скачать книгу бесплатно
– Быть знакомится: Воротила Финансович.
– Скептик.
– О, русский философ! Во-первый, куда мы идти? Во-второй, у вас мало история, ибо люди за нами бежал целый куча, когда вы сказал?
– Предостаточная история, но чужая, навязанная извне. Потому вроде как не история государства Российского, а история всяких варягов, татар, немцев и прочая. Вскорости будет американский период, чувствуется.
– Понимайт, понимайт. – Воротила Финансович сунул клюв к его уху. – Идеологическая борьба, йес? Западный дух есть отрава, да-да. Но мой фирм поставляет в Союз миллион виски. Горький, Калинин-стрит – есть в любой магазин! Я повышайт бескорыстно ваш дух, я вам очень содействуй, так как русский философ фамилия Солофьёф говорил, что вино повышайт нервный энергия и психический жизнь, также крепко усиливайт действия духа и отчень прямо полезно, страница семь восемь, том восемь собрания сочинений означенный Солофьёф, как цитировал я на мои этикетки для виски на экспорт в Россия. Акрррахх! – Воротила Финансович расхохотался, но замолчал оглядевшись. – Отчень знакомый места… Это есть нет путь к отель! – Он взлетел, вырвавшись, и уселся на нижнюю ветку дерева. – Твой американский друг требовайт объяснений!
– Мы в уголок Дурова.
Птица перепорхнула повыше и заскандалила: – Я был там! Я был продан туда, как давным-давно ниггер! Я был потом в зоопарк! Я не есть натуральный ворона, я есть ваш дружеский гость, позабывши слова превращайся обратно! Измена, кррахх!!
Весь бульвар отозвался другими воронами, налетевшими тучами. Воротила Финансович круто спикировал в гущу кустарника и оттуда молчком поскакал к Скептику. Вражеские перехватчики брызнули наперерез. С жалким карканьем он порхнул в сторону, пересёк неширокий газон и залез в сумку девушки, шедшей откуда-то и куда-то.
Девушка ахнула, остановилась, раскрыв сумку, кшыкнула. Воротила Финансович блеснул глазом на каркавших на деревьях врагов и забрался поглубже в какие-то тряпки под пачкой масла и пучком зелени. Девушка повернула к скамейке, стала опорожнять сумку, после чего так встряхнула её, что несчастный, чтобы не выпасть, впился когтями в ткань и бил крыльями, а когда девушка попыталась извлечь его непосредственно за трепещущий хвост, он её клюнул в перчатку и завопил:
– Русский гостеприимств! Вы не трогайт меня, добрый мисс, ради ваш русский бог!
– Эта птица – учёная, – начал Скептик приблизившись. – Я доставлял её в уголок Дурова, у нас вышла размолвка.
– Нету учёный птиц! – яростно протестовал Воротила Финансович. – Есть бизнесмен из Америки, терпевающий временный затруднения! чёрт!
Местные corvus cornix L., обнаружив его, разлетались в воинственном возбуждении, оглушительно гомоня, ибо он был не cornix, а corvax, да ко всему и чужак.
Девушка, хмыкнув, задумалась, а потом предложила: – Пожалуйста, полезайте, где были. – Наполнила сумку, стараясь не задевать согласившегося иностранца, и досказала: – Идёмте, а по пути объяснимся.
Она была стройная, как стилет, говорила спокойно и ясно. Снег, вновь посыпав, искрился на её чёрном пальто и её чёрной шляпке, на оперении Воротилы Финансовича, на плечах Скептика.
– У вас под глазами тени, – сказал он. – С вами всё хорошо?
– У мисс тени то время как я есть весь чёрный совсем! – возмутился американец. – Как я себя чувствуй, кто спрашивайт?! – И он выкаркал повесть собственных бедствий, утаивая, конечно, детали: – Я шёл по Калинин-стрит, вдруг сильный ветер, и я летел вверх как ворона! Два месяца как ворона! Происки кагабе, я бы жалуйся мой правительство, крррах!
– Эту птицу сто лет обучали, – предположил Скептик, – в качестве агитплаката, рисующего ужасы капитализма. Ленин, наверное, первый стал обучать.
– Мне один человек говорил, что, когда говорят, нужно слышать, что говорят, – произнесла девушка.
– То-то сейчас в высшей степени содержательные разговоры вокруг, – взъелся Скептик. – Вы, слава богу, не хрюкаете.
– Нам не надо бы отвлекаться сейчас, потому что сейчас, – подчеркнула она, – важно помочь оказавшемуся в беде.
