Сладких снов

Из-за плотной пелены дождя я не различал объекты, находившиеся и в двух метрах от меня, поэтому мы с большим трудом, все время спотыкаясь, сумели добраться до ближайшей постройки. Юля же то и дело поскальзывалась и падала. Мы промокли до нитки, поэтому ладонь Юли то и дело выскальзывала из моей, но я каждый раз тут же находил ее, потому что, как только я терял ее руку, на меня тут же находил страх того, что я могу ее потерять.

Когда мы дошли до стены дома, я не стал идти вдоль нее в поисках подъезда, который, к тому же, вполне вероятно закрыт на замок, а, увидев первое попавшееся окно с деревянной рамой, тут же снял рюкзак и с силой швырнул его в окно. Окно разлетелось вдребезги, открывая нам путь внутрь.

Я подсадил Юлю, и она не без труда, но все же благополучно оказалась в помещении. После чего и я, подпрыгнув, зацепился за подоконник и, подтянувшись, перекинулся через окно и повалился внутрь на осколки стекла. Последнее, на что я обратил внимание, было то, что вода на улице в момент, когда я залезал в окно, уже доходила практически до колена.

Внутри Юля присела на корточки около стены, противоположной окну. Она сидела и тяжело дышала. В темноте невозможно было разглядеть ее лица, но я был уверен, что она в ужасе. Еще бы, даже сейчас, когда мы были в помещении, ветер дул с такой силой, что капли дождя залетали в комнату сквозь разбитое окно и сформировывали на полу у окна все увеличивающиеся лужицы. Я подхватил рюкзак и подошел к ней.

– Юля, нам надо забраться повыше. На улице вода уж очень быстро пребывает.

– Да, конечно, – Юля помедлила, а потом резко встала на ноги и протянула мне руку, ладонью вверх и я увидел, что вся ее правая рука в крови.

– Юля в чем дело?

– Неудачно приземлилась на осколки, – стараясь казаться безразличной, но все же дрожащим голосом произнесла Юля. Я осмотрел рану, вся ладонь была рассечена от основания большого пальца до основания среднего, из раны обильно текла кровь.

– Больно?

– Нет, – Юля отрицательно замотала головой, но я услышал, как она шмыгнула носом.

– Юль, мы сейчас обработаем рану, но сначала нам надо забраться, как можно выше, – я притянул ее к себе и поцеловал в лоб, в этот же момент я осознал, что это был наш первый поцелуй, пускай и в лоб.

– Пойдем.

Я взял Юлю за здоровую руку и направился в коридор. Мы находились сейчас в маленькой однокомнатной квартирке, почти всю мебель из квартиры вывезли, поэтому понять, кто здесь когда-то жил не представлялось возможным. Входная дверь оказалась вообще закрыта только на щеколду, благодаря чему мы быстро и без проблем оказались на лестничной клетке.

Насколько я помню, в этом районе почти все дома были обычными девятиэтажными коробками поздней советской постройки. Из-за урагана, царившего на улице, я не мог определить правильность своей догадки снаружи. Однако, когда я оказался на лестничной клетке, то сразу убедился в своей правоте.

Старенький лифт, двери которого были исписаны нецензурной бранью и лестница наверх, откуда до сих пор характерно пахло мусоропроводом, говорили мне о том, что моя догадка относительно характера строения, в котором я нахожусь, была абсолютно верна.

Мы помчались вверх по лестнице, я решил идти наверх до тех пор, пока не попадется дверь, которую можно будет выбить. Вода вряд ли поднимется выше первого этажа, ведь уже даже то, что сейчас происходило на улице, было аномалией для этих мест. Так что даже второй этаж подходил нам идеально. Однако дверь, которую можно было хотя бы попробовать открыть, встретилась нам только на шестом этаже.

Я отпустил Юлину руку и, взяв разбег прямо с лестницы, плечом, всей своей массой врезался в дверь. Дверь поддалась, и я завалился внутрь, от усталости я почти сразу бессильно повалился на пол в коридоре.

Мы оказались внутри квартиры, которая являлась точной копией той, в которую мы вломились с улицы. Я лежал в коридоре и чувствовал одновременно дикую усталость и какое-то подозрительное спокойствие. Юля молча присела на корточки рядом со мной.

