Куда приводят коты

– Почему ты раньше не…

– На тебя и так свалилось много. Тебе нужно было освоиться, пожить спокойно. А не бежать по следу неприятностей. Которые будут точно, если ввяжешься в разборки тех двух женщин.

– Из-за чего они враждуют?

– Никто толком не знает. Карри убегает, Блика догоняет. Вот и все, что известно. Это длится очень давно…

– А почему они – легенды?

– Они очень сильны! Каждая по-своему… Связываться с ними боятся. Иногда, конечно, находятся безумцы, но они, как правило, никогда не сталкивались ни с первой, ни со второй. Только слышали. А как столкнутся – желание поохотиться на легенду пропадет сразу. Если останутся живы… Поверь, ты сбежал от Блики только потому, что она позволила. Просто играла с тобой.

– Ты сказал, каждая из них сильна по-своему. Чем именно?

Ласт задумался, глядя куда-то в сторону.

Затем не спеша подполз ко мне сбоку, забрался на спину, как раньше, когда учил меня прыгать сквозь пространство. Шея ощутила уколы его коготков. Я уже понял, он хочет проводить меня куда-то, поэтому не стал тратить время на расспросы, а просто спрыгнул с пристройки и закрыл глаза.

Приземлился, разумеется, не на крышу.

Мы в классе какой-то школы, на передней парте. За окнами густые сумерки, внутри тоже полумрак. И тишина… Класс пустой, дверь, скорее всего, заперта на ключ.

На учительском столе глобус. Не совсем обычный, напоминает арбуз, из которого вырезали дольку. Солидную такую дольку, ровно четверть. В разрезе три слоя: сверху тонкий красный, глубже толстый оранжевый, а в центре – ярко-желтая сердцевина.

– Блика способна практически на все, – говорит Ласт, слезая с моей спины. – Она может притянуть врага к себе, как магнит, одним лишь словом. Может разрубать когтями стальные прутья. Пробивать собственным телом стену, будто снаряд. Сжигать взглядом, метать молнии, не знаю…

Он подполз на край парты и, развернувшись, уставился на меня.

– Представь любую форму грубой силы и разрушения, не ошибешься. Блика сможет и это. Даже в чужих дайменах. Даже там, где раньше не была ни разу. Ее железная воля подминает реальность, перемир слушается Блику, как раб, выполняет самые жестокие, самые изощренные ее приказы. Никто не знает пределов могущества этой женщины…

Треугольник мордочки повернулся на глобус. Усы вновь зашевелились:

– Однако эти пределы все-таки есть.

Ласт перепрыгнул на лакированный остров стола. Пополз вокруг глобуса, взгляд черных бусин прикован к макету Земли, будто к головке сыра.

– Блика может все, – говорит крыс. – Но это «все» она может только… в верхнем слое.

Я тоже запрыгнул на стол.

– В верхнем?

– Да. В коре, в кожуре, зови как хочешь… Там, где сейчас мы. И нам подобные, почти все. В верхнем слое перемира. Спуститься глубже она не может.

Я снова вгляделся в слоеную внутренность глобуса. Тонкая красная скорлупа, под ней уходящая глубоко в тень оранжевая толща…

– А что там, глубже?

– Не знаю. Для нас мантия закрыта. Точно так же, как верхний слой закрыт для людей. Даже если кому-то удается туда попасть… Выжить там, не сойти с ума и вернуться на верхний слой… почти невозможно. Мантия враждебна, как радиация. То, что творится там, за гранью нашего понимания. Лишь единицы могут чувствовать себя в нижнем слое как дома.

Ласт, наконец, оторвал взгляд от глобуса, перевел на меня.

– Например, твоя рыжая знакомая.

– Карри?!

