скачать книгу бесплатно
Познавание ведьм. Москва ушедшая
Игорь Олен
Роман, поражающий смешением фантастики, гротеска, юмора и романтизма. В стремительном развитии сюжета нашлось место неслыханным превращениям, любви и смерти, прозрениям и разочарованиям. Московская буффонада, где фантастические герои смешны и страшны в своей реалистичности, заставит вспомнить Булгакова и Гоголя. Роман можно назвать пророчеством, поскольку известно, что вскоре, спустя семь лет, случилось. Блестящий юмор, пластичный язык, бурлеск фабулы, умный подтекст не наскучат. («Лабиринт»).
Познавание ведьм
Москва ушедшая
Игорь Олен
© Игорь Олен, 2021
ISBN 978-5-4483-7393-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
I. Некогда
В путь
Вика, активно участвовавшая в жизни школы и победившая в смотре-конкурсе «Ставрополье, мой край родной», получила в году 198-каком-то путёвку в Артек. Девятнадцатого сентября она села в поезд и покатила. «Вот, едет – а прочие учатся, учатся, учатся…» – часто выстукивали колёса. Вика тогда, приколов комсомольский значок, подходила к окну, чтобы с улицы её видели школьники и завидовали. Ей тогда было бы очень приятно. Весь вагон ехал весёлый и говорил про таинственные Геленджик, Ялту, Мисхор и Анапу, где пляжи песчаные и каменистые, про медуз, пальмы и чудо-плоды фейхоа с удивительным запахом.
Делалось всё теплей и теплей, и всё больше старушек бегало по перрону с корзинами слив, винограда и яблок. За Мелитополем далеко заблестели морские заливы.
И вдруг ночью поезд остановился. Сначала все спали, потом стали спрашивать, где стоим; наконец, вспыхнул свет, поднялись гвалт и гомон. Проводники говорили, что впереди стоит поезд, перед которым ещё один поезд. Смелые пассажиры и Вика, спрыгнув на насыпь, отправились разузнать, что и как, предводительствовал же моряк из Дудинки. Ночь была душная. За передники поездами гудела толпа и подпрыгивала, чтобы что-нибудь впереди углядеть. Бегали возбуждённые машинисты и милицейский сержант.
– Дать фарватер специалисту! – гаркнул моряк из Дудинки и двинулся сквозь толпу, как таран. Вика влезла на крышу вагона (такая уж смелая) и рассмотрела вдали ещё поезд, оставленный пассажирами и как бы съехавший в яму. Луна серебрила окрестности небывалым загадочным светом.
– Что? Что? – бросились все к возвратившемуся моряку из Дудинки.
– Вертаемся, значит, домой.
– Поезд, никак, опрокинулся?
Но моряк из Дудинки ответил не прежде, чем раздавил на лице своём комара. – Нет теперь у нас Чёрного моря и полуострова Крым. Вакуум вместо них.
– Заливает-то!
– Северный флот попусту байки не травит. У самого в Севастополе мать-старушка.
Вика разволновалась и громко сказала: – Азовское море есть, Чёрного с Крымом нету?
– Одна Арабатская стрелка от Крыма осталась, сестрёнка.
– А как же Атрек? – от волнения переставила буквы Вика и чуть не заплакала.
– Я тебе врать не буду. Пойдём. – И моряк из Дудинки сходил с ней вперёд, где было видно Азовское море, плескавшее в Арабатскую стрелку, и никакой воды более.
Постояв, посердившись, подумав, народ сел в вагоны, и поезда дали задний ход, кроме самого первого, провалившегося в яму. Многие в Мелитополе вышли, чтобы отправиться отдыхать на Азов. Вика поехала восвояси и не вставала от огорчения с верхней полки своей. «Делу время – час потехе, час потехе, час потехе…» – дразнились колёса.
Вика вернулась в степное своё Ставрополье и пошла в школу. Учиться уже не хотелось, зато она часто слушала радио, отыскалось ли Чёрное море. Дикторы говорили, что как воды сгинули вместе с курортами и побережьем, так до сих пор не находятся. Вика вздыхала, усаживалась на крыльцо перед домом, грустила. Кругом были степь, да отары овец, да холодное солнце. Ветры в ту осень исчезли, перекати поле (они же кермеки,качимы и прочая) позастревали кто где. Один из них, с Вику ростом, уткнулся в крыльцо и мешал проходить. Чтобы не наколоться, Вика надела перчатки и потащила его на помойку. Когда они удалились от дома и их никто не мог слышать, перекати-поле вдруг заорал:
– Что я тебе сделал, что ты меня тянешь в негодное место?!
