Восставшая против нормы

– И, кстати, -продолжал Кронин, – поскольку эта маска оставляет открытым основание черепа и шею, вы рискуете, совершая во время боя разворот перед противником, получить опасный удар вот сюда…

Выпустив волосы Эдельвейс, Кронин ткнул пальцем в основание ее черепа и продолжил:

– Вас могут серьезно покалечить, а то и убить.

– Оружие противника соскользнет с моих длинных волос, – Эдельвейс не стала говорить, что как только она впервые оказалась в замке Аиды, то сразу же получила в свое распоряжение артефакт, создающий защитное силовое поле, повторяющее контуры ее тела. Так что увечья ей не грозили и маска вообще не была нужна, но посторонним об этом знать не полагалось.

– Вы ошибаетесь, – Кронин всерьез воспринял ее шутливое заявление. —Вот если прикрепить к вашей маске конский хвост, как на касках французских драгун 19-го века, дело другое. Но человеческие волосы – совсем не то, что конский волос. К тому же при резких поворотах даже конский хвост по инерции будет отлетать в сторону и тогда откроются следующие зоны поражения…

И Кронин пустился в длительные объяснения по поводу того, куда может прийтись опасный удар, периодически подкрепляя объяснения прикосновением указательного пальца к означенным участкам на шее и плечах Эдельвейс. Кеннет заметил, что к словам Кронина, вытянув шеи и приоткрыв рты, прислушиваются еще несколько фехтовальщиков, которые даже подошли поближе, чтобы лучше видеть и слышать его пояснения.

– Кронин, представьте, что вы в музее, – вполголоса обратился к Кронину Кеннет, когда Эдельвейс отошла в сторону, слегка оглушенная количеством обрушившейся на нее новой информации.

– В каком смысле? -удивился тот.

– В смысле, что экспонаты руками не трогайте! Вы что, хотите, чтобы вам пришили сексуальные домогательства? В Империи с этим еще строже, чем в США!

– Я – врач, мне позволено, – с чувством оскорбленного достоинства ответил Кронин, забыв, что в Империи оказывать медицинскую помощь может только врач одного с пациентом пола. -А вот вы…

Он не раз замечал, как реагирует Эдельвейс, когда Кеннет умышленно нарушал ее личное пространство или прикасался к ней. Когда она выполняла работу на «Инвиктусе», Кеннет неоднократно нарушал ее личное пространство, подходя к ней ближе, чем это было необходимо. А иногда, словно невзначай, прикасался к ней.

Кронин еще тогда предупреждал Кеннета…

Разговор происходил в каюте Кеннета, без посторонних ушей.

– Вы бы поосторожнее, капитан, – предупредил Кеннета Кронин. – Не зная местные обычаи, прикасаться к чужой женщине… Смотрите, не перейдите границу.

– По-моему, Эдельвейс не против. Похоже, она настроена дружелюбно, даже улыбается…

Кронин покачал головой и не стал рассказывать про одного своего пациента, который решил погладить чужую бойцовую собаку.

– Зачем вы погладили чужую собаку? – спросил его Кронин после операции, во время которой кисть руки пришлось собирать из кусочков.

– Но она же мне во всю пасть улыбалась! – ответил пациент.

Кронин понимал, что капитан действует так, будучи уверен, что Эдельвейс не имеет ничего против небольших вольностей и даже относится к ним благосклонно. И вот тут капитан ошибался. Он не замечал того, что Кронину было заметно со стороны.

– Главное – это язык тела, а не лица. Когда вы прикасаетесь к Эдельвейс, она чуть заметно сжимается. Это непроизвольная реакция. Однако при этом ее поза и положение головы и шеи характерны не для испуганного человека, а для человека настороженного, способного мгновенно перейти от обороны к нападению… Если бы вы видели, как она смотрит на вас, когда вы этого не видите! Смотрит так, как будто прицеливается… На вашем месте я бы действовал осторожнее.

Но Кеннет был слишком самодоволен, чтобы всерьез отнестись к словам Кронина.

Он считал, что добьется расположения со стороны Эдельвейс, оказывая ей знаки внимании даже несмотря на то, что в действительности не только он ей, но и она ему совершенно не нравилась.