– Что… – Скептик замер. – Вы верите? Верите этому в перьях?! – Скептик в силу скептической философии был обязан не верить.
– После ваш злой русский спор! Я доказывайт! Вон телефон-аппарат, я оттуда звонить секретарь, вы убеждайся. – И Воротила Финансович, вывалившись из сумки, в два счёта перелетел в телефонную дальнюю будку перед фасадом неосвещённого здания.
Скептик и девушка побежали к нему через снежный газон, и она так легко перескочила витую оградку, которая окружала бульвар, что он тут же спросил:
– Вы циркачка?
– Актриса, танцовщица.
Пересёкши проезжую часть, шумную, грязную от машин, они выбрались на тротуар, вошли в будку тоже, и Воротила Финансович попросил набрать номер, после чего продолжал на английском, какой знали оба его покровителя. «Мистер Смит?» – «Мистер Во… Сэр?! Я не верю своим ушам, сэр!! Ваше исчезновение…» – «Смит, Смит, довольно. Просто сейчас же поставьте в известность посольство и убедите не подымать шум… Да, без политики… Да, намекните: коммерческие и личные интересы его, то есть мои, вынуждают его делать так, как он делает. Да… да…»
– Теперь к мисс, – заявил Воротила Финансович, когда трубку повесили. – Я есть временно проживайт с мисс.
– Почему у неё? – начал Скептик. – А не у Дурова?
– Кррррах!!
– Хорошо, – согласилась Актриса, открыв свою сумку, куда птица живо впорхнула, задев крылом Скептика. – Я живу далеко, в Ясенево, – уточнила Актриса.
– Мне наплевайт, – отвечал Воротила Финансович. – Только бы с уважающий в тебе личность камрад. Ибо мне очень надо свобода и помочь для важный, весьма важный бизнес! – Закончил он и, исчезнув, уснул, положив свою голову на пучок зелени.
Скептик взялся нести отяжелевшую сумку и на платформе метро вспомнил: – Он мужчина.
– Если так, он уже стал для вас не ворона?
– Мне всё равно. Мне безразлично обычное и необычное.
Поезд затормозил, так что он вдруг упал на неё, то тотчас ухватился за поручень и отстранился. Она, помолчав, вымолвила:
– Ваш образчик, наверное, Пиррон-скептик, который прошёл мимо тонущего наставника своего, демонстрируя равнодушие.
– В чёт-то – да. У вас странный тип лица. Затрудняюсь определить его расовую принадлежность.
– Ну, вот. Вы не слушаете. – Она отвернулась. – Для вас окружающие – вещи.
– Хрюкающие вещи, если не возражаете.
– Что ж, тем более, – обронила она.
И он выдумал несколько вариантов развития её мысли, благоприятных для себя.
На автобусной остановке девушка, протянув руку к сумке, сказала: – Благодарю, дальше сама справлюсь.
– Вы ещё не раскрыли мне тайну лица, и вдобавок я отвечаю за монстра в перьях. Не отрицайте, я его первый призрел и приветил.
В автобусе он купил три билета.
Актриса жила в небоскрёбе по улице Вильнюсская, а быть может – Тарусская. Выпущенный Воротила Финансович неторопливо прошёлся по комнате, полной книг и пластинок, медленно возвратился в прихожую, где осматривал стены в афишах, и, наконец, влетев в кухню, расположился на подлокотнике кресла перед столом с чашкой чая. Третьей уселась хозяйка.
– Смородиновое варенье. Берите, пожалуйста. Мистер Во, положить вам?
– Да. Я желайт после ужина принять ванна ещё и сигар в чистый постель. – Он, сунув клюв в чашку, хлебнул. – И пожалуйста, туалет пусть открыт для мои всякий надобность. – Он опять отхлебнул. – В ваш спокойный гуманный условия я вспоминайт колдовские слова превращаться обратно, крррах! Временно, к пользе бизнес, вы оба мой секретарь, двести долларов месяц. Мисс писать письма, звонить мистер Смит. Вы – искать негодяй продавать ценный вещь. Нет, триста семьдесят долларов каждый. Я вам платить много в месяц! – Быстро склевав потом хлебную корку, он улетел в ванную и заплескался в воде.
Скептик подлил себе чаю и потянулся к варенью.
– Наверное, вам пора идти, – предложила Актриса. – Поздно, скоро автобусы перестанут ходить. – Она грела ладони о свою чашку и не подымала глаз.
– Останутся у вас на ночь один или двое, не всё вам равно?
