Сладких снов

Я стала быстро подниматься по лестнице, стремясь выяснить у Вадима, что происходит. И тут до меня донесся звук. Детский плач, тот самый, что мы слышали вчера. Я без труда поняла, что это плачет мой Матвей. Я побежала наверх по лестнице со всех ног. Когда оставался всего один этаж, плач внезапно стал громче и истошней, будто бы Матвей кричал из последних сил, – я вспомнил вчерашний плач на лестнице и меня начало мелко трясти, Юля же сидела абсолютно неподвижно только из левого глаза медленно покатилась слезинка. – Но вдруг плач утих, я помню, как внезапно стало тихо. Я вбежала на этаж и увидела, что дверь в нашу квартиру открыта нараспашку, но в тот момент для меня это было абсолютно неважным. Я влетела в квартиру, казалось, что дома никого нет, но дверь ванной была открыта, и свет был включен. Я побежала туда. Когда я зашла, – Юля закрыла лицо руками. – Я увидела, что мои детки плавают в полной ванне. Мои близняшки – Яна и Настя, видимо уже давно выбились из сил и лежали на дне. А Матвей… – Юля громко шмыгнула носом и перевела взгляд на окно, я хотел было предложить остановиться, но не решился. – Он плавал на поверхности воды спинкой кверху. Я в каком-то неистовом порыве вытащила их всех из воды, тут же вызвала скорую помощь, попыталась сама сделать искусственное дыхание, а потом… а то, что было потом, я толком не помню. Помню только, как в ванну вбегают санитары, кажется, они о чем-то меня спрашивают и все, дальше белая пелена.

В себя я пришла уже в больнице. В той самой, где ты предлагал вчера переночевать. Прошло, кажется, около полугода прежде, чем я смогла хоть как-то воспринимать информацию. Мне рассказали, что все мои детки в тот день погибли.

Моему мужу за день до трагедии установили устройство Станкича, и, когда утром я ушла, он просто лег спать. Сначала он избавился от собаки, я не знаю, что он с ней сделал, но ее так и не нашли, хотя вряд ли кто-то ее искал на самом деле. Потом он набрал полную ванну воды, посадил в нее детей и со спокойной душой отправился спать.

Разбудить человека, который спит этим искусственным сном невозможно, хотя просыпаться он, кажется, и не собирался. Был обычный рабочий день и все соседи были на работе, поэтому никто не слышал криков тонущих младенцев, да и кто теперь вмешивается в дела соседей, теперь не принято беспокоится о ком-то кроме себя.

Так или иначе, я осталась совсем одна, просто еще одна пациентка психбольницы, у которой от горя поехала крыша. Время, проведенное в больнице, я помню очень смутно, только отрывками. Но почему-то очень четко помню, как каждый день сидела на лавке у больницы и смотрела в пустоту. Но время шло, и я постепенно шла на поправку.

Врач сказал, что скоро меня переведут в стационар, а там, через пару-тройку месяцев, выпишут совсем. Но меня не переводили, а вскоре приемы у врача стали все более редкими, более того в какой-то момент у меня вообще поменялся лечащий врач, а потом прием вовсе практически прекратился.

Медсестры все реже заходили в палату проведывать меня, а вскоре начались перебои и с обязательными процедурами, то не принесут таблетки, то не померяют утром белье. Вскоре все пациенты остались предоставленными сами себе. Я уже совсем выздоровела, по крайней мере я уже отдавала себе отчет в том, что происходит вокруг меня, и что произошло в тот роковой день. И я никак не могла взять в толк, почему, если мне больше не полагаются процедуры, меня не выписывают.

И тут в один не очень прекрасный день в опустевшую больницу прибыли военные. Да я помню, что говорила тебе, что они забрали меня из дома, но это не так. Они вытащили меня из палаты, прямо в больничной пижаме. Они позволили мне взять с собой только пачку фотографий моей семьи, да и те сначала хотели выбросить, но сжалились. Потом повезли в ту самую деревеньку, все остальное было ровно так, как я тебе рассказывала. С одной оговоркой, когда солдаты прервали попытку изнасилования, тот, что пытался это сделать заявил, если мягко выражаясь: «Да она все равно сумасшедшая, завтра и не вспомнит уже ничего». Наверно они и обращались так со мной просто потому, что считали спятившей, и думали, что ничего другого кроме насилия я уже не смогу воспринимать.

Вот так, мне, в отличие от тебя, не установили устройство отнюдь не по медицинским показателям, просто воля случая. Вот такая вот у меня грустная история.