Кронина эта ситуация настораживала. Он недолго был знаком с капитаном Кеннетом, но уже заметил, какой тип женщин нравится капитану. Капитану Кеннету нравились женщины яркие, видные, занимающие высокое положение в обществе- актрисы, модели, общественные деятельницы. А Эдельвейс… Не то, чтобы она была неяркая в смысле внешности, нет, это не то слово. Каждый раз, когда Кронин ее видел, она выглядела так, будто сошла со страниц модного журнала.

Несмотря на миниатюрность, а может, как раз благодаря ей, Эдельвейс обладала точеной фигуркой и пропорциями фотомодели, и наряды сидели на ней идеально, будто сшитые на заказ. Но… Было в ней нечто неуловимое, делающее ее похожей скорее на мальчика – подростка, чем на девушку. Не на женщину мужского склада, а именно на мальчика. Что именно это было —внешность, пластика, манера двигаться и разговаривать или просто внутренняя сущность? Скорее всего, и то, и другое, и третье. Пожалуй, она могла бы сделать карьеру актрисы-травести… Но ведь травести тоже бывают женщинами яркими, а Эдельвейс почему-то всегда напоминала Кронину мышку. Тихую серую мышку. Тихую и незаметную.

Как-то, войдя в отсек, он даже ее не заметил, хотя она сидела за терминалом прямо напротив двери. Тихая, исполнительная и незаметная… Такая никак не могла понравиться капитану. Но хуже всего было то, что и капитан явно не понравился ей. А это, с учетом его поведения, могло привести к конфликту. Тем более что именно в фехтовальном зале Кронин заметил то, что раньше даже не приходило ему в голову. Характер человека может открыться с неожиданной стороны как раз во время фехтования, и именно это сейчас и происходило.

Тихая, незаметная в повседневной жизни Эдельвейс в фехтовальных поединках оказалась совсем не так покладиста и уступчива, как во время работы на борту «Инвиктуса». Она была не просто азартным человеком, она была человеком решительным, способным идти на риск, она сама навязывала противнику агрессивный стиль ведения боя, часто шла в атаку и не боялась ответных атак и пропущенных уколов и рубящих ударов.

Кронин подумал, что после увиденного лично он в присутствии Эдельвейс всегда был бы настороже. А вот Кеннет, похоже, не замечал опасности и был готов идти к своей цели напролом.

– А в соревнованиях вы участвуете? -спросил Эдельвейс Кеннет.

На лицо Эдельвейс, только что сиявшее от радости, словно набежала тень.

– За последние несколько лет в Империи не было смешанных соревнований по ренессансной рапире, – слегка нахмурившись, сообщила она. – А раздельные соревнования… Как вы заметили, на ренессансных рапирах занимается не так уж много женщин…

– Вообще-то я заметил, что из женщин вы тут одна, – тактично заметил он.

– Это сегодня я одна, но вообще-то есть и другие. Но нас, конечно, меньше, чем фехтовальщиков-мужчин. В соревнованиях по ренессансной рапире обычно участвует несколько десятков мужчин и всего четыре-пять женщин, но, несмотря на это, женщин выделяют в отдельную женскую группу. А я считаю, что деление фехтовальщиков по половому признаку – это откат на позиции 19-го века. Участвовать в подобных соревнованиях – значит поощрять отсталось и реакционные взгляды на место и роль женщины в современном обществе вообще и в спортивном зале в частности, -привычно отбарабанила Эдельвейс. Было видно, что эту речь она заранее подготовила.– Поэтому в раздельных соревнованиях я не участвую из принципа, – подытожила она.

«Похоже, мы нарвались на воинствующую феминистку, -с тоской подумал Кронин. —Бедный Кеннет!»

Довольная произведенным эффектом, Эдельвейс улыбнулась. Она не стала говорить, что именно во время спортивных мероприятий в отношении женщин наиболее ярко проявляется такое почти полностью изжитое в Империи отвратительное явление, как дискриминация по половому признаку.

…Это было всего три месяца назад. Городские соревнования по фехтованию на ренессансных рапирах, в которых должны были принимать участие спортсмены из разных клубов, были назначены на конец февраля. Эдельвейс сначала хотела записаться на эти соревнования, но что-то ее остановило. Неясная тревога, зародившаяся в подсознании, заставила ее в последний момент отказаться от этой соблазнительной идеи. Она решила довольствоваться ролью зрителя.

