Рассказы о Джей-канале

Андрей после приземления спросил Фалина, смогут ли обычные пилоты научиться этому, на что Фалин ответил коротко и непонятно:

– Вы – пожалуй, остальные – вряд ли…

Он не стал пояснять, а Андрею показалось неловким просить об этом…

Примерно через год после возращения "голландцев" в Канале появились новые образования, названные "растяжками". Случалось, что летящая капсула самопроизвольно теряла ход, несмотря на работавшие в нормальном режиме двигатели, её обволакивала прозрачная, гелеобразная масса, от которой в сторону стенок отходили под равными углами три тяги, в конце концов закреплявшие кокон посреди щупальца. А потом вдруг капсула внутри прозрачного кокона сама становилась прозрачной, и всё в ней, кроме самого пилота. В пустоте оставался висеть судорожно и нелепо дёргающийся совершенно голый человек – пилот пытался разогнать застывшую капсулу, потому что для него всё внутри капсулы оставалось таким же, каким было раньше. Продолжалось это от нескольких минут до нескольких часов, потом растяжка исчезала. В зависимости от длительности растяжки и психологической устойчивости пилота всё либо оставалось без последствий, либо наступала та или иная степень помешательства.

С растяжками пытались бороться, тараня тяги, однако, это редко удавалось, а если и удавалось порвать одну из тяг, две оставшиеся отбрасывали кокон к стенке, и его разрывало вместе с капсулой приливными силами. Только когда "пришлые" научились одновременно таранить все три тяги прямо в местах их крепления к стенкам, проблема была решена. Но "пришлые" научились это делать не сразу, и на фоне их успешной борьбы с тромбами неспособность справиться с растяжками рождало подозрение в пособничестве, если не в соучастии. То, что растяжки спустя некоторое время вовсе перестали появляться в Канале, только усилило подозрение.

И было ещё одно обстоятельство, которое, совсем уже парадоксальным для Андрея образом, накалило градус неприязни к "пришлым" до критического. В Канале обнаружился ранее никогда не отмечавшийся вид активности.

Это были небольшие аномальные области, без какого-либо видимого порядка возникавшие, а потом исчезавшие в тех или иных щупальцах Канала. Некоторые, наиболее восторженные, из пилотов называли их "благодатными" или "благословенными плешами", большинство – просто "мятными", а Хализов, больше других изгалявшийся по поводу "пришлых", называл то "заманушными плешами", то "пришлыми подзарядками". Как бы там ни было, когда капсула оказывалась внутри такой "плеши", пилот испытывал ни с чем не сравнимое чувство счастья и покоя. Это волшебное чувство, потихоньку ослабевая, сохранялось в течение нескольких дней после приземления, и всем, испытавшим это, казалось, по крайней мере, они это восторженно утверждали, что в такие дни самым чудесным образом разрешались сколь угодно неразрешимые проблемы и удавались любые самые безумные начинания. Разумеется, никакой статистики по этому поводу никто не накапливал, отчасти из-за относительной редкости случаев, отчасти в связи с сомнениями в выборе объективных параметров. По иронии, чаще других в эти "плеши" попадал Хализов.

В Городке появление "плешей" сразу связали с "пришлыми", и это, в силу какой-то непостижимой для Андрея логики, ещё более укрепило стену недоверия и вражды вокруг них. Какое-то время возникавшие конфликты удавалось заминать, но в конце концов случились две или три попытки ракетной атаки на капсулы "пришлых". Пилоты просто отказывались вручную назначать "пришлым" метку "опознан, неопасен", и тем самым заставляли свою автоматику поступать так, как предписывали алгоритмы – атаковать эмбриональный тромб. Как оказалось, попытки эти изначально были абсолютно бессмысленны – "пришлые" отклоняли ракеты в сторону стенок, где те и взрывались, а при попытках тарана банально "приклеивали" к себе атакующих и выводили сцепкой из Канала.

После этих стычек руководство Центра решило возродить существовавшую ранее Группу перспективной разведки. Когда-то ею руководил Фалин, но после того, как он попал под тромб, в Центре не нашлось сотрудника со сравнимым чувством перспективы и уровнем фантазии, и группу расформировали. Теперь её хотели возродить. Предполагалось, что в воссоздаваемую группу войдут только "пришлые", однако Андрей попросился в её состав и, поскольку Фалин не возражал, рапорт Андрея удовлетворили. В Городке к решению Андрея отнеслись в целом положительно, поскольку сочли это разумным ходом начальства по надзору за "пришлыми", а кому и наблюдать, как не бывшему "брату милосердия". Это устраивало Андрея.

