Теневая защита

Андрей поджал губы и скупо несколько раз согласно клюнул носом.

Синий шарф еще несколько оживился

– Народ сходит с ума – как-то не к месту констатировал он с твёрдой уверенностью и сам себе покивал. – Такое ощущение, что где-то открыли шлюзы. И прорва этих… – таксист уверенно описал головой полукруг – попёрла как из унитаза. Нормального человека встретить – уже удача!

Андрей, находясь всё также в компульсивном самовосстановительном состоянии, сквозь прикрытые веки следил за изменением плотности дорожной пробки, движениями синего шарфа и сменой цифр на электронном счётчике такси. Захотелось поинтересоваться, к кому носитель смешного пенсне относит себя, Андрея, а заодно поинтересоваться условиями нормальности. Прежде он так бы и сделал, преодолевая скуку и принужденность обстоятельствами.

Таксист что-то такое почувствовал.

– Главное, вот как бывает. Вчера еще был нормальным человеком, Работал, отдыхал конечно, пиво с друзьями пил, а сегодня – бац! И уже мудак! То яблок ему недовесили, то правый поворот не включили, то на почте посылку потеряли. И орать сразу! А то и руками махать. Ну как так-то?! Он что, сразу после этого посылку свою назад получит?!

Андрей мысленно высказал сопротивление высказанной идее всемирного пацифизма, терпимости и взаимоуважения. Как бы не так.

Народ и впрямь стал слабопредсказуем. Вспышки агрессии следовали за любым самым незначительным проявлением отрицательной результативности. Иными словами – результат отличается от ожидаемого – ах ты ж подонок, разгильдяй! Существенно не дотягивает до запланированного – держи в ухо, ущербный. Результат прямо противоположен изначально избранному – ты не жилец, дерьмо конское. Каждая конфликтная ситуация выстраивалась как продолжение всех предыдущих, нанизывалась на ментальное недовольство всем миром и оправдывала любые самые крайние реакции, являясь той самой последней каплей. И вот эта последняя капля, но сегодня, с утра или с вечера, запускала механизм отключения всех цепей самоконтроля, уничтожала социальные сдерживающие факторы, опускала броневые щитки на глаза, превращая пенсионера в очереди на оплату коммунальных услуг в патологического берсерка! С вывешенным над пыжиковой шапкой знаменем мировой справедливости, обнажив сверкающий в свете потолочных ламп меч Высшей правды, с боевым кличем «Этот мир принадлежит нам, его строителям!» бросались они в подчас неравный бой с угрюмой, заскорузлой Системой. Их Россенанты давно исдохли, алюминиевые двери с доводчиками уже не вертелись на сквозняках, но каждый день случались бои местного значения, а подчас и целые битвы. И свидетели, присутствовавшие при жестоких Ватерлоо в залах ожидания, пятясь и ухмыляясь, внутренне принимали сторону света или тьмы, резали мысленно стягивавшие их путы, и, выводя свои броненосцы с запасных путей, назавтра также становились новыми берсерками, не получив всей сдачи в табачной лавке. Круг замыкался, а толпа получала новый призыв к активному действию вместо молчаливого принятия.

Спроси меня – а ты за кого?, я всегда отвечу – За правду!

Вот только правда, как водится, у каждого своя, а вставать на место другого никогда никого не учили. Обучали лишь отстаивать своё!

… мне он накануне, главное, сообщает – меж тем продолжал свой содержательный монолог таксист, не представляя, чем ещё можно себя занять в пробке – так мол и так, течёт, мол, гадский, мокреет.

– Кто?! – не выдержал Андрей, утратив нить повествования таксиста.

– Подвал – с готовностью отозвался таксист и после предупреждающего угуканья, сглотнув, продолжил.

– Как ливень, там по щиколотку воды. Всё в воде, стеллажи, банки в воде, старая мебель так уже и сгнила наверное. И что он только не делал, чем только не обмазывал стены – не помогает. Как ливень – вода внутри. Собирался уже засыпать его, песком, глиной, да чем угодно. Не дай бог дом поплывет, фундамент раскиснет. Пиши пропало тогда. Ну и…

Таксист резко тронул с места, продвигаясь вместе с пробкой и не позволяя какому-то очередному лихачу встроиться из соседней полосы в образовавшийся разрыв впереди.