Вика его отпустила и отскочила опасливо. – Ты… ты лежал и мешал проходить, бесполезный кермек. Вот поэтому.
– Я?! Кермек?! Бесполезный?! Ладно же, злая девчонка. Подымется ветер, я укачусь от тебя с удовольствием!
– Ветра не будет. – Вика, вздохнув, принялась ковырять носком землю. – Чёрное море пропало, и по законам физической географии ветер не подымается.
– Да, дела… – сразу поник и приплюснулся в скорби крикун. – Что ж, тогда оттащи меня под стог сена, чтобы я умер, как благородная флора. Ибо, сама рассуди, хорошо ли лежать среди мусора, дожидаясь конца? Когда нет ветров, мы, катающиеся шары, умираем. – И он всплакнул.
– Тебя спрятать в сарай, может быть? – предложила смышлёная Вика.
– В сарай?! Не желаю в сарай! Ты сама поживи в пыльном тёмном сарае! А ведь могла бы помочь мне по-настоящему: покатала б меня вместо ветра, такая здоровая девка!
– Тогда я бы стала не человеком, а двигателем, – возразила, обидевшись, Вика и захотела уйти, но обидчик вцепился в неё, потащился за нею с отчаянным воплем.
– Постой! Погоди! Я придумал! Иди искать Чёрное море, а я с тобой. Ведь тебя – а я знаю, я наблюдал за тобой с первого сентября! – погрозил он ей каждой колючкой, – приняли в сентябре в комсомолки. Где, спрашивается, комсомольский задор и активность? инициатива, в конце концов где комсомольская?! Или не совестно?
Вика и возразить не могла, только светила голову, потому что огромный колючий кермек говорил совершенную правду.
Утром она притворилась, будто она идёт в школу, а за овчарней она повернула и побежала, таясь, к Перекати-Полю. Они поздоровались.
– Я согласна.
– Давай тогда… Живо, живо, чтоб не заметили твои злые родители, что пинают меня каждый день!
Вика надела перчатки и побежала, подталкивая товарища, по дороге, ведущей в холмы, но на первой вершине упала без сил.
– Ранец скинь! Ранец! – советовал Перекати-Поле. – Отец твой сядет на мотоцикл и догонит нас, если будешь ползти черепахой!
– Нет, – задыхаясь, отнекивалась Вика. – В ранце нужные для путешествия вещи. И комсомольские книжки, чтобы читать и воспитываться.
Перекати-Поле раздумывал миг. – Полезай в меня и, если покатимся в гору, беги во мне, будто белка в колесе, а когда под гору – ты садись на свой ранец, который повесишь на палку, которую пропусти через центр моей шаровидности.
Вика влезла в него, и с вершины холма она ехала, сидя на ранце, только ей было тряско, так как она геометрию знала неважно и центр вычислила неточно. Вечером проезжали отару баранов, вдруг окруживших их и мешающих следовать далее.
Мудрый старый вожак заявил: – Бе-е-е! Все травяные шары неподвижны, этот подвижный. Надобно съесть его, очень вкусный, коне-е-е-чно! Я уверен. – И он решительно подступил.
Вика, раздвинув колючки трясущегося в страхе спутника, крикнула: – Убирайтесь отсюда! Дорогу мне! Разве не видите, я человек! – Кто б удивился таким говорящим баранам, только не Вика, видевшая несравненные чудеса: да хоть вакуум вместо Чёрного моря, – поэтому не удивлялась.
– Ты человек? Бе-е-е! – засмеялся Вожак. – Человек – это тот, кто стрижёт нас огромными ножницами. Верно я говорю?
– Ве-е-ерно! – вскричали бараны. – А это не человек, потому что не ходит с ножницами.
Тут подъехал пастух, что сидел необычно – у лошади на боку. – Ты не спорь с ними, девочка, – произнёс он. – Что им взбредёт в головы, то и делают. Выдумали, что пастух – это тот, кто сидит на лошадном боку, и я вынужден этак ездить, чтобы они меня слушались. Я измучился от такой безобразной езды и, наверно, уйду скоро на пенсию.
