Теневая защита

Но, паровоз может, поднатужившись, резко затормозить, проскочить аварийный участок, завалиться на бок так, чтобы травмированных было как можно меньше. Вот Гуль иногда самолично прибегал к подобным мерам, устраняя возможную катастрофичность последствий. Бессистемно и непредугадываемо. Рандомно. Избирательно. Деликатно.

Как загнанных коней никого не пристреливал, и на том спасибо.

Андрей поднял глаза и поймал на себе долгий изучающий взгляд Гуля.

– Ты истончаешься – сообщил Сева Гуль буднично и утвердительно себе кивнул.

Андрею было не до наблюдательности Гуля. Тоже мне – сенсотерапевт. Тут не то что истончишься, истлеешь где-нибудь в лесополосе.

Гуль истрактовал поникший вид товарища по-своему.

– У тебя что, очередной приход? Смена парадигмы? Или жизнь требует новых ощущений?

Андрей криво ухмыльнулся, неосознанно потянувшись к саднившей левой щеке.

– Не важно, кто там тебя отоварил– Гуль красноречиво обежал взглядом лицо Андрея. – Не смог сегодня, сможешь завтра.

Сумничал, философ хренов. Вот ведь зануда.

Это он имел ввиду, что Андрей не справился с ситуацией с помощью своих задатков, понадеявшись или положившись лишь на теневые способности.

Андрей протестующе растянул в гримасе плотно сжатые губы и ухватил двумя пальцами брусок сала.

Гуль достал из початой пачки сигарету и, покопавшись в карманах домашних штанов, выудил на свет блестящую, в поразительном орнаменте, металлическую зажигалку. Аккуратным щелчком откинув её крышку, запалил и деловито прикурил от приятного ярко-оранжевого пламени.

Андрей внутренне всколыхнулся. Почувствовал нестерпимую тягу притронуться к этой великолепной вещице – зажигалке, зажать её в кулаке, ощупать пальцами этот необычный, угловато-ломаный орнамент, достаточно выпуклый, чтобы своими гранями играть на свету. Подчиняясь внутреннему позыву, его зрение сфокусировалось целиком на этом предмете, превратившись в узкий контрастный тоннель. Мысли о случившейся жизненной катастрофе скомкались и, подобно мелкому дождю за окном, стекли и развеялись лёгкой дымкой. Гуль тоже исчез. Испарился в мареве. Остались лишь Андрей, зажигалка и ниспадающий слабый жёлтый свет из-под абажура где-то там маячившей вверху кухонной люстры. Морок длился не долго, буквально через мгновение Гуль заметил состояние Андрея, зажигалка канула обратно в карман штанов, а пространство над столом заволокло густым табачным дымом. Андрей вынырнул на поверхность, соображая, что это было с ним. Его подобно мотыльку примагнитило к этой блестяшке. Уверенно можно было сказать, что не простая это вещица, ох не простая.

Гуль как ни в чем не бывало пускал дым кольцами в потолок, по обыкновению флегматично что-то там внутри себя обдумывая.

Невзирая на водку, разговор не клеился. Андрей укорял себя за то, что тратит время, медленно напиваясь вместо поиска выхода из тупика. Да и чем таким мог помочь ему Гуль в данный момент, он не представлял. Приехал инстинктивно, не задумываясь. Плана как не было, так и не появилось. Андрей также не был уверен, что Гулю стоит рассказать о случившемся. С одной стороны, вроде они и друзья, с другой – дружба их была странноватая. Словно бы запечатанная в контейнер, с плоскостями и гранями, за которыми дышал и теплился иной мир, не доступный им обоим. За эти плоскости выхода не было. Внутри – пожалуйста. Прыгай-бегай, пей, интересуйся. Работай рядом, скалься над Валероном. Но это – всё! Дальше – минное поле и пустынные пространства позади. Не знаешь, где и при каких обстоятельствах рванёт. Что явится причиной детонации – встреча в верхах, праздник святого апостола Августина или неснятые в прихожей кроссовки – предугадать было невозможно. Таков был Сева Гуль. Да, наверное, и сам Андрей отчасти тоже. Любой самодостаточный персонаж после тридцати начинал замыкаться, ограничивать точки вхождения в свою судьбу, выставлять фильтры и кордоны. А как иначе. Существование во взрослой жизни несло с собой массу исходных данных, условностей, пределов и границ, соблюдение которых позволяло сохранять свой мир нетронутым злой чужой волей, охраняя и стабилизируя совокупность возможностей под названием Жизнь.