Юля резко замолчала и какое-то время смотрела на меня совершенно спокойно, но потом ее подбородок начал предательски подергиваться, и, спрятав лицо в руки, она горько расплакалась. Я встал со стула и подошел к ней. Я присел подле нее и обнял, словами тут ничего не скажешь. Как можно словами выразить то, что сейчас чувствовала Юля. Сейчас, когда она достала из глубин памяти все воспоминания о произошедшем, ей было очень тяжело. Она годами старалась все это забыть, а теперь, когда эти воспоминания были извлечены из потайного угла, они вновь могли причинить боль.

Так мы и сидели, обнявшись, пока Юля не вымотала себя рыданиями, и не задремала беспокойным сном. Я аккуратно отнес ее на диван и снова укрыл своей курткой. После чего мне вдруг стало ужасно душно в помещении, и я поспешил на улицу. Немного отдышавшись, я закурил, да так и простоял с пустой головой, смотря в одну точку до тех пор, пока не выкурил всю пачку сигарет.

Оказывается, вчерашний призрак был сыном Юли. Странно, хотя чего странного, я же видел призрак рыжеволосой женщины тогда зимой. Но здесь все несколько иначе, ведь мы с Юлей слышали одно и то же. Конечно, я продолжаю верить в то, что все это просто шутки нашего сознания. Но как я мог слышать плач ребенка, о котором не знал? Я не знал этой истории, и ничего не ассоциировалось у меня с больницей. Так почему я слышал то же, что и Юля? Мне не хочется думать, что призраки и правда существуют, но ничем научным я в данный момент это объяснить не могу. Вера в потустороннее неконструктивна но вчерашние события заставляют задуматься о том, что сверхъестественное имеет место быть, и это пугает. Но ничего не ясно, и, судя по всему, это такая же неразрешимая загадка, как и та, зачем в хранилище установлена бутафорская система жизнеобеспечения. Поэтому даже не стоит ломать голову над ее разрешением.

Я как раз стоял и докуривал последнюю сигарету из пачки, когда дверь ресторана распахнулась и на улицу выбежала Юля. Она отбежала от входа шагов на десять и остановилась. Из-за того, что она очень резко выбежала из приятного сумрака подсобки на улицу, дневной свет ослепил ее, и какое-то время она неподвижно стояла, приложив руку к глазам. Когда, наконец, она вновь обрела способность видеть, Юля начала панически метаться из стороны в сторону осматривая окрестности торгового центра. Тут вдруг она остановилась и что было сил закричала: «Даня-я-я-я-я!». Постояв пару секунд и не получив ответ, она закричала снова.

Я стоял настолько ошарашенный подобными ее действиями, что даже замер от удивления и не ответил ей. Однако, когда Юля выскочила из ресторана, я как раз держал сигарету в зубах и теперь благополучно забыл про нее. Вспомнить о ней пришлось в тот момент, когда подул ветерок, направивший табачный дым прямо мне в глаза. Глаза от этого тут же заслезились, и я непроизвольно втянул дым носом, от чего тут же закашлялся.

Юля молниеносно обернулась на звук, и, когда она увидела меня, ее лицо тут же переменилось. Я видел, как испуг на ее лице сменила улыбка, ее плечи как будто опустились в тот момент, когда она меня увидела. Юля несколько раз шумно вздохнула, будто с момента пробуждения и до этого самого момента она вообще не дышала. Юля стояла в десяти шагах от меня и неотрывно смотрела на меня, вдруг она густо покраснела и заливисто рассмеялась. И так все еще посмеиваясь, она подошла ко мне.

– Дань, а твоя болезнь оказывается заразна, – сказала она, подойдя ко мне, краска с ее лица начала понемногу сходить, но когда она подошла ко мне, я заметил, что ее до сих пор слегка потряхивает, а голос непроизвольно дрожит.

– О чем ты?

– О твоем синдроме внезапного утреннего испуга. Когда ты просыпаешься, а меня нет рядом, то ты начинаешь носиться по всей округе с испуганным лицом. Я думала, что это из-за кошмаров, но теперь я, кажется, все поняла.

– Да?

