Теневая защита

Последнее уж совсем никак не помещалось в светлый образ Катеньки, но Степан ошалело молчал, глядя на нее со своего стула снизу вверх, и периодически моргал. Потом, не отрывая от нее взгляда, поднялся, потыкал пальцем сначала в нее, потом покрутил им, имитируя что-то вроде вихря или воронки, и, ударив дверью, вышел.

Едва не сбитый с ног пронесшимся водителем, уже в раздражении, забывшись, Степан направился в курилку внутреннего двора. Едва приоткрыв дверь во внутренний двор, Степан заметил, что заключенное в бетон и окна пространство плаца было заполнено личным составом РОВД под завязку. Чрезмерное многолюдье объяснялось, скорее всего, прибытием усилений из других подразделений города. Вся коридорная кутерьма была в одно мгновение выплеснута в заключенный четырьмя стенами квадрат внутреннего пространства, построена в две шеренги и обложена трехэтажным матом. Стоявшие периодически понуро пинали невыметаемые по причине давней ветхости асфальта камешки под ногами, получая взамен от распалившегося Корнейчука незаменимые советы по наиболее оптимальному размещению и помещению ног в теле человека.

Притихшая наконец, замершая в кривоватых шеренгах толпа наливалась беспокойством иного рода. Не паническим, бесконтрольным, в отсутствие организации и понимания происходящего. С каждым новым словом, произнесенным Корнейчуком перед строем, за ним, поверх него, вырастал наливающийся силой и мускулами призрак противостоящей беды. Зла, именуемого массовыми волнениями. Народными выступлениями. Беспорядками. И приводимые пауком последние актуальные данные все глубже, и крепче затрамбовывали в горла стоящих несглатываемые ожидания опасности.

– Улицы Красная и Стахановская за Сёминым. Сёмин, к тебе на- направят два КАМАЗа на-, твоя задача до их прибытия не допустить перемещения с внешней стороны внутрь на-. Что за стороны понятн на-?! Или расшифровать на-?!

Получив кивок кого-то в строю, … переместился правее и остановившись, вперив в строй два пальца пистолетом, продолжил.

– Твоя задача, Рядеев, автовокзал. Вам троим там помощь не потребуется. Задача на- – не допустить прибытия и разгрузки автобусов, не принадлежащих ПАТП. Проверяете каждый въезжающий на-, если видите, что пассажиры все как на подбор – он провел ладонью по своим волосам – разворачиваете водителя и даете ему пятнадцать минут на то, чтобы покинуть город на- в том же составе пассажирском, что и на въезде. Иначе … – он запнулся, кашлянул – иначе сами думайте на-, чем грозить и какими карами стращать. Но чтобы на- никакие боевики с области не влились в ряды митингующих. Это понятно, на- ?!

Рядеев, стоящий за спинами первой шеренги, что-то невнятное промычал, что Корнейчука вмиг вывело из себя. Именуя по матери и поминая всех святых, паук громогласно и многословно, наиболее доходчивым образом разъяснил стоящую перед Рядеевым и его сотоварищами задачу, упоминая ежеминутно его мужские недопричиндалы, чрезмерно высокую интонацию врожденного голоса и катастрофически низкую любовь к родине.

Степан, стоя за приоткрытой в щелку железной дверью, наблюдая за происходящим, уже догадывался, что сейчас Корнейчуку будет не до него, и не до его соображений. Однако справедливо полагая, что недвусмысленно важное задание с него самого пока что никто не снимал, нет необходимости попадаться на глаза пауку и пытаться демонстрировать текущую исполнительность. Ситуация разворачивалась таким образом, что приходилось полагаться только на свои собственные силы. Степан развернулся и поспешно покинул здание райотдела, походя кивнув не обратившему на него внимания дежурному, кричавшему что-то в телефонную трубку.

Стоявший у двери снаружи автоматчик беспокойно осматривал улицу в обе стороны, более многолюдную чем обычно. Люди стекались куда-то в известное им одним место, шагая более торопливо, чем обычно. Под старыми нависающими над дорогой тополями непривычно зияли бреши свободных парковочных мест. Даже вороны, извечно встречающие своим карканьем с деревьев, куда-то самоустранились.

Степан задержался на ступенях.

– Где балаган-то весь? – обратился он к молодому автоматчику, делая вид равнодушного бывалого старого опера.

– Вроде в сквере, на Лесопарковой. – парень кивнул неопределенно и поправил висящий на груди автомат.