– Воот. А тут ему кто-то возьми да и посоветуй. Сходи, мол, к Толику, договорись, он тебе не то, что подвал, а и крышу перекроет. А Толик этот, я его знаю, встречались неоднократно, из этих… – таксист сделал паузу, подбирая слово – из мракобесов.

Андрей вынырнул из своей дрёмы на поверхность, почти уже погрузившись в сонную блажь. Мракобесами называли таких как он, теневиков. Было у них и еще одно, более официальное, название – пауэры. Название говорило само за себя. Рассказ таксиста начинал заинтересовывать.

– Сам, правда, не видел, но люди же врать не будут, так ведь? Да и что там врать, имеешь глаза – увидишь. Ни сад, ни огород никогда не поливает, град его стороной обходит, ни тебе тли, ни муравьёв садовых на участке.

Факты, видимо, напрочь обезоруживающие!

Таксист несколько понизил голос.

– Даже, помнится, как-то раз цыгане повадились через заборы шастать, металл там, садовые инструменты, то да сё. Так вот, к нему сунулись, выскочили – кто через ворота, а кто и через забор, и бежать. – таксист радостно гоготнул. – Глаза навыкате, будто чёрта увидели. С тех пор кто-то с улицы и пытался им продать металлолом с самовывозом – они ни в какую. Ну и, пошёл кум к этому Толику – тут Андрей несколько расслабился, получив, наконец, нить к началу повествования, – договорился. Через неделю воды как не бывало, подвал сухой и чистый.

Таксист поправил свой синий шарф и уставился на пассажира в зеркало заднего вида, затянув непонятную паузу.

Андрей, не дождавшись продолжения, которое явно должно было последовать, буркнул.

– И что?

Таксист с победным и одновременно заговорщицким видом, понизив голос и полуобернувшись назад, сообщил:

– Вот только ни Толика на участке кума, ни строительных работ никто не видел. Да и кум, что самое странное, другим стал. А про Толика и слыхом не слыхивал, мол, сам как-то справился, победил воду.

Андрей вяло отвернулся к окну, наблюдая транспортный коллапс, что называется, изнутри.

Знакомая песня. После подобных мероприятий с тенью все словно меняются, кроме самого теневика. Это он уже не раз слышал. Словно раздвоение какое-то выходит, окружающие и свидетели могут напрочь забыть факт работы … мракобеса. Что не отменяло объективной фиксации изменений вещей или причинно-следственных связей. Очередной парадокс работы с тенью.

– А Толика этого спустя полгода грохнули. Приехали ночью на джипах, минут двадцать что-то там барагозили на его участке, и наутро выяснилось – исчез. Куда, чего – с концами, даже полиция не докопалась.

«Значит, трупа никто не видел» – отметил про себя Андрей и окончательно ухохлился, вжавшись в удобное анатомическое сиденье.

Дальше ехали молча. Таксист сделал еще попытку завязать разговор на тему качества бензина, потом какое-то время пытался найти только ему одному известную радиостанцию, затем, после моста через разделяющую город реку пробка стремительно рассосалась и, проскочив на три зеленых светофора, они свернули на боковую улочку и припарковались у шиномонтажной мастерской «Егорыч», где когда-то и сам Андрей таскал скаты и орудовал монтировкой.

Расплатившись также через приложение с такси, Андрей постоял немного перед фасадом, разглядывая свежий график работы и выискивая, какие еще изменения за время его отсутствия коснулись этого места. Ничего более не обнаружив, сунулся внутрь и вдохнув знакомый до боли запах резины и масел, узнал от напарника Вити, что смена Гуля только завтра.

Накатило желчное раздражение от упущенного драгоценного времени, от графика работы Гуля, от автомобильной пробки и понижающейся температуры воздуха. Выдыхаемый на улице пар говорил о приходе глубокой осени на смену внезапному ноябрьскому вторичному бабьему лету.

После повторного вызова такси через смартфон Андрей потоптался под кронами тополей, вдыхая морозноватый чистейший воздух, и это немного его успокоило.

Следующий таксист оказался угрюмым и молчаливым типом, дорога к дому Гуля лежала уже вне мостов и пробок, по западной стороне города, и через пятнадцать минут Андрей жал на кнопку звонка.

