скачать книгу бесплатно
– Ничего. Ретрофутуристы тоже не знали. Свою империю на луне мы не создали, а о вечном бессмертии я вообще молчу.
– Загляни в будущее – банановая шкурка все-таки заплесневеет?
– Отвали.
– Почему ты не убираешься?
– Есть вещи и поважней.
– Например?
– Лестница в небо и ретрофутуризм.
Слова 15.05.23
непередаваемый
черточка
ретрофутуризм
– А знаешь, почему прошлое выигрывает этот твой ретрофутуризм?
– И почему это?
– Потому что любое будущее становится прошлым.
– Почему ты не думаешь, что они могут существовать в равной степени?
– Потому что будущее когда-нибудь кончится.
– А ретрофутуризм – нет?
Я замолчала. Раз мы существовали в разных временах, она в будущем, а я в прошлом, равенство между нами было почти невозможным. Она перетекала в меня, а я в нее – не совсем, и даже скорее нет.
– Ретрофутуризм существует вне любого времени. Это будущее, которое почти никогда не сбывается. Оно существует вечно. Отдельно от всего, понимаешь? Его никуда и не сунешь: ни в прошлое, ни в будущее. Так и получается, что я верю в то, чего нет и не будет. А как то, чего нет, может иметь свой конец?
То, что она существовала вне времени, наверное, все-таки было правдой. Так оно и будет. И есть. И уже было. Вы понимаете? Я лично – нет. Я понимаю, почему у нее две руки и две ноги. И о словах кое-что. И то, что она всегда будет отдельно. А этого мне достаточно.
– А лестница в небо что такое?
– Слушай, почемучка, отстань уже.
– Это дорога в будущее, в прошлое или в ретрофутуризм?
– Хорошо что о настоящем не спросила.
О настоящем я все-таки кое-что понимала. Все-таки, мы все в нем живем. И не живем тоже – все равно что жить в избушке, из которой тебя беспрестанно выселяют, да мало того, стоит тебе заснуть или просто закрыть глаза – бац, и ты на новом месте, словно и не было того, что было вчера или даже секунду назад. А может, его и действительно не было, может, все это нам только кажется, а избушка как стояла, так и стоит?
– Так куда же?
– Куда хочешь.
Вот и все. А куда я хочу? Я занервничала. Она выглядела спокойной. Она выглядела спокойной в любой момент своей жизни. Ее спокойствия могло хватить на двоих, но я по-прежнему теребила руки, а потом – тонкие страницы блокнота.
Список всего того, что можно жевать:
куриную кость
ручку
ногти
налет с внутренней стороны банановой кожуры
жвачку
нитку (когда она торчит из одежды)
дужку очков
яблоко
угол тетради
мошки
комочки в манной каше
щеку
– Эта лестница ведет тебя туда, куда ты больше всего хочешь попасть.
Я молча пялилась в потолок, думая о том, что еще можно жевать. Не придумала.
– И что ты больше всего ценишь. В основном, подсознательно. Так понятно?
– Так понятно. И куда бы ты хотела попасть?
– Да не знаю. Думать то можно одно, но зачастую места оказываются совершенно неожиданными. В первую очередь для себя самого.
– А ты там была?
Она проводила меня долгим взглядом и я решила, что все-таки не была. Наверное, не хотела признаваться, что говорит о вещах, о которых толком не знает – а это все равно что обзывать молочную пенку или комочки в манной каше, так ни разу и не попробовав их на вкус. Но она была бы права. Так что я поверила ей и в этот раз, как поверила бы в любой другой.
– А что с этой лестницей делать? Просто подняться?
– Да.
– А что будет потом?
– Что должно, то и будет.
– А там не страшно?
– Не знаю.
Она выглядела расстроенной. Ее ответы были резкие и как бы через силу, словно для того, чтобы мне их отдать, ей нужно было отнять их у кого-то другого. Я представила, как она заглядывает Биму в пасть и он откусывает ей мизинец, как когда-то откусил его мне. Но мух я у него не отбирала. И ответов у него не искала тоже – а все потому, что вопросов у меня тогда не было. В какой момент жизни они появляются? В пять лет? И до какой поры они будут бороздить мою голову? Пока сами себя не исчерпают? А если не исчерпают? Вопросы как мелкие мошки вились вокруг меня, заползая в ноздри и в рот, а я отгоняла их руками – все никак не могли оставить меня в покое. И все же, что если если это Бим съедал все мои вопросы? Это потому их и не было? Но кто же будет съедать их теперь?
– А Остап тоже по ней поднялся?
– Тоже?