Словом, набор тем и интересов, доступных обоюдному вниманию внутри кокона дружеского общения, был крайне ограничен. Такая вот, мать его, «великолепная» дружба.

Нарушив принужденную паузу, Гуль, потушив окурок, откинулся на спинку стула и сообщил.

– Думаю, с работы меня попрут. Наверное, закроет хозяин шиномонтажку. Прогорает он.

Андрей сидел, потупясь, пытаясь вникнуть в разговор.

– А устроиться сейчас на работу пойди попробуй. Всё вокруг разваливается. – Сева Гуль кивнул в сторону бухтящего телевизора.

– Вон, послушай.

Андрей понял, что сейчас Гуль начнёт по обыкновению нудить за политику. Рассуждать на глобальные темы сам он сейчас был не настроен.

Обреченно и с отчаянием он пробормотал:

– Слушай, Сева. Мне помощь нужна. Встрял я.

Сева Гуль нехотя вынырнул из своих уже мысленно разложенных на столе стратегических карт размышлений и позиций.

Всё также без всякой уверенности в том, что он пришёл за помощью по адресу, Андрей кратко, опуская подробности схватки, описал утренний экшен, живописуя лишь невообразимые габариты и хамство быков, смертельность угроз лысого и последствия их пребывания в квартире. Сопроводив очередной рюмкой и удостоверив кивком правдивость ситуации, он закончил рассказ на минорной ноте.

– Мне и бежать-то некуда. И в квартиру назад нельзя. Марта через две недели возвращается, её тоже надо как-то …

Невысказанный вопрос о помощи повис в воздухе.

Вопрос двух недель при этом даже не стоял.

Сева Гуль скрёб подбородок, навалившись на стол и что-то медленно соображая. Андрей с тусклой надеждой взирал на него поверх маринованных огурцов и надтреснутой деревянной самодельной пепельницы.

Хотя и неспешно, порой катастрофически и невыносимо медленно, но Сева думать-то и анализировать умел. В силу природной флегмы это удавалось ему куда лучше, чем активные действия. Медленно разложив в суставах своё удавоподобное нескладное тело, Гуль поднялся и облокотился об оконную раму. Шла вторая минута, Гуль молчал, Андрей медленно сходил с ума, словно вот сейчас, сию минуту, здесь, на кухне, происходит коренной перелом, Сталинградская битва, и от следующих слов Гуля зависит не только судьба его, Андрея, но и будущее всего человечества. А может и всей Вселенной. Водка в ополовиненной бутылке замерла посередине этикетки, сигаретный дым нехотя расползался по кухне, телевизор монотонно распинался, изредка переходя на рекламу.

– Беда – только и вымолвил Сева Гуль. Продолжая всё также внимательно наблюдать за полётами птиц по ту сторону окна.

Андрей никак не мог протолкнуть засевший в горле ком. Ни сглотнуть, ни выдохуть его. Как же так всё по-дурацки вышло? Как же можно было так всё бездарно просрать?! И продолжать это делать прямо вот сейчас, сию минуту. Ёрзать жопой по табурету в этом Храме идиотизма Гуля, жрать эту вонючую дешёвую бодягу, мусолить эти грёбаные огурцы, нюхать весь этот смрад Настоящего Инглиш Бленда. И тупеть. И вытекать в тапки. И растворяться потом в параше выплеснутым из таза. Полное и размазанное чмо.