– Кажется, я не оставляю у себя никого.
– Он может вспомнить свои заклинания превращаться обратно в любой миг. Что вы сказали?
Актриса вскинула на него глаза. – Я ничего не сказала. Но, признаюсь, я не продумала эту возможность, – После чего собрала нужные вещи, оделась и, когда Воротила Финансович, волоча на себе полотенце, выбрел из ванной враскачку, произнесла: – Вы, мистер Во, оставайтесь, устраивайтесь, где вам удобно. Рыба и хлеб для вас на подоконнике. Завтра я после спектакля приду и напишу нужные письма.
– Сигар у нас нету, вот сигареты, – со скуки съязвил Скептик.
Пыхая дымом и благодушно кивая, американец их проводил, а когда дверь за ними захлопнулась, перебрался к окну любоваться ночными огнями.
Скептик же проводил девушку через квартал до какого-то дома.
– Здесь моя подруга, я пока у неё поживу, – объяснила она.
Скептик молча поцеловал её руку и зашагал в снегопад.
Превращение близ экватора
Без остановки носило друзей по пустыне Сахара, и, только они вкатывались в Атлантику, ветер менялся и гнал их до Красного моря в завесе песка с такой скоростью, что ремни, на который висел ранец вроде качелей, тёрлись о палку, пропущенную через центр, дымились и раскалялись.
– Эй ты, – орал Перекати-Поле. – Придумай что-нибудь, если ты настоящая комсомолка.
Вика, скрючившаяся на ранце, помалкивала и порой дёргалась изо всех сил, оттого направление их отчаянных гонок менялось мало помалу. Травяной шар считал, что она это делает, чтоб ему досадить, и скандалил неистово. Вика же, обнаружив, что на подъёмах качение замедляется, норовила свернуть к исполинской горе впереди и после серии мощных рывков преуспела. Ветер, свистя, покатил их к вершине, ослабевая, юля и увиливая. Наконец, он бежал прочь, унося с собой пыльную бурю. Небо очистилось, запылало ужасное солнце; парочка скрылась в тень под скалой и печально смотрела на мёртвые обожжённые камни.
– Что делать? Как быть? – высказался Перекати-Поле. – Здесь от нас скоро рожки да ножки останутся.
И они мучались и томились.
К вечеру жара спала немного. Скатившись с горы, они двинулись по пескам и щебёнке, отбрасывая невероятные тени. Вдруг за скалистой грядой раздались голоса. Вика туда побежала и обнаружила странных людей в небывалых одеждах, толпившихся у пьедестала.
– Мы собрались! – восклицали они. – Так начнём говорить, любомудрствовать! Просим, просим, Солон! Ты всех старее, говори первым!
– Я не хочу говорить, потому что есть тот, кто вмещает в себя мои знания, а я – жалкий должник его.
Все настаивали тем не менее, и он начал:
– Прекрасным и добрым верь более, чем поклявшимся. Заводить друзей не спеши; заведя, не бросай. Не советуй дурное, советуй лучшее. Ум твой вожатый. Душа бессмертна.
– Слава! Вскричали все и, увенчав его, возвели на пьедестал. – Говори!
– Я воспретил ставить в Афинах трагедии, потому что они научают притворству, которое пагубно. Слово есть образ дела…
Странный толстяк между тем вылез из бочки и показал всем солёную рыбу.
– Я вычислил пути солнца от солнцестояния до солнцестояния, определив земной год, – продолжал Солон.
Но никто уж не слушал его, все смотрели уже на солёную рыбу, поэтому он умолк сбившись.
– Вот! – начал победно толстяк. – Эта грошовая вобла остановила Солона в его рассуждениях. Помнишь, Солон, как ты шёл смотреть звёзды, которые якобы ты постиг, но упал в яму и как старуха тебя укорила. Тот, кто не видит под своим носом, – сказала она, – посягает на небеса.
Все рассмеялись, стащили Солона невежливо вниз и, крича: – Слава тебе, Диоген! Подымайся! – стали указывать на пьедестал.
– Чтоб вы тоже столкнули меня? – рассмеялся толстяк. – Вы состязаетесь, кто кому вставит палки в колёса, – только не в истине. Вы изучаете бедствия Одиссея, а собственных недостатков не видите, как арфист, что справляется с арфой, а со своим нравом сладить не может.
Все начали отворачиваться, и тогда Диоген закричал петухом, привлекая внимание.
– Истины вы чураетесь, а безделицы вас привлекают. Вот что хотел я сказать напоследок. – Он замолчал и влез в бочку.