Группа получила свой лимит горючего, полётных часов и вычислительных мощностей. Их исследовательские заявки шли отдельными пунктами в план Центра. Кроме того, мало-помалу все "пришлые", жившие до этого в своих старых квартирах, перебрались на жительство в отдельно стоявшую пятиэтажку на окраине Городка, благо к тому времени проблем с квартирами уже не было. Сотрудники Центра, не входившие в группу Фалина и жившие в этом доме, так же мало-помалу перебрались в другие дома, и одинокую пятиэтажку с тех пор называли "пришлым домом". Последним в "пришлый дом" перебрался Алексей Маркович Истомин, один из первых жителей Городка, живший в поставленном им самим домике в "Старом Городке" и до последнего не хотевший покидать его в память об умершей здесь, так и не дождавшись его из Канала, жене, Ксении Ивановне. В конце концов, однако, перебрался и он. После этого "пришлые" сталкивались с остальными обитателями Городка, разве что вытаскивая капсулы из-под тромбов, и конфликты утихли…

На другой день после возвращения "голландцев" из Канала, едва придя в себя от контузии, Андрей разослал сообщения о случившемся всем зарегистрированным в личных делах иногородним родным и близким вернувшихся. Так предписывала должностная инструкция наблюдателя, да и он сам хотел, как ему представлялось, порадовать тех, кто, бывало, годами ждал в Городке такого сообщения, но вынужден был по тем или иным причинам уехать. Практически никто не приехал, отчасти, видимо, потому что большинство вернувшихся "голландцев", кто в первый же день, кто чуть позже, кто через месяц, уехали из Городка и приезжать стало попросту не к кому. У остальных, видимо, случились какие-то иные причины.

Приехали только к двоим, к Серёже Божичко приехала мать, а к Олегу Зимину – жена с одиннадцатилетним сыном. К тому времени стало известно, что и Божичко, и Зимин – "пришлые", и Андрей уже не знал, правильно ли поступил, поторопившись, однако, дело было сделано.

Мать Божичко, Ирина Матвеевна, высокая с властными манерами женщина, нашла Андрея после встречи с сыном.

– Это не Сергей, – чуть брезгливо приопустив уголки рта, сказала она, – это… я не знаю, подменыш какой-то. Зачем же вы так?

Она требовательно смотрела на него, и Андрей вдруг разозлился.

– По инструкции положено! – сказал он.

Он хотел, чтобы это прозвучало зло, но вышло, скорее, виновато.

В тот же вечер она уехала, а Божичко поднял капсулу, как догадывался Андрей, даже без ведома Фалина, и трое суток пропадал в Канале…

А вот Лена Зимина осталась.

Через год у них с Олегом родилась девочка. Андрей, по просьбе Фалина, провожал Зимину на вертолёте в районный роддом, так как в тот день случилась залповая генерация тромбов и все "пришлые", включая Зимина, сидели безвылазно в Канале, вываливаясь только, чтобы заправиться и навесить ракеты взамен использованных, и едва успевая гасить то тут, то там непрерывно возникающие угрозы.

Лена заметно нервничала, потому что, как ни крути, Зимин был "пришлым", это понимали все. Андрей знал, что несколько месяцев назад в районной поликлинике Лене предложили прервать беременность, но она наотрез отказалась, с неё взяли расписку и оставили в покое. И вот теперь она нервничала в ожидании "стрекозы", а Андрей не умел её успокоить. Они так и просидели молча с деревянными лицами возле вертолётной площадки, наверно, с час. К счастью, всё обошлось. Девочка родилась вполне здоровой. Назвали её Верочкой. Она очень рано научилась говорить, а к полутора годам, к моменту ухода "пришлых", уже довольно бегло читала, что Андрея, завзятого книгоеда, умиляло до слёз…

После возвращения "голландцев" вслед за первыми уехавшими из них, как по началу казалось – неожиданно, возник и уже не останавливался отток из Городка; уезжали и бывшие "голландцы", и другие сотрудники.

