Падшие

– Брат Деймон, покажи свой клинок, – жестко приказал Настоятель и аккуратно изъял оружие, не касаясь лезвия.

– Погасите свет! – догадался Гарм, бросив взгляд на внешне самое обычное карбоновое покрытие странного ножа.

– Делай, как он сказал, – обратился Настоятель к Аресу.

На секунду перед глазами наступила темнота. Я слышала лишь шумное дыхание брата надо мной. Когда зрение наконец вернулось, я, как и все присутствующие, увидела, как на темном лезвии, вступая в реакцию с кровью, проявляются фосфоресцирующие бирюзово-синие пятна. Снова вспыхнул свет. Белый взор Настоятеля сверкнул жестокой яростью беспощадной пурги.

– Кинжал… закаленный в аномалии. Какая старая история… Ты решил применить мое искусство… Так?! – Возможно, впервые все слышали, как Настоятель не только повышает голос, но и проявляет широкий диапазон эмоций. Горечь, злость, разочарование и скорбь одновременно замерли на лице командира, разрезая ухоженную кожу рваными чертами морщин.

– Настоятель… я… – Жестокий дознаватель впервые дрожал телом и голосом, словно нашкодивший неофит.

– Молчи, выродок! – рявкнул Настоятель. Хлесткий удар широкой ладони, облаченной в усиленную перчатку, заставил Деймона отшатнуться. – Терпение ордена не безгранично. Его – на гауптвахту, сестру – в лазарет. Немедленно. После – обоих ждет трибунал.

– Настоятель… сестра… невиновна, – запинаясь, боязливо проговорил Гарм.

– Я сказал! – прорычал Настоятель, затем развернулся и решительно направился в коридор Станции.

Звонко щелкнули наручники на запястьях ошарашенного дуэлянта. Дознаватель никак не мог прийти в себя от скорости непредвиденных событий. Пси-удар, а затем оплеуха от командира рассеяли безмерную самоуверенность брата. Привыкнув чувствовать себя победителем, а теперь еще и попытавшись примерить роль безвинной жертвы, Деймон и подумать не мог, что ситуация обернется не в его пользу.

– Пошли, гладиатор. Я ж говорил, что допрыгаешься, – хохотнул Арес, толкнув брата перед собой. Старик почувствовал сладостный вкус победы над заклятым другом.

– Санитара с носилками к арене. Сейчас же! – пробормотал в снятую с пояса рацию Гаал. – Держись, сестра… Все только начинается.

Желтоватый тусклый свет солнца и ламп раздражал воспаленные от слез глаза. Любой мало-мальски глубокий вдох вызывал усиление и без того нарастающей боли. Время тянулось невероятно долго…

– Брат… Она ведь не хотела, – будто сквозь глухую преграду послышался голос Гарма.

– Я знаю. Настоятель все равно не может оставить это без внимания. Сегодняшний день показал всем нам, что однажды Норна может стать опасной… для всех. Мы видели лишь аверс этого выбора…

– Что ты несешь? Деймон спровоцировал ее. Если бы не его аномальная заточка, то и не прилетело б ему пси-волной!

– Гарм… – Медик с горечью на душе подбирал слова. – Это прецедент. Сегодня все закончилось относительно неплохо. А что может случиться, если кто-то из нас случайно или злонамеренно создаст обстоятельства, в которых новый удар станет смертельным?

Брат тяжело вздохнул и сильнее сжал мою ладонь.

– Жизнь за жизнь… – сорвался с губ Гарма принцип, ввиду которого множество подобных нашему конфликтов подавлялось на самом раннем сроке. Если адепт Обелиска уничтожал соратника по клану, имея умысел, то и его самого ждала смерть.

– Именно. Настоятель мудр. Он найдет в себе силы простить даже Деймона, если тот переступит через гордыню и искренне покается…

– Это вряд ли… Клялся перед боем он тоже весьма убедительно. Я даже поверил, – съязвил Гарм. – Подожди-ка… Он ведь раньше не пользовался этим клинком… в таком качестве?