– Бе! Ты хороший пастух, – рассудили бараны. – Давайте же есть эту штуку, которая к нас прикатилась!
– Постойте! – воскликнула Вика, вынув из ранца маленькие маникюрные ножницы, так как ей было четырнадцать лет и она была почти девушка.
А бараны, перепугавшись, выстроились рядами. – Пришёл челове-е-ек! сразу видно!
Она подошла к Вожаку и остригла, оставив ему небольшие подштанники, после чего объявила: – Пастух – это тот, кто сидит у коня на спине.
И бараны испуганно повторили.
Обрадованный пастух поместил седло лошади на спину. – Ты помогла мне, и я хочу отблагодарить тебя, – начал он. – Говори, в чём нужда?
– Мы разыскиваем пропавшее Чёрное море и Крым, а куда ехать – не знаем, – поведала Вика.
Пастух осмотрелся и наклонился к ней. – Я скажу тебе тайну, которую никому не скажу, чтобы меня не назвали лгуном. Слушай. Я пас отару близ Каспия и услышал, как Каспий захохотал и изрек, он-де теперь самый модный в Союзе. Кати-ка ты к Каспию и спроси у него. Он что-то знает.
Уже в холода подкатили они к побережью и обнаружили только лёд.
– Опоздали! – орал Перекати-Поле. – Из-за того, что ты каждый день отдыхаешь помногу и перечитываешь свои книжки, чтобы воспитываться по-комсомольски. А следовало бы спешить!
– Море не замерзает ниже Махачкалы, – усмехнулась начитанная Вика, – и никуда от нас не уйдёт. – После чего, как обычно, вынула из ранца книжку и стала читать, да увлеклась до такой степени, что, вскочив, погрозила невидимому врагу кулаком.
В Махачкале рыбаки переучивались на водителей и рассказывали, что Каспий заледенел до Баку. Из Баку пришлось мчаться до Ленкорани, где слышались страшный треск и ворчание: это Каспий натягивал на себя ледяную попону с вмёрзшими кораблями и был недоволен. Только у Астары, на иранской границе, Вика увидела зыбкие его волосы и глаза под бровями из пены и закричала:
– Скажите, где Чёрное море?
Каспий метнул в неё вал проревев: – Кыш! Голову я упру в Бендер-Шах, а ступни – в Астрахань. Я усну до июля, и мы посмотрим, как вы попрыгаете без меня!
Тужась, он вновь потянул на себя лёд.
Перекати-Поле с воплями уколол его злыми колючками. – Это ты украл Чёрное море и по законам физической географии погубил ветра, и мои братья-кермеки не могут кататься по свету!
Каспий валом достал путешественников и подкинул их в небо.
– Делаю, что хочу, и допросчиков мне не надо! Любили вы Чёрное море с гаграми и магаграми, а теперь уважайте меня и зовите меня по старинному: Понт Гирканский. Не то пролежу подо льдом тыщу лет, так негде вам будет курортничать, разве что заграницей, да вас туда и не выпустят, ха-ха-ха! Чтоб к июлю меня окружили пансионатами в два ряда, а не то… Я волшбе обучался у древних халдеев. Я вам не только… Я вас вообще!! – размахнулся он и зашвырнул их под самый экватор.
Кунцевский Прохиндей дома и на работе
Прохиндей встал в три ночи, вынул из холодильника ящик-посылку и, пройдя в спальню, сел под лампой. Слышался шум прибоя. Он приложил ухо к фанере и спел: «Утомлённое солнце! тихо с морем прощалось! в этот час ты призналась! что нет любви!» Он отстранился и прочитал адрес на крышке: МОСКВА КУНЦЕВО ПРОХИНДЕЮ ОТ ПОНТА ГИРКАНСКОГО, – после чего убрал крышку и, вдохнув запах магнолий и пальм, переместил ящик к свету. Блеснуло раскинувшееся в своих берегах Чёрное море. «Мисхор… – бормотнул Прохиндей, вглядываясь в южную часть Крыма. – Здесь я бывал ещё мальчиком. Мы много пили и ели, и папа учил меня жить. А, Пицунда, где я бывал с друзьями. Мы много пили и ели и спорили, кто из нас станет большим человеком… Одесса! Мы пили и ели с любимой на Дерибасовской, но не так много, как человек за соседним столом, и любимая с ним ушла. Глупая и неверная Соня!» Он прослезился.