Жилище Гуля было своеобразным гротом отшельника. Выполненное в темно-серых, сланцевых тонах, с невообразимыми поделками в виде кряжистых светильников, столика с опорой из речной коряги, чучел зверей и огромным аквариумом в центре зала литров на пятьсот, заселённый пираньями. Апофеозом всей берлоги были стены гостиной, вымощенные от пола до потолка десятисантиметровыми буковыми полушариями, выкрашенными в тёмно-лиловый. Эти шары, расколотые надвое, Гуль самолично вытачивал на станке более трёх лет, выказывая патологическую стойкость в реализации столь сумасшедшей идеи, приснившейся ему однажды в бабкином доме. В пьяном угаре Гуль как-то признался, что считает эту идею бабкиной, подсказанной ему в её сельской хатке, во сне. Мол, таким образом он убережётся от проклятий и наведённых высоких энергий. И еще бабка настаивала, что этим Гуль спасёт от уничтожения не только родовой бук, посаженный еще прадедами их рода, гигантская крона которого давно уже мешала соседям и коммунальщикам. Спасению подвергались души самих предков, заселивших это могучее дерево.

Звучало это само по себе просто по-идиотски, особенно про бабкино упоминание высоких энергий, но, после такого объяснения награждать Гуля сарказмом на тему друидского евроремонта расхотелось, раз и навсегда. Как уж он управился с этим деревом, спилил его, разобрал на транспортируемые блоки, доставил к мастерской, отказавшись от любой помощи, история умалчивала. Гулю важно было сделать всё самому. От и до. Долгий процесс подготовки и вытачивания шаров, их распиловка на полушария, подготовка-шлифовка, размещение по стенам, окраска надолго выбили Гуля из жизненного ритма, занимая всё его свободное время. Помнится, момент окончания ремонта совпал, по случайности ли, с его днём рождения. Пригласив к себе Андрея в числе нескольких прочих близких друзей и знакомых, Гуль просто стоял позади и наблюдал за сдержанными реакциями. Офанареть было от чего. Любой мало-мальски знакомый с вопросами деревообработки прекрасно представлял себе трудозатратность затеянного Гулем Храма, иначе и не назовёшь. Комната отныне погрузилась в плотный зашторенный полумрак. Зыбкий флюоресцентный свет давала лишь аквариумная лампа. Так Гуль чтил память своих дальних предков, не тревожа их сон и получая взамен нужную энергетику, о которой, возможно, и шептала во сне бабка.

Это, конечно, было странным поведением с его стороны. Более чем необычным. Только кто сегодня не странный. Быть не странным сегодня, не иметь собственных фишечек значило проживать начисто выхолощенную жизнь, по неизвестно кем и когда выработанным стандартам нормальности. Подобные моментики выглядели как социальный пакт, к которому каждый мог при желании присоединиться. И присоединялись! С годами добровольцев появлялось всё больше, рамки допустимости устранялись самыми разными способами, порой шокирующими или, как вариант, вызывающими изумление. Всё чаще толпы становились неоднороднее, наполняясь теми, кто вызывал уже даже не раздражение или отторжение, скорее удивление, что-то вроде «надо же, оказывается и такие бывают». Выделение из массы себе подобных являлось залогом некоего самоутверждения, бытового успеха. Каждый, кто хотел заявить о себе как об успешном профессионале, гражданине, соседе обязаны были продемонстрировать свою крайнюю индивидуальность. Особняком стояли именно профессиональные навыки, демонстрация высокого уровня которых особо никого не интересовала, толпой такие публичные заявки и откровения были не востребованы. Зачем?! В век пост-хайпа, цифровых сверхвозможностей, разного рода ускорителей восприятия и реакции, любой мог полагать себя высокоуровневым специалистом. Именно так, именно сам. Общественного признания, так сложилось отныне, уже не требовалось. В случае, если новый сотрудник вдруг, о боже!, не оправдывал возложенных на него задач и надежд, его тихо, а иногда и с помпой,  спроваживали и умильно с ним прощались. А как же, ни в коем случае не допустить падения его самооценки и снижения его социального индекса восприятия. Да-да, именно этим теперь занимался каждый, желавший повысить свой уровень благополучия. Ведь именно СИВ лежал в основе всех социальных передвижений, запросов и преференций каждого человека.