Далеко не сразу до него дошёл смысл слов, тихо произнесённых Гулем.

– Помнишь, как ты в восьмом классе засандалил Матвею из параллельного? Вырубил бугая одним ударом. Полгода он к тебе докапывался, и в один момент спёкся.

Андрей непонимающе и с плохо скрытым осуждением уставился на Гуля. К чему он вёл? Нахрена сейчас эти мемуары про давно забытого Матвея?!

– А потом панков каких-то во дворе разогнал, вечером, по-тёмному.

Вечер воспоминаний был откровенно некстати.

– А через год, на рождество, ты заставил всю школу два часа искать выход. Который был на своём месте. Но все будто ослепли. Стояли, таращились, как зомби. – Сева еле слышно хохотнул.

– А на восьмое марта все девки в столовой вместо чая получили полные кружки червей. Директор тогда…

Улыбка на его губах была какая-то невесёлая.

– А летом…

– Нихрена не понятно, но очень интересно! – Андрей от непонимания и напряжения резко распрощался с хмелем. Правда, на недолго и безуспешно.

Гуль вздохнул. Налил. Неловко выпили.

Помолчали.

– А как физрук с брусьев слезть никак не мог, боялся там чего-то, помнишь?

Андрей опустил голову и прикрыл глаза.

«Твоюжмать. Мне всё это снится. Это продолжается вчерашний треклятый сон. Я всё еще в дрова, валяюсь где-то там, в районе своего дивана, с пружиной в заду, дышу через раз и пытаюсь переварить литр дорогущего алкоголя. Который неизвестно когда и как прикупил, а главное, с чего вдруг?! Красуюсь там в своём любимом скотском виде, пока Марта не видит. И снится мне вся эта тупая белиберда, вперемежку с воспоминаниями детства, убогими шутками, заунывными причитаниями матери, нудятиной учителей, угрозами директора. И всё это валится в уши шипящим полушепотом Гуля. Наверное, лежит там рядом где-то телефон и заливается вызовом от него, хочет сообщить очередную охрененно важную новость, вселенского масштаба. Что-то типа – Нейтринный коллайдер дал течь! Программный код второй подгрузки дополненной реальности утёк в сеть! Байкал – древний спа-бассейн!!

Господи, чушь-то какая лезет в голову. Вместе с той чушью, что несёт сейчас Гуль, беззастенчиво пожирая своими благочинными мемуарами мою издыхающую, корчащуюся в кислоте событий жизнь.

И я ничего не могу сделать. Я как сраный куль говна. Растекаюсь по табуретке, лакаю свой жидкий гашишь из гранёной рюмки и наслаждаюсь своей никчёмностью. Своим соплежуйским прошлым, парализованным настоящим и близким бурно-кровавым будущим. Достойная картина для фраера. Червяков он может! Панков! Ууу…»

Подобие стона вырвалось из его груди и глухо перекрыло бубнящий телевизор. Сева Гуль, конечно же, видел, что состояние Андрея хуже некуда, что он придавлен какими-то, внезапно свалившимися, жестокими жизненными обстоятельствами, раздавлен и обескровлен, но почему-то не спешил задать тот самый, единственно верный, всеми фибрами ожидаемый вопрос. То ли хотел дожать, дождаться паники, истерики, то ли сам не знал, что с этим своим знанием делать. Осознавая глубину разверзившейся пропасти. Вот только его попытки воскресить воспоминания школьных лет никак не увязывались в атмосферу заупокойного или психотерапевтического застолья.

Снова рюмка. Снова одним глотком. И огурец.

Андрея начинало тихонько отпускать, погружая в пелену пьяного расслабляющего кейфа. Нервозность и невыносимо тяжелый камень в груди, прямо напротив солнечного сплетения, повисли на каком-то длинном, нереально распростёртом и колыхающемся балансире. Эти мерные раскачивания, вторя глупым и несогласованным кивкам головой, баюкали, облегчая страдания, умиротворяя разлившийся по телу страх и обнадёживая сознание. Становилось чуточку легче, самую малость, но сейчас и этого хватало за глаза.

