленно присаживаясь, начал Благота. – Со мной часто такое случается. Надеюсь, я не обмочился, как в прошлый раз… нет, всё чисто. Повезло, представляешь?

– Значит, вот зачем ты здесь, – прервал его Горан.

– Ну, это только малая часть проблемы. Мочить себе штаны на людях. А ещё все эти припадки, конвульсии… Корень зла, вот здесь, – Благота постучал себя пальцем по виску. – В моей голове. Понимаешь? Меня преследуют видения, и когда они начинаются, я вот так вот падаю и…

– Вставай. Нужно идти.

– Тебе разве не интересно узнать, что?..

– Нет.

– Хм. Да, ладно. Сейчас. Мне требуется передышка. Просто… не так-то просто воскреснуть после того, как вила взорвала тебе голову.

Горан дёрнул глазом, но воздержался от расспросов.

– Мы уже близко. Надо ускориться.

– Да, погоди… сейчас.

Благота посидел на земле какое-то время, приложился к опустевшей фляге. Уныло провёл рукой по лицу, стирая остатки видения перед глазами.

– Что стало с тем ребёнком? – поднимаясь на ноги, спросил Благота.

Горан как-то странно покосился в его сторону. Разумеется, он не догадывался ни о какой девочке и ни о каком мёртвом несостоявшемся отце.

– А впрочем, молчи, не надо лишних слов, – Благота вытер испачканную ладонь, – скоро сам узнаю.

16. Мизгирь

Водяница в одной юбке злобно зашипела, отскакивая и обнажая зубы в хищном оскале.

– Ты – один из нас!

– Не припомню, чтобы когда-нибудь мне приходилось нападать на людей с помощью языка.

Мизгирь приподнялся, лёжа в высокой влажной траве. Боль от удара о землю давала о себе знать – спину сковало напряжением. Он презрительно скривил губы, вытирая плечом мокрую от слюны водяницы шею. Ему оставалось только сожалеть, что он не воспользовался кудовством или не прибег к запугиванию руническим ножом с деревянной ручкой. Водяница в юбке оказалась слишком настойчивой. Она повалила его на лопатки и со знанием дела вылизала, как петушка на палочке.

– А ты? – водяница бросила на Каргаша свирепый взгляд. – Тебя сперва я приняла за прицепившуюся лярву!

Силуэт Каргаша равнодушно пожал плечами.

– «Зря пытаешься меня спровоцировать, вонючая стерва. Я давно перестал переживать по поводу того, что другие обо мне думают».

Мизгирь знал, что яд водяницы вызовет галлюцинации. И учитывая его ослабленную сопротивляемость организма – довольно яркие. По скромным расчётам, у него оставались считаные секунды.

– Я пришёл поговорить, хотел…

Водяницы в воде прекратили забавляться с послушником и, явно недовольные, застыли, вслушиваясь в их разговор. Арсений пребывал в беспамятстве. Уставшие глаза послушника смотрели в никуда, из приоткрытой нижней челюсти капала слюна. Кажется, он бормотал что-то про господа и святую Анастасию.

– Неужели такой, как ты, снизошёл до таких как мы? – с неприязнью усомнилась водяница в юбке, припадая к земле как камышовая кошка, готовая к нападению. – Или думаешь, защита твоей богини даёт тебе право портить нам веселье?

– С чего такое мнение? – с пыхтением отозвался Мизгирь. – Послушайте. Я хотел задать вопросы. Предложить обмен или услугу, но теперь…

Водяница в юбке настороженно прищурилась, не сводя с него своих чёрных глаз.

– Но теперь «что»? – опасно тихим голосом спросила она.

Мизгирь лёг обратно на траву, устремляя плывущий взгляд на вечернее небо, затянутое разноцветными облаками. Он сделал глубокий вдох, втягивая в лёгкие стылый сырой воздух. Скользящий над травой ветер приволок запах пряного леса, немного перебивающего запах тины из пруда.

Огромные мухи с надоедливым жужжанием вихрились над головой.

– Теперь я чувствую себя идиотом.

Мизгирь полежал в неподвижности какое-то время, прежде чем ощутил рядом лёгкие шаги. Водяница в одной юбке отогнала от него мух, склонилась. С тёмных от воды волос с запутавшейся в них зелёной тиной закапали ему на лицо редкие капли. По ключицам водяницы и небольшим девичьим грудям сползали ручейки воды.