Наполнение жизненного функционала было главной сверхзадачей любого до того, как достижение пенсионного возраста фиксировало конечный достигнутый показатель, отвечавший теперь за набор пенсионных благ, получаемых обратно от государства. Табличные показатели СИВ хранились в личных кабинетах глобальной сети и занимали верхние строчки сетевых запросов. Изучением показателей СИВ и методов их повышения занимались в школах, выделив под это направление отдельный предмет. А как же! Социальное благоустройство требовало высокой степени активности, следования общественным трендам, беспрестанной работы над собой и над своими показателями. Остановка в своем самовозвышении отнюдь не означала стагнации, скорее, началом падения, утраты завоёванных позиций под солнцем, снижения востребованности, и, как результата, отсутствия полноценности. В социальном, да и личном плане. В силу общедоступности показателей СИВ снижение числовых значений напротив имени приводило к немедленным последствиям – вам начинали натурально хамить, вас игнорировали, вами не интересовались и всячески пытались еще сильнее столкнуть с социальной ступеньки. И, как часто уже бывало, на острие такой социальной атаки находились сослуживцы, соседи, даже родственники. Ближний круг. Именно те, кому вследствие многих и многих причин следовало поддерживать, помогать или хотя бы сочувствовать.

Мир гордо, в едином порыве, парадными колоннами шел к какому-то еще неясному, маячившему в туманном будущем, но неумолимому паническому финалу. Осознание этого витало в воздухе. Угрозу социального взрыва уже можно было пощупать руками, коснуться и ощутить подступающий жар людского негодования и стальной холод будущих потрясений.

Глава 3

–  3  -

Одним из явных и самых доступных способов как-то выделиться в толпе, отличиться от окружающих и заявить о своём социальном статусе, своей деловой успешности, был внешний вид. Яркий образ, мятые с отливом дорогие ткани, немыслимый натекаемый покрой вкупе с невообразимыми прическами и вызывающими аксессуарами. Сцена шоу и кабаре как-то незаметно, но основательно переместилась в обыденную жизнь и прочно утвердилась в сознании. И сразу всем стало намного проще. Пара штрихов – и весь мир у твоих ног. Ты на вершине, ты царь горы, ты оседлал Олимп. Осталось дело за малым – поверив в себя, убедить в этом остальных. Дать волю фантазии, кинуть в пространство воинственный клич, расправить плечи – и рвануться в достаток, в признание, в успех! Слыть, а не быть! Многого не требуется.

Толпа быстро сообразила, что яркость и бурлеск антиподы серости и забитости. Поэтому плавненько, но скоренько тёмные невыразительные тона в одежде остались лишь за безработными нищебродами, проматывающими жизнь в погоне за сытым сегодня и неизбитыми надеждами на завтра. Разведя знаковые потребности и числовой символизм по разным углам ринга, толпа несколько схлынула с помоста свежевыкрашенных социальных лифтов, занявшись, как провозгласила одна из еще выходящих бумажных газет, «атрибутивным вооружением и лоскутной драпировкой».

Потом толпа пришла в движение и принялась подобострастно реализовывать собственные чаяния и стремления, увязав воедино безвкусицу, бесталанность и апломб. И дело пошло! Да ещё как! Разноголосица антиподов и оппортунистов, нигилистов и делинквентов вдруг зазвучала в унисон. Любой голос против объявлялся пораженчеством, любое мнение иного толка предавалось анафеме. Как же иначе – тот, кто против возможности самореализации – наш идейный враг! Кто против самовыражения – антагонист цивилизации. Ну а те, кто ратует за торжество приемлемой нормы и возврату к сдержанности, удаление эпатажа в зоны неделового, внесемейного уклада, однозначно сторонники неоапартеида. Взаимоуважение и культура сдержанности сменились мейнстримом толерантного сосуществования в режиме максимального выброса суперэгоидеализма.

Признать себя вне общепринятых тенденций значило сдаться, отступить, отдать место другому. Воскреснуть в оставленной среде уже было маловероятной призрачной возможностью. Бурлящий могучий поток человеческих амбиций, притязаний и честолюбивых устремлений уносил с собой массы гребущих в унисон и радостно вопящих сомнамбул, выбрасывая на тёмные замшелые берега и выдавливая в прибрежные мутные старицы измождённых адекватов-староверов, отказавшихся от гренадерских кличей радугопоклонников и тихо и незаметно доживающих свой век на обочинах истории.