– Ты в порядке? – спросила она.

– Спасены! – все, что мог ответить я Юле, еще тяжело дыша после скоростного подъема по лестнице.

Юля ничего не ответила и только улыбнулась. Она тоже очень устала, и сейчас даже улыбка давалась ей с большим трудом. Тут я увидел, что вся Юлина куртка в крови, и вспомнил про рану на руке, которая видимо была гораздо серьезней, чем мне показалось на первый взгляд. Я вскочил на ноги и, скинув рюкзак на пол, принялся искать аптечку.

15

Пока я копался в рюкзаке в поисках аптечки, Юля прошла в комнату. Здесь, в отличие от квартиры на первом этаже, сохранилась мебель. Более того, здесь наличествовал очень хороший свежий ремонт. Он даже еще был не закончен, я видел на кухне банки с красками и ящик с инструментами, а весь пол был устелен газетами, сильно заляпанными краской. Что ж, к сожалению, ремонт здесь не закончат уже никогда, и кухня простоит в таком виде до тех пор, пока строение не разрушится под натиском времени. Чья-то семейная жизнь закончилась, даже еще толком не начавшись, и это воистину печально.

Наконец найдя аптечку, я кинулся в комнату, где меня ждала Юля. В комнате ремонт уже был окончен, и она была уже обставлена мебелью, при том весьма шикарной. На полу лежал ковер с коротким ворсом и очень аккуратным мелким восточным рисунком, такие ковры, кажется, стоят баснословных денег. Посреди комнаты стоял небольшой журнальный столик со стеклянной столешницей, сейчас на нем стояла открытая бутылка вина и два пустых фужера, штопор с пробкой лежали здесь же. Я не знал, выпили ли вино из бутылки счастливые новоселы или вино выветрилось со временем, тем не менее, сейчас бутылка была абсолютно пуста.

Стену, расположенную от меня по правую руку почти целиком занимал огромный телевизор. Напротив него располагался большой диван, который видимо по совместительству исполнял роль спального места для семьи, жившей здесь. Над диваном висела огромная фотография, видимо, хозяев этой квартиры, но мне некогда было к ним приглядываться, да и в сумраке помещения разобрать что-либо не представлялось возможным. С самого дивана еще даже не была сорвана упаковочная пленка, и именно на нем сейчас сидела Юля. Раненую руку она держала прямо перед собой, большие темные капли крови падали с ее разрезанной ладони прямо на ковер.

Я подошел к ней и присел подле нее на колени, осматривая рану. Рана была большой и глубокой, и если уж на чистоту, то такие раны необходимо зашивать. Но у меня не было ни инструментов, ни навыков для операции, поэтому я как мог обработал рану и наложил повязку, которая почти сразу же пропиталась кровью.

– Такие раны надо зашивать, – сказала Юля куда-то в пустоту.

– Я не умею, – я не нашелся, что еще можно было сказать в данной ситуации.

– Я понимаю, но и на том спасибо, – сказала Юля, рассматривая повязку и попытавшись улыбнуться. – Думаю, все будет в порядке.

– Разумеется, только заживать будет долго, но все будет в порядке, я уверен. Сильно болит?

– Совсем нет, только когда ты обрабатывал, пощипывало, но так не болит.

– Ну и славно.

– Я хочу назад в деревню, – сказала Юля умоляющим тоном.

– Мы уже почти у цели, сдаться сейчас будет просто непростительно. Буря скоро закончится.

Я встал и подошел к окну. Стихия на улице не переставала бушевать. Ветер швырял дождь прямо в окно, поэтому я не мог толком разглядеть, что происходит на улице. Единственное, что я мог различить – это размытые очертания дерева, расположенного под окнами. Ветер нещадно пригибал его к земле, пока оно прямо на моих глазах не выдержало, и ствол его подломился. Сквозь шум дождя я с трудом, но расслышал треск ломаемой древесины. Сломав дерево, ветер принялся ломать его ветви и расшвыривать их по округе. От такого зрелища мне тут же стало не по себе, но я был пленен видом этого чудовищного явления природы, поэтому не мог оторваться от созерцания происходящего.