– Нет… – задумался Гаал. – Все раны его противников были абсолютно нормальными. Да и с глубиной он сегодня точно переборщил…

– Так это ж попытка убийства! Он хотел…

– Стихни! – раздраженно бросил медик. – Тоже мне, нашелся следователь. Деймон хоть и злыдень, но не настолько, чтобы из-за человека, ненавистного ему, подставлять себя под удар на глазах у Настоятеля. Не в его стиле. Он слишком любит себя и жизнь… И, как ни странно, искренне предан ордену. Свои предположения насчет сестры Деймон выдвигал совершенно осознанно… Можно сказать, даже отчасти обоснованно. Продемонстрировал собственным примером, что пси-умения не делят солдат на «своих» и «чужих». Он действительно считает ее отступницей, что пошла против законов клана. Знаешь… я, наверное, даже мог бы согласиться с ним, если бы не знал всей мотивации.

– А ты знаешь?

Я не успела рассказать Гарму всей правды. Гаал стал единственным человеком в ордене, который действительно знал все. Знал, но отчего-то не доложил об этом Настоятелю. Возможно, пытаясь для начала уложить все в собственной голове.

– Та же, как и у всех нас: защитить Обелиск, защитить саму Зону. На войне все средства хороши. Норна пошла ва-банк. Я восхищен самоотверженностью, но меж тем скорблю по разуму, что покинул ее в момент принятия решения. Овладеть талантами, что не дарует Зона человеку, – серьезный вызов сложившимся устоям. Девочка не подумала, что у такой силы может быть побочный эффект. Я же, как ни грустно говорить, ожидал, что нечто подобное произойдет…

– Что ж тогда не остановил ее до всего этого, раз такой всезнающий? – начал закипать Гарм. Его ладонь сильнее сжала мою.

– Я разве сказал, что имею что-то против? Это был рискованный поступок, но все прошло благополучно. Да и не припомню я, чтобы Норна агитировала за массовое создание нового вида солдат. Что, кстати, звучит как неплохая идея. Как мы теперь видим, вот почему… Тогда сестра заплатила неподъемную цену. И неизвестно, чего еще ей будет стоить жизнь с последствиями своего решения. Для Настоятеля же вмешательство в суть Зоны – ересь. Но… он тоже знал, зачем это было сделано, оттого и позволил совершить столь радикальный шаг. Банальное желание изменить ход времени, течение истории… Вернуть тех, кого больше никогда не воскресить из мертвых. Или отомстить за них соразмерно тяжести потери. Поднять из пепла прежнее величие Обелиска и напомнить каждому еретику, что ждет его, если однажды найдется новый безумец, решивший покуситься на наше право сильного. В ее сердце истинная любовь Зоны. Как любит Норна каждого из ордена и Обелиск, так сама Зона благословляет всех нас. Но иногда… любовь может причинять вред, если не подчиняется рассудку.

Гарм промолчал. Боль накатывала все сильнее, но сил не оставалось, чтобы подать хоть немного признаков жизни.

– Прошу пардону, задержался, – запыхавшийся Курт забежал на арену, громыхая сложенными носилками. – Что тут у вас?

Белый свет фонарика скользнул по лицу, горячая рука коснулась кожи.

– Милостивый Обелиск! Это какого хрена оно так? – не сдержался медик. – Гарм, помогай!

Крепкие руки братьев подхватили меня и переложили на прохладный брезент.

– Курт – Корпусу! Готовьте операционную, засранцы!

Рация зашипела невнятным ответом. Замерцали перед глазами, провоцируя болезненные приступы тошноты, лампы на потолке.

Я сжалась, подтянув колени к животу, стараясь хоть как-то облегчить состояние. Чувство жжения быстро распространялось по всему пространству между ребрами и тазом. Воображение рисовало картины жуткой смерти от сжигания заживо аномалией, подсаженной в плоть.