– Не помнишь…

Гуль сложил руки на груди.

– Не помнишь, как меня исключали из школы. Как бабуля рыдала, в кабинете директора, вымаливая для меня прощение.

Находясь в каком-то блаженном, долгожданном ступоре, Андрей никак не мог уяснить, куда клонит его приятель. Зачем это сейчас?!

– Когда ты почувствовал в себе силу? – глухо, но резко наконец спросил Гуль.

Словно обухом по голове, фраза повисла в воздухе, намертво зафиксировав над головами и клубы сигаретного дыма, и неясный застывший гул из телевизора, и даже занесённую с куском сала руку.

Андрей самопроизвольно, отшелушивая себя от утренней безысходности, зверел.

– Сева, мля, ты с дуба рухнул?! – сало полетело обратно в тарелку. – Ты башкой грохнулся?! Нахера мне твои сейчас размусоливания?! Матвей, мля! Директор! Телевизор этот твой!! – бешеными глазами он показал в сторону окрасившегося красным новостного экрана, вещавшего что-то про случившийся где-то пожар.

Громкость возмущения Андрея угрожающе росла, гневные взмахи рук принялись трамбовать пространство и обличающе тыкать в сторону Гуля.

– У меня, сука, два дня на то, чтобы вытрясти этого бандюгана из лягушачьей шкуры, найти тварину, который устроил весь этот балаган, и остаться жить, после встречи с Мартой. Два, сука, дня! Какого хрена ты мне сейчас несёшь?!! Какого вообще перманганата я сюда припёрся?! – почти срываясь на визг, закончил своим главным вопросом Андрей.

Упираясь обеими руками в столешницу, вращая бешеными глазами, Андрей ждал прояснения ситуации.

Гуль под испепеляющим взглядом собутыльника вернулся на своё место, разлил по рюмкам, и, не дождавшись ответа на предложение чокнуться, выпил одним глотком. Глубоко вдыхая, проглотил обжигающую жидкость, не поморщившись, также медленно выдохнул.

Андрей, в немом протесте, опрокинул в себя содержимое своей рюмки, также не отводя взгляда и без единой гримасы на лице.

Гуль, маниакально не замечая распалившегося состояния Андрея, опять прожевывая сало, кивнул в сторону телевизора.

– Второй день талдычат про революционную ситуацию. Про нашествия саранчи на юге, пятибальные шторма на севере, про перебои с электричеством, про тухлую картошку на овощебазах. Про очереди к банкоматам…

Андрей хамовито осклабился.

– Ты что? Ты думаешь, это всё я?!

Но Гуль покачал головой.

– Я вот думаю, тебе известно, сколько таких как ты?

Андрей снова опешил, уже немного раскачиваясь от начавшего настигать подпития.

Откуда он мог знать. Он вообще никогда подобной информацией не интересовался. Слышал о трёх-пяти субъектах, пару из них видел лично. Что там происходит на просторах страны и какие политические события могут быть следствием вмешательства теневиков ему было до лампочки. Со своей бы жизнью толком разобраться, какие там акции в масштабах государства. Да и нереально это. Никому не под силу.

Сева Гуль взглядом указал на бутылку. Андрей принялся разливать.

Словно перескочив через огромный кусок рассуждений, Гуль резюмировал.

– Ты думаешь, только у тебя серьёзные проблемы? Только тебе неуютно? Бандюки докопались… Да они сейчас до каждого докапываются! Ты ж не видишь ничего вокруг. Тебя ничего не интересует. Тебе, вон, до новостей по телевизору никакого дела! А ты их послушать не пытался? Вместо твоих вечных ржачных «Даёшь Джаз»?! – он придвинулся ближе, нависнув над столом и почти касаясь расстёгнутым воротом рубашки брусков сала, и тяжёлым шёпотом спросил – Тебя ещё вчера волновало, что нас всех ждёт завтра?!