Иначе и быть не могло. Этот сквер давно использовался для любых массовых мероприятий, как официального толка, так и для сборищ разного рода левых, мигрантов, либералов и просто маргиналов. Подступившие из мусора минувших лет и привнесенного из-за бугра пепла надежд времена порождали кривые и порочные реакции. На всё. На действия и бездействие, на решения и их отсутствие. Даже на чистый воздух. Потому что запланированная на комбинате реконструкция очистительных сооружений ожидаемо отправляла в вынужденные отпуска несколько сотен, а то и тысяч работников. Значит, несколько сот или тысяч семей лишались прежнего уровня доходов своих кормильцев, а значит летели к чертям планы на летний отдых, кредитные обязательства, покупки новых стиралок и зимней обуви. Претензии к миру и окружающей действительности просто получали овеществленное обоснование. И любой повод к выплескиванию накопившегося неудовольствия воспринимался как команда к активному действию. Что явилось поводом к нынешним беспорядкам пока было непонятно. Однако выяснить это было необходимо как можно скорее. Потому что устранение последствий без купирования первопричин зачастую не приводило к разрешению ситуаций по существу. Лишь загоняло проблему в тень, позволяя ей там гнить, набухать и готовиться к следующему прорыву.

Степан соскочил со ступенек и направился в сторону своего автомобиля. Отодвинув максимально назад водительское кресло, он устроился поудобнее и достал смартфон.

Разговор в ресторане ожидаемо закончился ничем. Если и можно было получить крохи полезной информации о событиях, произошедших там накануне, то общаться следовало не с бандосами, а с персоналом, посетителями, невольными свидетелями странного во всех отношениях вечера. Таковых ему опросить не удалось. Официанты, работавшие тем вечером, оказались в отгулах. Да и сомнительно, чтобы они могли поделиться чем-то стоящим. Им ведь там еще работать. Да и запасного здоровья скорее всего нет. Посетителей также установить не удалось. Однако кое-чем Степану удалось разжиться. Светанув ксивой, он получил в распоряжение двухминутную видеозапись с камеры наружного наблюдения, зафиксировавшей приезд Деда. Отсматриванием видео сейчас он и планировал заняться.

В коротком видео с камеры, снимающей прямо над входом в ресторан «У Гиви», фигурировал давешний бородатый и дюжий швейцар, пара выходящих посетителей, подъехавшее и сразу отчалившее после высадки клиента такси, прохожие вдали. Наконец, в кадр вкатился черный внедорожник «Cadillac», из которого неспешно выбрался сам Дед, не узнать его было невозможно, двое собранных как пружины телохранителей, и некто в кожаном плаще, лысый с неприятным цепляющимся взглядом. Четверка проследовала прямиком под камеру, получив мощную дозу уважения и внимания от засуетившегося швейцара, и на этом видео заканчивалось.

Степан просмотрел его трижды. Сначала всматриваясь в лица проходящих в кадре людей, потом заново сканируя окружающую обстановку. Погасив экран смартфона он откинулся затылком на подголовник и, прикрыв глаза, удовлетворенно промычал. Спина ныла и требовала баню, массаж и долгий сон на мягком матрасе. Заведя двигатель, Степан направил струи теплеющего воздуха из печки на ноги и снова прикрыл глаза.

День пока не принес ничего нового к тому, что было известно в начале. Дед приехал в ресторан, этот факт не нуждался в подтверждении, но все же лучше отталкиваться от объективно зафиксированных обстоятельств. Так всегда спокойнее. Лучше сто раз увидеть… Или один… Не важно. Дед прошел внутрь. И находился там все время вплоть до начала непонятных странностей. Сведений о том, что он впоследствии вышел, как не было так и нет. Это раз.

Второе, что обращало на себя внимание, это отсутствие каких-либо активных действий после случившейся суеты. То есть местные братки, получив внезапный и масштабный по своей сути отпор от приезжих, даже не озаботились за истекшее время перерисовкой ситуации. Топтуны и слухачи не фиксировали пока никаких превышающих средний уровень фона попыток организоваться, забиться о стрелке, подключить иные доступные ресурсы. В том числе местный правоохранительный. За исключением его, Степана. Это обстоятельство до сих пор беспокоило и не давало сосредоточиться на главном. А пора бы уже. Время тикает, скоро от него так или иначе потребуют какой-то результативности.