Глава 4

Яркий свет ударил в глаза. Дохнуло запахом лекарств и крови. Блики солнца скользнули по предоперационной, облицованной светло-голубой плиткой. Гаал не пустил Гарма внутрь, позволив лишь переложить меня на металлическую каталку.

– Общий? – донесся откуда-то из глубины комнаты голос Курта.

– По спине, времени нет, – бросил Гаал. Облачившись в стерильную форму, он скрылся в операционной.

– За что по спине-то? Мне и так уже в пузо засадили, – вымученно улыбнулась я, подняв глаза на брата. Медик успел вымыть руки и натянуть перчатки. – Это еще что за орудие инквизиции? Деймон бы оценил.

Курт заправил шприц и присоединил к нему внушительную длинную иглу.

– Не очкуй, – подбодрил брат, зайдя за спину. Обтянутая перчаткой теплая ладонь коснулась позвоночника. Пальцы скользнули по коже, нащупывая нужный участок. – Сейчас станет полегче. Только не дергайся. Вот вообще. А то будешь вместе с Остом в железе рассекать.

– Лучше б ты молчал… – тихо произнесла я, боясь лишний раз шевельнуть даже челюстью после столь грозного предупреждения.

Все же резкий укол заставил слегка вздрогнуть, но Курт не отреагировал. Что-то звякнуло в металлическом лотке. Боль в ране начала постепенно утихать. По области живота и бедер разлилось приятное тепло, ноги медленно теряли чувствительность и контроль.

– Смотри на меня, – приказал брат, прикоснувшись к коже возле раны. – Чувствуешь что-то?

– Очень слабо. Почти нет.

Получилось наконец задышать полной грудью. Парализующая боль отступила, оставшись тревожным воспоминанием на грани сознания.

– Прекрасно. – Курт щелкнул ножницами и рассек футболку прямо по узлу, затем содрал остатки ткани. – Спокойно, дальше ужасов не будет. Мне так кажется…

– Спасибо, – слабо улыбнулась я, дыша медленно и размеренно. Медик тем временем избавил уже абсолютно парализованную нижнюю половину тела от потенциально инфицирующих элементов одежды.

– Готово? – долетел в предоперационную голос Гаала. – Заноси. Только не ногами вперед, как ты это любишь.

– Тьфу ты, дурень суеверный, – выругался Курт. Каталка плавно развернулась как положено. Брат вкатил ее в операционную и с легкостью, будто пушинку, переложил меня на стол, отгородив тело до ребер ширмой.

– Норна, слушай меня, – начал инструктаж Гаал. – Сейчас сделаю дополнительную анестезию, потом будем смотреть, что произошло внутри. Говори с нами все это время. Сигнализируй, если что-то не так. Что ж… Обелиск, направь мою руку во исцеление!

Я бросила взгляд в окно. Несмотря на середину августа, территорию вокруг Станции захватила золотая, так любимая поэтами, осень. Яркая палитра всех возможных теплых оттенков успокаивала и хоть немного, но дарила ощущение спокойствия и безопасности. Здесь, что бы ни случилось, со мной не произойдет ничего плохого. Обелиск будет милостив и примет исповедь в грехе, совершенном против воли.

Трибунал. Настоятель винит обоих… но я не хотела. Не хотела вторгаться к Деймону в разум и доставать оттуда скрытые болезненные воспоминания. Сердце прониклось сочувствием к морально сломленному в самом начале своего пути дознавателю. Совсем юнцом он пережил нечто, что не все старики даже за долгую жизнь видят хотя бы краем глаза. Но было что-то еще. Что-то глубинное и очень страшное. Сокрытое Деймоном от самого себя. Даже мой разъяренный разум не смог пробиться к кошмарам из темных глубин подсознания.

