скачать книгу бесплатно
– До чего ж вы со своими номерными Катями занудные девки! – умышленно не ответил Валентин. – Нанял на свою голову, теперь докладывайся на каждом шагу, сил нет!
– Как нанял, так можешь и уволить, за ту же дырку от бублика. Мы, номерные девушки, очень покладистые, за деньгами и славой не гонимся, – заметила я кротко. – Если ущемлённое мужское достоинство клиентам дороже.
– Теперь она будет водить меня на коротком поводу со строгим ошейником, – объяснил Валька непонятно кому, вероятнее всего городским пейзажам, сквозь которые мы неспешно следовали. – Шаг вправо, шаг влево считается за оскорбление ихнего величества, попробуй дёрнись, пёс шелудивый!
– Если без эмоций, то где машина-то? – с голубиной кротостью воззвала я, по крайней мере так думалось.
– Катается по городу, в ней девушка Соня Исправникова с разгонными деньгами покупает пудру и кофточки в дорогих бутиках, если я правильно понял намерения, когда она меня высаживала у метро в пробке, – излишне детально пояснил Валентин, затем вник, что гнусная номерная Катя не отвяжется, и ввёл в курс. – Там в самой заднице, устройство засажено, указывает, где тачка, с точностью до ста метров. Так что я катаюсь только по легальным делам. К тебе не рискнул, хотя имею надежду, что в моей личной заднице ничего подобного не спрятано, хотя от них можно ждать чего угодно. Профессионалы, мать их так!
– Ах даже так! – изумилась я искренне. – Вот это приключение! Значит мы с тобой секретные агенты и оторвались от слежки?
– Напрасно радуешься, девушка, – заметил Валентин. – Это бабушка надвое сказала, оторвались или напротив. Фирма веников не вяжет, если дело касается пустяков и момента устрашения. Им бы ещё мозгов каплю, то весь мир завоевали бы не глядя!
– Агенты 007 и 008 против тайных структур бывшей супердержавы, это круто, – вновь восхитилась я. – На метро, по бумажной карточке!
Шпионские восторги как раз в ту минуту довели до станции метро «Чистые пруды», и приобретя по бумажной разовой карточке, мы двинулись подземной галереей к своду, под которым сходились обе станции. Вторая звалась «Тургеневской» по странной фантазии городских властей, пристроивших разные станции под одну крышу, либо назвавшие одну пересадочную различными именами.
По старинной привычке, пришедшей из детства, я, пока шла подземной дорогой к эскалаторам, воображала, что вместо круглых ламп, ритмично врезанных в толстые стены подземного пути, однажды должны явиться подсвеченные аквариумы с пёстрыми рыбками и водными листьями-кустами. Такую вариацию я единожды наблюдала в раннем возрасте, держась за руку бабули Глаши, потом долго ждала повторения. Пока не поняла довольно-таки поздно, что прелестную картинку я наблюдала во сне. Однако, проходя по родному участку подземного пути, иногда просто каждый Божий день, я неизменно озирала череду ламп, убеждаясь, что они те же, матово-дневные, в прозрачные пристанища для мелких рыб не отнюдь превратились. А жаль…
Далее мы с Валентином муторно ехали со множеством пересадок, в пути обменивались незначительными соображениями, затем ходили по подземным переходам вдоль и поперёк совершенно чуждого проспекта, далее ждали троллейбуса в длинной клубящейся очереди и, не дождавшись, усаживались в микроавтобус сходного маршрута.
По дороге я наконец поняла, чем жизнь в мегаполисе так разительно отличается от иных видов людского существования. Здесь на передвижение с места на место (на любом виде транспорта, включая свой или чужой автомобиль) тратится столько физических сил и энергии, что возникает иллюзия перенасыщения делами и усилиями, от одной едва состоявшейся доставки из точки А в точку Б.