Степан заглушил мотор, встряхнулся и запустил видео в четвертый раз. При появлении в кадре лысого типа в длиннополом плаще он нажал на паузу. Долго всматривался в облик бандюгана, повел изображение видеокадра вперед-назад и, наконец, сделал скриншот и отправил себе на электронную почту. Если удастся выйти на этого лысого терминатора, можно считать, что появилась ниточка, за которую можно и потянуть. Более ничего пока не наклевывалось, и при полном отсутствии какой-либо перспективы любой возможный ход однозначно радовал. Хотя бы не стоять на месте.

Через полчаса петляний по городу в поисках брешей в полицейских кордонах Степан наконец выбрался из машины и, придерживая в глубоком внутреннем кармане куртки бутылку дешевого портвейна, купленного по дороге, дернул стеклянную дверь небольшого павильона мини-рынка. Два ряда торговых мест, разделенных посередине тесноватым проходом, под полупрозрачной арочной крышей из дешевого поликарбоната, предлагали затовариться всякой не всегда вкуснопахнущей всячиной. От заветренного и поэтому часто сбрызгиваемого водой с уксусом мяса до подпорченных, замаскированных сверху свежими, пирамидами овощей и фруктов, ореховыми развалами и ароматными пуками пряных трав. Продавцы, все как на подбор белозубые и вихрасто-чернявые, наперебой принялись, коверкая некоторые или все слова, предлагать свой товар как единственно превосходный по эту сторону линии Европы-Азии.

Степан, не реагируя на громкие зазывные выкрики «Эй» и стараясь не встречаться взглядами с продавцами, пошел по междурядью, нацелившись на юркого полураздетого мужичка, ворочавшего в отдалении от входа тяжелые ящики с зелеными яблоками. Подойдя вплотную, Степан поинтересовался у толстого и усатого продавца ценой на яблоки, апельсины, видами на урожай цитрусовых в следующем году и возможностями хоккейной областной команды попасть хотя бы в одну восьмую финала отечественной лиги.

Мужичок, все это время поглядывая из-под длинной жирной челки давно не стриженных волос, колдуя над ящиками на полу, попеременно их переставляя, наконец распрямился и, утирая капли пота со лба, направился ко входу в подсобные помещения минирынка. Степан, еще раз уверенно отказавшись от покупки «самих лютших апельсин» также, ни на кого не глядя, покинул павильон, завернул за угол и остановился, осматриваясь. Через минуту с другой стороны сооружения к нему подковылял хромающий нечесаный мужичок, рядясь в грязноватую и поношеную рабочую телогрейку.

– Здорово, Митрич. – Степан, не протягивая руки для рукопожатия, сразу предложил подвыбитую пальцем из пачки сигарету.

Митрич, аккуратно вытянув ту за фильтр, деловито размял ее и, чиркнув спичкой, смачно прикурил.

– Здорово начальник. – Его голос звучал глухо, надтреснуто и временами клекотал, демонстрируя застарелую простуду.

– Не ухандокали тебя еще твои сивки-бурки? – без тени улыбки Степан кивнул куда-то ему за спину.

Митрич махнул рукой.

– Да не, нормально все, копеечку платят исправно, даже бананьив подбрасывают – он усмехнулся, показав щербатые и желтые зубы. – А куда нам еще податься, – почему-то о себе во множественном лице задался вопросом Митрич, – коли умных бумаг писать не обучены и к компуктеру не допущены?! – Тут он даже хохотнул, отрывисто и надсадно. Потом закашлялся.

Степан кивнул, скорее даже себе, своим мыслям. Еще раз окинул внимательным взглядом окрестности. Проулок, пробегавший вдоль рыночного павильона вглубь жилого квартала был безлюден, только холеный, явно домашний, котяра, презрев все условности, настойчиво исследовал составленные в ряд поодаль мусорные баки, в поисках новых ощущений.

Степан достал свой смартфон, поколдовал над экраном и подсунул аппарат почти под нос дымящему и надсадно кашляющему Митричу.

Глянь сюда. Внимательно. Знаешь его?

Митрич, словно освобождаясь от ненужного груза под новые задачи, сначала уклонился, смачно высморкался, сплюнул себе под ноги, утерся и только после этого показательно всмотрелся в изображение на экране. Отодвинувшись, глядя в сторону, длинно затянулся дымом, и, выдыхая, бросил нехотя.

– Да кто ж его не знает. Только слепые да калеки, по хатам заныкавшиеся.