– Ну кто-то же по ней поднимался?
Мой взгляд соскользнул с потолка к ней на лоб. Она докурила и оставила бычок на подоконнике. Я проследила за ним. Если упадет – будет беда. Или она уже здесь?
– Наверное.
– Почему ты не хочешь говорить со мной?
И вот, одна мошка запуталась у меня в волосах. Я пыталась достать ее, но она упала на ковер. В пятне ярко-малинового варенья она была похожа на комариный укус на чьей-то очень светлой коже. Примерно так мы выглядим в пределах всего того, что не можем объять. Она лежит лапками кверху и, наверное, думает, хорошо, что она меня не раздавила, а сама небось влипла похуже. И думает, что лежит на ковре, а на самом деле – в ретрофутуризме, будущем, настоящем и прошлом, а где-то рядом будет лестница в небо, которая, держу пари, так же как и она являлась чем-то отдельным – отдельным явлением, отдельным временем, отдельным миром. Ия посмотрела на мошку и взяла ее в руку за лапку. Для мошки она и была той лестницей в небо. В конце концов, у каждого она своя. Ия положила ее на подоконник и ту окатила волна солнечного тепла. Мне показалось, я видела как скрючились ее лапки.
– Не хочешь прокатиться?
Я смотрела на мошку. В пределах подоконника она была такой же маленькой, и – я была готова поставить тысячу рублей – у нее на лапках остались остатки варенья. Так прошлое, настоящее, будущее и ретрофутуризм оставляют в нас отпечатки. Незримые и неощутимые на первый взгляд. Но чуть позже она поймет – лапки прилипают. И к ним будет липнуть все, чего бы она не докоснулась – земля, всякий сор, чьи-нибудь волосы и обстриженные ногти. Груз будет становиться все тяжелее – в ход пойдут резинки и заколки, найденные на детских площадках – а она будет тащить этот груз на себе, пока не устанет и не засохнет где-нибудь в уголочке. Так к нам липли наши слова.
2
Медленное погружение
В наследство от деда ей досталась машина. У себя в голове я частенько называла ее драндулеткой. Она называла ее машиной времени. По ее словам, время в ней замирало и прилипало к стеклам снаружи, оставаясь вдали от нас и всего того, что принадлежало миру в тот самый момент – интересно, а время вообще было в курсе того, что мир ему больше не принадлежал? Она говорила, что достаточно в любое время суток выйти из машины и на часах по-прежнему будет 12:12, а солнце будет выглядывать из-под козырька кепки, как если бы ты не попрощался с ним еще каких-то пару часов назад. Внутри пахло кожей и очистителем для стекол, немного бензином и старыми дисками – в бардачке таких было навалом, за исключением пары широких очков, непонятных инструкций, магнитолы и начатой, но так и не законченной пачки сигарет. Тогда, когда Ия скучала по дедушке больше всего, она позволяла себе выкурить одну из нетронутой пачки, деля чувство тоски напополам с чувством вины, взявшимся будто бы ниоткуда – хотя, все мы знаем, что грустить и скучать весной получается чаще. Таких дней у нее была целая уйма, но сигареты в той одинокой пачке все никак не кончались, будто их втихомолку кто-то подкладывал.
Иногда она слушала диски, но при мне – никогда. Наверное, считала это чем-то интимным, чем-то, с чем делятся только с собой и ни с кем другим. И тогда, смотря из своего окна в ее окно с рисунком из ее острых локтей и коленей, я переживала за ее клубок больше всего на свете – больше, чем за белку, что мы с ней один раз чуть не сбили, больше, чем за бездомных кошек и свой мизинец, оторванный Бимом. Но за Бима я переживала больше, чем за себя и все вместе взятое – больше, чем за эти межвременные путаницы и вечные сигареты, больше, чем за ретрофутуризм и концы света, глобальное потепление и лесные пожары. И для меня это тоже было чем-то интимным, чем-то, что автоматически не берется в счет, что-то вроде да, я люблю тебя, но его больше, ты же об этом знаешь, да? И этот «кто-то» об этом обязательно знал.
Машина завелась и тут же заглохла. Пока мы без дела сидели внутри и мучались от жары, ее глухая тишина ощущалась чем-то невыносимым. Повсюду ощущались чьи-то взгляды, будто теперь ее фары смотрели не на дорогу, а куда-то внутрь салона, прямо на нас, в наши лица. Она оставила ключ в гнезде – через какое-то время можно было попробовать еще раз. Кондиционера в машине не было и нам пришлось вывернуть все четыре окна наизнанку. Тогда жара бесстыдно вкатывалась в салон и в конце концов превратила его в непроницаемый пузырь, в котором было сложно говорить и дышать. Кожаные сидения жглись так сильно, что казалось – немного смазать их маслом и можно готовить суповую поджарку.