Когда мы наконец достигли точки Б, то есть вышли из маршрутки, прошлись вдоль индустриальных задов, далее сквозь чахлые кусты и заграждения, затем нежданно оказались возле приличной застройки, я уже не чаяла заняться дедукцией с наблюдениями, а всего лишь постыдно радовалась, что дальше ни ехать, ни идти не приходится. Ноги на каблуках начали активно протестовать на выходе из метрополитена, по ходу дальнейшего пути докладывали, что очень скоро выйдут из строя, а я могу двигаться любым способом без их участия. Хоть паланкин нанять, им без особой разницы.
Повинуясь велению изнемогшей плоти, я прошлась за Валькой вдоль образовавшейся улицы до солидного каменного забора, затем без спроса свернула в ворота с какой-то таблицей, поскольку узрела в глубине ветхие скамьи под убогими косыми крылечками. Зданий за забором оказалось несколько, все ветхие и ободранные, каждое об одном низком этаже. Друг Валя, понятное дело, шёл, не оглядываясь, и отчасти потерял спутницу по дороге, отчего вышло лёгкое недоразумение. Валентину пришлось спохватиться, вернуться и поискать потерю, что вызвало у него приступ сдержанного недовольства, пришедшего после удивления.
– И что это должно обозначать? – вопросил он, с брезгливостью занимая место на скамье. – Поясни для тупых, будь так очаровательно любезна!
– Вот ты, Валя обут в мокасины, идёшь, как на колёсах катишься, – не без удовольствия объяснилась я. – На мне, смотри внимательней, туфли на среднем каблуке, так уж вышло. Передвигаться с твоей скоростью я не в состоянии, о чём неоднократно напоминала, но тщетно. Осталось наглядно демонстрировать. Моим ногам необходим отдых. Обычно понятие прививается с двух-трёх попыток, твоя Марина не пробовала?
– Очень жаль, но нет, – отказался за супругу Валентин. – Я бы оставил её отдыхать на скамейке навсегда, и дело с концом.
– Верится, однако, с трудом, – развеселилась я. – Видали мы таких грозных мужей. То-то ты скоренько вернулся, не пройдя ста метров.
– Кстати, прелестная голубка, ты очень удачно уселась передохнуть, – срочно сменил тему Валентин. – Как раз с другой стороны забора, под ним машина покойницы стояла вместе с телом. Дворцовые постройки вокруг тебя – не что иное, как туберкулёзный диспансер, иначе рассадник бомжей. На этих скамеечках они имеют привычку пастись и сорить бациллами.
Последующие четверть часа потратились на срочные меры по активному предупреждению заразы. Я их изобрела и настояла, находясь в постыдной панике, практически потеряв лицо, ругаясь и шипя, как последняя мегера, к немалому удовольствию Валентина. Обойдя искомое здание по периметру почти бегом, мы обнаружили крохотный магазинчик всякой всячины, растолкали очередь и купили четвертинку водки, заклёпанную жестью. Тут же, почти не отходя от кассы, только шагнув за порог, Валька щегольским движением обезглавил ёмкость и стал лить содержимое в мои протянутые руки. Далее я мылась в спиртовом растворе, как хирург перед операцией или как прокуратор Понтий Пилат в известном историческом эпизоде.
Выбор персонажа друг Валя предоставил на моё усмотрение, изливая водку в свою очередь, как неопознанный персонаж на фонтане в стиле модерн. Со стороны, надо думать, зрелище выглядело не просто богатым, а роскошным до противности. И запах дешёвой спиртовой эссенции стоял вокруг нас плотно, как занавес к представлению. Немногое время спустя я вытерла пострадавшие руки всем, что нашлось в сумке, потом выбросила протирочный материал, он благоухал, как приёмная вытрезвителя, по выражению друга Вали. Последняя порция дезинфекционной жидкости пришлась на полу джинсового пиджака, и Валентин не преминул мерзко прокомментировать, что супруг Миша будет приятно удивлен, обнаружив дуновение чего-то родного и близкого.
Что там говорить, знакомство с роковым местом у проезда Соломенной сторожки состоялось по высочайшему классу, к немалому наслаждению редких праздных прохожих.
Глава третья
1. У Соломенной сторожки
(рассказывает Е. Малышева)
После описанной процедуры мы двинулись к месту происшествия, пребывая в плотном облаке отечественного аромата, что придавало спутнику добавочные силы, а мне лишнюю порцию раздражения.