Говорят, корни всей людской жестокости идут из детства или юности. Из того, с чем пришлось когда-то столкнуться. От чего надломилась неокрепшая психика, не выдержав потрясения. Если в этот момент не остановить процесс разрушения личности, она продолжит все дальше искажаться и менять ви́дение мира.

Деймон… не был таким изувером с рождения своего. В страшные дни прошлого нечто ужасное искалечило его рассудок, навсегда оставив в нем незаживающий шрам, подобно тому, что он прятал под мастерски созданной татуировкой ворона, чьи черные размашистые крылья скрывали истерзанную душу от врагов и ближних. Тех, кому не полагалось знать всей правды.

– Обширные повреждения. Это плохо. Бил же вроде аккуратно, а как размотало… Спокойно. – Гаал хоть и позволил себе удивиться, но быстро собрался с мыслями. – Тебе повезло, ты жива. Может, хоть сейчас расскажешь, какого лешего ты сразу не пошла с рапортом к Настоятелю, дуреха? Не факт, что после официального доклада он отослал бы тебя куда подальше. Впрочем, не отвечай. Я понял, что ты вперед логики родилась. К главному на поклон идти страшно, а вот к маньяку под нож – самое то!

– Ты думаешь, Настоятель бы мне поверил после всей ереси, которую Деймон по клану распускал? – возмутилась я и вздрогнула, почувствовав чуть выше ранения щиплющее прикосновение чего-то холодного и острого. С каждым движением руки Гаала оно становилось все неприятнее и болезненнее.

– Не мельтеши! – строго приказал медик. – Дай вычистить спокойно, пока до потрохов не просочилось. Хрень эта аномальная основательно пожгла мягкие ткани. Органы не задеты, это хорошо. Не хватало нам разрывов с перитонитом. Ох, послал же Обелиск на мою голову… Курт, подколи на два пальца выше.

– Еще? Я уже засандалил как себе. Какого рожна оно чувствуется? – удивился брат, но что-то сделал. Неприятные ощущения исчезли, хотя странное присутствие чего-то инородного в теле не утихло.

– А такого рожна, – попыталась я заболтать себя и отвлечься от мерзкого движения какого-то инструмента в глубине живота, – что адреналин из надпочечников чуть в штаны не хлестанул, когда Деймон меня пырнул. Кто ж знал, что он вконец поехал головой?

– Я говорил, что нехрен с ним связываться. Честь у нее, достоинство… Танцевать не мешает, безумная ты наша? Теперь молись, чудо, чтоб я успел с Настоятелем пообщаться прежде, чем он прикажет вас обоих к стенке поставить к чертям собачьим! Сказать по правде, про вас обоих такие слухи ходят, что я… Да любил я изощренно это все! В душе не знаю, что теперь делать. Надейтесь, что я что-то придумаю, пока ты тут заживать будешь.

Резкая внезапная боль, будто проклятый нож дознавателя опять вонзился в плоть, заставила меня вскрикнуть и напрячь мышцы. Снова защипало. Я витиевато выругалась.

– Да не ори, Зона тебя вразуми! Я своих мыслей не слышу, – прикрикнул Гаал. – Брат, еще полтора куба послойно. Что ж за дрянь он на свой клинок намазал?.. Идешь, блин, как меж аномалий, а дорожка, мать ее, все не кончается. И вот стоило оно того?

– Курт, будь другом, – простонала я, прикусывая губы, – хоть ты донеси ему, что я ни сном, ни духом, что так все выйдет… Ай, Зона сохрани! Да что за…

– А вот и конец раневого канала. Скоро зашивать будем помаленьку. Немного осталось, так что потерпи. Можем пока «за жизнь» пообщаться. Я все еще на тебя несколько в обиде. – Курт поднял голову, одарив меня из-за ширмы тяжелым взглядом.

– За пауков? – нашлись силы улыбнуться, несмотря на всю бедственность положения.

– За них самых. Еще и в лазарете этот серпентарий развела. Каждый раз в нужнике теперь оборачиваюсь, – буркнул медик.