На самом деле, возвращение "голландцев" послужило лишь детонатором, а отток специалистов из исследовательских структур уже давно отмечался по всему миру. В последние годы не было заметного прогресса в изучении Канала, и самое главное, как-то исчезло понимание того, что могло бы считаться таким прогрессом. "Мягкие" капсулы делали вход в Канал сравнительно простым и комфортным, успехи Джей-психиатрии подняли процент реабилитации помешавшихся пилотов практически до ста, худо-бедно научились справляться с тромбами и предупреждать о биениях щупалец, что снизило уровень риска при переброске людей и грузов через Канал до приемлемого. Что ещё надо было решать? Что ещё нужно было исследовать? Увеличивать мощность противотромбовых ракет? Попроцентно повышать чувствительность датчиков?..

В основном переходили в сферу грузоперевозок, пухшую, как на дрожжах, по мере того, как полёты в Канале становились всё менее рискованными – все кинулись реализовывать баснословные возможности практически мгновенной переброски людей и грузов в любую точку Реальности.

Тогда же уехали Стеблов и Хализов…

Ко времени рождения Верочки в Городке уже практически не осталось детей школьного возраста, и школу в Городке закрыли. Приехавшая по этому поводу чиновница из районного отдела образования требовала, чтобы оставшихся детей отправили в городской интернат. Зимина, единственная из всех, отказалась, сказав, что будет учить сына сама, и чиновница уехала очень недовольная, посулив в будущим большие неприятности. С Родионом, сыном Зиминой, стали заниматься "пришлые" и Андрей по школьным программам и, сверх того, кто во что горазд. Андрей, например, давал свою любимую нечёткую логику.

Родион обладал тем типом мышления, который в школьные годы Андрея учителя называли "олимпиадным". Он легко, иногда даже обескураживающе легко, схватывал самые отвлечённые и абстрактные идеи, но мог вдруг застопориться на чём-то совершенно банальном. Как потом выяснялось, он, не веря, что что-то может быть таким простым, выдумывал себе заковыристые объяснения и потом никак не мог притянуть их к простенькой задаче. Андрей, после нескольких подобных случаев, изготовил табличку с надписью: "Не умничай! Всё проще" и каждый раз, когда Родион приходил к нему заниматься, водружал её в центре стола. Им обоим очень нравилась эта игра.

Через некоторое время из райцентра приехал инспектор отдела образования. По странной игре разума Андрей запомнил его, хотя пробыл этот инспектор в Городке совсем недолго, и Андрей больше никогда с ним не встречался: это был белоголовый, невысокого роста человек с птичьим лицом и удивительно большими при его росте ладонями; здороваясь, он буквально утопил ладонь Андрея в своей. Он беседовал с Родионом около трех часов, после чего, выйдя к своей машине, молча пожал руку провожавшему его Андрею, непонятно чему усмехнулся, оглядевшись, и уехал. Зиминых больше никто не тревожил, только Родион дважды в год ездил в город сдавать экзамены.

В последние месяцы перед уходом "пришлых" Родион выполнял на вычислительной сети Центра какие-то реальные задачи по тематике Фалина. Андрей не вникал в подробности этих задач. С некоторых пор он под различными предлогами старался уклониться от участия в теоретических семинарах группы, так как многое попросту уже не понимал. Это последнее было, возможно, ожидаемым, но, тем не менее, огорчало. В конце концов, всё тонко чувствовавший Фалин однажды сказал:

– Андрей Ильич, вы можете не участвовать в семинарах. Мы ведь уже ничего не исследуем, мы… как бы это сказать… строим. Вернее, достраиваем. Исследовательской работы тут никакой нет…

Городок и Центр (Олев, "ломовик")

…Олев добрался до Городка днём, около четырёх часов, скачала на попутке, а потом от трассы последние шесть километров пешком. Дорога, по которой он шёл, осталась такой же, какой была пять лет назад – не очень ухоженной, с трещинами и выбоинами в асфальте, разве что теперь сквозь трещины зеленела трава. Тополя вдоль дороги постарели, многие усохли, другие загустели, в одном месте вдоль обочины лежал ствол, видимо, сломанный ветром. По всему было видно, что, если кто-то и ездил здесь, то очень редко.

Городок скрывался за рощицей, по-осеннему желтевшей вдалеке, и лишь подойдя к ней, Олев увидел первые дома. Всю дорогу сюда он пытался представить, какие чувства испытает при встрече с местом, где провёл двадцать лет жизни, с которым его связывало очень многое, но особого волнения не испытал, скорее любопытство, возможно, он пережил всё волнение в поезде по дороге сюда, а возможно, потому что в душе давно похоронил тот Городок, который помнил, и теперь просто сравнивал с тем, что появилось на его месте, уже чужим.