– Никогда не знал, что ты такая курица, – веселился Валентин, зазывая меня под высокую арку, отчего глумление становилось особо гулким и весомым. – Стоило попасть в мелкую передрягу, право слово, чтобы полюбоваться твоими выходками в панике!
– Тебе дороже станет! – огрызалась я, сообщая заветные мысли. – Мне твой труп в машине стал до фонаря, я соображаю, набралась ли достаточно палочек Коха, чтобы заразиться и инфицировать мелкого! Потом думаю о химчистке, куда понесу бегом всё, включая сумку и туфли.
– Однако, милочка, если ты такая трепетная мать, то прими дозу дезинфекции внутрь, – посоветовал Валька, выводя нас из-под арки.
– А куда ты раньше смотрел? – взволновалась я. – Когда я мылась в спирту? Отчего не напомнил? Эти палочки приставучие по самое некуда, а новые формы болезни…
– Ты, прелесть моя, выбрала не тот диспансер, – наконец не выдержал Валентин. – Вам, матушка Катя Дмитриевна, срочно надобен психоневрологический! Но мы пойдём туда сдаваться дружной парой, я обещаю! Только сначала, голубка, глянь на место, вот тут стояла машина с роковой начинкой. Есть небольшая возможность, что грустные мысли о Ларе изгонят догадки о палочках Коха!
– Мне самой надоели эти палочки! – призналась я честно. – О, кей, демонстрируй роковую точку пространства, неужели следы остались?
В назойливых мыслях о палочках Коха я практически упустила из виду окрестный пейзаж, и только стоя непосредственно на месте происшедшей трагедии, опомнилась и стала срочно впитывать впечатления для того, чтобы увиденная картинка смогла вызвать соображения, которые не преминут прийти в голову в самом прихотливом порядке.
Такова была и оставалась фирменная манера размышлений, разительно отличная от мозговой работы большинства людского населения, однако в экстриме довольно эффективная. В особенности, если не контролировать свои глубинные завихрения, позволить им резвиться в подсознании, как Бог на душу положит. Тогда они несли в заводь, близкую к реальному положению вещей и оставляли качаться близ заветного берега. Куда меня обычно выносила пустячная случайность и оставляла любоваться собственным везением, заодно с личным идиотизмом.
Процесс, как я упоминала, был не только известен, но заучен наизусть, в науке упоминается как «эффект чёрного ящика». С одного конца в ящик заводится информация, из другого истекает результат, промежуточные процессы проходят во тьме. Так вот у меня, как правило, в одно ухо входили всяческие ингредиенты, включая зрительные, а в другое кто-то невнятно нашёптывал всяческую чушь, каковая со временем оказывалась не чушью, а как раз напротив.
Давно зная за подругой юности данные способности, Валентин прибегал к моей помощи в самых запутанных случаях, в особенности если имел место или предполагался экстрим. Он действовал на мой «чёрный ящик» самым живительным образом. Поскольку донельзя капризное внутреннее устройство работало, как ему желалось, без указки с моей стороны. Могло и не включаться совсем.
На сей раз, наверное, с помощью вымышленных палочек Коха и дальнейшей спиртовой примочки, аналитический аппарат встрепенулся и заработал в истерическом режиме. Помещенный в место стоянки, мыслительный аппарат бурно сканировал присущие виды, детали и запахи, соотносил принятую информацию с ранее сообщённой и толкал безрассудным образом по странной детективной дорожке. Вид почвы с гравием, на котором печатались следы непонятно чего, неряшливый забор в человеческий рост над площадкой, уходящий в угловую перспективу дом с арками, зелёное с проплешинами пространство двора и указанный подъезд, где проживала жертва – все видимые приметы соотнеслись с информацией насчёт зловредных палочек Коха за забором, так сказать, закольцевались накоротко.