– Еще бы. Только что я проснулась, вышла в обеденный зал, а тебя нет. Я огляделась по сторонам, рюкзака твоего тоже не нашла. И тут даже не знаю, почему я решила, что ты, узнав о том, что я бывшая пациентка дурдома, быстренько собрал вещички и сбежал куда подальше. Мне вдруг стало так страшно и одиноко, что даже в голове что-то помутилось, меня охватил испуг. Я в панике выбежала на улицу, а тут свет такой ослепительный, что я даже не могла понять, что вокруг происходит. А ты мог бы хоть сказать что-нибудь, в конце то концов.

– Я, если честно был настолько удивлен твоим эффектным появлением, что даже дар речи потерял.

– Ну да, выглядит наверно странно. Помню, как ты из моего хранилища выбежал утром, после той ночи, что ты в кресле провел. Выбежал, кофе на себя пролил, взгляд бешенный, дышал еще, как сейчас помню, так тяжело, будто марафон пробежал. Я тогда решила, что ты просто немного тронутый. Да что говорить, ты сегодня утром дверь в кухню чуть с петель не снес. А сейчас, как представлю себя со стороны, ведь ничем не лучше, а может и хуже, ты то хоть не кричал на всю округу. Теперь то я тебя понимаю, и мне так стыдно за то, что я тебя считала умалишенным.

– Рюкзак все время лежал рядом с твоим диваном, – сказал я, и тут спохватился. – Эй ты же сегодня еду сервировала и наверняка брала из него консервы, с тех пор я его и не трогал.

– Я… – и тут Юля снова густо покраснела – Дань, хватит меня смущать, я понимаю, как глупо сейчас выглядела, не усугубляй, пожалуйста.

– Хорошо, договорились, – я замолчал, рассуждая, стоит ли говорить Юле о том, что мой страх связан не с тем, что она может куда-то сбежать, а с тем, что иногда мне кажется, будто она вовсе существует только в моей голове. Но я решил ей об этом не говорить, это могло обидеть ее, да и сейчас, когда она пережила несколько не совсем приятных часов, говорить ей о том, что позволяю себе считать все ею пережитое лишь плодом моего воображения, не этично. – Ладно, нам пора в путь. Сейчас где-то два часа после полудня, и если мы сейчас выйдем, то до темноты как раз дойдем до моего дома.

– Я как раз об этом хотела с тобой поговорить, – Юля выдержала недолгую паузу, улыбка сошла с ее лица. – Дань, давай вернемся. Я очень тебя прошу. Вчерашняя ночь была ужасной, и я думаю, что ты со мной в этом согласишься. Так вот, если мы сейчас выйдем, то пока светло пересечем район с больницей и к ночи будем уже в деревне. И больше я в город не вернусь никогда, ты можешь потом вернуться сюда, если захочешь, конечно.

– Юля, мне необходимо попасть домой, к тому же мы уже очень близки к цели, идти осталось всего несколько часов. Если сейчас вернуться назад, то может потребоваться много времени, возможно даже не один год, чтобы снова собрать волю в кулак и повторить попытку. Нет, надо расквитаться с прошлым раз и навсегда, тогда мы по праву сможем жить настоящим.

– Дань, я не могу больше здесь находиться. Я вспоминаю вчерашнюю ночь и мне становиться страшно. Мне плевать на то, что Лина оставит себе частицу тебя, и это я тебе уже говорила. Только давай вернемся, пожалуйста, вчерашняя ночь… Она разбередила старые раны, и я чувствую, что у меня нет ни сил, ни желания идти дальше. Я хочу вернуться с тобой в тот дом и начать жить заново. Неужели я заслужила такие муки, Дань? Я умоляю тебя, давай вернемся. Что важнее для тебя? Настоящее со мной или прошлое с Линой? – Юля смотрела мне прямо в глаза.

– Это абсолютно бессмысленный вопрос. Конечно для меня важнее настоящее с тобой. Но неужели ты не понимаешь, что для того чтобы жить в этом настоящем и не оглядываться постоянно назад, мне надо поставить точку в своем прошлом?

– Тогда отведи меня назад в деревню, а сам возвращайся сюда.

– Юля, я понимаю, что тебе страшно, мне вчера тоже было страшно, настолько, что я и сам теперь верю в призраков. Я понимаю, что ты чувствуешь. Но я обещаю тебе, что мы и близко не подойдем к больнице на обратном пути. Мы пойдем тем путем, что собирались изначально. Мы пройдем через вокзал, и я клянусь тебе, что не отойду от тебя ни на секунду, если надо, я буду караулить твой сон, держа тебя за руку, а сам не буду спать все эти дни. Но пожалуйста, не сдавайся, сейчас не время, сделай это ради меня. И я понимаю твой страх того, что диван в моей комнате будет пуст, поэтому я обещаю, что после того, как мы вернемся в деревню, я больше никогда не вернусь в город, чтобы я ни увидел сегодня в своей квартире.