Он заходил со стороны одноэтажных домиков, отчасти доставшихся Городку в наследство от бывшего здесь когда-то посёлка, отчасти поставленных первыми строителями Центра по изучению Джей-канала, организованного на этом месте. Домики, по большей части кирпичные, добротно поставленные, выглядели бы и теперь вполне жилыми, если бы не забранные ставнями окна и не заросшие по-дикому без хозяйской руки непременные садики вокруг них, с покосившимися кое-где заборами. Этот район всегда отличали и называли когда-то "Старым Городком", хотя и весь Городок был сам по себе невелик.

Дальше шли уже многоквартирные дома, которые начали строить в ударном порядке, когда в Центр потянулись сотни молодых энтузиастов, заворожённых махиной Канала. Олев, так же заворожённый, приехал сюда лет на пять-шесть позже, закончив училище.

Большие дома тоже казались необитаемыми, газоны рядом с ними заросли неопрятными кустами сирени и жасмина, детские площадки, до сих пор сохранившие яркие краски, пустовали, нигде не сохло бельё. В нескольких домах окна были закрыты дощатыми щитами…

Хотя кругом не было ни души, ещё проходя через Старый Городок, Олев услышал за спиной шорох и, обернувшись, заметил какое-то движение. Шорох повторился, и Олев увидел морду глядевшей между веток сирени собаки. Собака смотрела настороженно. И тут же Олев заметил ещё двух собак, залёгших за кустами поодаль. На всякий случай половчее перехватив сумку, он пошёл дальше, уже постоянно замечая слева и справа от себя согласованное движение. Через несколько минут, однако, это движение внезапно прекратилось, с шумом шарахнувшись куда-то в сторону, и больше не возникало.

Он подошёл к бетонной площадке посредине двора, на которой стоял зарешёченный навес с аварийным дизелем. Дизель выглядел ухоженным. Когда-то все взрослые в Городке знали код от замка, запиравшего решётку, на случай аварии и отсутствия коменданта. Любопытства ради, Олев набрал код и, к его удивлению, замок, как-то по-особенному услужливо щёлкнув, открылся. Вблизи дизель выглядел ещё более ухоженным, как будто его только что протёрли и смазали. Уровень горючего и масла был в норме. Не удержавшись, Олев нажал на кнопку стартёра. Дизель, коротко взревев, заработал мерно и почти бесшумно. Почти тут же зажглись фонари на столбах вдоль дорожек, и он услышал сердитый окрик:

– Эгей, кто там шалит? А ну, глуши! – и к решётке подошёл Хрунов, работавший когда-то вместе с Олевым.

Олев не видел Хрунова с того самого дня, когда, спешно собравшись, уехал из пустого уже Городка. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, потом Олев, заглушив дизель, виновато сказал:

– Извините, Николай Карпович!

– Да нет, отчего же, начальнику можно, – непонятно сказал Хрунов.

– Начальнику?.. – переспросил Олев. Он вышел из-под навеса и, закрыв за собой калитку, протянул Хрунову руку – Здравствуйте, Николай Карпович!

– Вы разве не начальником к нам? – ответив на рукопожатие, спросил Хрунов.

– Начальником чего?

На лице Хрунова появилось смущение, а потом досада.

– Извините, Андрей Ильич, это я напутал… Вы к нам какими судьбами?

– В отпуск.

– В отпуск… – эхом повторил Хрунов. – Проездом?

– Да нет, сюда ехал.

– Надолго?

– Посмотрю. Вы так и живёте здесь? –Олев пытался уловить правильный тон разговора, всё-таки прошло пять лет, с Хруновым за это время они ни разу не общались. А кроме того, он вдруг почувствовал неловкость из-за своего поспешного отъезда пять лет назад, почти бегства, толком тогда и не простившись. – Или хозяйство проведываете?

– Собак кормлю, – ответил Хрунов. – Из Городка когда народ уезжал, много собак побросали. Я их всех в Центр, к себе, забрать хотел, но они сбегают, сюда возвращаются, ждут, наверно, до сих пор. Каждый день сюда и мотаюсь. Там у меня одна Лайма, среднеазиатка, осталась.

– Так вы в Центре живёте?