Дверь отворилась, вошла девочка, пухлая, в модном халатике.
Он моментально убрал ящик за спину. Слышался только шумящий прибой.
– Что у тебя там, папуля? – Девочка медленно подошла.
– Эллочка, живо спать, ничего у папули того, что тебе нужно, – отнекивался Прохиндей пятясь. – Папуля сейчас будет спать…
– Атас! Спать, говоришь? – девочка стала щипать Прохиндея, чтобы он развернулся. – Если не скажешь, что у тебя, я устрою истерику. Упаду, буду визжать, буду дрыгаться и кусаться, буду визжать до утра.
– Ты уже в восьмом классе, не совестно!
Эллочка отскочила и взвизгнула на весь дом. Прохиндей дёрнулся, перепуганный, и она, увидав, прыгнула к ящику.
– Па, атас!
– Тс-с-с!! – зашипел Прохиндей морщась. – Узнают – конец мне!
– Папуля, ты прелесть! Это ты мне купил? – Эллочка отошла к лампе. – Атасный душок! Вроде как Карадаг, папуль?.. Это Чёрное море? Которое делось куда-то? Атасная копия! Теперь Аське нечего хвастать своей новой шубой, а Греку своим мотоциклом-харлеем, который ему предки сделали. Я им счас позвоню, пусть попрыгают…
– Ни за что! – Прохиндей заслонил телефон. – Ни за что! Стыдно слушать! Как можно сравнивать… Потому что не копия, Эллочка. Настоящее море-то. Миллион, миллиард этих шуб, этих харлеев, даже и мерседесов.
– Атас!! – взвизгнула от такой новости Эллочка, хлопнув в ладоши.
– Да, миллиард. Потому что… традиции, наконец… – И, подыскивая слова, Прохиндей сделал паузу. Кончил он институт, но давно отвык мыслить развёрнуто и формулировать мысли, так как работал официантом в большом ресторане. – Славная, так сказать, у сего водоёма история, – продолжал он. – В Ялте, ты знаешь, жил Чехов… Грин где-то там ещё жил, скифы… Ну, Айвазовский, естественно… Лермонтов про Тамань писал, вы изучать должны в школе Также татары там крымские, хан Гирей… Ушаков разбил турок, а в годы Великой Отечественной там советские воины проявили невиданный героизм, подвиги, отчего оно, Чёрное море, сейчас в твоих, Эллочка, ручках, а не какое-то зарубежное. Символ русского духа, так скажем.
Эллочка опустила концы пухлых пальчиков в воду, побрызгала на себя ароматными каплями и заявила: – Папуля, про Лермонтова я без тебя выучу, а этот ящик пусть у меня на трюмо, это будут духи. А не то я сейчас завизжу.
– Ту-ту-ту! – замахал на неё Прохиндей. А когда дочь уснула, он перенёс ящик тихонечко в холодильник, бурча под нос: – Духи, милая, купим французские. Эта водичка нам для других планов надобна. Твой папуля так сделает, что окажется очень большим человеком. Таким большим, как… – Моментально закрыв холодильник, он выскочил из квартиры на лестничную площадку, открыл мусоропровод и прокричал в трубу: – Как Рокфеллер и Крёз, будет этот пронырливый человек Виктор Иванович Прохиндей, кой ужасно умён и которого бросила Соня, которая пожалеет и даже вернётся к которому!
Он в трубу вопил часто от преизбытка чувств.
Утром он выехал на работу, машину оставил у МИДа, будто он дипломат, и отправился по Арбату серьёзный и деловитый; только вошёл в ресторан под названием «Прага», как раздалось: «Интуристы пришли! Ну-ка, мальчики, мухами!» Он влез в свой фрак и, тряся фалдами, полетел в зал обслуживать. Жирный попался ему интурист: на двух стульях сидел, пожирал блюда, как пончики и на груди имел карточку: Vorotila Finansovich, businessmen from America (Воротила Финансович, бизнесмен из Америки). Прохиндей, трепеща от волнения, подал десерт и шепнул:
– Вери гуд, сё. Есть большой бизнес. Очень большой.