– Что ж, видимо буря все-таки задержит нас надолго. Сегодня то точно придется здесь ночевать, а завтра посмотрим, как вода будет уходить, может еще на ночь останемся. Отсюда до дома осталось всего ничего, но идти по колено в воде не совсем приятно, – сказал я Юле, не поворачиваясь к ней.

– Вить, может хватит? – я оглянулся на Юлю, она все так же сидела на диване с перебинтованной рукой и смотрела на меня.

– Что? – Витя, так меня, кажется, называла Лина в моих снах.

– Вить, я спрашиваю, может пора остановиться?

– Я не понимаю. Почему ты так называешь меня? Я что кричал это имя во сне?

– Нет, я называю тебя так потому, что тебя именно так зовут. Другие имена ты выбирал просто потому, что они тебе больше нравятся.

– Юль, хватит дурачиться, что за комедия?

– Какая комедия, Вить? Неужели дойдя до сюда ты так ничего и не понял? Ничего не екнуло в твоем сердце?

– Бред! Что я должен был понять.

– Что ж, придется тебе самому все себе объяснить, – сказала, Юля и встала с дивана.

Она подошла к журнальному столику, взяла бутылку и, внимательно изучив этикетку, разлила вино по бокалам. Хотя я прекрасно помню, что она была совершенно пустой, когда я заходил в комнату. Юля медленно и придирчиво осмотрела содержимое бокалов, после чего, подойдя ко мне, передала один из фужеров. Я стоял, держа в руках бокал с вином, которое Юля только что налила из пустой бутылки, я повертел бокал в руках и на всякий случай я отхлебнул из него, обычное красное вино.

– Ты поменяла бутылки, пока я смотрел в окно? Хорошая шутка, – ухмыльнулся я.

– У меня же не было сумки, всю провизию нес ты.

Я замолчал. Происходило что-то странное, я никак не мог понять, как Юля провела меня, и на что она теперь намекает своими туманными фразами. Юля же подошла к столу и начала аккуратно разматывать повязку.

– Эй! Что ты делаешь? – закричал я.

– Успокойся, – спокойно сказала Юля.

И в этот момент она как раз сделала последний виток и скинула окровавленный бинт на журнальный столик. Она какое-то время постояла неподвижно, разглядывая ладонь, а потом, улыбнувшись, помахала мне раненой рукой, показывая мне рану. Точнее ее рука была абсолютно в порядке, раны через всю ладонь как не бывало, еще десять минут назад я сам лично видел, как из разрезанной ладони на ковер капает кровь, а теперь Юлина рука была в полном порядке, даже шрама не осталось.

– Что здесь происходит? – испуганно выдохнул я.

– Ты наконец-то понял, что что-то идет не так, верно? Иди сюда, посмотри на фото людей, которые здесь некогда жили.

Ноги слушались меня кое-как, я был просто ошарашен увиденным, но послушно подошел к дивану, над которым висела фотография. Однако в комнате царил сумрак, и я никак не мог понять, кто изображен на фотографии и почему это так важно для меня.

– Ой, прости, надо же включить свет, – сказала Юля и пошла к выключателю расположенному рядом с дверью.

Я хотел было сказать ей, что это бесполезно, и света в городе уже три года как нет. Но она опередила мою реплику, щелкнув выключателем. И вдруг, вопреки всякой логике, люстра на потолке зажглась, и от неожиданности я даже пригнулся, прикрыв голову руками. Когда я вновь встал, то единственное, что я мог сделать, так это уставиться на мирно горящую люстру, которая светилась даже при условии отсутствия электричества во всем городе.

– Вить, фотография, – сказала мне Юля, напоминая о том, зачем она вообще устроила весь этот цирк.

И я послушно перевел взгляд на фотографию, висевшую на стене. На ней были запечатлены мы с Юлей. Мы стояли и улыбались, Юля стояла, прижавшись ко мне, а я держал ее за талию. Странная фотография, я был одет в строгий парадный костюм, а она в красивое вечернее платье. Волосы Юли бы красиво уложены, и она выглядела просто потрясающе, как королева бала. Только все портила красная лента через плечо, на мне, к слову сказать, была точно такая же лента. На ней что-то было написано золотыми буквами, я подошел поближе рассмотреть, что же там написано. А надпись на ленточке гласила «Выпускник».