Андрей, хотя и был в настоящий момент в поисках постоянной стабильной работы, чёрного в своём гардеробе не имел. Несмотря на непритязательность в одежде, вызванную скорее ленью и общесоциальной индифферентностью, каноны бытия старался соблюдать, чтобы не пасть лицом перед ликами друзей и собутыльников, кои такого рода упущения не простили бы.

К Гулю он заявился в тёмно-синем свитшоте под бирюзовой лёгкой курткой и джинсах классической стронговой расцветки. Уходя от приличествующей аляповатости образа, он таким макаром подспудно старался утвердить окружающих в своей брутальности. Довольно распространённый шаг, спрос на мужскую диковатость и непредсказуемость не исчез. Справедливости ради, даже стараясь подчас выглядеть самоуверенно и угрюмо, глядя на собеседника несколько исподлобья, своим довольно округлым мясистым лицом и пухлым носом Андрей мог устрашить разве что юного ординатора в отделении сочетанной травмы.

Однако сегодня ему повезло – лишь присмотревшись, можно было понять, что накануне лицу немного досталось. Покраснение левой щеки и височной области, припухлость глаз и общий вид побитой собаки не обманули бы только опытного бойца. То ли били профессионалы, то ли Андрей сумел предпринять поспешные и своевременные шаги по нейтрализации бандитской любезности. Картина маслом, с таким табло вполне можно было сбегать и на свиданку.

Гуль, несомненно, тоже заметил следы схватки на лице гостя, однако вида не подал, отводя взгляд и фокусируясь больше в области носа. Он и сам не любил, когда в беседе разглядывали его фейс.

Гуль, понятное дело, являлось прозвищем. Его фамилия была Гуладзе. Сева Гуладзе, Для остальных и официально – Всеволод.

Помимо этого прилипшего со школы погоняла сыграло свою роль несколько обезображенное былыми язвами лицо после перенесенной в детстве оспы с осложнениями. Следствием чего и явлен был миру Гуль, но лишь в четко обозначенном кругу знакомых.

Долговязый, сутулый, с вытянутым резкоочерченным лицом, словно попавшим под вспышку пороха и присыпанного на века вечные пеплом, снулыми, как у наркомана глазами, и подпаленной верхней губой от бесконечных сигарет, выцеживаемых до тоненького. Видок, честно сказать, так себе. Увидишь в подъезде – спиной вряд ли повернёшься, не внушающий, прямо скажем, доверия внешняк.

Была ещё одна отличающая от других особенность. Гуль не умел суетиться. От слова совсем. Меланхоличность его перемещения в пространстве компенсировалась прецизионной точностью и лаконичностью движений. Результативность, как следствие с особым упорством выработанных рефлексов, подчас была поразительной, и даже устрашающей. Так, Сева «Гуль» практически в полной темноте был способен на ощупь определить цвет любой вещи, после прикосновения указать её параметрические данные, а иногда и химический состав. В процессе проведения дружеских попоек его неоднократно пытались уличить в мошенничестве, до тех пор, пока Сева разом не завершил любые попытки лабораторных экспериментов. Все остались при своём, за тем лишь исключением, что убеждённость в его жульничестве никоим образом не вредили зафиксированным собственными глазами многочисленным фактам.

Висящий на стене над холодильником небольшой телевизор что-то невнятно бубнил. Размеренно перемещаясь по кухне, завершив слабую спартанскую сервировку предстоящей попойки, Гуль наконец опустился на стул и выдохнул.

– Осень. Надо согреться.– И, после паузы, зачем-то сообщил – устал я.

Андрей несколько обескуражено протянул руку к бутылке и принялся разливать по рюмкам. Вроде пришел за поддержкой, помощью какой-то, советом, а по всему выходило, что сейчас, возможно, придётся самому участвовать в процессе психологической разгрузки Гуля. Не в том состоянии он сейчас, чтобы жилеткой быть, самому бы вытряхнуть из грудины колючий и обжигающий холодом тяжеловесный ком.