– Хорошо, – Юля сокрушенно опустила голову, когда она подняла ее, взгляд ее был каким-то неописуемо усталым, как у глубокого старца, понимающего, что конец его не далек, она посмотрела куда-то мне за спину и добавила. – Но тогда давай поскорее выдвигаться, а то скоро будет дождь.

Я обернулся в том направлении, куда она смотрела, все небо с той стороны было закрыто ужасающей черной тучей, туча быстро шла на нас со стороны реки. Я прикинул и понял, что как быстро бы мы не шли, дождь все равно настигнет нас, и видимо он будет очень сильным. Смотря на этого массивного черного исполина мне даже показалось, что где-то внутри облака блеснула молния, и гром ответил ей далеким раскатом.

– Буря, будет сильной, – сказал я вслух. – Может, переждем ее тут?

– Нет, лучше уж оказаться в непогоду на улице, чем надолго оставаться так близко к больнице. Надо выходить прямо сейчас, и тогда буря застигнет нас уже достаточно далеко отсюда, а моя душа сейчас требует только одного, оказаться как можно дальше от больницы.

– Я схожу возьму рюкзак и тронемся.

Я быстро сбегал в подсобку за рюкзаком, его я нашел на том же месте, где и оставил вчера ночью, возле дивана. Надев куртку, которую Юля в состоянии паники просто бросила на пол, и, закинув на спину рюкзак, я быстро вышел из подсобки. По пути к выходу я прихватил из барной стойки еще пару пачек сигарет и засунул в карманы куртки.

Юля ждала меня около входа и, как только я вышел из ресторана и остановился рядом с ней, она сразу взяла мою руку в свою, когда я вопросительно посмотрел на нее, она улыбнулась и сказала:

– Ты же обещал, помнишь?

– Конечно. Но зачем, сейчас же день, нам ничего не угрожает?

– Мне так спокойней. Не знаю, как это описать. Да и неважно, пойдем скорее.

И мы тронулись в путь. Поначалу я взял не очень высокий темп, чтобы Юле было не так тяжело идти, но ее страх был сильнее боли от растертых ног, и она сама взвинтила его. Я шел и думал о том, что Юля просила меня развернуться, а я настоял на своем, продолжая сейчас идти домой. Юлина беда была ужасающей, удивительно как вообще после пережитого она сумела остаться человеком, а не превратилась в безвольный овощ, сознание которого давно покинуло тело. Она была очень сильной, и ее сила проявилась только что в тот момент, когда она согласилась идти со мной дальше. Я даже не могу представить, как ей тяжело сейчас идти рядом со мной, но она всеми силами пытается справиться с собой. Ее сознание говорит ей «Беги! Спасайся!», но она сумела заглушить его крик.

Мне, безусловно, стыдно за то, что я тащу сейчас Юлю вглубь города, подвергая ее и так изорванную на куски душу новому испытанию. Возможно она была права, когда предлагала вернуться, но я два года не мог заставить себя второй раз отправиться домой. И теперь, когда я уже на финишной прямой, вернуться, это означает снова отступить и опять с нуля по крупицам начинать собирать силы для новой попытки.

Юля пошла на жертву ради меня, и я готов сейчас исполнить все обещания, которые ей дал. Но есть еще кое-что из-за чего мне стыдно, если мы придем и увидим пустую квартиру, то тогда ее жертва окажется напрасной. Нет, разумеется, как я и обещал, больше в город я не вернусь. Но меня до конца дней будет мучать вопрос, что же стало с Линой, и где она теперь.

Мне противно от собственных мыслей, мне противно из-за того, что рядом со мной есть Юля, которая готова заглянуть в лицо своему кошмару ради меня. А я ищу прощения у Лины, которая отказалась от меня при первой же пускай даже призрачной возможности. Я ненавижу Лину, так почему я сейчас иду домой узнать, что же с ней случилось, заставляя при этом страдать Юлю, человека который стал мне дорог больше всего на свете?

В этот момент я услышал раскат грома. Раскат был еще очень далеким, но уже достаточно явным, чтобы списать его на воображение. Теперь можно было с уверенностью сказать, что буря приближается.

– Знаешь, мне так спокойно, когда ты держишь меня за руку, – вдруг сказала Юля, выводя меня из задумчивости.

