Прогнившие корни. Книга 1

Единственными лишними деталями здесь был белоснежный, медицинский аппарат с мигающими лампочками и узкая металлическая кровать. Этим чужакам было здесь не место. На этой самой кровати, обложенный со всех сторон подушками, полулежал сам хозяин дома.

То, что когда-то было сильным, здоровым мужчиной, превратилось в высохшую мумию с обтянутым кожей скелетом. Голова старика, казавшаяся неестественно большой на тонкой шее, была абсолютно лысой и вспухшей от вен, плечи и руки, скрытые под больничным халатом, были слишком худыми, а длинные, скрюченные пальцы на концах имели шарообразную форму. Этими пальцами старик то и дело прижимал к лицу прозрачную, кислородную маску, трубка, которой, словно змея тянулась куда-то вниз. Больной тяжело дышал, с каким-то свистящим звуком и хрипом, вырывающимся откуда-то из нутра грудной клетки. Нижняя часть тела было скрыта одеялом.

– Насмотрелись? Или ещё полюбуетесь? – со злой усмешкой спросил старик, убирая маску в сторону.

Голос его был настолько хриплым, что сразу всплывали ассоциации со скрипом старых половиц. Некоторые слова вообще с трудом удавалось разобрать.

От звука этого голоса он вздрогнул и очнулся от шока, в котором пребывал последние секунд двадцать. Сделав шаг, он протянул руку в приветствии.

– Извините. Мы не знакомы. Моё имя… – гость не успел договорить, старик тут же поднял свою тощую руку и вяло отмахнулся от него, как от назойливой мухи.

– Мне наплевать на ваше, чёртово, имя. Знаете, зачем вы здесь? – спросил он, переходя сразу к делу.

– Нет. Ваши люди ничего мне не объяснили.

– Вы молоды… – думая о чём-то своём, протянул старик. – Сколько вам лет?

– А это имеет какое-то отношение к моему визиту сюда?

– Хочу быть уверен в том, что вы именно тот, о ком мне рассказывали. Своим нынешним положением и этим местом вы обязаны мне. Не забывайте об этом! И надеюсь, вы в состоянии справиться со своей задачей?

– Справиться с чем?

– С той ролью, которая вам отведена.

Его начало раздражать то, что этот маразматик говорил намёками. Судя по тому, что он видел, хозяин комнаты явно был не в себе и не мог здраво мыслить. Такие люди были опасны. И что за идеи могли возникнуть в воспалённом мозгу старика, он и представить себе не мог. Но едва взглянув на количество лекарств, стоящих на прикроватном столике, понял, почему тот так медлителен. Как наркоман после долгожданной дозы.

– Поверьте, я сделаю всё, что в моих силах, – спокойно ответил гость.

– У вас всё равно нет выбора, – проворчал недовольно хозяин и тут же зашёлся в сильном приступе кашля.

Его совершенно лысая голова тут же покрывалась паутиной из вздувшихся синих вен, проступающих сквозь тонкую, словно пергамент кожу.

Выждав, пока больной снова сможет принимать участие в разговоре, гость спросил:

– Я могу вам как-нибудь помочь?

– Обойдусь, – отмахнулся тот. – Как видите я почти мертвец. У меня рак! Я и так прожил гораздо дольше, чем мне предписывали эти «ветеринары», – словно что-то горькое, выплюнул он последнее слово. – Представляете ли вы, каково это знать, что жить осталось считанные дни? Но самое ужасное, это когда ты проживаешь ещё день и ещё… Словно в насмешку. Знаете ли вы, сколько человек ежегодно умирает от рака?

– Нет.

– Восемь миллионов! Представьте эту цифру. Эту толпу! И если бы среди них были такие, как я, было бы не так горько. Но рак не щадит никого, даже детей.

– Это ужасно.

– Да уж. Но сейчас не об этом. В последнее время меня одолевают разные мысли, касательно того, подвёл ли я черту под всеми своими делами, исправил ли ошибки, которые можно было исправить, – он замолчал, давая себе возможность сделать глоток кислорода из маски. – Я за свою долгую жизнь успел натворить всякого, и не хотелось бы мне уходить с таким грузом. А вы у нас, вроде, как раз и занимаетесь тем, что выслушиваете таких, как я грешников? – и он, наклонив голову чуть в бок, взглянул на гостя с мелькнувшим в мутных глазах любопытством.