Это был ясный, морозный, солнечный день. В высоких сапогах, черной меховой шапке и купленной буквально на днях новой красной шубке, снятой прямо со стоящего в витрине манекена, Эдельвейс шла по расчищенной в искрящемся на ярком солнце снегу тропинке к арендованному для проведения соревнований зданию. Короткая красная шубка с широкими рукавами-буф, расширенными книзу и присборенными чуть выше запястий, с высокими рифлеными трикотажными манжетами и широким отложным, тоже присборенным воротником, собранным объемными складками вокруг шеи, была перехвачена на талии красным же кожаным ремнем с серебряной пряжкой, а короткий подол был присборен пышными волнами вокруг бедер. Увидев эту шубку в витрине, Эдельвейс сразу поняла, что эта дорогая необычная вещь предназначена именно для нее. Это была настоящая, шитая, а не напечатанная на 3D принтере вещь, поэтому стоила она дорого. Хорошо, что по случаю праздничных дней ей сделали скидку…

В душе Эдельвейс гнездилась тревога и легкое чувство досады от того, что она отказалась от участия в соревнованиях. Теперь она сожалела об этом отказе и корила себя за малодушие. Однако вскоре она поняла, что поступила правильно и что предчувствия ее не обманули, а нерешительность сослужила добрую службу, избавив от неприятной ситуации, при которой перед ней стояла бы дилемма: или согласиться на унижение, идущее вразрез с ее моральными принципами, или пойти на открытый скандал, в результате которого ей, скорее всего, пришлось бы уйти из секции. То, что она увидела в зале, вызвало у нее такое возмущение, что она едва сдержалась, чтобы не устроить скандал немедленно…

Несмотря на то, что женщины являлись полноправными членами спортивных клубов и принимали участие в учебных боях во время тренировок, а также платили одинаковые с мужчинами взносы за участие в соревнованиях, их, вне зависимости от возраста, спортивных достижений и опыта участия в соревнованиях не только объединили в одну отдельную группу, но и поставили эту группу на самую дальнюю дорожку в глубине зала. А вот нескольких мальчиков-подростков, фактически детей, распределили в группы со взрослыми мужчинами, среди которых, наряду с новичками, были и очень сильные и опытные бойцы. Эдельвейс не видела в подобном делении на группы никакой логики. Она поняла бы, если бы фехтовальщиков разделили на группы по росту – в фехтовании длина конечностей имеет большое значение, – или хотя бы по опыту участия в соревнованиях. Но делить фехтовальщиков по половому признаку! Это же, черт возьми, не баня, а фехтовальный зал!

Возле той последней дорожки в глубине зала, на которую «задвинули» женщин, вдоль стен стояло всего четыре стула, и таким образом стульев было даже меньше, чем самих участниц соревнований, не говоря уж о потенциальных зрителях, словно устроители и не предполагали, что смотреть на женские бои вообще кто-то придет. И они не ошиблись: кроме Эдельвейс, зрителей возле последней дорожки не было.

Пристроившись на стуле у стенки, Эдельвейс поежилась: в этой части зала от окон сифонило так, что ей, несмотря на наличие плотного свитера с высоким воротником, пришлось накинуть на плечи свою короткую красную шубку. Хорошо, что она догадалась не сдавать ее в гардероб: холодный ветер так и гулял в этой части зала! А каково было девочкам в промокших насквозь колетах! Она содрогнулась, представив себе пронизывающий до костей влажный холод…

Когда первый полуфинал закончился, Эдельвейс немного поболтала со знакомыми девушками из того клуба, где она занималась и, выразив возмущение делением фехтовальщиков по половому признаку, с чем девушки тоже согласились, покинула спортивный зал. Находиться там, где женщинам откровенно отвели роль людей второго сорта, ей было неприятно. Если бы она пришла на эти соревнования в качестве участницы, ей бы пришлось или смириться с унизительным положением человека второго сорта, или принципиально отказаться от участия в таких соревнованиях. Однако скандал, которым обязательно сопровождался бы ее отказ, в дальнейшем создал бы ей проблемы в фехтовальном мире… Какое счастье, что тревожное предчувствие заставило ее заранее отказаться от участия в соревнованиях!

Нет, в таких соревнованиях она участвовать никогда не будет.

«Я не буду платить свои деньги, чтобы стоять на последней дорожке только из-за того, что родилась женщиной,» – подумала она. Для нее чувство собственного достоинства – понятие на разменное, а постоянное.