– Да. Служу я там. Должность называется: ио начальника опорного поста.

– Поста? И под какие задачи?

– Как всегда, задача одна – быть в готовности. На всякий случай.

– А почему ио?

– По штатному расписанию начальником должен быть пилот, но до сих пор никого не нашли, – Хрунов чуть виновато усмехнулся: – Вот я, грешным делом, и подумал, что вы к нам как раз начальником, вы уж извините.

– Да ничего. Мне не предлагали.

– Кто ж предложит? – Хрунов понимающе улыбнулся. – Дураком надо быть, классного пилота в запас сажать… Вы в Центр не собирались? – помедлив спросил он.

– Собирался. Только сначала хотел свою квартиру посмотреть…

– Понимаю. Думаете, в ней остановиться?

– Даже не знаю, – нерешительно сказал Олев. Он вдруг поймал себя на мысли, что действительно как-то заранее и не решил, где остановиться. В квартире было бы естественней, если он, конечно, задержится в Городке.

– Ну, хорошо. Вы как управитесь, подходите к "пришлому дому", – Хрунов указал рукой в сторону, – там у меня машина стоит, вместе поедем. Не забыли, где "пришлый дом"?

– Нет, конечно.

– Ну, хорошо, – повторил Хрунов. – Я вас жду.

Ключ по-прежнему висел справа от двери на гвоздике, точно так, как он его повесил. В Городке было принято, уходя, вешать ключ от двери на гвоздик, просто как сигнал о том, что хозяев нет дома. В Городке не воровали. Пьянство в Городке было, адюльтер был, драки были, было даже одно убийство из ревности – воровства не было.

"Но ведь пять лет прошло, – вскользь подумал Олев. – Чужие могли прийти…"

Как бы там ни было, ключ был на месте и, чуть помедлив, чтобы унять неожиданно охватившее его волнение, Олев открыл дверь и вошёл.

Всё было так, как он оставил. Впрочем, говоря по совести, он не очень помнил, как он всё оставил. Последние несколько месяцев перед отъездом он жил в Центре, уезжал торопливо, едва заглянув сюда, чтобы забрать документы. Он убегал тогда от щемящего чувства неосознаваемой и от того казавшейся ещё горше утери то ли того, что было, то ли того, что могло бы быть. И это чувство, казалось, прочно забытое, начало возвращаться к нему…

Он вдруг понял, что не остановиться в этой квартире, даже если задержится в Городке, хотя и не мог представить, где тогда можно будет остановиться.

Он закрыл дверь, повесил ключ на гвоздик и, спустившись вниз, зашагал в сторону "пришлого дома"…

– Как это у вас ключи возле дверей до сих пор висят? – спросил он, садясь в машину Хрунова. – Воровства не боитесь?

– Не, – отрицательно мотнул головой Хрунов. Он включил двигатель на прогрев. – С чем-чем, а с воровством тут не шалят. Молва стережёт.

– Кто стережёт? – не понял Олев.

– Молва. Молва, слухи. Помните, сколько всякого разного о Городке ходило, особенно когда отсюда массово уезжать стали? До сих пор работает, и я, когда в райцентре бываю, нет-нет, да и вверну что-нибудь про излучение… – он вдруг посерьёзнел и озабоченно качнул головой. – А вообще-то, вы правы, вечно работать не будет, надо бы ключи собрать и у себя хранить, я тут постоянно на месте, а то люди приедут…

Он не договорил, машина прогрелась, Хрунов тронул её и через несколько секунд вывел на знакомую Олеву до боли дорогу.

Целый год, когда Городок уже угасал, но ещё регулярно ходили вахтовые автобусы и летали вахтовые вертолёты, Олев упрямо ездил из Городка в Центр и возвращался обратно на велосипеде, в любое время года и в любую погоду, несмотря ни на что. Ему, в каком-то, как он теперь понимал, умственном ослеплении, казалось, что пока он – именно он и именно так – связывает, "сшивает" Городок и Центр, всё ещё может образоваться, и надо только достаточно долго продержать эту связь. Ничего, разумеется, не образовалось. Городок продолжал пустеть…

– Как там сейчас? – спросил Хрунов.