Когда Валентин издевался и утешал, поливая из четвертинки, то сообщил, что домработница Лары, та, что получила шубу в подарок вместе с подозрениями в краже, в свободное время служила в диспансере медсестрой, и до сих пор в отличие от хозяйки жива, здорова, имеет маленького сына и не боится занести ему палочек. Принимая водочную процедуру, я не обратила внимания, только заявила, что медсестра, наверное, моется в казённом спирте, и ребёнка регулярно протирает, поскольку с палочками знакома интимно.
Но позже, стоя буквально на точке происшествия и озираясь вокруг, я вывела смутную фигуру из памяти, и она прибежала на зов.
– Как её зовут, домработницу, которой дарили шубу? – спросила я, пытаясь сообразить, что подсказывает «чёрный ящик». – Сестру милосердия из диспансера?
– Лиза Гурьева, 26-ти лет, разведённая, живет с родителями и сыном в том же подъезде, что и Лара, – сообщил Валентин, далее добавил веско. – Она-то тебе на что? Вопрос с шубой давно снят, участковый знает Лизу со школьной скамьи и ручался головой.
– Какая голова у участкового, можешь не объяснять, – заверила я, тем временем пытаясь вычленить и сформулировать неопрятный ворох догадок.
– Но если она служит за забором, то вполне могла выйти на минутку, вколоть хозяйке дозу лекарства и оставить истекать кровью. Типичная имитация самоубийства медицинским работником в целях сокрытия преступления. Скажем так. Утром она ухитрилась упаковать шубу, вынесла вместе с мусором, а вечером прикончила владелицу, пока та не выявила кражу. Если данная девица разрывается на двух работах, то деньги нужны позарез, не так ли?
– Угу, очень логично, – Валентин даже передёрнулся. – Если нужны деньги, то кража с убийством – самые натуральные источники. Ты, разумеется, знаешь сиделку Лизу лучше, чем участковый, и голова у тебя работает в полную силу. Однако, смею заметить, меня не слишком волнуют дамские страсти и романы, мы ищем другое. Мне не шуба нужна, а карточка – лучше не забывать. Потому прошу оставить бедную Лизу в покое вместе с шубой. Кстати, я говорил, что это часть легенды. Лара демонстративно рассталась с шубой, чтобы стало понятно, что она планировала расстаться с жизнью.
– Очень убедительно, – согласилась я. – Только отчего бедная и честная Лиза так активно лезет в голову?
– Потому что косвенно связана с палочками, – невнятно, зато с отвращением пояснил Валька. – Они тебя смутили напрочь, а Лиза подвернулась под руку.
– Ага, полный примус валюты, полная шуба палочек, – согласилась я. – Они там, как блохи прыгают, интересно, она шубу в чистку сдавала?
– Всё, дитя, считаем тебя на инвалидном положении, – сообщил Валька. – В умственном плане ты у нас потеряна. Давай наблюдай местность, пройдёмся вокруг, может быть, что-нибудь надумается. Только о Лизе с шубой забудь, умоляю. Нет, мы сделаем лучше того. Сейчас разыщем девицу, ты с ней ознакомишься, не исключено, что придёшь в чувство. Заодно она проинформирует о мерах профилактики.
– Как странно, Отче Валя, – не соглашаясь и не отказываясь, заявила я. – Ведь никогда не знаешь, как любое дело повернётся! Мы ехали копать мрачную тайну потерянной карточки, а наткнулись на…
– Прошу заткнуться, и более ни слова о них, иначе я за себя не ручаюсь, – кротко изложил Валентин, далее добавил невольно. – Сниться ведь будет, как они в шубе прыгают. Ужас, что за воображение у тебя, душа моя!
После чего мы неспешно обошли двор и почти знакомые окрестности, далее вернулись к подъезду, где проживала Лиза Гурьева, оставшаяся с шубой, но без приработка. Не могу сказать, чтобы проект близкого знакомства с Лизой, прислугой и медсестрой, вызывал энтузиазм, однако моральное и умственное утомление имело место, как Валентин вовремя заметил. Мне, честно скажем, стало отчасти безразлично, какой оборот примут события на ниве суицида, поэтому я была согласно практически на всё, кроме вторичного посещения диспансера с палочками Коха.