– Может, она и не боец, но ей и не нужно. Попробуй изловить существо, которое может спрятаться там, где другие не выживут или вовсе никогда не окажутся. Смотрю, ты загрустил… Не унывай, Риф. Да, нам с тобой доступна лишь кора, но и здесь, в верхнем слое, перемир дарит кучу возможностей. Любой из двуногих душу бы продал, чтобы оказаться на твоем месте. Тот же старик в плаще, например, который тебя чуть не убил…

Мы вернулись на крышу.

Снова ветер начал теребить шерсть, под кожу забралась вечерняя прохлада. Это слегка отрезвило. Свет еще пылает над горизонтом. Мы улеглись на бетон, рядом с засохшими пятнами крови.

Одно из пятен напоминает годичные кольца дерева. Неровная окружность, внутри еще одно кольцо, чуть меньше, а в самом центре – бордовое пятно. Три слоя, как в том глобусе.

– Мантия, – произнес я задумчиво. Затем спросил: – А что же тогда в сердцевине?

Ласт поежился.

– Даже думать боюсь!

– Так-так, кот спутался с крысой…

Из-за спутниковой тарелки, грациозно ступая по бетонному ограждению, вышла кошка без шерсти. Кажется, такая порода называется сфинкс. Кошка уселась на парапете.

– Короткий шоколадный мех, желтые глаза, – продолжает она. – Бурманский, верно? В тебе кровь аристократа! Как тебя угораздило снюхаться с этим помойным отбросом?

– Ни капли достоинства, – прозвучал надменный мужской голос сзади.

На пристройке, где мы ели шашлык, теперь лежит кот. Такой же лысый. Но в отличие от светлой гладкокожей соплеменницы, его кожа темно-серая, в морщинах.

– Нам, детям перемира, дана свобода, – говорит он. – Свобода выбирать окружение. И гляньте, кого выбрал этот, с позволения сказать, кот…

В куче металлолома раздался грохот, затем оттуда же – вопль:

– Нашел!

Тоже мужской. Вернее, юношеский. Высокий и полный энергии. Но довольно мерзкий.

На гору металла взобрался еще один сфинкс. Ребра торчат, уши как локаторы, а хлыст хвоста удерживает над туловищем кинжал. Тот, что оставила Блика. Скрутив рукоятку, гибкая мышца покачивает оружие в воздухе, лезвие даже в сумерках бросает отсветы.

– Она в самом деле была здесь! – радуется обладатель сильного хвоста. – Леон будет доволен!

– А еще, – говорит кошка, – Леон не откажется выслушать показания этих отбросов. Они наверняка что-то знают.

– Ты в своем уме, Сабрина?! – возмутился морщинистый. – Ну ладно, бурого можно… Но крысу! Думаешь, Леон станет допрашивать еду? Я бы и жрать такое побрезговал! Одноразовая когтеточка, не более. У меня как раз когти затупились.

Троица стала нас окружать.

Я накрыл Ласта собой, его носик торчит из-под моего подбородка, брюхом чувствую, как крысиное тельце сжалось в каменный комок. Меня захлестнула злость, шерсть дыбом, на лапах расцвели венцы когтей, хвост мечется, как змея в агонии. Бросаю оскал в разные стороны, стараясь не упускать из виду всех трех.

Шипение!..

Как оказалось – мое.

– Гляньте-ка, – говорит кошка, – еще и драться хочет за эту крысу!

– Может, какой-то деликатес? – предполагает сморщенный. – Крыса, маринованная в кошачьей опеке? Ну, знаете, нянчишься с ней, бродишь вместе по разным местам, даже… извиняюсь, общаешься, а потом хоп!.. Мясо такой крысы обретает ни с чем не сравнимый привкус. Кто знает, может, перемир дал этому парню кулинарный талант.

– Давайте проверим! – предложил ушастый.

Скрученный его хвостом кинжал напоминает жало скорпиона. Вооруженный сфинкс медленно спускается с железного холма.

У подножия свалки я заметил ржавую трубу. Ее черное горло слишком узкое, чтобы туда смог пролезть кот. А вот кто поменьше…

– Ласт, беги!

Я повернул лапой его мордочку в сторону трубы.

– Живо!

Крыс выметнулся из-под меня, как из катапульты. Сфинкс прыгнул наперерез, но в полете его встретила моя лапа. Он взвыл, с морды на бетон брызнуло красным, а его самого развернуло почти на сто восемьдесят, острая сталь звякнула о крышу рядом со мной, лысый кот в обнимку с кинжалом прокатился кубарем мимо. А крысиный хвост, тем временем, исчез в трубе.

Меня схватили за шкирку.

Рукой!

Никому нельзя доверять

– Лишняя пара глаз на хвосте не помешала бы, верно? – с деланным сочувствием произнес тот, кто меня держит. Хватка, несмотря на худобу, у него крепкая.

Мне ничего не остается, кроме как брыкаться, шипеть и разглядывать «гота» лет тридцати в расстегнутой черной жилетке из кожи на голое тело и темных джинсах. Черные волосы чуть не достают до плеч. Жидкие, но ухоженные, частые гости парикмахера. Угольного оттенка губы потрескались в ухмылке, подведенные тушью глаза взирают искоса.

– Впрочем, это бы не сильно помогло, – добавил он. Еще и голос а-ля «Depeche Mode», под стать субкультурному имиджу.

– Ему уже ничто не поможет.

В поле моего зрения вошла блондинка со стрижкой «ежик», в светлой майке и голубых джинсах, которые не пощадила причудливая мода на дырки. Встав рядом с готом, она почесывает локоть и смотрит на меня со смесью равнодушия и брезгливости.

– Он мог сбежать сам, а вместо этого дал сбежать крысе. Такому и сама Сехмет не поможет. Он безнадежен.

Оставив в покое локоть, она принялась скрести ногтями колено. Я заметил, что кожа на локтях и коленях огрубевшая. Похоже, у нее псориаз.

– Дайте мне его пощекотать! – раздался позади противный голос.

Меня развернули, и передо мной возник лысый тощий тип. Они все костлявые, но это что-то с чем-то! Камуфляжные штаны на подтяжках. Под ними голый торс, и лучше бы этот скелет в кожаном мешке был прикрыт хотя бы футболкой. А так – ходячий памятник туберкулезу. Уши торчат выразительно, как и в кошачьей форме. Самый молодой из троицы, наверное, нет и восемнадцати. И самый мерзкий. Сгорбился надо мной, улыбка тупая, как у нарика под кайфом, на щеке сверкает мой кровавый автограф из трех линий.

Нож в кулаке поклевывает острием мое брюхо.

– Боишься щекотки, а, какашка крысячья? Хе-хе…

– Полегче, Хлест! – осадил гот. – Леону эту какашку еще допрашивать.

– Да ладно, язык отрезать не буду! Так, пузо чуток разукрашу…

Острие ткнуло сильнее, и мое тело дернулось, я взвыл, зашипел. На животе вспыхнуло горячее, под общий смех жжение растворяется в чем-то щекочущем.

– И вообще, – продолжает лопоухий, – допрашивать можно и без лап… И без хвоста, хе-хе!

– Хлест, слушай, – вмешалась блондинка, – думаю, Мерлин прав, лапы и хвост могут подождать.

Скинхед простонал.

– Да Мерлин у нас вечно прав, Сабрина! Что теперь, отказывать себе в маленьких радостях?!

Блондинка перестала, наконец, чесать колено. Тут же начала карябать второе, при этом чесать другой, еще не чесаный локоть.

– Маленькие радости – это наше все! – заявила она, а потом добавила: – Зато против «разукрасить пузо» ничего не имею!

И засмеялась. Волна веселья подхватила и остальных. Кроме, разумеется, меня.

Меня захлестнула иная волна.

Я вдруг осознал, что оказался в роли той кошки, которую спас темным вечером под мостом. Вспомнил, как вез к ветеринару, вспомнил рыжую девушку, ходившую по квартире в моей клетчатой рубашке… А затем прилив тоски сменился багровым гневом. Я думал, что весь этот трэш, власть кирзового сапога, олицетворением которой был Седой с его ублюдочным сынком, остались навсегда в прошлом. Но и здесь, в новом мире, то же самое! Там ко мне домой нагрянули без приглашения верзилы с автоматами, здесь, на крыше, куда я повадился возвращаться и уже начал считать этот островок Вселенной чем-то вроде тихой гавани, очутилась какая-то шайка сфинксов-садистов…

Да когда же эта грязь оставит меня в покое?!

Когда пырнули ножом в живот снова, я взревел и забрыкался с яростью, на какую только способен. Сквозь бурю собственного рева услышал вопли и стоны извергов, а спустя несколько секунд тот, кто меня держит, брызнул в морду каким-то вонючим спреем.

Его хватка ослабла, и я упал на бетон. И тоже вдруг ослаб, в глазах помутнело.

Мне бы пустить остатки сил на бегство, но загипнотизировало страшное и одновременно вожделенное зрелище. Мучение моих мучителей.

Лопоухий придурок орет во все горло, обе ладони прижаты к лицу, где я расцарапал, когда мы были еще в кошачьих личинах, но теперь крови оттуда хлещет столько, будто полоснул не кот, а тигр. Щека в лоскуты, красное льется на плечо, забрызгало полтуловища, и самое жуткое, что три борозды от когтей… растут! Края ран переползли через подбородок, рвут мясо на шее. Лысый малолетка мечется, как загнанная овца, будто от этого можно сбежать, блеет что-то похожее на «спасите», но никому до него нет дела.

У остальных и без него хватает проблем.

Блондинка села на корточки, в истерике расчесывает колени и локти, там бляшки стали белыми, покрылись трещинами, сквозь них сочатся бордовые ручейки, и, судя по крикам блондинки и измазанным кровью ногтям, зуд стал невыносимым.

Гот и вовсе упал, перекатывается с бока на бок, пальцы обеих рук вцепились в голову. Его трясет, желваки вздулись, сквозь зубы прорывается стон. Рядом валяется флакон с гадостью, которой он брызнул мне в морду.

Сейчас им не до меня.

Пока я за пределами их внимания, перемир впустит меня, и я улизну. Но для этого надо закрыть глаза. А я чувствую, что если закрою, дрянь из флакона вырубит меня окончательно. И так еле держусь. Но выбора нет. Эти трое меня добьют, когда снова про меня вспомнят. Сейчас были бы все шансы добить их самому – обернуться человеком, взять выроненный лысым кинжал и…

Но уже теряю сознание.

Отвернулся от агонизирующей троицы и зажмурился.

Перед этим, в самый последний миг, перед носом возникли кошачьи лапы без шерсти. Четвертый сфинкс? Он здесь с самого начала или появился только что? Я попытался открыть глаза, но меня, наконец, вырубило.

Снилось, как ни странно, что-то хорошее. После такого-то триллера наяву! Некая мозаика ностальгических образов, ядром которой была рыжая девушка с терпким именем Карри…

Очнулся в другом месте.

В каком-то замкнутом сумрачном пространстве. А еще здесь приятный шум текущей воды. Похоже на ручей или даже реку. Я в какой-то подземной пещере?.. Нет, стены и потолок прямоугольные, из кирпича и бетона.

Лежу тоже на чем-то ровном. Веки поднимаются и опускаются вязко, будто в киселе, детали окружения проступают через пелену неохотно.

Значит, мне удалось прыгнуть в перемир? Или…

– Вижу, уже очнулся, – заговорил кто-то спокойным голосом, – да, уши навострились, значит, слышишь… Позволь принести извинения за моих ребят. Они служат мне преданно, вот только кретины редкостные.

Речь сопровождали слегка елейные интонации.

– Ты Леон? – спросил я.

Я шкурой ощутил чью-то тень, что летит ко мне откуда-то сверху, и рядом со мной возник кот. У него, как я и думал, нет шерсти, зато есть – и это обескуражило так, что даже сонливость прошла! – одежда!

Сфинкс в темном плаще с воротником и поясом. И в круглых черных очках. Этакий Морфеус.

Хотя, конечно, невелико чудо, среди людей полно тех, кто одевает питомцев в специально пошитые для них вещи. Я только не думал, что среди котов могут быть модники, готовые носить шмотки и аксессуары по своей воле.

– Приятно знать, что ты обо мне наслышан, – произнес сфинкс.

– Твои кретины о тебе все уши прожужжали.

– Я говорил, они преданны. Когда-то привел их в перемир, к неиссякаемому источнику свободы и вседозволенности, и эта самая вседозволенность до сих пор кружит им головы. Мнят себя аристократами, хотя были подобраны мной чуть ли не с помойки. Любят выпендриться, когда можно просто поговорить. Идиоты! Это ж надо было додуматься – напасть на кота в его даймене!

Он говорил с теми же подслащенными интонациями, похаживая из стороны в сторону. В финале этой речи подошел ко мне и, ухватив челюстями за загривок, помог встать.

– Могу я узнать твое имя? – спросил он.

– Риф, – представился я.

Меня штормило несколько секунд, но в итоге я обрел устойчивость. Туман перед глазами рассеялся, и я оглядел место, куда меня занесло. Или занесли?

Похоже, я в каком-то коллекторе.

Просторный кирпичный туннель уходит куда-то в темноту, а по другую сторону квадратная ниша с широкой трубой в стене. Из нее течет мерцающая бирюзовым светом вода, чистая, как кристалл. Заполняет бассейн в нише, а оттуда убегает по руслу туннеля во мрак.

– Это блажень, – говорит Леон, – так называется эта водичка. Мощное снотворное. Снимает боль и дарит прекрасные сновидения. В особо глубоком сне такими снами можно даже управлять. Построить из них целый мир!

Я подошел к кирпичному берегу реки, ноздри невольно втянули с журчащих волн запах родниковой свежести, и перед глазами опять поплыло. Шатаясь, попятился от воды.

– Не советую так делать, – говорит Леон, – этой водой Мерлин тебя усыпил. Здесь всюду ее пары, но ты уже придышался. Однако если будешь вот так нюхать или тем более пить, еще один крепкий сон гарантирован.

Я встряхнул головой.

– А откуда эта… блажень в канализации? Или это не канализация?

На потолке ниши я заметил узкий решетчатый люк. Сквозь прутья проникает сумрачный свет, слишком слабый для солнечного. Вряд ли там поверхность, скорее всего – еще один уровень катакомб. Такое чувство, что из темноты люка кто-то смотрит, но ничем эти подозрения подтвердить не могу…

– Под каким мы городом? – не унимаюсь я. – В какой стране?

– Извини, мне не резон разоблачать убежище. Да и зачем тебе? Ты попал сюда не через турагентство… И уйдешь так же, само собой.

– Это ты меня сюда затащил?

– Не только тебя.

Я проследовал за ним вдоль бассейна до стены, из которой торчит труба, и он указал хвостом на пространство за водопадом. Там еще одна ниша, узкая, но глубокая, в ней лежат три сфинкса. В одном я опознал того, кто тыкал в меня ножом: морда изуродована рваными ранами. Все трое дышат, но без сознания. Пол в нише затоплен, с ее потолка капает дождь, барабанит по лысым тушкам.

– Потрепал ты их знатно, – говорит Леон, не понять, то ли укоряет, то ли хвалит, – мне теперь чинить этих недоумков. Но блажень дает лишь анестезию. Максимум, что может – замедлить ущерб, но не устранить.

В моей голове вьются назойливо, словно комары, всякие непонятки. Смотрю, как зачарованный, на бирюзовые блики водопада.

– Откуда эта вода? Что превращает ее в блажень?

Леон засмеялся.

– Для кота слишком много вопросов. Между прочим, ты в курсе, – он оглянулся, лапа ювелирным хватом коготков чуть опустила очки, – что взгляд у тебя жгучий?

Я опешил.

– Эээ… Нет.

– Ну вот, знай.

Глаза Леона, такие же бирюзовые, как блажень, снова спрятались под черные стекла. Затем передние лапы надавили на один из кирпичей в стене, тот плавно отъехал внутрь. Щелчок, загудел механизм, из воды выползла лесенка шириной в один кирпич, от центра бассейна до трубы, откуда льется волшебная жидкость.

Но я все еще сбит с толку заявлением о «жгучести» моего взгляда, не придал случившемуся особого значения. Просто последовал примеру Леона, когда тот перепрыгнул на лестницу и стал подниматься к трубе.

– И как это понимать? – окликнул я.

Меня опять покачивает. Испарений над мокрой лестницей больше, чем на берегу. Тем не менее, шагаю по влажным ступеням, как эквилибрист по канату, за хвостом, торчащим из-под складок кошачьего плаща.

– Так и понимай, – отвечает мой проводник. – Я и сейчас чувствую себя спичкой рядом с костром. Вот-вот вспыхну!.. Когда жар отпускает, я знаю, что в этот момент ты смотришь куда-то в другое место.

– Это шутка такая?

– Да куда уж… Думаю, мои ребята тоже ощутили. Возможно, это спровоцировало их агрессию. Напасть на тебя было тупейшим решением, а на тупые действия толкает животный страх. Тем более, вряд ли понимали, с чем имеют дело. В перемире они тоже недавно. Может, чуть дольше, чем ты. А ты ведь совсем новичок, верно?

– С чего ты взял?

Леон усмехнулся.

– Ну, я-то не новичок.

Мы уже идем по трубе.

Посередине тянется дорожка из кирпичей такой же ширины, как и лестница. Жидкий бирюзовый свет течет навстречу по бокам мостика, а мы шагаем куда-то в глубину каменного горла. Мне опять кажется, что на нас смотрят – из пустот в кладке, где нет кирпичей. Я озвучил-таки эту зудящую мысль.

– Не переживай, это мои парни. Следят за порядком, только и всего. В конце концов, сюда могут забрести незваные гости. Извини, что не сказал о соглядатаях сразу. Просто пока ты крутил головой в поисках слежки, я отдыхал от твоего… горячего внимания.

Я хмыкнул, но не нашел, что ответить. Вместо этого спросил:

– Так что очищает и заряжает эту воду?

Леон остановился, я чуть не уткнулся носом в его хвост, тоже замер.

Он вновь оглянулся, приподнял очки на несколько секунд, сказав с клыкастой улыбкой:

– Я.

И возобновил шествие.

Я ненадолго растерялся, пришлось догонять. Это чуть не стоило мне потери равновесия, дурман местной воды по-прежнему нарушает координацию, перед глазами замаячили шустрые бирюзовые ручейки, но я удержался. Снова иду почти впритык, стараясь хранить невозмутимость, спросил:

– Как?

– Не знаю. Само получается. Блажень – это мой дар, такой же, как твое целительство. Кстати, на твоем брюхе ни следа от уколов, заметил?

– Нет, – признался я. – Забыл совсем. Не болит, и ладно.

– То-то и оно. Я бы попросил тебя помочь поставить на ноги, вернее, на лапы, тех троих, но толку не будет. Ты лечишь бессознательно. Только тех, кому симпатизируешь. Зато у тех, кого ненавидишь, усугубляются увечья и болезни, если таковые имеются. А те олухи сделали все возможное, чтобы ты их возненавидел. Придется тащить их в Бальзамиру. Вряд ли там обрадуются моему визиту… Что ж, придется потерпеть. Это единственное место, где их можно вылечить.

Мне следовало бы спросить, что такое Бальзамира, пока мой собеседник расположен отвечать, но языком завладела свежая злая память, и я поинтересовался:

– А с теми болванами есть смысл так нянчиться?

Не прекращая движения, Леон вздохнул.

– В мире, где никому нельзя доверять, – заговорил он серьезно, даже ставшие уже привычными елейные нотки вдруг исчезли, – превыше прочего ценится верность. Верным прощается даже глупость.

Воздух между нами будто наэлектризовался. Вроде бы Леон сказал не лишенную смысла вещь, но что-то в его словах меня насторожило. Не пойму, что именно…

Я попытался сменить тему:

– А этот, как его… Мерлин! Что с ним не так? Я вроде не заметил у него каких-то проблем со здоровьем.

– Честно говоря, сам не знаю, – сказал Леон. В его голос вернулась приторность, и я расслабился. Леон продолжает: – Но подозреваю, что опухоль мозга в зачаточной фазе. Вернее, была в зачаточной. До инцидента на крыше парень был совершенно здоров. Так бы она проявилась через несколько лет, но ты в считанные секунды довел ее до терминальной стадии.

Мы вышли из трубы в просторное круглое помещение.

С потолка здесь, словно лианы, свисают цепи.

Надежный каменный пол только по периметру этого огромного колодца, основную же площадь занимает решетка, под ней бурлит бирюзовая вода, лопаются пузыри, громадный зарешеченный котел выпускает клубы пара.

Леон сразу направился, балансируя на прутьях решетки, к дальнему сектору зала, где возвышается массивный кирпичный трон, поросший мхом и грибами.

Последовать за Леоном я не решился. Концентрация испарений над решеткой такая, что их можно видеть невооруженным глазом. Если бы не вытяжка наверху, меня бы уже свалило, как бы я там ни придышался. Соваться в это облако – плохая затея. Лучше обойду по кирпичному ободу.

Стены похожи на пчелиные соты, только из кирпичей. Этажи «сот» тянутся почти до потолка, между ними торчат кирпичные карнизы, слишком узкие для человека, а для кошек – в самый раз. Каждая ячейка в этих «сотах» застеклена. Крадусь мимо стекол, пытаюсь разглядеть, что внутри. Одни ячейки кажутся пустыми, в других различаются предметы…

Локон черных волос.

Пусто.

Шнурок от обуви.

Серебристый кулон в виде ящерицы.

Обломок какой-то старой доски.

Пусто… Опять пусто…

Кинжал…

Стоп! Я остановился, морда прилипла к стеклу. Это ведь кинжал, за которым охотились прихвостни Леона! Такая же рукоятка, такой же в точности клинок. Вот только последний обломан, половинки лежат рядышком, как кусочки мозаики. Когда успели сломать? Или кинжал все-таки другой?

– Это что, какой-то музей? – спросил я.

Леон запрыгнул на подлокотник трона, развернулся, сверкнули брызги со складок плаща, сфинкс улегся на моховую обивку.

– Почти в яблочко, – отозвался он, – однако позволь теперь мне помучить расспросами тебя. Я тоже бываю до неприличия любопытен.

Его хвост исчез под плащом, но уже через пару секунд вылез, обмотанный вокруг рукоятки знакомого кинжала. По лезвию пробежались бирюзовые отсветы. Я вспомнил, точно так же когда-то этот кинжал вытащила из собственной прически его бывшая владелица. Они что, таскают с собой карманное измерение?

Значит, тот клинок, что в лежит ячейке, все же другой.

– Ох, приятель, – заговорил Леон с недовольством и, отвернувшись, поморщился, – не смотри так… На кожу будто плеснули уксус! Загорюсь от твоего взгляда…

Я отвел глаза.

– Прости! Я не специально.

Леон засмеялся.

– Да знаю. Считай, это комплимент. Лучше вот что скажи… Тебе известно, кому принадлежало это оружие?