Прервавшись на долгую серию заходящегося кашля, выматерился и, косясь на недовольно ожидавшего Степана, закончил. – Пагон это, Дедов прихвостень. Лютый до судорог.

Степан продолжал смотреть в глаза Митричу, показывая, что этого мало, до смешного мало. Митрич смутился.

– Дак а чо?! Ну, мотается с ним повсюду, рулит делами евойными какими-то. Зараз может и с человеком разобраться. – Митрич смотрел куда-то себе под ноги. – Ну ты понял, начальник. Люди бают, передо мной ответа он не держит.

Степан вдыхал морозноватый воздух, испорченный сигаретным дымом Митрича, посматривал куда-то вверх и думал про себя, а сколько может быть лет Митричу. Вот присмотришься к нему, с одной стороны вроде и до полтинника, по разным неуловимым меткам. А как начнет говорить, так словно дед-старовер, такие отдающие древностью словечки из него сыплются, что и по телеку не всякое услышишь. И было в нем что-то такое, что еле-еле указывало на какую-то прошлую, занесенную временем и тяжкими испытаниями судьбы, жизнь, совсем иную, уютную, полноценную, лишенную изношенности забитого терпилы. Спросить было лень, да и смысл – Митрич, даже если что-то и скрывал из своей биографии, значит скрывал намеренно, осознанно, и незачем было туда пускать всякого встречно-поперечного.

Сутулясь и переминаясь с ноги на ногу в рабочих высоких калошах, уже не соответствующих погоде, Митрич выжидающе посматривал на Степана, досмаливая сигарету до фильтра.

– Где его искать, Митрич. Ты мне это подскажи.

Мужичок воровато скукожился, и, понизив голос, просипел в сторону, словно это не он и не Степану сейчас выкладывал информацию.

– Где живет не скажу. Не знаю. Да и откуда мне. Но вот где пасется часто слышал. Сауна «Парфенон» на Зеленом Логе, знаешь? Там у них и саунка, и кабинеты, и нумера. Все тридцать три удовольствия. Мне Паллна, с винно-водочного как-то рассказывала, она там в хлебном неподалеку работала, видела.

Судя по вмиг ставшим жалобным взгляду, Митрич особые надежды возлагал именно на упоминание о винно-водочном. Все-таки, поделом он себе жизнь такую построил, горбатого могила…

Степан вытащил из-за пазухи бутылку, глаза Митрича сверкнули, бутылка неуловимым образом исчезла в недрах его телогрейки.

Не прощаясь, Степан вернулся в машину, запустив мотор и печку, принялся размышлять.

Абсолютно логично и закономерно, если Пагон в лихую годину забазируется не в личном жилище, а где-то на малине. Дела нуждаются в деятельном обсуждении, и смысла даже на ночевку возвращаться к себе в хату нет никакого. Еще и запалишь ее, что совсем будет не к месту. Значит, семьдесят против тридцати, что Пагона этого следует искать именно там. Кстати, а Пагон ли он. Может, слова Митрича нужно перевести иначе – как Погон. И тогда наклевывается интересный вопросец о возникновении погоняла. А вдруг он…?!

Степан подвис на какое-то время, согреваясь. Наконец, оттаяв, он вернулся к последним прерванным мыслям.

Итак. Есть некто, знающий нечто, что однозначно нас интересует. Но! Если что-то знает Пагон-Погон, хрен его пойми как правильно, то к чему тогда инициация контактов местных братков с полицией, с розыском, для установления местонахождения Деда?! Соответственно, Погон, пусть он будет им, бесперспективен.

Но! Опять есть одно но. Кроме Погона, других ниточек-веточек нет. И не предвидится на горизонте. Отсюда пляшем. Разговор с Погоном лишним не будет, а, возможно, у них, у братков, такая же песня. Левая рука знать не знает, что делает правая. И это будет на руку нам.

Степан еще посидел, тупо вглядываясь в возню воробьев, озадаченных появлением расфуфыренного кота в исконно их мусорных баках, и достал смартфон.

Глава 15

Вода утратила свои свойства, стала не узнаваемой. Не было ни ряби на поверхности, отсутствовало ощущение прохлады от погружения в чрево реки, отсутствовало даже сопротивление толщи воды. Лишь только визуальный образ подсказывал, что половина тела сейчас погружена в воду. Руки чертили по глади замысловатые линии, но это никак не помогало. Мозг отказывался воспринимать поступающую от глаз информацию, не подтверждаемую иными органами чувств. Все скорее напоминало недоделанную компьютерную игру.