– А ведь верно, на идиота похож, – глумливо проворковала водяница, садясь на него сверху. – Ох, бедный двоедушник. Не огорчайся. Мы о тебе позаботимся.

Мизгирь перевёл взгляд от лица утопленницы с чёрными прожилками на размытый силуэт Каргаша. Бес тоже слонялся над ним, кощунственно усмехаясь – ему было до крайности весело.

– Может, всё-таки обойдёмся… без этих ваших? – Мизгирь попробовал сконцентрироваться и сосредоточить взгляд на водянице.

Возникшее резкое головокружение заставило его желудок неприятно съёжиться.

– Сапоги, – успел выдавить Мизгирь, прежде чем сознание его уволоклось прочь. – Сапоги не трогайте, они новые. Очень прошу.

А затем заместо водяницы он увидел образ женщины из своего прошлого, которую страстно ненавидел с такой же силой, как и любил.

***

– Он же здесь не останется? – сердито восклицает девушка, скрещивая руки на груди.

Виктор сидит за столом, водит указательным пальцем по краю деревянной кружки. Хмурится, чувствуя растущее в нём недовольство. Первое его впечатление об этой незамужней красавице оказалось ложным. И как бы ему ни нравились её чёрная коса и поразительно тёмно-синие глаза, глядящие на него, как на незнакомца, столь дерзко, смириться с открытым пренебрежением в его сторону он уже не мог.

– Инесь, помолчи, – старик, приведший Виктора в дом, садится за стол.

Старика зовут Сурай, он колченогий, но крепкий. Похож на внучку, с таким же узким лицом, ярко выраженными скулами и прямым носом. В чёрной густой гриве волос замешан пепел седины.

– Прости, сынок, – Сурай переводит с девушки на Виктора тяжёлый серый взгляд из-под нависших бровей. – Она у меня одна осталась, больше никто не выжил. В ту ночь, когда в наше поселение пришли Изумха, они перебили даже женщин и детей. Для них мы были порченым товаром.

– Какой он тебе сынок, старый? – шипит Инесь на деда. – Зачем ты притащил его к нам в дом?

Больше Виктор не задаётся вопросом, почему она ещё не замужем и без детей. По возрасту Инесь выглядит его ровесницей, если не старше. Хотя, возможно, дело в суровом выражении лица и тонких сжатых губах, скривлённых в неприязненной гримасе.

Никакая красота не сможет компенсировать дурноту характера.

Виктор молчит, проглатывает обиду. Бросает на старика ожидающие взгляды, ждёт от него объяснений.

Сурай действительно «притащил» его к себе в избу, запрятанную в непролазной глуши. Радовался встрече, как с долгожданным гостем. Но вот теперь внучка его шипит как кошка и требует сейчас же изгнать обратно на большак.

Сурай сразу понял, кем был Виктор. Признал в нём выря-двоедушника, стоило Каргашу вылезть и начать сквернословить у них под носом. Сурай видел беса и слышал, а ещё – не боялся. Разглядывал со знающим интересом, заставляя того лютовать от возмущения.

– Наш род испокон веков служил Явиди, Кощной Матери Ткачихе, – объяснил старик. – Не признать в вас её достойного творения было бы позором. И всё же любопытно. Какой редкостный образец.

Инесь тоже хватило одного лишь взгляда, чтобы всё понять. Но не на Каргаша, а на Виктора.

– Пусть он уйдёт, – девушка со злостью щурит свои тёмно-синие глаза.

Сурай не обращает на внучку внимания, потирает бороду, задумчиво разглядывая Каргаша, ползающего по потолку горницы.

– Лишённый определённости… – бормочет Сурай, с преувеличенным вниманием оценивая беса. – Не проявляет своего отдельного существа. Заимствует поведение и наружность. Взаимодействует с нитями, но подчинять их по ту сторону Покрова не способен…

– «Я тебе не жук для изучения, хер ты ослиный», – ерепенится Каргаш. – «Ещё хоть слово в мою сторону, и я затолкаю твои гнилые зубы тебе в глотку».

Виктор натужно вздыхает. Потирает пальцы друг об друга. Затем обращается к старику, пытаясь звучать сдержанно.

– Так значит, ты духовидец и способен на кудовство. И при этом не вырь. Как такое возможно?

