скачать книгу бесплатно
Вика поддерживала мудреца тоже, слушая, что говорит, отстраняя мешающих, безымянный: – В каждом из вас царство истины! Слушайте дух, что внутри вас. Не пожирайте друг друга. И полюбите друг друга!
– Дай нам Пиррона, болтун! – бесновалась толпа. – Пусть убьёт себя и докажет себя! Убирайся от нас и болтай свой чувствительный вздор дуракам!
– Отряхните с себя ваши знания. Лучше б вы были дети! – Он продолжал, но чем больше он говорил, тем сильней раздражалась толпа.
Вдруг внимание всех привлёк стук. На пьедестале стучал в мрамор камнем очередной краснобай, самовольно поднявшийся, пока все отвлеклись на Пиррона и безымянного. Он чуть грассировал и, казалось, был Вике знаком.
– Заявляю: учение повегяется делом. Пусть бы газбил себе лоб Пиггон – вот и вся философия этих пиггонов. И философия многих и многих словесных газвгатников. До сих они миг объясняли, путаясь и иггаясь в словах, а миг нужно менять!
– Ну же, дальше!! – стонали все в предощущении грандиозных открытий.
– Я повтогяю: менять – и никаких колебаний. Пегефгазигуя безымянного: кто не снами – тот пготив нас. Пегевегнуть нужно миг – с головы на ноги. Словоблудием гогу не сдвинуть. Эга словесных дебатов и кгаснобайства пгошла. Достоянием настоящего стала пгактика и ещё газ она!
– А-а-а!! Как лучезарно, как ясно!!
– Поэтому, исходя из потгебностей нынешнего момента идеалистов пгошу отойти, матегалистам же сплачиваться под моим пьедесталом. Лозунг момента: миг есть матегия, наше дело её изменять! Лейбниц, Платон и вы, Каутский, что такое? Назад! Газмежёвываемся бесповоготно!
Сборище разделилось; взявшие верх аплодировали, свистели и сквернословили, угрожая противникам; длинные тени вытягивались на восток, и по ним кралась тьма.
– Лучше меньше, да лучше. Но пгиступаем к богьбе, к выкогчёвыванию софистических домыслов и гностической тагабагщины. Наши цели ясны, наш путь пгям, и пгиступим.
В сумраке раздались стоны и стуки, и восклицания боли и ярости. Освещённый последним лучом пьедестал руководствовал битвой.
– Лучше отсюда уйти, – озадачилась Вика. – Что ж такое знакомое?
– Я не знаю, знаю ли я, что случилось, но я хочу поучаствовать, – прокричал вдруг Пиррон, вырвался и вбежал в гущу побоища.
Идеалистов побили, заткнули им кляпами рты и заставили в тачках перевозить на условное место песок. Победители воздымали плакаты и лозунги. Месяц тех и других освещал. «Дураки были мы, что всё спорили, мудрствовали, – говорил Аристотель. «Истинно, что теперь всё нам ясно», – твердил Гераклит. Диоген, задержавшись, вытащил изо рта кляп и спросил: «Пифагор, постиг истину?» – «Вынужден был постичь». – «А тогда разговаривать не о чем. – Диоген вновь вставил в рот кляп и продолжил трудиться, внушая себе: – Значит, так: мир есть материя, а моё дело эту материю в тачке возить и её этим самым менять». Временами то Гераклит, то другой какой из надсмотрщиков восклицал:
– Хорошо! В голове ясность, вопросы отсутствуют, жизнь, между тем, улучшается как бы сама по себе.
И умолкал, погружаясь в счастливые думы. Кто-то из победителей догадался воткнуть палки с лозунгами и плакатами в землю, чтобы освободиться для больших приятностей. Они сели в кружок и, счастливые, выпили. Анаксагор предложил тост со словами:
– Всю жизнь я мудрил, напрягал интеллект, разбираясь в строениях мироздания, и всего-то додумался, что началом-основой является беспредельное. Много тайн собирался ещё я открыть и мучительно думать. Но вдруг этот цельный мудрец, выговаривающий столь пленительно мягко звук «р», разъяснил мне все тайны. Надо, оказывается, не думать, а действовать. Так спасибо огромное тем, кто за меня всё решил и меня осчастливил! Мы вот счастливые с вами сидим и вино попиваем, столь же счастливые наши друзья-оппоненты возят песок и работают. Всем всё ясно, все счастливы! Так поднимем же за картавого мудреца наши кубки!