Мосток, слегка покосившийся, с осклизлыми мшистыми бревнами–стойками, был также справа, находясь в тени могучей ветвистой ивы. Что–то неуловимо изменилось, но никак не удавалось ухватить, сконцентрироваться на изменениях, зафиксировать их. Все также косые солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву, втыкались в заросший берег, выбивали искры из ровного плёса волн, слепили и закрывали глаза невыносимо ярким светом. Наверное, именно поэтому, сложно было со всем вниманием рассмотреть, как картину, окружающее пространство, сосредоточиться, сравнить с померкшими, почти исчезнувшими воспоминаниями.

Словно вторя неспешно текущим мыслям, опять возник тот самый шум. Звук, который подсказывала память, давно похороненный под воспоминаниями последующих лет. Звук медленно нарастал, усиливался. Значительно более медленнее, чем ему положено. Чем было тогда, в тот июнь. Складывалось ощущение, что именно благодаря памяти, ее сопротивлению, это звук все никак не мог приблизиться, перевалить через бугор, достичь поворота тропки и выскочить к реке, сюда, неся с собой…

Река, волны, листва, лучи солнца замерли. Зависли, как зависает видео на паузе. И звук тоже остановился в одной ноте, превратившись в глухой нескончаемый рокот.

Андрей понял, что произошло. Все просто. Он не хотел этого! Не хотел этих воспоминаний. Не хотел вновь повторения этого утра. Он ничего из той прежней жизни уже не хотел. И того, что сейчас должно было появиться из–за поворота тропки, у кривого и позабытого мостка, не хотел! Того, кто должен был появиться. Не желая смотреть в сторону тропинки, он попытался отвернуться, но голова, захваченная кем–то в невидимые тиски, повернулась ровно в ту сторону, откуда доносился заспиртованный в одном тоне гул. Вопреки внутреннему протесту, глаза тоже не способны были закрыться. Ему не позволяли миновать тот, забытый давно, но воссоздаваемый вновь и вновь, момент. Настаивали на повторном его переживании, пережевывании, уже с корчами, сжатыми зубами, стиснутыми кулаками. Зачем–то это было нужно.

Собравшись в тугой комок, приготовившись прыгать, вверх, из воды, к висящим над головой упругим ивовым веткам, вместо этого Андрей просто отключил ноги, позволив телу резко погрузиться в холодный мрак речной мутной воды. И вдохнуть…

Зайдясь в тяжелом кашле, Андрей резко качнулся вперед, выдавливая из себя, из сведенных легких речную воду. Но воды не было. Как и реки. Утираясь рукавом куртки, он обвел взглядом помещение. Это был зал ожидания автовокзала. Сидевшая поодаль женщина, кутаясь в цветастый палантин поверх темного пальто, опасливо посматривала в его сторону, неодобрительно покачивая головой.

Зал был почти пустой. За окнами уже стемнело, фонарные столбы выхватывали из темноты ранних зимних и коротких сумерек редкие снежные хлопья, медленно опускающиеся на подмерзающий асфальт. Где–то рядом монотонно работал дизель, водитель прогревал мотор автобуса. Пахло свежевымытым полом.

Андрей, замерев на несколько долгих секунд, поднялся и направился к выходу. Покидать хотя и слабо натопленный, но все же более теплый зал отчаянно не хотелось. Вечерний морозец тут же ударил в ноздри, ткнулся в лицо, из глаз поползли выстуженные слезы.

Потоптавшись у самого входа, Андрей решил отойти немного в сторону, уйдя из освещенной зоны вокзала, и достал сигарету.

Валерон подвел. Он и раньше, надо сказать, частенько вызывал к себе вопросы. Деятельный на словах, энергичный и заводной, он, едва возникала необходимость в содействии, в личном участии в делах других, часто сдувался. И сливался, как пена из посудомойки. К этому, наверное, и можно было бы уже привыкнуть. Однако поступки, совершенные в детстве или юности, давно позабытые и прощенные, взаимоувязанные с неустойчивым характером проходящего свое становление индивида, в более зрелом возрасте не могли уже не вызывать вопросов.

Оскорбляло и злило то, что сливался Валерон без всякого стеснения и без объяснения причин. Как ниндзя. Как чертов английский ниндзя, не прощаясь. Без звонка, без сообщения. Вот просто – нет его, и все тут. Значит, там, где он сейчас, быть важнее, нежели тут, где договаривались, где обещал быть. Неоднократные разговоры с ним на эту тему ни к чему не приводили. Все продолжалось, обращались к нему все реже, результативность его редкого участия также была неочевидна и низка.