– Серпентарий – это про рептилий говорят, – сквозь зубы проворчал Гаал.

– Да чхать я хотел! – ругнулся Курт. – Вот скажи, раз ты к любому в мозги залезть можешь, небось и подковерные тайны самого Настоятеля и его ученой братии знаешь? Далече там наша победа над всеми еретиками? Раз уж ты в такое попадалово вляпалась…

– Курт! – прикрикнул Гаал. В животе что-то сдвинулось с неприятной тупой болью. – На гауптвахту захотел? Мне и так в серьезных вещах работать не с кем.

– Молчу. Норна, глубокий вдох на счет «три»! Раз… два…

Неизвестно как, но удалось обмануть мозг, резко вдохнув и на пару секунд задержав дыхание. Чувство болезненного прокола и скольжения нити передалось по нервам как-то размыто, дойдя до мозга в состоянии «легкий дискомфорт».

– Еще раз! – скомандовал брат. – Умничка, и крайний… Раз, два… Молодец. Выдыхай, самое страшное позади. Эх, хотелось бы на самом деле так думать. Может, Гаал и уломает Настоятеля на «поговорить», но ничего гарантировать не могу. Задорно он Деймону в репу прописал! За дело, значится. Ни разу не видел командира таким лютым. Может, теперь до него и не достучаться.

– Мы закончили. – Звякнули отброшенные в лоток инструменты. Гаал снял запачканные кровью перчатки. На миг показалось, что пятна слегка светились. – Ну как, живая? Можешь не отвечать, вижу, что порядок. Без обид, в работе я всегда такой суровый. Хирургия требует сосредоточенности и порядка, чтобы не упустить ничего жизнеугрожающего.

– Да я понимаю, брат, – согласилась я. Чувствительность тела постепенно возвращалась, живот снова начал неприятно ныть. Радовало, что боль уже была не такая пронзающая, а скорее напоминала какой-то смутно знакомый дискомфорт.

* * *

Несколько дней в лазарете я провела в ежечасных молитвах, на эмоциях смешивая священные тексты с проклятиями на собственную голову. Наивная дура! Поверила двум мутантам, понадеялась на благодать Зоны и невероятную силу! Из грязи в князи захотела без последствий. Так не бывает. За все в жизни приходится расплачиваться. Иногда даже собственной головой. Обелиск милостивый, как допустил Ты грехопадение? Ужели остались в душе моей ростки порока, что, как ядовитый плющ, расползлись и исказили суть ее?

Нет, как бы ни хотелось переложить вину на кого-то другого: на Зону, Обелиск или двух пропащих мутантов, – решение я принимала добровольно. Не слушая Матушку, не выучив уроков Виты… Не понимая, куда ведет тропка, устланная благими намерениями.

В чьих-то шагах за дверью, тихих разговорах медиков, стуке дождя по стеклу мне слышалось приближение неотвратимого наказания за грех гордыни и наивное вмешательство в запретные тайны.

Одиночество сжигало изнутри сильнее кислоты клинка. Разум кипел, бурля в собственных панических мыслях. Никто из ближних, даже замечая это, не пытался что-то изменить. И без того молчаливый Гаал совсем закрылся в себе. Курт тоже не сообщал ничего определенного. Лишь один раз на безумно короткие полчаса забежал Гарм. Новости, принесенные им, назвать хорошими не поворачивался язык.

Настоятель лютовал. Теперь многие человеческие ошибки, присущие любому смертному, могли караться излишне сурово. Так же жестко пресекались и все неположенные разговоры, особенно касавшиеся дней недавних.

Сестра Лилит, окончательно разругавшись с Гармом, бесследно исчезла. Группа, отправленная на поиски ее отряда, ничего не обнаружила, сигнал КПК не пеленговался. Позже ребята, что шли с ней, к счастью, вернулись, но не могли объяснить ничего внятного про таинственную пропажу командира. Нейротехники несколько раз проверяли солдат на последствия пси-воздействия или контузий, однако ничего не находили. И все это наводило на самые мрачные подозрения.