Пир стих к утру. Только слышалась заунывная песня Конфуция да стучали орудиями труда побеждённые.
И в рассветных лучах протрезвевший Пиррон вдруг сказал: – Все меня знают. Я одолел накануне Платона. Но мне взбрело на ум вот что: я его одолел или он меня? Я вообще сомневаюсь, что мир есть материя, потому что песку навезли, а что толку? Может, материя и есть дух и идея, ибо зачем тогда лозунги тем, кто считает первичной материю? Почему без идей, только силой материи, они справиться с этой материей не в состоянии? Идеалисты, напротив, пассивная масса, материя, потому что хотя и выдумывают чего нет, но работают почему-то они. А должны бы – материалисты, по честному, кто так любит материю. Получается ложь и картавый мудрец всем наврал. Я не знаю, знаю ли я, что я прав, но я знаю, что недоволен я тем, что я знаю.
– Хвала, Пиррон! – завопили все подбегая и затирая картавого мудреца. – Где пьедестал?
– Меня слушайте, – встрял сердитый мудрец. – Всё, конечно, материя. Но мне кажется, всё из атомов. Земля видом, как бубен, круг солнца всех далее, лунный круг самый ближний, прочие между ними, к тому же земля наклоняется к югу; солнце, вдобавок, воспламеняется и от звёзд, а другие светила горят от движения, обо что-то там трутся, как ось в колесе…
– А давно ты слез с неба, Левкипп, что всё знаешь? – спросил Диоген, наблюдая из бочки.
Мужи зашлись хохотом.
Вика взглянула на них скосоротившись и обернулась опять к Безымянному.
– Не послушали умного человека, вновь начинают свою болтовню, а как ловко возили песок. Вот-вот выстроили бы хорошую жизнь!
Безымянный смолчал и направился вглубь пустыни. Вика с Перекати-Полем двинулись следом. Пятки у безымянного были светлые, жёсткие, волосы же не длинные и не короткие, как у Сенеки. Шаг у него получался широкий. Чтоб не отстать, Вика часто бежала и падала спотыкаясь. Воздух разогревался, делался нестерпим. Наконец, обессилев, Вика рухнула в раскалённый песок и заныла:
– Я не могу поспеть! – А когда безымянный приблизился, то добавила: – Я хочу есть. – И подумала, что в родном краю взрослый давно бы её накормил и понёс на руках, как боец раненного товарища. Мстительно она выговорила: – Все философы спорят, а до людей им нет дела!
Перекати-Поле фыркнул не вмешиваясь.
– А кому дело есть? – подавая ей руку, спросил безымянный.
– У нас, например, Ленин был, и он думал про всех.
– Ну, и что?
– Он сказал, как нам жить, и у нас и прекрасно живут, и друг другу всегда помогают.
– Ты тоже знаешь, как жить?
– Знаю тоже.
– Тогда тебе незачем голова, без неё будет легче. Пусть знающая голова пребывает сама по себе. Можешь снять её.
– Что вы сказали? Она ж не снимается, – млела Вика, схватившись за голову, каковая снялась моментально и шлёпнулась раздражённо в песок.
Безымянный тянул безголовую теперь Вику за руку, они шли; голова с изумлённым Перекати-Полем медленно перекатывались за ними. Двигаться стало легче, Вика чувствовала, что ей легко, замурлыкала даже песенку, а в огромном оазисе с финиковыми пальмами даже распрыгалась, словно как антилопа, но голова вдруг захныкала, объявив, что голодная. В поселении из песчаных домов безымянный спросил у какого-то старого жителя подаяния, пожелав прежде мира и счастья.
– Мира и счастья тебе тоже, путник, – старик отвечал. – Что за беда побуждает тебя странствовать?
– Я учу вечной жизни, поэтому и хожу, чтоб учить многих.
Вика без головы была рядом и, странным образом, слышала всей своей кожей, а голова её с травяным шаром шептались в сторонке.
– Доля твоя не простая, – старик рассуждал. – Что, однако, ты скажешь тому, кто устал жить и не имеет надежд на жизнь вечную? Сын мой погиб на войне, дочки ищут красивой судьбы в городе, а самому мне недуги уже не дают обрабатывать землю. Если не выплачу я налогов, буду бездомный, как ты, и ненужный. Что с меня взять, неучёного и бессильного человека, отжившего свой век. А учиться жить вечно во мне недостало бы сил. Неужели я пропаду, не наученный вечной жизни? Ответь.