– Спасибо, – сказал я, улыбнувшись ей.

– Я тут вспомнила свое детство. Помню, тогда я очень боялась грозы, – с этими словами Юля обернулась, окинув взором все увеличивающуюся черную тучу позади нас. – Помню, мама держала меня на руках во время грозы, а мне все равно было страшно. Так вот, однажды была очень сильная гроза, я сидела у мамы на руках и плакала от страха. Вдруг в дверь постучали, мама посадила меня в кресло и пошла открывать. Оставшись одна, я вжалась в кресло, спрятала голову между колен и плакала, вскрикивая при каждом раскате грома. Вдруг кто-то погладил меня по коленке, это прикосновение было очень теплым и ласковым, я никак не могла понять кто это и приподняла голову, передо мной стоял мой отец.

В то время он работал геологом и довольно часто уезжал на вахты по полгода. Вот как раз из такой экспедиции он сейчас и вернулся, заросший густой бородой, сильно похудевший мужчина с обветренным лицом и потрескавшимися губами.

«Пойдем» – сказал он и протянул мне руку. Я вцепилась в его мозолистую руку и слезла с кресла. Он медленно отвел меня на балкон. Я очень боялась, но стеснялась вырвать руку и убежать. Я зажмуривалась, боясь смотреть на грозу, меня страшили молнии. Поначалу я непроизвольно пыталась вырваться, но отец крепко держал мою руку. Сам он стоял и смотрел, как молнии расчеркивают небо.

– Разве это не прекрасно? – вдруг спросил он втягивая свежий пропитанный озоном воздух.

– Гроза страшная, – ответила я.

– Ты права, но разве она не красива?

– Нет, она очень злая и опасная.

– Просто посмотри, ведь я же рядом, и я не боюсь. А я такой же человек, как и ты, только чуточку побольше.

И я принялась смотреть на молнии, сначала после каждой вспышки меня тянуло вырваться от отца и убежать назад на кресло к маме. Но его теплая ладонь как будто вселяла в меня уверенность. И вскоре я уже могла стоять и смотреть на молнии без страха, и вдруг в одном из росчерков молнии я увидела только собственно молнию, без того ореола ужаса, она больше не была так страшна, она даже показалась мне красивой.

– Как будто дерево, ветками вниз, – сказала я папе, смотря на очередной росчерк.

– Да, ты права и ведь совсем не страшно, верно?

– Да.

Я помню, как тогда страх ушел, но я никогда не могла понять почему. И поняла это только теперь.

– Когда? – спросил я, не особо понимая, к чему эта история.

– Только что. Тогда в детстве мой отец заставил меня смотреть на то, что я боюсь и держал меня за руку. Сейчас я понимаю, что он заставил меня взглянуть в лицо своему страху, при этом он, взяв меня за руку, показал, что он со мной, и если что-то произойдет, он спасет меня. И ты такой же, как он.

– Да? – я вопросительно посмотрел на нее.

– Да-да. Только ты сам этого не понял. Ты заставил меня взглянуть в прошлое, потащил меня в больницу и теперь не даешь мне сдаться под натиском моей мрачной истории. И самое главное ты теперь держишь меня за руку, проходя через все это вместе со мной.

– Как-то ты меня идеализируешь, по-моему. Я эгоист, я заставляю тебя страдать ради собственных целей и мне за это стыдно. А ты говоришь, что я прохожу через все это вместе с тобой. Нет, тут я не прав, я был бы прав, если бы мы повернули домой от торгового центра. Не ищи мне оправданий.

– Домой? Мне нравится, что ты так говоришь. Но по поводу твоего стыда я думаю иначе. Я тут подумала о том, что смысл любви в том, чтобы один преодолевал страхи, а другой держал его за руку, а вовсе не в том, чтобы бояться вместе или же обоим идти напролом, – с этими словами Юля крепче сжала мою руку.

– В этом каждый выбирает критерии сам для себя, – сказал я, посмотрев на Юлю и улыбнувшись. – Как ты считаешь?

– Разумеется, поэтому люди и одиноки, безумно сложно найти человека, у которого такие же взгляды на любовь, как у тебя, и вдвойне сложнее при этом найти человека, который тебе подойдет так же, как и ты ему. Мы слишком разные, в этом и проблема. Пускай люди пытаются что-то там стандартизировать, вывести какие-то оценки нашей деятельности и критерии, по которым нас определяют. Но все это обречено на провал, каждый уникален по своему, и, к сожалению, чем более человек уникален, а его мышление оригинально, тем более высока вероятность, того, что он будет вынужден провести всю свою жизнь в одиночестве.