Лучше всех себя ощущал, пожалуй, только Деймон. Переругиваясь с охраной, активно занимался поддержанием своей физической формы и очищением души молитвами. Внешне он не испытывал никаких угрызений совести. Откуда им взяться у того, кто на все сто убежден в своей правоте и класть хотел на иное мнение?

Выслушав тревожную исповедь, вырвавшуюся из моей души, Гарм даже бровью не повел.

– Расслабься, – отмахнулся он, спокойно улыбнувшись. – «Вышкой» тут и не пахнет. В конце концов, оба остались живы. Настоятель так-то отходчивый. Это он для вида бушует, чтоб остальные берега не путали. Максимум, может, прикажет Аресу нагайкой вас оприходовать перед строем да закинет стеречь какую-нибудь глухомань в разных концах Зоны, чтоб ваши буйны головушки лишний раз меж собой снова не столкнулись.

– Вот умеешь ты… поддержать, – съязвила я. – Пусть твои слова будут правдой. От душеспасительных бесед с занесением еще никто не умирал.

Наконец спустя несколько дней заключения Гаал решил, что можно снять надоевшие швы со слегка возвышающегося над кожей розового шрама. Я почти успела обрадоваться долгожданной выписке, если бы не одно обстоятельство…

Непривычно мрачный и молчаливый Курт принес свежий комплект формы без каких бы то ни было знаков различия. Тусклый свет из коридора заслонила высокая фигура в тяжелой броне с метками на наплечниках.

– Это… то, что я думаю?

– Боюсь, что да, – тихо ответил Гаал. – Я сделал все, что мог. Теперь слово за тобой. Держись спокойно. Будь вежлива и соблюдай порядок, даже если Деймона проберет оскорблять сам Обелиск последними словами. Приговор будет справедливым – иначе невозможно. Настоятель милостив, а я буду рядом до конца, что бы ни случилось.

– Спасибо… наставник… – Я повисла на плечах медика. – Ты спас мне жизнь однажды и делаешь это снова. Видит Зона, я рассчитаюсь за все долги!

– Обязательно. Ты, может быть, и наивное дитя, сотворившее лишнее по глупости, но уж точно не еретичка. Будь сильной, и тебе воздастся.

Дождавшись окончания сборов, Гаал вывел меня под руку в коридор. В руке личного стража Настоятеля звякнули наручники.

– Нет нужды, брат мой. Я осознаю́ свои провинности и принимаю их. Клянусь Обелиском, я не окажу сопротивления и не причиню кому-либо вреда. – Хотелось сохранить последние капли достоинства и прийти на суд с гордо поднятой головой.

– Смотри у меня, – пригрозил охранник.

Второй конвоир ожидал за дверью лазарета. Проходя по коридорам, я все сильнее чувствовала обжигающий щеки стыд, разрастающийся под любопытными взглядами случайно встреченных братьев и сестер.

У входа в зал Обелиска нас остановил закованный в глухую броню человек. Я сразу узнала его распевный голос.

– Желаешь ли ты воздать молитвы Ему, прежде чем услышишь приговор?

– Да, Преподобный. – Я почтительно опустила голову.

– Есть ли обстоятельства, позволяющие нарушить таинство?

– Никак нет, – глухо ответил конвоир. Тяжелый шлем искажал голос, но отчего-то мне послышалась солидарность. Надо же было так! Одно неосторожное решение под влиянием эмоций – и вот уже в ордене намечается раскол. Где только была голова, когда я соглашалась на дерзкую идею кукловода? Быть может, именно треклятый мутант заставил поддаться его желанию? В таком случае это точно не моя провинность. Но ответственность подобное обстоятельство вряд ли снимет. Единственное простое условие, позволявшее спокойно и дальше продолжать служение Обелиску, и то не исполнила…

– Тогда оставьте нас. Пойдем, дитя. – Преподобный мягко коснулся моего плеча и пропустил вперед.