Андрей затупил окончательно, его пьяный агрессивный запал куда-то слился, исчез. Осталось лишь немое отупение неразрешимой ситуацией, непредсказуемостью Гуля и не воссоединением всего этого воедино. Водка стала добираться до головы, стреноживать, стремительно принялась нагружать веки и вязать язык. Настолько стремительно, что пальцы лишь с третьего раза ухватили из банки огурец.

Рассинхронно жуя челюстями, в отупении тыча пальцем в свободную часть тарелки с хлебом, Андрей пытался осмыслить потоки измышлений, испражняемых также стремительно пьяневшим Гулем.

– …потому что так было. И есть. И будет. И нихрена ты не сделаешь. Понял?! Это природа, брат! При –ро-да. И ты её часть. Херовая, надо признать. Но часть. А что ты?! – он сальным пальцем, ровно как «Глок» несколькими часами ранее, упёрся в его переносицу.

– Ты что?! Что ты делаешь, в жизни, вообще? Вот ты у нас пауэр. – с деланым пафосом, плюясь и облизываясь, Гуль развёл руками в стороны и вверх – Теневик! Ёмаё! Супер..ммен. Ссуперпупермен. И чо?!

Андрей в ответ также подался вперед, вперив уже мутнеющий и блуждающий взгляд в ускользающий правый глаз Гуля. Всем своим видом демонстрируя бравое сопротивление позиции Севы и вопрошая – а какие претензии ко мне?!

– А нихера! – продолжал Гуль утверждать свою внезапно оформившуюся политическую программу. – Ты ж бог! Где мы и где бог!?

Его рука откуда-то снизу была резко вздёрнута и утверждена вертикально, с растопыренными пальцами.

Произносить свою программную речь Гулю становилось всё труднее. Слова требовалось подбирать всё тщательнее, а их обвинительный уклон становилось поддерживать всё сложнее. Сало не сразу давалось в руку, а наполненная рюмка всё реже доносилась ко рту непролитой.

– И ты знаешь. Нам тоже до жопы. Нам похер, кто ты и где ты. Справляемся же как-то?!

Телевизор в паузе изрёк что-то про очередные взрывы на ближнем востоке.

Гуль печально кивнул несколько раз, в том чсиле и в сторону телевизора.

– Дерьмово, правда, справляемся. Тупицы потому что. Клоуны…

Андрей что-то вспомнил, проглотил дожёванный хлебный мякиш и, осаживая Гуля ладонью, кивком подтвердил.

– Народ бесится. Словно орки. Кругом агрессия. Бей или беги. Но чаще бей. От одного взгляда. Раньше носы квасили. Сегодня почки отбивают. Черепа ломают. Четвертуют. Бастуют постоянно. Как черти.

Гуль удивлённо раскачивался, внимая внезапному просветлению бога. Откуда такие познания у того, кто никогда не знал, как чахнут пенсионеры, сколько стоит заплатить за детский сад и как нужно свернуть бюллетень, чтобы он пролез в щель урны для голосования.

После очередной рюмки уже из второй откупоренной семисотки опьянение резко усилилось вблизи батареи парового отопления и Андрей перестал улавливать нить последующих рассуждений Гуля, не имевших начала и неизвестно куда ведущих. Кажется, Гуль включил свой любимый тумблер «Занудство» и теперь надолго оседлал любимого конька.

– Ты пойми – осоловело и чрезмерно болтливо вещал Гуль, открывая извлечённую откуда-то банку сардин – С-система угасает. Она в коллапсе. Да что там система. Ты на людей посмотри. Это же зомби. Гули, а не люди – прозвучало откровенно весело, но сарказмом в голосе Севы не пахло. – Ты вот давно в транспорте ездил? Общ… обсч… Ну, в автобусах там..? Ты видел, с какими … мм… лицами они все едут?