Кипя от досады, негодования и возмущения, Эдельвейс стремительно шагала по той тропинке, по которой проходила всего лишь пару часов назад. Она была вне себя от гнева и возмущения. Женщинам в очередной раз указали, что их место – в дальнем углу, и женщины это стерпели! И это – конец 21-го века! Такой подлянки Эдельвейс не ожидала. И это было еще не все…

Неприятности, как известно, не приходят поодиночке. Дома Эдельвейс обнаружила, что сборка на левом боку шубки распустилась. Вот же халтура, и это новая вещь! Впрочем, неудивительно: ведь эту шубку она сняла с манекена! Она и раньше сталкивалась с тем, что вещи, надетые на манекены, имели скрытые дефекты. Потому-то их на манекен и надевали – не жалко!

Эдельвейс с досадой подумала, что если сборка распустилась еще до того, как она вошла в фехтовальный зал, она предстала перед знакомыми в весьма непрезентабельном виде. Наверняка все заметили, что одна пола шубки длиннее другой!

Впрочем, учитывая, что сумочку на ремешке, перекинутом наискось через грудь, она носила на левом боку, как раз где сборка и распустилась, то, возможно, никто ничего и не заметил.

Выругавшись, Эдельвейс бросила шубку на диван. Чтобы добраться до меха и снова присборить его ниткой, пришлось распороть по шву красную шелковую подкладку с золотистым орнаментом. Хорошо хоть, что в шов был зашит ярлычок. В этом месте было не жалко распарывать. Осторожно орудуя маникюрными ножницами, Эдельвейс принялась распарывать шов, одну за другой аккуратно перерезая нитки. Внутри у нее все кипело от негодования, руки слегка подрагивали, и она боялась, что может неосторожным движением повредить подкладку.

Женщинам опять ненавязчиво показали их место! Ну, она это так не оставит! Она наведет порядок! Она подумает, что можно сделать в этом случае, а затем начнет действовать, и действовать решительно, рассуждала Эдельвейс, аккуратно распарывая шов.

Присборить мех с помощью иголки с ниткой оказалось нелегкой задачей, но она с ней справилась, а затем зашила шов со всей аккуратностью, на которую только была способна. Не впервой… У нее был большой опыт починки одежды! И не меньший опыт создания ситуаций, при которых ее противникам приходилось несладко. Она выяснит, какому оголтелому шовинисту пришла в голову мысль поставить женскую группу именно на последнюю дорожку, и тогда он проклянет день, в который родился! Она заставит его заплатить за подобное хамство!

И она с размаху воткнула иголку в игольницу в виде Айболита, глубоко вогнав ему острие точно в мягкое место…

Вспоминая те соревнования, она до сих пор испытывала смесь досады и возмущения. Но в тот раз она ничего не могла сделать —тогда она не была даже гражданкой Империи, но с тех пор все изменилось, у нее появились возможности, о которых она раньше и мечтать не могла… Вот теперь она наведет порядок, она разберется с шовинистами и сексистами… Как только выполнит то, ради чего и приехала в усадьбу.

– Слушайте, Эдельвейс, а почему бы вам не фехтовать только на спортивной рапире? Зачем вам тяжелое оружие? – в перерыве между поединками спросил ее Кронин. -Все-таки не будет таких гематом, как на тех снимках… А если попадут в сустав?

Эдельвейс удивленно подняла брови и усмехнулась с превосходством знатока.

– А вы считаете, что легкая рапира намного безопаснее тяжелой? Вы оптимист, доктор. Кстати, именно спортивные рапиры легко ломаются, а уж быть пропоротым обломком рапиры – перспектива не из приятных.

Тут Кронин был с ней совершенно согласен. Он-то вообще не выбрал бы такой вид спорта, как фехтование. Тем более в любительском, а не профессиональном, варианте. Рисковать здоровьем не ради денег, не ради каких-то высоких целей, а просто так? Этого он не понимал в принципе.

А Эдельвейс вспомнила, что как-то раз ей нанесли такой укол спортивной рапирой в правое плечо, что сначала плечо просто болело, а через двое суток рука вообще отнялась. Не то чтобы полностью, но вперед не поднималась. Вбок, назад – пожалуйста. Вперед – нет. И это после укола спортивной рапирой с защитным наконечником через колет!