Люди в странных одеждах рукоплескали ему, но внезапно прервал их муж быстрый и резкоречивый, облокотившийся на пьедестал.
– Хватит витийствовать, – приказал он. – Слушать меня. Итак, первопричина всего – бог, а материя – неоформленная и пассивная масса. Стихий существует четыре, а кроме них есть и пятая, заключающая тела из эфира; движется эта пятая кругообразно.
– Хвала, Аристотель! – последовали отдельные крики.
– Я продолжаю. Счастье – совместная полнота благ: душевных, телесных и внешних. Одной добродетели недостанет для счастья, надобны красота и здоровье телесности и богатство и знатность от внешнего. Потому на вопрос: почему нам приятно водится с красивыми? – я ответил: кто спрашивает такое, тот слеп, и назвал красоту божьим даром, в отличие от Карнеада, кой высказывался о ней как о владычестве без охраны, и Феокрита, оценивающего её пагубой под слоновою костью, и Феофраста, коему это лишь молчаливый обман, и Сократа, изрекшего: недолговечное царство.
Последовала нескончаемая овация. Неслись возгласы: – Красота – божий дар!.. А материя есть пассивная масса… Чудно! Стихий лишь четыре… Отныне мы знаем, как жить!.. Да к тому же есть пятая, кругообразная! Изумительно!!
Кто-то связывал уже лавры в венок, кто-то цитировал сказанное, кто-то тихо зубрил, бормоча под нос: «Первопричина всего будет бог… но потребны богатство и знатность…»
Вдруг сумрачный муж в стороне заявил: – Я считаю иначе.
– Ну-ка! – воскликнули все. – Говори, Пиррон-скептик!
– А ничего я не знаю и ни во что я не верю. Всякому слову найдётся обратное. Нет добра, нет и зла. Будь они – они были бы одинаковыми для всех. Мы же видим обратное, потому что их нет. Повар великого Александра отогревался в тени, мёрз на солнце. Нашему Диогену за благо казалось тому же великому Александру сказать, чтобы тот, заслоняющий солнце, посторонился. А Аристотель служил при дворе Александра.
– Хвала, Пиррон! Слава!
– Благо ли некий поступок или он зло, я не знаю, и потому что добра и зла нет, и по многим ещё основаниям. Ничего я не знаю. Даже не знаю, знаю я или нет в самом деле. Впрочем, хоть говорю, что не знаю, но не возьмусь утверждать, что не знаю действительно.
– Аристотель, сойди! Подымайся, Пиррон!
– Вы находите разницу, быть вам над или под. Мне без разницы, быть над вами или под вами, – вёл речь Пиррон, тем не менее восходя по ступеням. Некогда Анаксарх, мой учитель по философии, оказался в болоте. Я прошёл мимо, даже не слушая его криков о помощи, вот оно как.
– Восхитительно!
– Раз нет добра или зла, нет вообще ничего, стало быть, то зачем, я подумал, ему моя помощь, если нет жизни и смерти. Смерть, может, есть жизнь, а жизнь – смерть. Эпикур, ценя жизнь, учит, что смерть есть бесчувствие. А Сенека зовёт эту жизнь смертью в преддверии истинной жизни. Он бы обрадовался покойнику, причастившемуся к посмертному благу жизни, а Эпикур опечалился бы, что покойник утратил со смертью все блага жизни. А я? – молвил тихо Пиррон. – Я не знаю, есть я или нет. Если чувствовать – значит жить, то тогда не Гомер ли живописал нам Аид, где умершие чувствуют многократно острее? Я чувствую, что я есть, но наличествует ли природа моя – или же отражается в этой жизни, как утка в воде, я не ведаю.
– О, божественно!!! – закричало собрание.
– Я сейчас буду стукаться головой обо что-нибудь, потому что не знаю, нужно ль это или не нужно, выгодно или невыгодно. – И действительно, застучался, да сильно; кровь залила пьедестал. В рукоплесканиях, в воплях полного восхищения лишь один человек подбежал и подставил под лоб мудреца свою руку.
– Прочь, безымянный! – остервенилась толпа. – Лавры, лавры Пиррону!
Глас безымянного был неслышен: – Остановись, Пиррон! Ты не знаешь, как быть, и не знай, это вовсе не главное. И пойдём прочь отсюда. Я накормлю тебя фигами. Ну, пойдём!
– Я не знаю, как угодить им, – рыдал Пиррон, позволяя себя увести. – Их ничем не насытишь.