Андрей почему-то вспомнил таксиста в синем шарфе. Лицо как лицо. Не морда. Нормально такое лицо, человеческое. Без всяких там гульевских измышлений. И мужик-то нормальный оказался. Рассказывал что-то там… Про гидроиз.. изол.. ляцию. Про рукожопых мудоблудов… Или нет… Или не рассказывал?

В сигаретном облаке Гуль был похож на какого-то мефистофеля. Глаза его, обычно обездвиженные, то широко раскрывались и вращались орбитально непредсказуемо, то складывались в бойницы дзота и упирались в Андрея холодными стволами крупнокалиберных зрачков. Дымящаяся сигарета в такие моменты утыкалась почти ему в самый лоб, норовя вместо зеленки оставить обгорелую метку.

На столе возникла уже третья, небольшая, также быстро початая бутылка, телевизор перешел на зубодробительное и крикливое вещание какого-то послеполуденного шоу для одаренных домохозяек, уличные собаки за окном устроили долгий и яростный гвалт, в соседнем подъезде шумно и нервозно работал назойливый перфоратор. Приоткрытая фрамуга совсем не спасала от табачного дыма и усиливающегося в тепле опьянения.

Сева Гуль, раскрасневшийся и возбужденный, с демонтированной флегматичностью, уже всерьез заплетающимся языком и довольно рьяно декларировал недостатки строя, общественного уклада и женской логики. Испачканными в томате от кильки руками он дирижировал создаваемой прямо на глазах своей собственной Крейцеровой сонатой человеческого бытия, пока устно, без фиксации, выдавая в эфир неубиваемые и неопровергаемые постулаты. Кант позавидовал бы. Да что там – сам Хайдеггер не смог бы так отрывочно, внесознательно и опосредованно изобличить пороки нынешнего времени. Симбиоз института общественного признания в его чудом еще узнаваемой речи компилировался с гравиметрическими показателями чёрных дыр и полюсными джетами из недр пульсаров, а свободные отношения и женские притязания паразитировали на гемоглобине искусственного интеллекта.

Андрей сквозь алкогольную пелену отчасти восхищенно, а в большей мере недоуменно и потерянно пытался ловить в перекрестие взгляда раскачивающийся силуэт великого оракула, уже даже не пытаясь подыскать какие-то возражения. Утекающее в приоткрытую форточку вместе с сигаретным дымом сознание оставляло в обессиливающем теле только ступор и желание сложиться пополам. Лишь изредка, оторвав отяжелевший подбородок от груди, он что-то булькал и пришепётывал, полагая необходимым довести иную точку зрения до несправедливой позиции Гуля. Всё чаще он только кивал или мотал головой, приподнимая в немом протесте указательный палец, испачканный в сардинном соусе. Мол, «Паазвольте..», но его вялое возмущение пропускалось мимо, а новые железобетонные доводы наваливались один за другим, пригвождали к столешнице и не давали даже всей своей тяжестью дотянуться до остатков огурцов. К кончине третьей бутылки все детерминанты выступления Гуля достигли своего логического апогея. Или, точнее, бунтарского финала.

– Дапо… Дааподлинно известно, говорю же, такие типы, вроде тебя, доведут всех до плейстоцена. Уже, вон он. И справа, и слева. – брызги соуса с пальцев широко раскидываемых рук устремились на стены – С-сплошные гоблины вокруг. Окружили, ммать их… А хрена ж..? Ты вон, до сих пор со своими червяками нацаешься. Нет бы, бабке воды натаскать, забор починить, покрасить там, поставить. Да птиц покормить. Неет. Будешь бухать, мордой удары принимать, жопой приключения искать. И находить. Вот только … – Гуль громко икнул, долго целясь в сардины и, после шумного вдоха, уже почти шёпотом – только нихрена ты не можешь.

– Ты своё б-будущее поставил на свою Тень. Ты себя продал. И меня. И мать свою. Всех! Ты всё разбазарил, Андрюха. Ты – призрак, матьего. Что ты можешь, сам-то?! Вот Что. Ты. Можешь? Ответь!