Безымянный ему поклонился. – Тебя, стойкий дух, и не нужно учить. Ты заслужил её, вечную жизнь, и идёшь к свету. Исполнится, как обещано, и, когда ты начнёшь умирать, знай, что только рождаешься в вечность. Тебе она будет лёгкой. И мне стало легче, когда я увидел того, с кем я встречусь в краю, где не всякий окажется. Я пойду. Мир тебе.
– Погоди. – Старик скрылся и вынес лепёшку. – Возьми на дорогу. И заходи, если рок приведёт тебя сюда снова.
Они распрощались, и безымянный увёл своих путников в переулок, где были тени, сел у стены, преломил хлеб натрое и себе взял кусок меньший. Вика без головы ухватила большой, голова же, насупившись, отвернулась.
– Бери.
– Не хочу.
– Ты сама жаловалась на голод.
– Да, голодна, но обманный хлеб есть не буду!
– Как так обманный?
– Вы не работаете, а попрошайничаете.
– А учить вечной жизни, ты думаешь, не работа?
– Нет, не работа, нет никакой вечной жизни, нам говорили, – отрезала голова и опять отвернулась.
– И я говорю. А тому, кто у вас говорит, хлеб дают?
– Им зарплату дают за работу.
– Их награждают за то, что они отговаривают от вечной жизни? Им дают хлеб за то, что они вам советуют жить, а потом – умирать. Я учу жить, а они убивают. Что лучше?
– Лучше они. Они учат истории и математике, например, и другим настоящим вещам, а вы учите фальши. Фи, вечная жизнь…
– А зачем тебе математика и история, если не для того, чтобы вечно жить? Или ты непохожая на других и желаешь, прожив, умереть? Хочешь смерти?
– Нет… – Голова чуть смутилась. – Я, например, когда вырасту… ну, скажем, выстрою дом, люди будут в нём жить и меня вспоминать.
– А если выстроишь два дома, будут ли вспоминать тебя лучше?
– Да, будут. Конечно!
– А если сто домов?
– Сто домов я не выстрою. Очень много.
– Ты слабая и ленивая, – заключил безымянный. – Сто домов ты не выстроишь, потому что ты чувствуешь, что потребуется усердно трудиться, а тебе хочется лишний раз сбегать в кино и поесть сладостей. Ты вообще бы хотела лишь бегать в кино и есть сладости, или вечно в Артеке у моря позёвывать, но тебя учат, что, кроме этого, нужно выстроить пару домов, и тебе хорошо, потому что работы так мало. Я учу по другому. Жизнь вечную приближают земными делами, и сто домов выстроить мало. Душу нужно трудить, а не руки. Нужно в душе миллион домов выстроить. Ты стремишься не верить, чтоб не трудиться так много в душе. В вашей школе ленивые учат ленивых, а мёртвые мёртвых.
– А… а у нас с детьми так не разговаривают! – ляпнула голова. – Я… Не хочу слушать про мёртвых! Я ещё маленькая.
– И будь маленькая, если нравится, – произнёс безымянный и обратился к другой Вике, без головы. – А ты хочешь быть вечной?
Та потянулась вдруг к небу руками, точно взлетая, но шлёпнулась, вновь, трепеща, поднялась и в кружении заметалась, ища телом выси; кажется, что мелькали порой серебристые крылья, так были плавны и жаждали высоты её руки; стало угадываться лицо, вдохновенное и прекрасное, вихрь волос захлестнул вдруг его, обозначив и выявив совершенно. Новая девочка вдруг упала без сил, а потом поднялась со слезами в глазах, необычно глубоких и новых, знающих что-то важное, потому что ей хлопали и хвалили её поселяне, собравшиеся посмотреть удивительный танец. Ей даже дали монетки и попросили:
– Скажи что-нибудь, девочка! Ты заставила наши души летать, и нам хочется слышать твой голос. Так же он светел, как ты?
– Я знаю мало, добрые люди, – на незнакомом её до того языке Вика ответила, – и боюсь своей речью расстроить вас. – Затрепетав, она бросилась к безымянному и уткнулась лицом ему в грудь.
– Скромный ответ и прекрасная девочка! Счастлив ты, добрый путник, имеющий столь прекрасную дочь! – восклицали растроганно люди и расходились.