Вторая рюмка была закинута следом за первой без остановок и предисловий, в тишине. Последовавшая пауза с созерцанием переулка за окном спустя минуту заполировалась третьей. Маринованные огурчики из магазинной банки оставались нетронутыми. Лишь корочка ржаного хлеба, поделенная надвое, своим ароматным вкусом позволила наконец стряхнуть возникшее оцепенение.

Стоявшее на столе порезанное стылыми брусочками сало с прожилками привораживало и манило.

Андрей в который раз незаметно, но навязчиво взглянул на наручные часы и сердце заныло с новой силой. Он поднял глаза на обстоятельно жующего сало Гуля.

– Марту отправил на моря – не к месту проронил он, собираясь сообщить совсем не это.

Гуль кивнул. Тоже прекрасно понимая всю ненужность сообщенной информации. По нему никогда нельзя было понять, как он воспринимает поступающую информацию. Разговор не был для него тем действом, что вызывало необходимость ответных реакций. Мол, да, я понимаю, я рад, я удивлён, я негодую, ты не представляешь как! Нет же. Лишь изредка скупые мимические потуги, сообщавшие, что сведения приняты, Гуль Жив!

Мир за окном Гулевской кухни продолжал расцветать своим, пусть несколько по-осеннему серым, но всё же питающим надежды днём. Вот только у Андрея эти надежды таяли с каждой минутой. И мысли раз за разом возвращались к установленному сроку, к жабе, к стертым в памяти событиям минувшего дня. И к леденящему взгляду «Глока», в самую что ни на есть душу.

При этом воспоминании ладони слегка вспотели, а мрачная тяжесть расползлась по всему телу, начав пожирать жизненные силы. Желание сдохнуть, вот здесь и сейчас, попеременно затмевалось внезапной жаждой жить, жалостью к себе, призывами вернуть вчерашний день и переиграть наново.

Даже имея в активе значительные теневые способности было прекрасно понятно, в случае нарушения высказанного лысым приказа, жить долго и счастливо ему не позволят. Найдут способ как, где и приведут угрозу в исполнение. Судьба деда-жабы здесь уже не будет играть никакой существенной роли. Мафия жива лишь тогда, когда способна держать слово. А за выбором способа и исполнителя дело не станет.

Был и ещё один пунктик, который не давал покоя. Это теневик столичных. Тот, что с удивляющей лёгкостью в одно мгновение превратил осиное гнездо местного бандитского мира в подобие филиала дурки. Распылив в момент все амбиции бандюганов, смяв их внутреннюю охрану, обведя вокруг пальца выставленную наружку и, главное, оприходовав главаря наивозмутительнейшим образом. Захочешь унизить – лучше не придумаешь. Жаба… Не труп, не инвалид на каталке, даже не баба в одном переднике. Склизское, вонючее земноводное, отталкивающее и беззащитное.

Это надо же было до такого додуматься.

Гуль перехватил инициативу и, предваряя смену ритма, счелкнув пальцами, наполнил рюмки. Но свою сразу отставил в центр стола.

– Андрюха, чё там у тебя приключилось? Не тяни кота…

И подпер щёку указательным пальцем, сосредоточившись слушать.

Андрей не знал, как начать, что сказать, а главное – понятия не имел, зачем он вообще сюда заявился. Вот то есть совсем никаких доводов в пользу траты драгоценного времени на пьянку с Гулем. Хоть ты тресни. Такого и не случалось ранее никогда, чтобы Гуль каким-то образом, словом или делом, брался помочь в разного рода возникавших щекотливых ситуациях. Это вообще было не его – помогать. Это как фрак на пляже, как штатный киллер в храме, как… презерватив при зачатии. Не известно как, но всё его поведение, весь жизненный уклад были выстроены таким образом, что ни у кого из ближнего круга друзей, знакомых, родственников и мысли не возникало обратиться к нему за помощью. Нет, это не было личной его катастрофой, не делало из него негодяя, не превращало в волка-одиночку. В иных случаях Гуль сам приходил на помощь, редко, но такое случалось. Тут дело было в другом.

Никто не ждёт от паровоза, что в критической ситуации, когда на скорости обнаружатся разобранные впереди рельсы и приблизится неминуемая гибель всего состава, он наберёт ещё жару, поднимет давление и воспарит над путями, унося прочь от раскуроченных рельс и шпал счастливые судьбы спасённых пассажиров. Есть некие условия, базис, который, как физическая константа, неизменчив.