Андрей, ещё только пытаясь высказать заклинившим языком вопрос об адресе той бабки, которой нужна вода, уже ничего не соображал, с трудом вслушиваясь в проникающий в уши голос. И ничего не понимал. Лишь на словах Гуля о матери Андрея несколько покоробило и подбросило, но сил хватило лишь на подъём линии визирования на уровень гулевского кадыка. Мол, въелденить бы тебя туда кулаком со всей дури, баран ты этакий. Но на этом всё… Взгляд потух и стёк куда-то в сторону плиток пола.

Сева Гуль тоже серьезно поплыл и, нечётко проступая из сигаретного дыма, вальяжно развалился, раскачиваясь перед Андреем, с трудом удерживаясь о подоконник и всем своим видом давая понять, что логика его рассуждений настолько неколебима, насколько и справедлива. Могло со стороны показаться, что прямо здесь и сейчас, на кухне, за этим вот столом, покрытым выцветшей скатертью, сигаретным пеплом и кляксами томатного маринада, вершится Высший Страшный Суд. В объятиях смрадного дыма, под шум телеэфирных соглядатаев Вершитель судеб Всеволод Гуль обличал Андрея Сырцова, а иже с ним и всю черномастную братию лже-колдунов, провидцев и чудотворцев в бесноватости, чернокнижии и бесоподобности. А также соседей, участкового, продавщицу Лилю из продуктового, мэра города и генсека ООН. Своим указующим перстом обращал он внимание высших сущностей на беспредел, творимый этими богоотступниками, изобличая их всех вместе и каждого по отдельности, в лице одного из них, приснопамятного Андрея, пригвождая к месту и заставляя безучастно принимать груз обвинений и последствия своих мрачных козней.

Андрей сквозь дым и слезящиеся веки совершал волнообразные попытки смотреть на беспрецедентный, поражающий воображение, процесс, не в силах уже что-либо противопоставить, не желая быть против, жалея лишь о том, что в эту самую минуту он, превозмогая логику бытия, нарушая стройность и логичность пространства-времени, слушает своё обвинительное заключение, а не наматывает Вселенную на согнутый локоть. Ведь он же может. Он еще и не это может. Может вот прям сейчас Гуля в пустую бутылку вогнать, мордой к донцу, задом к пробке. И затоварить там, как этого … Хоттабыча. И пусть он оттуда плюётся, митингует. Без огурцов! Но резкость взгляда была утрачена полностью, как и возможность прямохождения нынешним вечером, а членораздельная речь осталась рудиментом прошлых Андрюхиных воплощений.

– …а если завтра в-война? – громогласил свирепым полушепотом Гуль, вращая глазами. – Аа?! Вот война завтра, и что? И кто? Где будешь ты? Тут? Водку жрать? Бабам по ушам и-елозить. Ну, где ты будешь р-родину з-защищать? Скажи! Аа… Воот. Видишь?! Нихрена ты не можешь! Да что там война. Ты даже ни одного сучонка не стреножил. Ни-од-но-го. Понял?! А сколько их, вокруг! Толпы. Ходят, бродят, туда, сюда, гопники эти. Ну? И где ты?

Андрей тем временем, уже полностью приняв и обвинение, и приговор, и меру наказания, желал лишь одного. Чтобы Гуль наконец заткнулся, и Гуль, и телевизор, и этот поц со своим перфоратором, и можно было наконец просто упереться лбом в стол, медленно выдохнуть и проститься с этим грёбаным днём. Навсегда.

– …они же – свидеетели..! Они могут только в сторонке, с телефончиками, как к-козлы. Они могут только поржать. Свиньи… . А вот когда победа налицо, тогда да-а, готовы тут же резать якоря и выводить свои б-броненосцы в кильватер боевых порядков. А назавтра, как укушенные зомби, мы не с ними, мы же с вами. Мы против тех. И чё?! – Сева сделал еще более страшные круглые глаза и вопрошающе взмахнул руками, теряя периодически резкость взгляда.