– Артрит с меозитом, – сказал ей тогда знакомый хирург из спортивного клуба.

Эдельвейс не стала спорить, хотя точно помнила, что Сельма Акка всегда повторяла, что артрит бывает только у прислуги. Так, по словам Сельмы, говаривала ее бабушка, Нинель Акка, а та, в свою очередь, слышала это от собственной бабушки, которая застала еще те времена, когда граждане Империи делились на господ и прислугу. Правда, тогда Империя носила название не Парадизской, а Российской, но это были уже частности.

Кронин покосился на Кеннета: тот до последней минуты не сомневался, что Эдельвейс занимается фехтованием только из-за интереса к мужчинам. И верно, в этом клубе мужчин было подавляющее большинство, а в этой группе фехтовальщиков на ренессансной рапире и сабле Хаттона Эдельвейс вообще была единственной девушкой… Но ее интересовало только фехтование. А мужчины ее интересовали только как спарринг-партнеры, это было очевидно. А это означало, что и спецы-психологи, и Кеннет с Крониным ошиблись в определении ее психологического портрета. Все оказалось не так, как они ожидали, хотя Кронин предполагал нечто подобное с самого начала. И, как выяснилось, не ошибся.

Когда они покидали клуб, тренер лично поблагодарил Кронина за интересную лекцию по технике безопасности.

– Надеюсь, теперь мои ученики наконец поняли, что следует надевать на маску намасник с защитой затылка и шеи!

Кронин сдержанно кивнул, Кеннет вежливо улыбнулся. Надо полагать, Кронин обеспечил тренеру дополнительный доход: после такой впечатляющей лекции, подкрепленной примерами из практики военного хирурга, продажи намасников взлетят до небес!

В раздевалке Эдельвейс придирчиво рассматривала себя в зеркало.

Она прекрасно понимала, что визит Кеннета в фехтовальный клуб вызван вовсе не интересом к ее персоне. Вернее, интерес-то явно присутствовал, но… Это был вовсе не интерес мужчины к понравившейся женщине. Это было скорее похоже на интерес оперативника к объекту разработки. Женщина всегда чувствует, нравится она мужчине или нет, так вот Кеннету она не то что бы не нравилась, просто он был к ней абсолютно равнодушен, хотя и пытался изображать обратное. Возможно, искренне полагал, что именно так и нужно вести себя со специалистом-женщиной… И это бесило ее сильнее всего.

Когда она выполняла работу на «Инвиктусе», Кеннет неоднократно словно невзначай нарушал ее личное пространство, подходя к ней ближе, чем это было необходимо. Затем, тоже вроде случайно, слегка прикоснулся к ее спине между лопаток… Как он ее достал этими знаками внимания! Ну как не понимают мужики, что женщине неприятно, когда они ее трогают? Все эти поглаживания, похлопывания… В свое время ее уже раздевали, рассматривали, мяли, ощупывали… Эдельвейс передернуло, когда она вспомнила обо всех перенесенных унижениях и ощущении собственного бессилия…

Но теперь она уже не в том беспомощном положении! За ее спиной стоит Секретная Федерация! Теперь она может себе многое позволить!

Эдельвейс мысленно усмехнулась: а что бы было, если б она в ответ на очередное прикосновение полоснула Кеннета кинжалом или вцепилась зубами ему в ладонь? Представив приятную сцену, Эдельвейс улыбнулась от удовольствия и незаметно облизала клыки. А вот если бы она и вправду вцепилась клыками в руку капитану, что бы он сделал? Выругался? Ударил бы ее по лицу? Очень даже возможно… И нарвался бы на хук справа… Нет, лучше слева… Нет, лучше апперкот, как учил ее тренер по кик-боксингу.

Интересно, с каким лицом капитан демонстрировал бы доктору прокушенные пальцы? Представив себе такую сцену, Эдельвейс довольно улыбнулась. Вот если бы она действительно нравилась этому Кеннету, тогда дело другое, а так… Она испытывала неприязнь к людям, которые пытались ее использовать, изображая дружбу или симпатию там, где не было ничего, кроме холодного расчета.

Чертовы мужики! Хоть бы кто испытывал к ней подлинную симпатию, так нет! Вот, она даже бантик на блузку прицепила… Что им еще надобно, собакам?

А может, надо было не бантик, а цветочек? Вот и этот Кронин морду от нее воротит, она же видит… И почему, собственно?