Воротила Финансович вскинул глаза. – Я есть из Штатов не шутки шутить! Сколько ваш бизнес – два, сто рублей, тысяча? Фуй!
Прохиндей, заставляя поднос грязной посудой, выдавил из себя: – Тысяча миллиардов! – и убежал. Потому что на них уже стали коситься. А лучше иметь вещь непроданную, чем не иметь что продать. Всюду были коварные кагэбэшники, жуткие были тогда времена при Андропове, и за связь с иностранцами получали порядочный срок. В полночь он покидал ресторан возбуждённый и, проходя мимо длинного линкольна, услыхал:
– Какой сделка-бизнес?
Его манил Воротила Финансович.
Только сунулся Прохиндей к дверце, заголосил милицейский свисток. Он отпрянул и, взмокнув от страха, пошёл по пустынному тротуару сквозь ветер и снег, освещаемый яркими фонарями. Линкольн незамедлительно тронулся следом, и Воротила Финансович, высунувшись, закричал:
– Вы есть обманщик! Я жалуйся в МИД!
Остановилась какая-то пара прохожих, а милицейский патруль обернулся на крики.
– Здесь не могу! Это тайна! – хрипел Прохиндей, ускоряя шаг.
– Так. О кей! – Воротила Финансович Трамп думал быстро. – Я на проспекте Калинин бежать разгоняйся и превращайся в ворону. Вы разгоняйся за мной, тоже так превращайся. Я эти все магнифиции очень просто могу. Мы летим тихий место беседовайт бизнес. – И он умчался.
А на Калининском было светлей и чуть-чуть оживлённее, несмотря на осеннюю ночь, и блестел, отражая бегущие автомобили, асфальт. Перепуганный Прохиндей, услыхав свист, на другой стороне различил Воротилу Финансовича, каковой, помахав ему, побежал вдруг от белого линкольна, путаясь в полах чёрной шикарнейшей и мерцающей призрачно шубы. У ювелирного магазина он заплескал вдруг руками, потом подлетел и – ворона вороной – начал кружить над проспектом покаркивая. Прохиндей, оглядевшись, стащил с себя шапку и побежал, но тотчас поскользнулся и шлёпнулся, извозив в слякоти брюки и плащ. Рассмеялись фланирующие юнцы. «Дядька в винный торопится!» Прохиндей затрусил тогда медленно и прилично, краснея и думая, что вот в сорок лет психа послушал и собирается бегать, чтоб… превратится в ворону! и, может быть, заберут его в психдиспансер. Пару раз всё-таки прыгнув и размахавшись руками, он застыдился совсем и свернул в переулок, делая вид, что не его нагоняет жирнющая злая ворона, которую стали ловить проходившие тут забулдыги. Во тьме меж домами ворона напала опять и ругалась так грубо, что Прохиндей, заткнув уши, пустился бегом и ударился вдруг о метлу, на которой неслась по своим делам ведьма по имени Алгаритма, так что другой конец навернул Воротилу Финансовича. Эта ведьма… Впрочем, чудес тогда было вдосталь в то славное сказочное советское время, чтобы на них останавливаться. Все трое, коротко говоря, грохнулись об асфальт, поползли кто куда. Подоспевшие забулдыги схватили ворону и, только хотели идти, как заметили остальных.
– Тут весёлая шобла, мля, гляньте-ка! В стельку пьяные да какая-то голая девка! Девка, ату! Подь сюда! Мля, лови её!!
Первая вскинулась и помчалась прочь, кутаясь в простыню, Алгаритма, по-женски на миг растерявшаяся, а за ней – Прохиндей. На Арбате сквозь суматошный заснеженный свет разглядели они незакрытую форточку, пропихнулись в неё и притихли. Выскочившие из-за угла забулдыги переговаривались сквернословя: «Где они? Здесь быть должны… Девка-то голая в простыне, сиськи свешивались, мля… А другой вроде бы иностранец…»
– Он нет. Иностранец есть я! – высунулась из сумки, куда её сунули, злая взъерошенная ворона. – Я буду жаловайт МИД! Дрянной русский бизнес! Я забывайт от удара слова превращаться обратно. Вы нужно нести меня на Калинина в линкольн, где есть мой водитель!»