Ему вдруг показалось, что старик увидел ещё что-то, но это длилось всего лишь мгновение.

«Будто энтомолог с лупой любуется на нового жука или бабочку из своей не живой коллекции, нанизанную на булавку» – пришло ему тут же в голову.

За прожитые годы он такого узнал о том, что твориться в черных душах людей, что сомневался, что этот измождённый болезнью человек, сможет его удивить.

– Это мой долг выслушать вас, тем самым облегчить вашу душу.

– Насколько я помню, вы в нашем приходе недавно? – сощурился старик.

– Около года.

– Я не слишком хорошо знал вашего предшественника. Хотя ничего удивительного с моей-то верой в церковь и Бога.

– Когда я приехал, люди разное болтали…

– Вы про то, как он умер? Да уж смерть жуткая. Каждому из нас суждено пройти через что-то подобное. Рак – это ведь тоже своего рода зверь.

Его тонкие, иссохшие губы, словно трещина разделили лицо. В комнате повисла тишина. Каждый думал о своём. Старик заговорил первым, взгляд его был направлен куда-то в сторону.

– Неужели люди, правда, верят в то, что если они поведают о своих грехах, им станет легче?

– Не мне они изливают душу, через меня они общаются с Богом. Может, и вы для себя получите столь желанное искупление?

– Да бросьте! – и вновь тот был сражён новым приступом каркающего кашля.

– Давно уже доказано, что мы с вами даже и не от обезьян произошли и старик Дарвин ошибался в своих теориях, а вы мне… – и он махнул анорексичной, серой, на фоне пигментных бляшек, рукой.

– Я никого, и уж тем более вас, в вашем почтенном возрасте, не принуждаю к вере. Думаю, если это не удалось сделать до меня, то и не мне пытаться. Это ваш выбор. Кто-то хочет верить и верит, и живёт в гармонии с собой и миром, а кто-то… Вы что желаете для своей души?

– Умереть спокойно и не испытывать терзания, что не исправил того, что можно было исправить, – с вызовом произнёс старик.

Гость кивнул, наконец, понимая, что их разговор затянется надолго. Старик говорил медленно и делал долгие паузы, чтобы перевести дух и вдохнуть кислород из маски.

– В любом случае вы пригласили меня сюда, чтобы я выслушал вас.

– И наш разговор останется в этом доме и этой комнате? Даже, если вы услышите такое, от чего придёте в ужас?

– Да, конечно.

– А знаете, я ведь уже очень давно никому не доверяю. Люди бывают очень коварны. И уж тем более я никогда и никому не изливал душу. Моё молчание не раз спасало мне жизнь. Но вот пришло и моё время. Каждый человек способен на такое, с чем потом ему приходиться жить всю жизнь в немыслимых терзаниях. Все мы способны либо на хорошие дела, либо на плохие. Золотой середины нет. Только вот, как узнать, где какие? Если кто-то совершает что-то хорошее во благо себе, то он вполне вероятно, тем самым причиняет вред кому-то? Может быть, и не осознано, но выбор-то у него не велик? И наоборот. Это своего рода равновесие вселенной. Если человек что-то берёт, то тут же вселенная готова что-то отнять.

– Можно совершать благие дела и для других и для себя?

– Да бросьте вы! – отмахнулся старик. – Я сказал: одно из двух! Перед каждым встаёт такой выбор, и он должен решить, что делать, потому что от этого зависит вся его дальнейшая судьба. И вот я – почти мертвец, лежу и думаю: А все ли мои скверные поступки, совершённые за почти вековую жизнь, были такими уж плохими? Ведь я делал их себе во благо. И как вы или ваш Бог будете оценивать их?

– Я не берусь судить. Если вы хотите, чтобы ваши прошлые дела были подвержены критике, то вы обратились не по адресу. Я выслушаю вас, но поверьте, вы не услышите от меня ни слова упрёка, если сами не пожелаете услышать моё мнение.

– Да уж, а способны ли вы, вместе со мной похоронить мою исповедь?

Снова мелькнула мысль: «Это будет долгий день».

Слишком явно от старика веяло недоверием и неприязнью.

– Обещаю, сделать всё от меня зависящее. Этот разговор от начала и до конца останется в стенах этого дома.

Хозяин с удивлением и издёвкой в голосе произнёс:

– Что вот так просто? А какие-нибудь там напутствия, может, прочтёте что-нибудь из своей книжонки, не зря же вы притащили её в мой дом? – саркастически поинтересовался старик.

– Может, начнём? Расскажите, что вас терзает? – пропустил гость мимо ушей сарказм в голосе больного.

– Молодёжь! Всё время куда-то спешите, – проворчал тот недовольно.

***

Вальтман задумался. Раз уж представилась такая возможность, что сказать, с чего начать? Что можно опустить, а что и вовсе не имеет значения? Он прошёл такой долгий путь, что порой и сам начинал задаваться вопросом. Что из того, что помнил, было истиной, а что игрой его воспалённого, повреждённого болезнью и старостью мозга? Как отделить правду от вымысла? Что-то уже, наверняка, стёрлось из памяти безвозвратно.

Он силился, вспомнить, где впервые оступился, где сделал неверный выбор, пойдя на поводу у своих эмоций и желаний. Сейчас, когда его готовы были выслушать, он не знал с чего лучше начать и задавался вопросом. Что сделало его чудовищем, погубившим чужие жизни? И не мог найти ответа.

Его гость, тем временем, продолжал безмолвно стоять напротив, терпеливо ожидая.

– Так и будете стоять, как истукан или возьмёте стул и сядете? – рукой указал куда-то за спину гостя. – Разговор предстоит долгий.

Наблюдая, как выполняются его указания, он пристально вглядывался в темноту за спиной мужчины. Всё к этому и шло. У него нет выбора, как нет выбора и у того, кого привели сюда по его приказу.

– Пожалуй, для начала я должен представиться, – начал он свой длинный рассказ. – Скажем так, все события, которые происходили в моей жизни – это нежелание смириться с тем, кто я есть на самом деле. Моё имя Виктор Вальтман! И я семьдесят лет, как мёртв!

Он не следил за молодым мужчиной, перед ним. Он хотел увидеть другое лицо. Но то лицо скрывала тьма. И смирившись, стал наблюдать, за сидящим напротив гостем: лёгкий прищур, недоверие во взгляде, морщинка расколовшая лоб надвое. Но это длилось не дольше пары секунд, а следом осознание и… шок!

Немощное тело больного расслабилось в своей мягкой, белоснежной клетке. Он был доволен тем, какие эмоции вызвал.

Он выждет ещё минуту и можно начинать…

Глава 3

9 ноября 2016 год

Десять дней до расплаты.

Почти полдень.

Дыхание, белыми клубами пара, вырывалось из многочисленных ртов людей, пришедших проститься с покойной. Лана спрашивала себя: «Кто они?» Стояли, пялились на неё, словно знали что-то такое, чего не знала она. Что-то ужасное. Со всех сторон до неё доносился шёпот. И это не просто раздражало, это уже бесило, но она лишь молча наблюдала за происходящим вокруг, цепляясь за локоть дяди, как за что-то надёжное, вечное. Тело Агаты придали земле на городском кладбище.

Лана впервые оказалась здесь и была поражена мрачной, безмолвной красотой этого места. Без какого-либо видимого порядка из земли торчали аккуратные надгробия с датами и именами. Змейками разбегались дорожки, покрытые тонким слоем льда. Вековые голубые ели, раскидистыми ветвями, словно огромными лапами, укрывали тех, кто уже никогда не проснётся. И много цветов, с прихваченными морозом нежными лепестками. Несмотря на жуткий холод и ветер, который проникал, казалось, даже под кожу, люди стояли, изображая на лицах не испытываемую ими скорбь. Больше половины пришедших проститься с Агатой, были Лане незнакомы, она видела их лица впервые. Ян только пожимал плечами на её вопрос, кто все эти люди.

Едва стоило утром выйти из дома своей бабки, тут же поняла, насколько плохо её одежда подходила для такой погоды и теперь стоя у могилы, она тряслась от холода. Но купить что-нибудь потеплее, значило бы задержаться здесь, а этого она не могла себе позволить. Это уже не её место, не её дом.

– Они пришли проститься с твоей бабушкой, – вернул её к действительности голос дяди.

– Я не уверена, что кто-нибудь из них вообще её знал, – проворчала она в ответ, чувствуя, как спину сковало от холода, а пальцы без перчаток начали неметь.

Решив, что достаточно времени пробыла здесь и, положив цветы на свежую могилу, Лана уже собралась уходить, как краем глаза уловила движение в стороне.

– Что здесь делает Вальтман? – нахмурилась она и тут же почувствовала, как напряглась рука дяди под её озябшими пальцами.

– Ты не знала? – даже не повернув головы в сторону человека, о котором они говорили, ответил Ян. – Они были знакомы… Александр и Агата.

– Впервые слышу.

Это было для неё новостью.

Чтобы эти двое знали друг друга?

Невероятно!

Незаметно наблюдая за последним представителем богатейшей семьи страны, которому должно быть уже под сто лет, она пыталась представить магната и свою бабку рядом. Слишком велика была пропасть между этим воротилой, давно отошедшим от дел и затворницей Агатой. Хотя теперь мало что напоминало о былой силе и могуществе Александра Вальтмана. Он давно утратил всё своё величие, превратившись в немощного старика, который последние лет двадцать передвигался только в инвалидном кресле, в сопровождении охранника-няньки.

Сейчас он сидел, сжимая охапку свежих, кроваво-красных роз, а его серые, мутные глаза излучали лишь высокомерие ко всему окружавшему: к толпе, их показному горю и сочувствию. Он презирал всех вокруг и не скрывал этого. И за это его боялись, и уважали. За те миллионы, что тратил его фонд на больных детей, нуждающихся в лечении или в дорогостоящих и сложных операциях или на научные исследования по изучению неизлечимых заболеваний. Всё это было заслугой этого высохшего, зловредного старика.

Лана вдруг вспомнила, как давно – ещё в прошлой жизни – увидела статью о том, что известный меценат и его частный благотворительный фонд, в очередной раз, пожертвовали целое состояние для детей-инвалидов.

Реакция Агаты была странной. Она отшвырнула газету и зло прошептала:

– Сколько бы он не совал свои бумажки сиротам, все равно нутро останется прежним.

Больше Агата о нём никогда не упоминала. Что их могло связывать? Та прожила жизнь, как изгой и умерла в одиночестве, практически никогда в их доме не появились гости. Теперь же все желающие могли вдоволь удовлетворить своё любопытство, что они и делали, открыто пялясь на внучку умершей.

Больше не в силах терпеть, она сделала несколько шагов к выходу и замерла, услышав в толпе шёпот.

– А Клара тоже хороша. Так опуститься!

Лана чуть не задохнулась. Они говорили о её матери! Имя – это единственное, что знала она о женщине, которая дала ей жизнь. Зато эти две клуши знали о Кларе Берсон не понаслышке.

– И не говори, – прошептала другая. – Непутёвая дочь! Такая ноша для старухи. Вон, как жила. Может внучка от такой жизни и сбежала?

– Я её встретила как-то – Агату, так она на меня даже и не взглянула. Может и к лучшему, что та остаётся в неведении. Такое не каждый выдержит. После того, как старуха осталась одна, она совсем плохая стала. Говорят, память подводить начала.

– Бедная, только ради внучки и жила. После такого хоть в петлю.

– Может и к лучшему, что всё так кончилось…

Дальше Лана не смогла расслышать слов, женщины отошли слишком далеко. Её раздражение росло. Снова загадки. Снова недомолвки. Что же случилось в прошлом с её семьёй? Какие тайны хранила Агата? Ей так надоело строить бесполезные предположения.

Все эти мысли, дремавшие одиннадцать лет, словно голодные псы, вновь начали поднимать свои морды и скалить зубы, чувствуя, что напали на след. Тогда она ничего не добилась и просто сбежала, но теперь её уже ничего не сдерживало от поисков правды, какой бы та ужасной не оказалась.

Не в силах больше терпеть лицемерия со стороны незнакомых ей людей, вернулась в дом Агаты. Чтобы хоть как-то занять себя, решила разобрать старые вещи, которые Ян предложил отнести в церковь. И ей нужно было решить, что оставить, а что отдать. Комната Агаты была самой маленькой в доме. В детстве Лана редко в ней бывала. Даже сейчас здесь всё напоминало о старой женщине. Казалось, что вот сейчас она обернётся и увидит, как та сидит в кресле у комода за вязанием, или молча стоит у окна, вглядываясь вдаль. Та могла часами так стоять: задумавшись, не шевеля ни единой косточкой своего дряхлого тела. Будто ждала кого-то.

В бывшей комнате Ланы всё лежало на своих местах, словно она и не покидала её. Быстро рассортировав вещи по чёрным пластиковым пакетам и оставив их перед входной дверью до прихода дяди, она решила, что ноги её больше не будет наверху.

Оставался подвал. И десять злосчастных ступеней. Это она помнила слишком отчётливо, проводя взаперти в этом маленьком аду долгие часы своего детства. Она выросла, но страхи так и остались, плотно угнездившись в её сознании и побороть их можно было, только встретившись с ними лицом к лицу.

Постояв перед дверью какое-то время и собираясь с духом, Лана, наконец, толкнула дверь под лестницей. Старые петли тут же отозвались стоном. Пошарила рукой по стене и внизу вспыхнул тусклый свет одинокой лампочки под низким потолком.

«Всего десять», – уговаривала она себя, делая первый шаг.

Под тяжестью её тела рассохшиеся ступени издавали жуткий стон, как тогда в детстве, когда Агата заталкивала её сюда и запирала, заранее выкрутив лампочку. Маленькая Лана сначала просила, умоляла, потом плакала. А когда слёзы высыхали, просто сидела, обняв себя руками за плечи, не в силах преодолеть те десять ступеней. Сейчас страха уже не было, только отзвуки ненависти к старой хозяйке дома.

Всё было на своих местах: старые зимние вещи на растопыренных напольных вешалках, притихший холодильник-монстр в углу и старые чемоданы у дальней стены. Работы было много.

Морщась и чихая от накопившейся за десятилетия пыли, она открывала их один за другим. Тут была поношенная, и давно вышедшая из моды одежда, от которой давно следовало избавиться, ёлочные стеклянные игрушки, детские вещи, старинное пастельное бельё, пропахшее плесенью и её школьные тетради.

Она равнодушно пробегала глазами по разноцветным корешкам, когда взгляд зацепился за одну из них. Одна тетрадь ей не принадлежала. Почувствовав, как взмокли ладони, Лана медленно протянула руку. На зелёной кожаной обложке с загнутыми от старости краями, мелким убористым почерком было выведено имя: Берсон Агата.

Руки затряслись, когда на осознала что скрывает тетрадь. Это был дневник и, судя по его толщине, на его страницах могли быть ответы на все её вопросы. Первой датой стоял апрель 1939-го года. Агата его вела с десяти лет.

Впервые в жизни Лана задумалась. А как хорошо она знала старую женщину, с которой прожила большую часть своей жизни? Что ещё в этом доме было скрыто от её глаз? И как можно было утаить от неё такое? Тут же перед мысленным взором предстала постоянно запертая на ключ дверь комнаты бабки.

Потеряв всякий интерес к уборке и подвалу, она с тетрадью в руках влетела в гостиную и, забравшись с ногами на диван – зимой она всё время мёрзла – открыла на первой попавшейся странице.

«23 мая. 2010 год. Я совсем одна. Не такую старость я себе представляла. Но не мне судить. Надеюсь, время всё исправит. Хотя думаю, что всё уже на своих местах… Сердце опять болит, доктор выписал новый рецепт. Не забыть завтра попросить Яна заехать в аптеку».

Переворачивала пожелтевшие страницы и узнавала всё новые подробности жизни Агаты без себя самой. Записи были короткими и иногда обрывались на середине фразы, а то и слова. Чтение, и без того местами непонятного текста, усложнял мелкий, местами неразборчивый почерк. Чем дальше она читала, тем отчётливее понимала, каждая новая строка давалась старой женщине с огромным трудом.

Она прочла последнюю запись:

«4 апреля. 2011 год. Только что вернулась в город. Всё без изменений. Каждый месяц моя надежда всё больше увядает вместе со мной. В ответ я слышу только тишину и ничего более… У меня нет никакой возможности исправить всё. Напрасные терзания. Это мой крест. Я проклята! А вместе со мной в этой пучине и моя кровь на многие поколения…»

Эти слова, больше смахивали на бред. Что без изменений? И куда ездила Агата каждый месяц? И почему она проклята? Единственное, что поняла, так это то, что та считала проклятой и её – Лану.

Далее шли чистые, не исписанные страницы. Последняя запись – пятилетней давности. Видимо после, Агата совсем сдала, и дневник оказался среди ненужного хлама.

Она до сих пор не могла до конца поверить, что в её руках оказалось то, что хоть как-то могло пролить свет на все тайны, которые скрывались от неё все эти годы. И вот теперь ей стало страшно. Она боялась узнать правду. Боялась, что может не справиться с тем, что кроется на этих страницах.

Лана помедлила, но всё же открыла первую страницу и словно тёмные воды, её поглотило прошлое.

Маленькая Агата начала вести дневник во время обучения в школе для девочек. Она достаточно красочно расписывала взаимоотношения со сверстницами и педагогами. Такие редкие и от того более долгожданные поездки домой на каникулы и семейные праздники. Встречи с единственной подругой Мэри, с которой она была очень близка, несмотря на разницу в возрасте – четыре года. Агата часто называла её «старшей сестрой». Их совместные прогулки, пикники на природе. Была ещё кузина, в будущем мать Яна, но с ней отношения Агаты не заладились.

Далее характер написания менялся. Началась война с её разрушениями и жертвами. Все тяжёлые последствия были описаны в этих строках: постоянный голод, потери близких, которые понесла практически каждая семья их городка, ожидание того, что и к ним придёт весь тот ужас, в котором жил остальной мир.

Лана словно окуналась в тот далёкий мир, в котором жила молодая, полная надежд девушка, со своими мечтами и желаниями о лучшей жизни. И сколько не пыталась она разглядеть в этой жизнерадостной девушке ту замкнутую, нелюдимую старуху, что так «любила» заниматься воспитанием своей внучки, у неё ничего не выходило. Тот мир, словно не принадлежал Агате. Описание счастливых дней и осознание того, что ненавистная война наконец-то окончена, и скоро всё встанет на свои места. Далее неожиданная смерть матери, отец погиб чуть ранее – в последние годы войны. Скорбь!

Но постепенно всё наладилось. И одним из таких светлых моментов стала свадьба её лучшей подруги Мэри и Александра Вальтмана. Союз красивой, деревенской девушки и обедневшего героя войны из влиятельной и когда-то очень состоятельной семьи. Это скромное мероприятие стало событием года, обсуждаемым всем городом. Как писала Агата, недоброжелателей у этой пары хватало. Многие сомневались в чувствах Мэри, приписывая ей какие-то тайные намерения, но если та и была охотницей за деньгами или положением, её подруга об этом ни разу не упомянула.

Пробегая глазами текст, наткнулась на запись:

«16 января 1946 год. Мэри исчезла! Её ищет весь город. Одни шепчутся о побеге. Другие уверенны, что не могла она убежать на восьмом месяце беременности. Я жду страшных новостей, но их всё нет. Неизвестность иногда бывает хуже, чем самые худшие вести. Меня мучают кошмары. С каждым днём я все отчётливее понимаю, что уже никогда ничто не будет, как прежде».

Лана была ошеломлена. Мало того, что она даже не предполагала, что этот тиран Вальтман был когда-то женат, на подруге Агаты – какой-то Мэри, так ещё и это загадочное исчезновение беременной женщины. Всё это было очень странно. Судя по следующим записям, несмотря на тщательные поиски мужа и полиции, в последующие годы Мэри так и не была найдена.

Глаза слипались, часы показывали половину шестого и вконец обессиленная, решила отложить чтение до утра.

Её разбудил стук в дверь. Ужасно хотелось спать, но она всё же заставила себя разлепить глаза и подняться с кровати. Молча открыла дверь и так же молча отправилась в ванную комнату, чтобы привести себя в порядок.

– Кажется я слишком рано? Я пришёл за вещами… – вместо приветствия крикнул ей вслед дядя, проходя прямиком на кухню с бумажными пакетами в руках. – Я принёс тебе еды, холодильник, должно быть, пуст.

Через двадцать минут они сидели за столом и завтракали свежими булочками с джемом и пили кофе.

– Почти полдень. Поздно легла? – поинтересовался он, делая глоток обжигающего напитка.

– Под утро, – отозвалась Лана и, заметив, как брови дяди взлетели над оправой очков, добавила. – Разбирала вещи в подвале.

– И как? – он спрашивал не об этом, Лана это сразу поняла. Слишком хорошо он знал о методах воспитания своей тётки.

Она сделала глоток и задумалась, а стоит ли рассказывать ему о находке? Она не была уверена, что ей захочется обсуждать то, что мог поведать дневник. И что-то подсказывало, что Ян точно бы начал отговаривать её от чтения.

– Тебе помочь с вещами?

– Нет, спасибо, я сама, – приняла она, наконец, решение. – К тому же осталось немного.