– В Канале?.. – понял его Олев. – Сейчас там пусто. Совсем пусто, как в туннеле подземки. Там сейчас как раз то, что мы хотели. Всё так изумительно ложится на наши модели, что уже похоже на издёвку. Представляете, мы теперь обсчитываем Канал на месяцы вперёд и никогда не ошибаемся. Погоду на Земле – максимум на неделю, а Канал – на месяцы!.. Я думаю, он сделал вид, что "прогнулся" под нас, и кинул нам куклу вместо самого себя, уж не знаю, из жалости или в благодарность за то, что дали доработать "пришлым". Куклу оставил, а сам исчез…

– Куклу вряд ли, – со спокойным сомнением сказал Хрунов, внимательно глядя на дорогу. – Я так понимаю, если бы куклу, уже давно бы для перевозок автоматы приспособили, а так ведь без живого пилота в Канал не попадёшь. Если бы кукла, – повторил он, как будто убеждая самого себя, – тогда по-любому можно было бы. Кукла с куклой всяко договориться, а так – пилот нужен.

– Пусто там всё, Николай Карпович, – повторил Олев. – Я каждый день там бываю… Бывал… Как будто мёртво там.

– Да нет, – снова возразил Хрунов. – Затаился он просто. Присматривается.

– Присматривается к чему?

– Да к нам присматривается. Что и как дальше делать будем. Может, мы, по Вселенной намотавшись, чего-нибудь получше захотим.

– Боюсь, что уже нет, – негромко, тоже, скорее, самому себе, сказал Олев и, чтобы сменить тему разговора, спросил: – Я думал, тут и нет ничего. Говорили о глубокой консервации…

– Собирались. И приказ такой был, – сказал Хрунов. – Вы тогда торопливо уехали…

Олева кольнула совесть.

– Я извиняюсь, Николай Карпович, – сказал он. – Я даже не попрощался…

– Да Бог с вами, Андрей Ильич, – махнул рукой Хрунов, – я не в упрёк. Мне тоже тогда показалось, что что-то окончательно разломилось и мы вряд ли когда встретимся… Я не в упрёк, – чуть помолчав, повторил он, – просто для полноты картины… Приказ о консервации был, и людей уже прислали, и консервировать уже начали. Вы если с тыльной стороны главного корпуса посмотрите, там по третьему этажу окна щитами забраны, я снимать не стал, сейчас оно никому не мешает; да и в Городке некоторые дома могли видеть… Да. Потом, практически сразу, всё остановили, людей отозвали, прислали топографов, вроде, железнодорожную ветку провешивать, я тогда подумал, что Центр под грузоперевозки готовят, вокруг много про это говорили. Но и тут, видимо, что-то не срослось – кроме топосъёмки, ничего больше и не было. Теперь вот – опорный пост, уже три с половиной года…

– А для чего пост? Под какие-то конкретные задачи?

– Конкретные? – Хрунов немного помолчал, словно решая, как бы сказать покороче. – Конкретные задачи простые. Чтоб взлётно-посадочные поля были в порядке и постоянно держать две капсулы в пятиминутной готовности, а ещё три – в часовой.

– Вы же говорили, что пилотов нет…

– Пилотов нет, а капсулы держать надо. Работы немного.

– С топливом нормально?

– Под завязку.

– Надо же… – удивился Олев.

Они немного помолчали.

– Я так понимаю, что там, – Хрунов показал пальцем куда-то вверх, – просто не решили, что с Центром делать, махина-то приличная, жалко. Может, потом железнодорожную ветку и подтянут, а пока этот самый пост придумали, чтобы до времени всё под присмотром было. Мне нравиться. Одному, правда, скучновато, а так – нормально… Вдвоём было бы в самый раз… – добавил он, немного помолчав. – А вы где сейчас?

– Третье логистическое управление. Там Стеблов начальником, вы должны помнить.

– Павел Игнатьевич? Конечно, помню.

– Там ещё Эдик Хализов работает, его вы тоже можете помнить.

– Хализов? – Хрунов задумался. – Пожалуй, не очень. Крикливый такой?

– Шумный.

– Может, и помню. И как?

– Работа? Работа как работа, грузы таскаем, "обвязки" по-нашему. Я по высшей категории прохожу, то есть большие "обвязки" таскаю… Какая у "ломовиков" работа, грузи да таскай…

Машина миновала Ближнюю рощу и въехал на территорию бывшего Центра по изучению Джей-канала. Навстречу им с громким лаем выбежала громадная среднеазиатская овчарка. Хрунов подрулил прямо ко входу в главный корпус Центра.