– Верно. Я не ведал смерти, но служу орудием Матери Ткачихе, – Сурай не сводит внимательного взгляда с беса. – А вот она ведает.

Виктор с непониманием качает головой.

– Она?..

– Моя внучка. Вырица. Как ты.

Инесь притопывает ногой, умолкает, ярясь на старика. Но всё ещё стоит рядом, слушая разговор. Не собирается уходить. Скорее ждёт, что уйдёт Виктор.

Виктор снова косится на девушку с мрачным подозрением. Быстро оглядывает с ног до головы, распаляя тем самым её лютое недовольство.

Инесь носит рубашку, расцвеченную черным с синим, поддёрнутую у пояса. Ноги обёрнуты белыми и чёрными онучами. На медных пуговицах и снизках бус, подвешенных к шерстяному поясу, играют тусклые лучи солнца, просвечивающие сквозь оконца.

Застёжка в виде змеиной головки закалывает ворот рубахи. Из-под ворота, теперь вблизи Виктор видит это наверняка, виднеется чёрный узор, вшитый под кожу.

В точности такой же узор, как у него самого в области живота. И Каргаш – часть этого узора. Точнее его составляющая.

Шов Явиди.

– «Ей перерезали глотку», – догадывается Каргаш с гнусным довольством.

– И с кем тебя сшили? – спрашивает у девушки Виктор, тщась заглушить замечание беса.

Инесь с деланым удивлением вскидывает брови.

– Мы с тобой даже не знакомы, а ты смеешь задавать мне такие вопросы?

Она продолжает смотреть на него, как на коровий навоз.

Каргаш, ползающий по потолку, гнусно смеётся:

– «Колючая, как шиповник! Не гляди на неё подолгу, не то зенки поцарапаются!»

– «А ты заткнись», – велит бесу Инесь. – «Иначе просуну тебя в веретенице и заставляю крутиться до заговенья».

– «Ну попробуй!» – смеётся бес. – «Попробуй!»

– Видишь, старый? – Инесь указывает пальцем на потолок. – Они ходят так уже больше пяти лет и до сих пор не могут срастись! И никто не может взять над другим верх. И при этом тело их ещё живо. Так быть не должно. Он принесёт нам беду, помяни моё слово!

– Ну а ты сама? – теряя терпение, спрашивает у неё Виктор. – Сколько тебе потребовалось времени, чтобы «срастись» или как ты там выразилась?

Инесь не отвечает, даже не смотрит в его сторону, будто Виктор, а не бес над ним, – пустое место. Но стоит Виктору отвернуться, как он снова начинает чувствовать на себе её въедливый взгляд – от него внутри разливается терпкая горечь.

– Меньше года, – отвечает Сурай заместо внучки, наконец отвлекаясь от разглядывания беса и беря со стола кувшин с хлебным квасом. – Что вовсе не странно, если знать, что душа Инесь была сшита в детстве с душой сестры. В вашем же случае всё куда сложней. Двое взрослых мужчин, каждый со своей судьбой за плечами. Ты ведь был мужчиной, Каргаш?

– «Зря надеешься, что я ничего тебе не сделаю», – отзывается с потолка бес.

– Каргаш, – пропуская его угрозу мимо ушей, вторит старик. – Если твоё имя настоящее, смею предположить, ты был из нашего народа. Из народа вайга. Тебе известны земли близ Каменного пояса?

– «Мне известно, где окажется твоя оторванная голова, когда я спущусь, старая ты образина».

Инесь подходит ближе к столу, нагибается, выставляя в край вывернутые ладони. Виктор старается не смотреть на неё, но чувствует исходящий от девушки смолисто-дымный аромат ладана. Виктор нервно ставит локти в край стола, сцепляет ладони в замок перед своим лицом, догадываясь, какую смесь запахов ощущает при этом сама Инесь. Он уже больше трёх дней не стирал ни носков, ни даже портков.

– Даже перевёртыши, кого сшивают со зверьми, не так опасны, как он, – строго внушает Инесь старику. – А эта тварь, что ползает у нас над головами. Нет, это не душа вовсе. У неё нет обличья, нет памяти. Но при этом она смеет нам угрожать. Ты действительно обнищал зрением и слухом, старик, что не можешь отличить перед собой волка от пса?