И тут меня будто ударило током. Это же фотография моего выпускного. Да, точно я, кажется все вспомнил. Когда я оканчивал школу, то встречался с девушкой по имени Аня, у нас с ней были большие планы на будущее, мы начали встречаться за полгода до выпускного и все это время до окончания школы мы прожили с ней душа в душу.

Но жизнь развела нас, Аня поступила в столичный университет, и еще где-то год после школы мы с ней мучили друг друга перепиской, а потом наши отношения совсем сошли на нет. С тех пор прошло уже много лет, я уже и забыл думать о ней. Школьная любовь всегда кажется вечной, но почти всегда заканчивается, едва мы покидаем школьный порог. И вот теперь эта самая Аня или Юля или кто она так и стояла у меня за спиной.

– Аня? – спросил я, ошарашенно оборачиваясь на ту женщину, что стояла позади меня – Или Юля?

– Вот поэтому-то я и в тридцать выгляжу на шестнадцать, – улыбнулась женщина. –Внешне я это Аня, какой она была тогда, внутренне я это она, которой ты ее сохранил в памяти, мой голос это голос твоей матери, а имя Юля тебе просто очень нравится.

– Я… Я запутался, – сказал я и плюхнулся на диван. Юля подошла ко мне и села рядом со мной.

– Ты сам создал эту комнату, что бы поверить.

– Во что? – закричал я.

– В то, что всего этого нет.

– Чего всего?

– Всего этого мира. Этой комнаты, бутылки вина, хранилищ, меня и тебя, в конце концов, таким, каким ты видишь себя сейчас, не существует. Ты все придумал и воплотил в жизнь при помощи устройства Станкича.

– Юль, ну это же бред, – я вскочил с дивана. – Вот например стол, – я схватился за столешницу. – Он существует, я ведь чувствую это, разве сон даже созданный при помощи устройства Станкича может быть настолько реалистичным?

– Ты уже сомневаешься во всем. Ты сам создал этот ураган, эту комнату и эту беседу, чтобы самому себе все это объяснить. Ты сделал все так, что ты веришь сейчас мне, ты только что заставил себя вспомнить Аню, а теперь ты уже допускаешь вероятность, что сейчас происходит нечто выходящее за рамки того, что ты видел за последние три года.

– Подожди, а что я еще придумал? Может и хранилищ не существует? Зачем мне вообще придумывать такую реальность, где я обречен на одиночество?

– Помнишь, Аркадий в хранилище говорил тебе, что человек может мечтать о чем-то, что может казаться ужасным даже ему. И что твое положение в хранилище может оказаться для кого-то пределом мечтаний. Тогда ты сам себе задал этот вопрос и сам же на него ответил.

– Откуда ты вообще знаешь, что мне сказал Аркадий?

– Я в твоей голове, как и Аркадий. Это так, пойми.

– Ну, допустим, а дальше что? Неужели я мечтал прожить три года в консервной банке, мучаясь от одиночества?

– Ты мечтал стать свободным.

– Не понимаю, я же наоборот провел это время фактически в тюрьме, – я начал метаться по комнате, Юля же спокойно сидела на диване.

– Ты хотел стать свободным от общества людей. Ты хотел быть свободен от их предрассудков и обычаев, для нынешнего общества ты совершенно не подходишь и ты понимаешь это. Вот, например, любишь ли ты свою работу психолога, приносит ли она тебе удовольствие?

– Обычная работа, не хуже и не лучше, чем у миллионов других.

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Нет, – я сказал это очень неожиданно даже для себя самого.

– Вот видишь, ты каждый день ходил на работу, которая выматывала тебя морально, ты ненавидишь ее всем своим сердцем, но общество устроено так, что в твоем возрасте изменить уже ничего нельзя. Ты вынужден вечно заниматься одним и тем же абсолютно нелюбимым делом. И единственный способ избавиться от этого бремени – это уйти от общества.