На этом Юля закончила свои изыскания, и дальше мы шли молча. Два человека идут, держась за руки посреди брошенного города. Оба они потеряли все, что имело хоть какой-то смысл в их жизнях. Но один из них спешит вернуться к своему прошлому и поставить в нем точку, а другой хочет сбежать от своего прошлого как можно дальше и никогда больше не возвращаться. Но они вместе, вместе просто потому, что так получилось.

Какая-то странная получается картина, достойная кисти какого-нибудь безумного сюрреалиста, но еще больше походящая на сон, на один из тех жутких ночных кошмаров, которые мы стремимся поскорее забыть, но он почему-то остается в памяти, пускай при этом потеряв свою ужасающую ясность и лишившись деталей.

Мы шли молча и думали каждый о своем, когда услышали близкий раскат грома. Туча уже была практически над нами, ее величественная черная масса клубилась уже над нашими головами, и если еще утром я слышал, как в городе щебечут воробьи и вороны громко спорят о том, кому из них достанется больший кусок пищи, то теперь же казалось, что город опустел.

Ни одного звука кроме наших шагов и раскатов грома. Мы с Юлей не сговариваясь прибавили шаг, я хотел было освободить свою руку, чтобы идти еще быстрее, но Юля сильно сжала ее в ответ, впившись в ладонь ногтями. Любопытно было то, что хоть Юля и рассказала мне эту историю о том, как она победила свой страх грозы, при каждом раскате грома ее рука на мгновение сильнее сжимала мою, можно было судить о том, что страх остался, но он был где-то далеко.

Юля может и сама не отдавала себе отчет в том, что все еще боится грозы, понимая, что все в порядке. Но ребенок, живший в ней, все еще боялся грозы, что ж видимо во всех нас живет ребенок, бережно сохраняющий наши страхи из детства на всю нашу жизнь.

Внезапно нам в спину подул ветер, порыв ветра был такой силы, что мы еле удержались на ногах. Юля наконец выпустила мою руку, но только для того чтобы сохранить равновесие.

– Дань, да это ураган, – сказала она.

Я ничего не ответил, зловещая туча тем временем уже закрывала все небо над головой. Черные вихры облаков с гигантской скоростью неслись по небу, туча была настолько мрачной и непроницаемой, что на город тут же опустились сумерки. Испуганное лицо Юли приобрело в этом мрачном свете какие-то зловещие и резкие черты.

Тут мне на голову с неба упала первая капля. Большая тяжелая и прохладная капля приземлилась мне прямо на темя. Мир на миг замер, ничего не происходило, даже гром перестал греметь, я чувствовал, как капля течет по голове в сторону затылка, при этом медленно согреваясь до температуры тела.

И тут черная туча обрушилась на нас ливнем. Сплошная стена воды пролилась с неба на землю. Мы с Юлей за долю секунды промокли до нитки. Дождь был настолько интенсивным, что я с трудом различал Юлю, стоявшую от меня на расстоянии вытянутой руки.

И тут налетел еще один порыв ветра, еще более сильный, чем предыдущий. Он заставил дождь идти горизонтально. У меня создалось впечатление, что в мою сторону работает брандспойт. Этот порыв ветра я встретил лицом к лицу, и в этот раз он без лишних церемоний опрокинул меня на лопатки. Рюкзак смягчил падение, но из-за ветра я какое-то время не мог приподняться. Я сумел повалиться на бок и сквозь пелену дождя я увидел, что Юлю, которая значительно легче меня, ветер безжалостно провез пару метров по ставшему скользким от воды асфальту.

Когда порыв ослаб, я вскочил на ноги и бросился к ней. Юля была напугана, но, кажется, не травмирована. Я кричал ей, что надо как можно скорее уходить с улицы, но из-за ветра и раскатов грома, клокочущих теперь у нас прямо над головой, Юля не слышала меня, даже я сам не слышал своего голоса.

Я схватил ее за руку, поднял на ноги и, не отпуская ее руки, потащил ее к ближайшему жилому дому. Дождь, начавшийся от силы минут пять назад, уже создал на проезжей части и тротуаре самые настоящие ручьи с бурным потоком. Я бежал по воде, чувствуя, как вода заливается в ботинки сквозь шнуровку. За всю свою жизнь я ни разу не видел, чтобы непогода в нашем городе так свирепствовала.