– Куда мы поедем?
– Будем искать лестницы.
Я больше ничего у нее не спросила. Из майки торчали ее красные плечи и такие же полукруги лопаток. От скуки я полезла в бардачок. Он подавленно скрипнул и дыхнул на меня жженой пластмассой. Первыми мне приглянулись очки. Одни были черные и широкие, почти как у каких-нибудь байкеров – в такие моменты мне очень хотелось посмотреть на ее деда – а другие уже попроще и поуже, из какого-то перламутрового пластика. Я повертела их на солнце, уловив едва-едва видные отпечатки пальцев – ее или его? Наверное, все вместе. Мне кажется, она и пыль с того времени не протирала. Вполне возможно, что с того времени здесь ничего толком и не поменялось. От этой мысли у меня внутри стало как будто бы меньше места.
– Можно я их одену?
– Дай мне тоже.
Я отдала ей широкие. И в них она выглядела почти круто. Спутанные черные волосы обычно скрывали ее виски и щеки, а тут я увидела ее лицо целиком. Бессильные пряди повисли у ее лица какими-то смутными пережитками прошлого. И обвиваясь плющом вокруг пластмассовых дужек, они что-то внемую предзнаменовывали. Я улыбнулась и показала ей большой палец. В ответ она только качнула головой и высунулась из своего окна. Ее улыбка сверкнула в боковом стекле. Я надела те, что были поуже, и поглядела на себя в маленькое карманное зеркальце. На мне они смотрелись довольно неплохо. Я представляла, что я на время становилась кем-то другим.
– Эти очки, которые на тебе, раньше носила моя бабушка.
Она завела машину и мы поехали. Высокая трава громко била о бампер. Драндулетка тряслась во все стороны. Спустя пару минут она все же уронила волосы на лицо.
– А твои – дедушка?
– Ага.
– Очень мило.
– Дедушка берег их с молодости. Точно не знаю, вроде это чей-то подарок. Может, первой любви или типа того. Но их точно подарила не бабушка.
– Почему ты так думаешь?
– Можешь достать магнитолу? Так хоть повеселее будет. Что думаешь?
Я посмотрела на нее. Она смотрела на дорогу. За очками было видно ее переносицу и глаза – те были покрыты густыми тенями, и я не могла знать что она сейчас чувствует.
– Лады.
Я постаралась сказать лады как следует – так, чтобы ей не стало понятно что сейчас чувствую я, и чтобы голос лег спокойно и как бы без задней мысли, в то время как этих мыслей у меня был целый багажник. Помимо них в нем была банка масла и целая куча всего того, что я притащила на своих липких от варенья лапках.
– Диск на твой выбор.
– Лады.
Швыряясь в бардачке, я представляла, как дедушка водил эту машину – может, лихо и неосторожно, как если бы у них обоих в запасе еще была парочка жизней, а может, и наоборот – медленно и тихо, объезжая каждый камешек и ухаб? Я представляла, что у него в бардачке когда-то лежали карты с голыми женщинами, до которых иногда так и норовили дотянуться детские ручонки. Я любила все представлять. И что уж там, мне нравилось думать, что когда-то она могла быть ребенком.
– Я видела отличную лестницу у заброшенной библиотеки.
Среди дисков были Slowdive, Radiohead, Кино, Chris Isaak, The Drums, The Smiths, Егор Летов и другие безымянные, помеченные когда-то карандашом. Но карандаш уже стерся. Она посмотрела на меня.
– Поставь Криса Исаака.
– Ты говорила выбор за мной.
– Как хочешь. А лестница у библиотеки правда крутая. Запишешь план?
– План чего?
– Эвакуации, блин. Нашей поездки, конечно.
Я поставила The Drums и первую попавшуюся I Need Fun In My Life. Дисковод не хотел брать диск и тогда ей пару раз пришлось постучать по панели. Посоображая пару мгновений, он все-таки забрал диск и запел. You’d think I would know all the answers to the questions before I get old. But I’ve spent too much time thinking and I’ve spent too much time. It’s time to go and I need fun, fun, fun, fun, fun, fun[1 -
]. Я полезла за сумкой. Она кивала головой и тихо подпевала, стуча в невидимые барабаны. Я достала карандаш и блокнот, смотря на нее исподтишка.
– Пиши.
And I need fun, fun, fun. In my life, life, life. And I need life, life, life. In my fun, fun, fun[2 -