– Только зачем тогда надо было придумывать тюрьму?

– Был ли ты как-то стеснен в своей деятельности, когда находился в этой так называемой тюрьме?

– Да, я был вынужден каждые двенадцать часов появляться там, чтобы подсоединить шланг к другой емкости.

– Это ты придумал сам, тебе было страшно сразу оказаться в мире без людей, и ты сам ограничил себя в рамках этих двенадцати часов, и, когда ты понял, что готов выйти в большой мир, необходимость в рамках отпала, и ты благополучно избавился от них. Вспомни, как ты радовался, заново открывая возможность жить. Как ты наслаждался размеренным течением времени в хранилище. А главное, как ты наслаждался походами, ведь это и есть главное открытие всей твоей жизни, твоя натура исследователя сумела пробиться сквозь толстую шкуру воспитания только в момент, когда ты оказался в месте, которое теперь столь опрометчиво называешь тюрьмой.

– Тогда у меня только один вопрос. Зачем была нужна эта бутафория с емкостями?

– Ты слишком торопился освободиться от оков, которые сам себе создал, и поэтому не сумел даже сам себе толком объяснить, зачем это было необходимо. Ответа на этот вопрос нет, потому что этот мир создал ты, но даже ты не знаешь, почему ты сделал все именно так. Действие ради действия и не более.

– А зачем мне нужно было убивать свою жену?

– Мотивация.

– Прости?

– Для того, чтобы люди жили и хоть что-то делали им нужна мотивация. Кто-то находит ее в злобе, кто-то в разнообразии, кто-то в деньгах. А ты нашел ее в чувстве вины. Это самое чувство вины заставляло тебя снова и снова искать все новые пути домой, совершенствоваться и достигать новых высот в том, что ты любишь.

– То есть ты хочешь сказать, что Лина жива?

– На самом деле ты спишь под действием устройства Станкича, спокойно лежа в своей квартире. Лина жива и здорова, вы оба прошли процедуру, но зависимость Лины оказалась не настолько сильной, как твоя. Те твои тревожные сны…

– Я просыпался! – от этой догадки у меня застучало в висках.

– Да, это и была на самом деле реальность. Ты несколько раз просыпался, подсознательно желая проведать Лину. Ты никогда на самом деле не любил эту женщину, но определенно испытывал к ней теплые чувства, от чего тебе было совестно за то, что ты ее бросил наедине с реальностью. Но как видишь, у нее все в порядке, за три года, что ты спишь, она уже сумела начать новую жизнь, второй раз женилась, и они теперь ждут ребенка.

– Кошмар.

– Реальность, Вить.

– Ну а ты, почему ты оказалась в моем сне? Я ведь тебя даже толком не помню.

– Я, если так будет корректно сказать, светлый образ. Школьная любовь всегда остается в памяти как образец чистого чувства. Конечно я не та Аня, которую ты знал в реальности, но я идеальная Аня которую ты сохранил в памяти.

– А зачем мне было обрекать тебя на такую страшную участь?

– Ты уверен, что убил собственную жену, и если у меня не было за плечами такой трагедии, то любую связь со мной ты бы воспринял как измену Лине. А так чувство жалости ко мне позволяет тебе попрать свои принципы.

– Но почему я должен был понять все это именно сейчас, в паре кварталов от дома? – спросил я, подходя к окну и смотря на бушующую стихию.

– Потому что ты не должен потерять мотивацию. Если ты дойдешь до дома, то чувство вины более не будет терзать тебя, а это для тебя недопустимо. Ты создал такой мир, в котором ты был обречен чувствовать вину всю свою жизнь, и ты сам себе возвел непреодолимые препятствия на пути домой. Однако тут ты смог сам себя перехитрить.

– То есть.

– Сколько раз этот мир пытался заставить тебя повернуть назад? Помнишь зимнюю вылазку? Тогда получилось с призраком девушки. Но за два года прошедших с тех пор ты воспитал в себе такую несгибаемую волю, что даже сам не смог с ней справиться. И теперь ни призраки, ни мои просьбы, ни стихия, ничего не смогло заставить тебя повернуть назад. И вот остался последний твой шанс, осознание.