Сегодня сияние Обелиска особенно ярко окутывало мрачную громаду зала. Душа преисполнилась благоговения и покоя. Опустившись перед Ним на колени, я зашептала молитву, прося о справедливости и милосердии для себя… и Деймона.

Стала ясна истинная причина ненависти дознавателя. Случилось то, чего он так боялся, начиная с первого момента демонстрации дара. Проникнув в его сознание, я увидела миг юношеской слабости, позора и отчаяния. Каждый из нас, пусть даже самый озлобленный зверь, имеет право на личные переживания и глубинные страхи. Лишь Настоятелю, воистину слышащему глас Обелиска, дано право судить и миловать, принимать и отвергать все мысли и действия неразумных чад Его. Я же неосознанно вторглась туда, куда не имела права даже одним глазком заглядывать. Должно быть, каждый, кто теперь избегал меня, подозревал, что по воле своей я могу сделать это с любым…

Время вспять не повернуть. Только и остается, что жить с грузом вины за содеянное. Великий, дай покой душе моей…

– Дитя, ты закончила? – осведомился Преподобный.

– Да… Позвольте перед приговором при свидетельстве Его исповедоваться?

– Слушаю тебя.

– Преподобный… Этот дар, что приняла я по неразумению, я бы и в жизни не использовала против брата или сестры во вред им и без их согласия. Случившееся на арене – мой огрех, совершенный без злого умысла. Клянусь жизнью, я не желала и не желаю зла никому. Однажды я пообещала Матери-Зоне использовать умения лишь во благо, оттого горько сожалею и искренне каюсь в содеянном.

– Обелиск слышит тебя, сестра Норна. Подтверждаешь ли ты свою честность?

– Да, Преподобный. И пусть покарает меня гнев Его, если я солгала хоть словом.

– Да воздастся тебе по делам и вере твоей, – плавно произнес мой душеприказчик. – Пора.

Конвой встретил у дверей и повел из коридора вниз по заросшей мхом лестнице. С потолка капала вода, яркий свет летнего солнца ровными пятнами ложился на темный пол.

Длинный тоннель на нижнем уровне зачастую был последним, что видел любой еретик, в коем орден более не нуждался. Там, в конце, у покрытой бурыми пятнами кафельной стены и кончался путь неверных. Чтобы заслужить публичную казнь, еретику следовало быть излишне дерзким. Проверено неоднократно – присутствие жаждущих крови зрителей быстро сбивает спесь. Или же, напротив, такой чести мог удостоиться враг, чем-либо восхитивший командование. В этом случае он становился примером уже для нас – той ошибкой, на которой следовало учиться. Остальные же заканчивали жизнь в разбитой грязной комнате восточного крыла Станции.

Ужель мой грех столь непростителен, что суждено закончить жизнь, как самому гнусному еретику?

Ноги подкашивались, но я держалась на остатках гордости, тающей с каждым шагом, и старалась ничем не выдавать свой страх.

Обшарпанная стена уже показалась в высвеченном прямоугольнике дверного проема, однако свернули мы совсем не туда. Спустившись еще на один лестничный пролет, мы оказались в такой же разбитой и покрытой бетонной пылью комнате, так же обшитой белым кафелем. Странный выбор для резонанса нашей истории и любви Настоятеля к порядку…

И не менее странный подбор тех, кому суждено сегодня вершить судьбы.

Помимо Преподобного и Гаала, троих полевых командиров отозвали с поста ради такого события. Еще одним непривычным персонажем стала женщина-нейротехник, сидящая на складном табурете по левую руку от Настоятеля и настраивающая странный прибор. Приблизившись, мне все же удалось вспомнить его назначение – улучшенный датчик пси-активности, имевшийся у каждого командующего группой, чей путь лежал через заведомо опасные участки.