Однако, почему–то именно сегодня, этим вечером, Андрей искренне надеялся на то, что друг детства не подведет. Потому что ему, Андрею, до зубовного скрежета нужно, чтобы он не подвел. Потому что чувствовал, что другого вечера может и не быть, не случиться. Окно возможностей уйдет, закроется, и тогда унылость его жизни вернется со всей окончательной очевидностью. Увы…

Кто–то довольно грубо ткнул его в локоть. Андрей повернулся. Рядом, широко расставив ноги в кроссовках, стояли двое, с напяленными на глаза вязаными шапочками–презервативами. В темноте блеснули зубы растянутых в ухмылках ртов. Первый был чуть выше и плечистей, второй стоял позади, несколько прикрытый локтем первого. Они чему–то радовались.

Андрей, не поворачиваясь к ним всем корпусом, молча протянул пачку сигарет, предвосхищая вопрос. Верзила широко осклабился, поворачиваясь к напарнику, мол, надо же какой сообразительный попался. Стоящий позади даже присел от разбиравшего смеха. Выглядело все это более чем подозрительно. Андрей напрягся, но руку с пачкой сигарет не убрал.

Первый снисходительно, по–хозяйски уверенно, достал сразу несколько штук, часть передал стоящему позади, две засунул под шапку. Разминая одну оставшуюся пальцами, всем своим видом показывал, что ожидает и дальнейшего уважения.

Андрей, заменив пачку сигарет на зажигалку, в готовности выставил руку вперед, ожидая, когда незваный незнакомец наклонится и поднесет сигарету. Незнакомец и наклонился, однако вместо прикуривания коротким поставленным ударом ткнул кулаком в живот, а потом согнувшегося в три погибели уложил на землю ударом локтем.

Лежа на припорошенном снегом тротуаре, Андрей истошно замычал, чувствуя, как сыплются новые остервенелые удары ног в живот, корпус и закрытую сведенными руками голову.

Били жестоко, зло, не сдерживая звериную силу. Андрей, собравшись в комок, прикрываясь наугад, с каждым ударом одновременно сам зверел и угасал. Пару раз ему удалось лягнуть кого–то из нападавших, попав в ногу и второй раз в живот. Наносимых ударов стало меньше, но сила их будто возросла. Понимая, что так долго не продержится, он, тем не менее, ничем пока не мог себе помочь. Следовало не допустить того единственного, угрожающего удара ботинком в голову, после которого уже точно ничто ему не поможет.

В момент, когда Андрей почувствовал, что нога заносится для того главного выверенного удара, и уже собрался пожертвовать рукой, сведенной около лица, что–то изменилось. Удара не последовало. Отползая в сторону и пытаясь осмотреться, Андрей зацепился взглядом за упавшую на застуженную землю фигуру. Он просто поскользнулся. И, ударившись затылком, тяжело приподнимался. Второй сидел поодаль, схватившись за живот и глухо ухая. Второй пока угрозы не представлял. Предпринимая такие же тяжелые попытки приподняться, Андрей, щурясь, старался по следам на земле определить, пошла ли у него кровь. Темные проплешины на снегу, сорванные катавшимся телом и сновавшими ногами, могли быть чем угодно, понять в темноте их происхождение было нереально. Утеревшись тыльной стороной ладони, Андрей осмотрел и ее. Кровь была, и много. И это привело в бешенство.

Утвердившись вертикально, наклонившись вперед и разведя руки в стороны, Андрей двинулся на поднимающегося первого номера. Верзила не собирался сдаваться так просто. Заняв боевую стойку, он снова ухмыльнулся и качнул головой, приглашая к поединку.

Последний раз Андрей, вот так, на кулаках, дрался еще до обретения своих способностей, в средней школе. Выйти победителем тогда не получилось, но и проигравшим он не был. Их разняли старшаки, испугавшись того накала, с которым шестиклассники врубились в драку. Что там было причиной уже и не вспомнить. Но возникшие противоречия с одноклассником Филатом по иному уже не представлялось возможным разрешить. Прилично тогда отхватив и не оставшись в долгу, Андрей впоследствии утвердился в своих силах, уже опираясь на скрытые до поры возможности теневика. Развлекаясь и опозоривая агрессоров всеми доступными его фантазии способами.