– Но если я осознаю, что сплю, то зачем мне продолжать спать?

– Тебе здесь хорошо, даже не смотря на то, что ты думаешь иначе, ты сейчас ровно там, где хочешь быть, и видишь того человека, которого хочешь видеть. Подумай сам, проснувшись, нужен ли ты кому-нибудь? У Лины новая жизнь, тебе в ней места больше нет. Тот мир не изменился, ты спишь и не видишь того мира, поэтому не известно, сколько людей, так же как и ты, ушли в глубокий сон, но, судя по тому, что Лина смогла спокойно начать новую жизнь, подобных тебе не очень много. Ты уверен, что хочешь проснуться?

– Юль, это все равно больше похоже на бред.

– Что ж, тогда у тебя остался единственный аргумент против самого себя. Ответь мне, в чем главная особенность нового, доступного устройства Станкича?

– Оно не передает боль… – тут меня будто окатили ледяной водой.

– Да, Вить, все правильно. Разбирая Петровичем бровь не болела, ссадина на руке, когда ты выбил дверь в деревенском доме, не болела, и таких примеров наберется за три года не один десяток.

– Неужели я и правда сплю?

– Есть только один способ проверить, – Юля протянула мне обычную английскую булавку. – Но знай если ты сейчас осознаешь, что спишь, то тут же проснешься, если же ты сейчас откажешься от этого, то мы с тобой вернемся в деревню и будем жить, ровно так, как и собирались, ты будешь все так же мучиться виной, периодически безуспешно пытаясь добраться до дома.

– Но как я смогу жить дальше здесь, ведь я уже знаю, что сплю?

– Ты просто забудешь этот разговор.

– Я думаю это будет не так-то просто, – грустно ухмыльнулся я.

– Почему? Ты же сумел полностью забыть о том, что тебе делали операцию по установке устройства Станкича, причем сделал это без особого труда.

Тут знакомый холодок прошелся по спине, и старая мысль, прочно сидящая где-то на подкорке, наконец-то прорвалась наверх. Это та самая мысль, которая впервые посетила меня еще в Юлином хранилище, когда я, проснувшись и пройдясь по хранилищу, не найдя Юли, решил что все это была галлюцинация.

– Тебя нет! – закричал я.

– Что?

– Тебя нет, Юля. Ты не существуешь. Я никогда не встречал тебя. От одиночества я сошел с ума, и теперь меня мучают галлюцинации. Я просто с безумным, пустым взором хожу в окрестностях хранилища, и разговариваю сам с собой, считая, что все это, – я обвел комнату рукой. – Существует на самом деле. Из-за моего безумия люди в хранилище вероятно погибли, и это действительно страшно, а вовсе не тот бред, что ты сейчас рассказала. Я еще давно это понял, когда был в твоем хранилище, уж больно все не логично.

– Возможно, ты и прав, но как бы не обстояли дела на самом деле, у тебя теперь только два пути при трех результатах. И так, ты можешь уколоть себя булавкой и, почувствовав боль понять, что ты прав и это лишь галлюцинации, на пару часов ты вернешь себе осознанность, но потом горячка вернется, и ты все забудешь. Но вдруг ты ничего не почувствуешь и проснешься, тогда тебе придется отказаться от этого мира, который ты сам с таким трудом создавал. Или, и я прошу тебя сделать именно это, просто оставь булавку на столе и пошли домой, твой мозг сам подотрет память, где это необходимо, и впредь ты никогда не вспомнишь об этом дне.

Я стоял, держа булавку в руках, и думал о том, как мне следует поступить. Меня раздирали противоречия, сам я сейчас считаю себя всего лишь сумасшедшим, а все происходящее не более чем горячечным бредом, но вдруг это не так. Вдруг все так, как говорит эта женщина, кем бы она не была. Я поднял булавку до уровня глаз и присмотрелся к острию иглы, именно от нее сейчас зависит мое будущее. Только подумать, такая маленькая вещица сейчас решит, вероятно, самый важный вопрос всей моей жизни. Что ж, нет смысла затягивать, надо решаться! Наконец, я собрался с мыслями, глубоко вдохнул и…