Морда лица у нее не хуже других, да и одевается она стильно.

Эдельвейс придирчиво осмотрела себя в зеркало. Черное платье длиной чуть ниже колен, с короткими рукавами и пояском с серебряной пряжкой, очень ей шло, выгодно оттеняя светлую кожу лица. Ткань, напоминавшая бархат, мягко переливалась, контрастируя с густыми блестящими светлыми волосами, волнистыми локонами падавшими на плечи. Зачесанные с висков на затылок пряди были перехвачены черным бантом из такой же ткани, что и платье. Дополняли наряд черные колготки и черные лакированные туфельки на невысоком каблуке, украшенные серебряными пряжками. Вполне достойный и элегантный вид хоть для посещения фехтовального клуба, хоть для делового приема. Придирчиво поправив прическу, Эдельвейс еще немного покрутилась перед зеркалом, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. Идеально! А этот уже успевший пожелтеть фингал над глазом… Да кто же знал, что маска так сильно сместится назад от прямого удара, а силовое поле, поставленное на минимум, не выдержит? Впрочем, фингал можно и загримировать. А если держать глаза широко открытыми, то он вообще не будет виден. Ну, почти.

А значит, проблема вовсе не в ней самой, а в дурном вкусе представителей сильного пола.

Так что придется все-таки заменить бантик на цветочек!

Да, гендерные проблемы – самые древние проблемы в мире, думала Эдельвейс, спешно пришивая на блузку созданный из атласной материи цветочек вместо только что споротого бантика.

Вот будь она мужчиной, никто не посмел бы во время соревнований поставить ее на последнюю дорожку! И чего она не догадалась придти в фехтовальный клуб в мужской одежде и с короткой стрижкой? Сошла бы за парня. И никаких проблем… А вот будучи женщиной, ей приходится буквально со скандалом биться за то, что любой сопливый мальчишка получает просто по праву рождения!

И с какой стати она пришла в клуб в женской одежде? Почему не сообразила, что в мужском образе жить куда удобнее?

А ведь в свое время она по полной программе пользовалась всеми преимуществами, которые дает пребывание в мужском образе!

В детстве и ранней юности я предпочитала ходить в тренировочном костюме и с короткой стрижкой: дом, в котором я отдыхала летом, стоял на отшибе, возле лесополосы, и был самым первым на линии. Чтобы дорогу не разбивали грузовики, линия была перекрыта воротами, закрытыми на замок. Шоферы грузовиков, груженых песком и щебнем, приходили в крайний дом за ключом от этих ворот. Меня они принимали за мальчика, и я не возражала: так было безопасней. Да, этот образ давал определенные преимущества. И никто из тех, кто видел меня в мужском костюме, – ни мужчины, ни женщины, ни дети, -не подозревали, что видят перед собой девушку, а не мальчика. Через много лет умение входить в образ мальчика-подростка очень мне пригодилось.

…Станция Мисти набита хрональными беженцами под завязку. Несмотря на строгие предупреждения, сотрудники Сектора хроноопераций Храма Немезис, выполняюшие задания в нижележащем времени, постоянно нарушают инструкции и, превышая должностные полномочия, вывозят из нижележащего времени в вышестоящее время людей, чьей жизни угрожает смертельная опасность. Обычно беженцы – это те люди, которые были агентами Храма в нижележащем времени, или те, с кем эмиссар Храма познакомился во время выполнения задания.

Гуманизм – это, конечно, хорошо, но ведь беженцев нужно где-то размещать!

В идеале, разумеется, можно было предоставлять им убежище на время и просто выжидать, пока опасность не минует, и затем отправлять их на родину, в привычные для них условия. Но, в любом случае, на время пребывания в Империи следовало предоставить им хоть какое-то жилье! Ведь станция Мисти, предназначенная для «передержки» беженцев, не резиновая! Вот и приходилось тем сотрудникам Храма, у которых было хоть какое-то свободное жилье и возможность приглядывать за гостями из прошлого, забирать их по домам. Конечно же, за отдельную плату от Храма.

Соглашаясь приютить на границе усадьбы, в крохотном старом домике, напоминавшем сарай, трех человек, Эдельвейс по аналогии вспомнила когда-то виденную ею в старом журнале карикатуру: из стоящего на берегу южного моря сарая бабка вытаскивает за рога барана, приговаривая: