Слова беспомощной девочки

Ради того, чтобы осознать себя частью других и в тоже время отделить себя от других. Опять же, когда ты много лет идёшь, опустив голову, ты находишься в каком-то вакууме, своём ограниченном пространстве, как «мальчик в пузыре»32. Походами в такие непривлекательные для Я. места она заставляла себя увидеть, что есть другие люди, подпустить их к себе настолько близко, насколько возможно. И со временем Я. надеялась научиться видеть других уже в повседневном общении;

Ради того, чтобы показать миру свой цинизм. Да, мир, ты лживый и колючий, другие верят тебе и страдают, а я вот она, живая и невредимая, и ничего ты с этим сделать не можешь. Я. не понимала, однако, почему на следующее утро она чувствовала себя паршиво;

В конце концов, ради секса. Ради прикосновений. Ради того, чтобы, как это ни парадоксально, почувствовать себя желанной (понимая, что на её месте сейчас в принципе могла бы оказаться любая другая).

Безусловно, были ночи, когда Я. уходила в одиночестве, были парни, которые наутро желали продолжить знакомство, но им Я. отказывала – узнавать друг друга такими, какие они есть на самом деле, значило снова сомневаться, снова бояться не соответствовать, снова не верить.

Правда, получать удовольствие от секса удавалось не всегда – мешало несвежее постельное бельё в их квартирах. Вместо всего Я. думала, как же они до сих пор не поняли, что погружение собственного тела в благоухающую только что расправленную постель – вот истинное удовольствие.

Декламация № 8/1

Очередное полуобморочное состояние

выражать…

Вы – рожать?

Нет, закреплять петлю на люстре, забыв

наполнить кормушку синичную за окном.

Странно, но я всегда хотела броситься под автобус.

Мне больше ничего уже не хочется, особенно жить =

перерабатывать продукты переработки переработанных продуктов,

производить давно деформированные действия / мысли / чувства…

Я думаю над словом «вторичность» —

над ним думали до меня.

Я переворачиваю крышку кастрюли, чтобы стекла вода —

вода стекает с тысяч крышек вокруг.

Я вдыхаю воздух с примесью оксидов азота и углерода,

кубометры его оседают в миллионах (умноженных на два) лёгких.

Я сгибаю колено, давая импульс для перемещения собственного тела на сорок сантиметров вперёд —

чужих шагов и коленей – миллиарды.

Воду, которую я сейчас пью, когда-то пил динозавр.

Сбежать от этого можно только нажав на кнопку вызова.

Звоню маме.

Мама:

«Отец пьяный.

Понедельник».

(неделя / по неделям / не де́лим / не дели́м)

«Он даже не позвонил узнать о моём походе к онкологу.

Грудь прокололи для анализа, вот, вокруг теперь синяк.

Врач сказала, что в этом месяце отняли уже три груди

Среди работниц моего лечебного центра».

(сколько всего женщин – и три без одной груди – в процентах?)

«Надеюсь, пройду по страховке.

Да, доча, очень болит.

А он завалился спать.

Всю жизнь от меня носился

не любил

не слушал

не понимал

а как теперь он будет относиться

Да, доча, очень болит.

А твой брат ничего об этом не знает».

Мама

мама…

Слушаю.

Молчу.

Я не знаю, как тебя утешить, мама.

Я не знаю, как тебя утешить,

мама.

Мама.

Я очень тебя люблю.

Когда умирала твоя мама,

я молчала.

Слушала и молчала.

Я не знала, как тебя утешить, мама.

Я не знаю, как тебя утешить,

мама:

«Всё ещё обойдётся, анализ скажет, что всё хорошо».

(до чего ж банально)

Кладу трубку.

Я брошусь под тот автобус, который тебя увезёт.

А сейчас – покормлю синиц.

Запись № 8/1

Маме – пятьдесят шесть.

У неё диагностировали рак.

Так не должно было случиться. Никто не застрахован от энцефалита, сифилиса там или туберкулёза. Как тогда, когда папе – пятьдесят три, и после обязательного медосмотра с работы у него подозревали туберкулёз. И это было хоть и страшно, но не внезапно – для человека, который курит сорок три года (сорок два с половиной – когда ему было двадцать лет, он на спор бросил на полгода и выиграл гитару фирмы Martin33). Тогда, чтобы поставить окончательный диагноз, ему нужно было пить специальные препараты до повторного исследования. Он бросил пить и курить на два месяца. После очередной флюорографии и анализа слюны диагноз не подтвердился. А папа сказал Я. во время их очередной посиделки на балконе:

– Я здоров, потому что я сказал себе, что я здоров. Повторяй себе это каждый день – и никогда не заболеешь. Мне ещё тебя доучить нужно.

Услышать диагноз «рак» было очень страшно. Казалось, что всё это какая-то нелепая шутка – жуткие истории и статистики есть только в Интернете, но никак не в настоящих семьях. Никак не в семье Я. Все ведь знают, что рак – наследственное заболевание, а рак молочной железы – классическое наследственное заболевание, вызываемое генами BRCA1[en] (№ NM_007294 в базе данных GenBank) и BRCA2[en] (№ NM_007294 в GenBank). По наследству передаётся не рак, конечно, а предрасположенность к нему. Но ни у одного из маминых кровных родственников рака не было. Мама винила работу: она проводила процедуры аппаратами, которые по идее ничего вредного не излучают, но «механическое давление было регулярным». Так написано в её истории болезни – мама правша и часто опиралась для удобства правой грудью о ванны, когда водила по телу пациента массажным шлангом с насадками разной величины.

Как сказали в больнице, маме очень повезло, что она так быстро отреагировала на боли и посетила специалиста. В онкологическом центре уверили, что ей достаточно будет сделать надсечку и удалить отдельно опухоль, а не всю молочную железу. Операцию назначили на начало июля.

Я. в это время была в Томске. Мама рассказывала о раздражительных врачах, о длинных очередях («неужели в нашем городишке так много больных раком»), о том, что не хочет никому говорить о своей болезни. Знали только папа и Я. Папа снова стал больше пить, а Я. готовилась к сессии – маме не с кем было нормально поговорить. Да и что тут можно было сказать. А как сообщить новость сыну, мама не знала – рак груди казался слишком интимно-женским.

Я. совсем не плакала и не пыталась всеми силами выразить, что она чувствует. Она и не знала толком, что чувствует; всё, что она знала, – «я ничего не могу поделать с тем, что происходит, и поэтому я неестественно спокойна». В голове всплывали слова Максима о её «холодном сердце». Казалось, что она недостаточно сильно переживает, и все те громкие слова о том, что «я живу только ради своих родителей», выходит, наиграны. Если бы я действительно любила маму так, как говорю, я бы вела себя по-другому. И чувство вины (снова и снова) побеждало чувство страха за мамину жизнь. Когда Юля спрашивала, почему Я. ходит какая-то пришибленная, Я. отмахивалась. Мама не хочет, чтобы другие знали. Правда, вместо подготовки к экзаменам Я. шерстила Интернет, пытаясь узнать больше о карциномах, меланомах и саркомах34.

Когда вводишь в поисковую строку запрос «рак молочной железы», а она продолжает за тебя «…второй степени сколько осталось жить», очень сложно сохранить оптимистический настрой, и для успокоения приходится судорожно читать на женских форумах истории счастливо победивших рак уже три, семь или пятнадцать лет назад, без рецидивов. А никакой более-менее полезной информации ты не находишь: там либо страшные слова типа «мастэктомия по Маддену» (и неясно, чем она отличается от «мастэктомии по Холстеду»), либо «вопросы этиологии рака молочной железы в настоящее время исследованы недостаточно».

В эту сессию Я. впервые в жизни не сдала экзамен и осталась на пересдачу. И переживала по этому поводу, кажется, даже сильнее, чем от болезни мамы. Мама в их разговорах чаще успокаивала Я. насчёт учёбы, чем говорила о собственном состоянии, Я. отмахивалась от её вопросов о количестве выученных билетов. Я. не могла понять, что ей делать: говорить с мамой о болезни или делать вид, что ничего не происходит. Я. не хотела причинять маме боль сказанными невпопад словами – и позволяла ей вести разговор. В остальное время Я. бесцельно бродила по городу с абсолютно пустой головой. Дома она смотрела фильмы по многу раз, просмотрев до конца и перематывая к началу («Жизнь прекрасна»35, «Истинные ценности»36). Пересдавала экзамен с каменным лицом, не обдумывая ответы – как бы сейчас это не закончилось, я всё равно поеду домой на шестичасовом автобусе. Получила пятёрку.

Я. оказалась в городе за три дня до маминой операции. Мама попросила Я. позвонить брату:

– Отвези маму в понедельник в онкологию, у неё обнаружили рак груди, кладут на операцию.

В трубке секунд десять было молчание.

– Да, конечно, не вопрос. Я сейчас приеду.

Все эти три дня они избегали разговоров о предстоящем. Только в последний вечер, собирая сумку, мама подошла к Я. В руках у неё была шкатулка, куда она складывает золотые украшения.

– Держи, я хочу, чтобы они достались тебе. Все мои вещи можно будет отдать в церковь. И следи, чтобы, когда отец приведёт сюда другую женщину, он не вписал её в эту квартиру. Ты в итоге останешься на улице, а я этого не хочу.

Я. только смогла промямлить что-то типа «да брось, всё нормально будет».

– Люди умирают от рака, не надо делать вид, что этого не случается. Я просто хочу, чтобы ты не боялась забирать то, что твоё. Будь смелой. А то они тебя выгонят, а ты и слова поперёк не скажешь.

Да, не скажу.

Я. никогда не видела смысла в ссорах и скандалах. Они требуют так много сил, так много уверенности в том, что ты можешь забрасывать другого человека колкостями и при этом быть абсолютно правым. Даже если Я. и потеряла бы крышу над головой, она сохранила бы чувство себя. Да я никогда и не считала себя владелицей этой квартиры. И вообще к чёрту квартиры, почему мы о них говорим? Сейчас так надо сказать что-то важное.

В понедельник рано утром брат приехал за мамой, Я. поехала с ними. В нужный кабинет уже стояла большая очередь, будто они сюда ещё ночью пришли, а ведь приём больных начинался только через полчаса. Я. увидела нескольких женщин с обвязанными платком головами и впалыми щеками, явно ложащихся в стационар не впервые. Брат всё время выбегал на улицу с разговорами по работе, Я. стояла рядом с мамой и не знала, что сказать. На лице, наверное, у неё всё было написано, потому что мама вдруг принялась успокаивать Я. Когда мама попросила купить попить, Я. с облегчением выбежала на улицу. Ближайший магазин оказался в десяти минутах ходьбы. Я. купила три бутылочки воды, на всякий случай. Когда Я. вернулась, она обнаружила брата и маму уже сидящих (людей стало меньше, места освободились) и смеющихся. У брата получилось развеселить маму. Он рассказывал курьёзные случаи с работы, например, как однажды истец принёс банку с говном, которое якобы нашёл у своей входной двери, и утверждал, что ответчик (управляющая компания) таким образом ему угрожает.

– То есть этот мужик не поленился собрать какахи (скорее всего, какой-нибудь собаки) и переть их через полгорода! Судья там сдерживался, как мог, чтобы не заржать. А вот ответчик просто валялся.

После долгой очереди, в которой обсуждались последние новости садов и огородов, маму отправили на третий этаж. Я. с братом несли сумки. Там их встретила медсестра, которая должна измерять давление и распределять по палатам. У мамы было 150 на 90. Пока она доставала из сумки «Капотен»37, девушка предложила ей выбрать врача. По фамилии. И добавила таким же равнодушным голосом:

– Самойленко лучше не выбирайте. У него практика всего два года.

Я. и брат поцеловали маму и смотрели, как сестра провожает её по длинному коридору в палату. Мама не оборачивалась. Потом в полном молчании брат подвёз Я. до дома, а сам отправился в суд. Я. ещё приехала к маме в тот день, вечером, вместе с папой.

В день операции Я. проводила папу на работу и до прихода брата смотрела короткие видео в Интернете, смешные и грустные. От смешных Я. смеялась, от грустных плакала. И думала, что вот уже несколько лет плачет только при просмотре чего-то – социальной рекламы или исполнения песен. В жизни плакать нет ни времени, ни осознанности (мол, да, вот сейчас мне хочется плакать: просто так, потому что грустно или больно, или не просто так, потому что случилось плохое). А когда смотришь или слушаешь что-то, вызывающее слёзы, можно бездумно реветь. И становится легче.

В тот день Я. несколько раз смотрела мультик про киви38, слушала Анну Герман39 и песню «Реквием» на стихи Цветаевой в разных исполнениях. Вечером брат заехал за Я., потом за отцом, и они отправились к маме, где им сказали, что проблема оказалась серьёзнее и ей сделали расширенную подмышечно-грудинную мастэктомию. По-русски: отняли грудь и вырезали все примыкающие к ней лимфоузлы. Мама ещё не проснулась от наркоза, откуда-то из-под белых одеял в районе её правой руки выходил шланг, по которому вытекала желтоватая жидкость с красными сгустками.

Папа в тот вечер напился. Я. ему не мешала. Только думала – что теперь будет с мамой, когда она узнает, что операция закончилась не так, как предполагалось.

Я. тщетно пыталась подобрать слова, которые скажет маме на следующий день, когда она уже отойдёт от наркоза. Лучшее, что нашла Я., – «главное, что всё уже позади». Но Я. не знала тогда, что позади такое никогда не остаётся.

Декламация № 8/2

Чего я хочу от жизни?

Я хочу от жизни:

счастья

любви

красоты

дружбы

добра

мира…

… во всём мире.

Чушь.

Собачья.

О!

Хочу собаку.

Забрать из приюта,

голодную,

грязную.

Я – её мир,

она – мой.

Но как же мы будем жить?

Я – с девяти до шести

в будни на работе,

по выходным – в постели.

Она – с девяти до шести

в квартирной тесноте,

грызёт моё кресло.

Я – её мир,

она – мой,

и мы ненавидим друг друга.

Зачем такой мир

во всём мире,

который заканчивается глазком

на входной двери?

Хочу не знать

про железнодорожников,

водящих поезда

от узла к узлу —

не от города к городу,

не от запада к востоку.

Во всём мире нет

работы страшнее,

но это ли не жизнь

каждого?

Каждого взгляда

не боюсь,

каждого нового человека

приветствую,

каждого дня чувствую

пользу.

Чувствую

тысячи химических реакций,

происходящих в моей голове

в секунду.

Чувствую чудо,

что дышу

благодаря хлорофиллам в листьях моего фикуса.

Не боюсь?

Приветствую?

Чувствую?

Нет.

Смотрю «Время»:

«боевики в Афганистане присягнули на верность новому лидеру «Талибана». После того, как мулла Ахтар Мансур был убит на днях в ходе атаки с беспилотника, приемником стал его бывший заместитель Ахундзада. Видео мероприятия принятия присяги новому лидеру талибов было показано афганским телеканалом Ариана-ТВ».

Листаю ленту новостей:

«Ольга Бузова рассказала, какую одежду на ней любит её муж». «10 фактов о разводе Путина». «Американка бросила работу, чтобы кормить грудью 36-летнего бойфренда». «Прохор Шаляпин шокирует пикантным фото в ванне и заставляет поклонников пристально разглядывать его ниже пояса».

Чего я хочу от жизни?

Я хочу от жизни:

НЕ ЧУВСТВОВАТЬ СВОЮ БЕСПОМОЩНОСТЬ.

Запись № 8/2

Я. ездила к маме каждый день. В первую очередь Я. привезла ей крем для рук – мама не взяла его с собой в больницу, хотя, сколько Я. себя помнит, тюбик чего-нибудь увлажняющего и без запаха всегда стоял у маминой прикроватной тумбочки. И Я. всегда дарила их маме на 8 марта или Новый год, если не могла придумать что-то другое, – зная, что мама точно будет ими пользоваться.

Я. скрывала от мамы, если папа по вечерам выпивал, – Я. очень не хотела, чтобы мама нервничала. Но мама точно знала, когда Я. говорила правду, а когда врала. Одно дело – просто недоговаривать, другое – каждый день отвечать на вопрос «отец трезвый?». Мама устало опускала голову и говорила:

– Чуть я за порог – он сразу за своё. Нельзя мне из дома уходить.

И тут же в тысячный раз напоминала Я. не забывать гладить папе рубашку на работу, повторяла, что еду ему надо немного пересаливать, как он любит. Я. делала всё, как мама скажет. Это самое малое, что было в силах Я., и она чувствовала радость – что способна хоть на что-то.

Только однажды, на вторую неделю пребывания мамы в онкологии, Я. осмелилась сказать отцу, что всё это вполне можно пережить и без бутылки, подгадав вечер, когда он был трезвым, чтобы до него лучше дошло. Папа ответил:

– Доча, ты такая молодая, впереди у тебя ещё целый мир. Твой брат устроился, с семьёй, не пропадёт, глядишь, скоро уже и детей рожать начнут. А у меня осталась только твоя мама. И всю жизнь была только она, пусть я и вёл себя иногда, как последний придурок. И знаешь, это она будет меня хоронить, а не я её.

Я. тогда заплакала. Ей казалось, что она наконец-то плачет от происходящего вокруг, от слов папы. А потом Я. поняла, что плакала от обиды. Будто папа сказал, что ей мама не так дорога.

Я. очень хотела забирать маму из больницы с цветами. Папа посмеялся – не из роддома же забираем.

В выписке было написано, что, по результатам анализов взятых тканей, метостаз у мамы не наблюдается. А значит, никакая химиотерапия не нужна. Мама радовалась, что врачи хоть волосы ей на голове оставили, а то лысая женщина, да ещё и без груди – скорбное зрелище. Учитывая, что мама может петь, как Пугачёва, получилась бы лысая певица. Господин Смит щёлкает языком. Действительно, абсурд.

Мама продолжала ездить в больницу через день, чтобы откачивать скапливающуюся лимфу. Я. обрабатывала маме швы, меняла повязки и бегала за ней по дому, отбирая грязные кружки и метёлки для пыли. Чтобы заглушить в себе чувство вины за то, что Я. не сумела успокоить маму до операции, она старалась изо всех сил развеселить маму, но они с Я. почему-то могли разговаривать только серьёзно.

Мама рассказывала о женщинах, с которыми познакомилась в маммологическом отделении. Там были совсем молодые, ровесницы Я., были восьмидесятилетние старухи, в которых женского уже ничего не осталось, а рак груди всё же появился. Некоторым делали надсечки и отпускали, а через полгода они возвращались уже на полноценную мастэктомию. Мама не жалела, что у неё отняли грудь сразу. Лучше так, чем потом ещё раз мучиться. Но говорила это она не очень уверенно – в отделении лежали женщины уже без одной груди, с раком второй. Мама, как и все пациенты диспансера, посещала психолога, но относилась к этому скептически. Зато вместе с папой стала ходить в церковь (папа ходил каждое воскресенье последние лет семь – церковь была прямо под окнами, голубая, светлая). Я. никогда в неё не заходила, только иногда ждала родителей у входа и слушала колокола – в пять вечера, каждый день. Чтобы туда идти, нужно быть уверенной. Я уверенной не была.

В один из тёплых дней, через полторы недели после выписки, Я. предложила съездить в центр города, прогуляться в парке (это любимое мамино времяпрепровождение). Но во время прогулки как-то очень быстро сгустились тучи, и они попали под дождь.

На следующее утро папа уехал в командировку на два дня, а вечером у мамы поднялась температура под сорок и давление 170 на 110. Дома не было жаропонижающего, скорая не приезжала уже третий час, звонить брату за помощью мама запретила («у него сегодня важный суд»), а оставить маму дома одну и бежать в аптеку Я. боялась. Мама успокаивала, что всё сейчас пройдёт, а Я. чувствовала себя маленькой девочкой. Насколько было бы легче, если бы Я. смогла ослушаться маму и позвонить брату, или спросить у соседки что-нибудь от температуры, но она не могла. Беспомощность нахлынула с новой силой, даже в такой критический момент я не смогла взять себя в руки.

Когда приехала скорая, мама уже смеялась, что к людям пенсионного возраста можно вообще не приезжать. Пока врач проводил осмотр, его ассистентка спрашивала у Я. мамины паспортные данные и наличие у неё хронических заболеваний. Я. сказала, что у мамы недавно была операция. Мама перестала улыбаться. Врач сказал показать шов – он был налит кровью и, как почти шёпотом сказала мама, горел.

Из-за желания Я. сделать, как лучше, маме пришлось ещё месяц пить противовоспалительные. Когда Я. меняла ей повязку, видела гной. И снова не понимала, как ей себя вести, чтобы всё было как надо.

Я. предпочла самоустраниться – не разговаривала с мамой, не предлагала больше никаких прогулок. Только готовила и убирала – в этом Я. не чувствовала беспомощность. Мама молчала – наверное, ей тоже хотелось не произносить ни слова о болезни, страхе и бессилии. Мама занималась цветами на балконе.

К концу лета врачи сказали ей, что курс химиотерапии крайне необходим. Причём в одной из справок было написано, что у мамы была вторая стадия, а в другой – третья. Конвейер.

До конца года мама раз в месяц ходила на «жёлтую» капельницу. Это щадящий курс, как ей объяснили. Волосы сильно выпадать не будут.

После первой капельницы в конце августа мама чувствовала себя нормально, жаловалась только на вкус железа во рту, но химиотерапия – вещь накопительная, поэтому с каждым приёмом (их всего четыре) самочувствие должно было ухудшаться. В сентябре Я. уехала в Томск. Несколько дней в конце каждого месяца до ноября включительно мама с Я. не разговаривала.

Когда Я. приехала на Новый год, обнаружила маму сильно похудевшей и с очень короткой стрижкой. Она попросила Я. покрасить её хной – «девочки в больнице сказали, что волосы так быстрее восстановятся». Я. напряжённо прокрашивала пряди, но с облегчением не обнаружила ни одной плеши – волосы были просто очень жёсткие и ломкие, но почти в том же количестве. Папа не пил все эти пять месяцев, и они с мамой со смехом обменивались колкостями.

– Я просила маленький пакетик майонеза купить, чего ты эту банку огромную притащил? Куда я его дену? Вон, доча, родственник твой всегда чего побольше хапает.

– А мне для родной жёнушки майонеза не жалко. Чего ты, не найдёшь, что обмазать?

Когда мама, папа и Я. сели за праздничный стол, папа стал говорить тост, в котором он подводил итоги уходящего года, как он делает каждый раз. Услышав, что год «был хорошим», мама засмеялась.

– Это ты о том, что машину себе новую купил, что ипотеку доплатил. Да, наверное, для тебя год был хороший. А для меня он был ужасным. Наконец-то он кончился.

Казалось, что и свет в комнате потускнел. Папа лихорадочно стал оправдываться, что имел в виду другое, мама качала головой. Я. понимала, что папа хотел сказать, – он хотел сказать, что закончилось-то всё в итоге хорошо. Просто у него не получилось. Папа пристыженно замолчал, Я. не знала, как вернуть праздничное настроение.

Ситуацию спас заглянувший на пять минут брат. Подняв бокал, он произнёс:

– Хоть год был и паршивый, мам, – ты победила. Так что вот тебе чёрный пояс, – и он достал из пакета с подарками настоящий чёрный пояс для дзюдоистов.

Мама не снимала его весь вечер.

Декламация № 9

Живём мы, а всё хорошее

почему-то проходит мимо

вот он – в рамке счастливый снимок

…а помнишь только, как брат

гундел непереносимо

строил рожи и говорил

что не любит

фотографироваться

…а помнишь только, как мама

набрав, наконец, килограммы

после болезни

боялась

что получится

некрасивой

…а помнишь только, как на отца

свет ложился неправильно без конца

и фотограф —

«совсем пацан»

и платить

за такое —

несправедливость

…а помнишь только – стояла ты

улыбалась, а чувствовала —

стыд

(словно незаслуженно тут стоит)

и улыбка какая-то

лживая

а следует лучше помнить, что

этот снимок в итоге запечатлел

оставляя подробности не у дел —

что ЖИВАЯ

что жизнь их совсем ЖИВАЯ

та самая, что происходит сейчас

вечно лучшего ожидая

о хороших оценках переживая

то калечась, то заживая

Запись № 9

Им – тридцать три.

После двух абортов мама всё-таки решается рожать ещё раз, пока не стало слишком поздно. Она очень хотела дочку. Или папа хотел?

Последний месяц беременности она провела в горизонтальном положении, в больнице на сохранении. Наконец, она просыпается от наркоза после кесарева сечения40. Медсестра, помогая ей поправить одеяло, говорит:

– А девочка-то у вас – дурочка будет.

Врачи посёлка после консилиума пришли к выводу, что у Я. – водянка головного мозга41. Основание: непропорционально большая голова. Родителям сказали через некоторое время ехать в город делать операцию, но готовиться к тому, что она не поможет. И что растить таких детей – мучение, от которого вполне можно отказаться. Папа пропал. Забирал маму и Я. из роддома брат и тётя Оля, которая, кстати, через несколько лет сама родит «такого» ребёнка.