У означенного подъезда Валентин проделал дежурные действия, которые ранее привели его к взлому авто с трупом, а именно набрал на домофоне номер квартиры, затем утопил в панели круглую кнопку. Через какое-то время из динамика донёсся невнятный голос, вместо ожидаемого зуммера у двери. Нам не открыли, а попросили разъяснений. Этот поворот событий я наблюдала в полной апатии, данное состояние настигло и накрыло практически с головой. – Извините, хотелось бы побеседовать с Лизой, – обратился Валька к динамику, как к глухой старушке, не исключено, что она и стояла под дверями.
– Лиза на работе, будет после четырех, – продребезжал динамик не слишком благосклонно.
– В диспансере? – осведомился Валентин со знанием дела.
Я срочно очнулась и принялась за жесты и гримасы, означающие, что я сделаю харакири, прежде чем вернусь в места обитания палочек Коха.
– Нет, в клинике тут за углом, в регистратуре, – заученно зазвучал динамик, по всей видимости, старушка была хорошо вышколена.
– Спасибо, мамаша, – произнёс Валентин с ненужной фамильярностью, затем развёл руками вместо объяснений, мол, а ты боялась!
За угол, в упомянутую клинику мы дошли в полном молчании минуты за две и, не сговариваясь, сели на скамью, где Валентин, по его словам, потрошил сумку покойной Лары. Ничего не скажешь, достопамятное место. Однако Валентин обошёлся без воспоминаний и проинструктировал, как обходиться с Лизой, далее без спроса выдал устройство, похожее на мобильник, оно крепилось в мешочке на веревочке.
– Там встроенный диктофон, – разъяснил друг Валя, далее продолжил толкование моей легенды. – Как я уведомлял, тебя нанял сердечный друг Лары, не может поверить в её кончину и хочет знать, нет ли там чьей-то вины. Такой оказался безмерно совестливый. Когда будешь представляться, главное, скажи пароль: Екатерина Малышева, частный консультант. Машинка сама заработает, как только скажешь сейчас и нажмёшь кнопку сзади аппарата. Валяй!
– Нет, Валя, я не поняла насчёт кнопки, – доложила я честно. – Изволь объяснить доступно, я частный консультант, а не медиум.
– Хорошо, мой тупой консультант, – смилостивился друг Валя и взял обманный мобильник. – Я сам нажму, что надо, ты только скажи: Катерина Малышева, частный консультант, даю советы дорого, за результат не отвечаю.
– За твои результаты сам ответишь, – огрызнулась я, затем откашлялась и доложила непосредственно в аппарат. – Екатерина Малышева, деловой и частный консультант.
– Готово дело, – поручился Валентин и вернул агрегат. – Как скажешь пароль, машинка начнёт писать, в рабочем режиме два часа. Захочешь сделать перерыв, нажми шарик в середине, надо будет возобновить – сделай то же самое.
– Я не очень поняла, отчего случайной Лизе усиленное внимание, – спохватилась я. – Ты сам говорил, что её списали со счетов, однако…
– Иди, дитя моё, и не размышляй лишнего, – напутствовал Валька. – Во всяком случае потренируешься на подсобном материале, заодно, не ровен час, откопаешь что-нибудь ценное из быта покойной Ларисы.
Спорить с Валентином я не стала, легче было повесить аппарат на шею и толкнуться в дверь клиники. Что я и сделала. Почти сразу передо мной раскрылась очень небольшая, но уютная приемная, центральное место там по праву занимала полированная и застеклённая стойка бара. На самом деле, надо понимать, регистратура. За стеклом, вся в белом, сидела девица, опять же следовало понимать, что это была Лиза Гурьева.
Я слегка затормозилась, воспринимая остальную обстановку, и увидела по всему периметру приёмной кресла и столики, где располагалась небольшая, но плотно усаженная аудитория, в основном женская. Два коридорчика крыльями уходили из поля зрения, но пока виднелись, были загружены тем же антуражем, креслами и женщинами, сидящими под дверями. Надо думать, частная клиника образовалась из квартиры, что объясняло почти домашнюю атмосферу.
Пока я топталась у входа, Лиза (если это была она) заметила клиентку и жестом подозвала меня, любезно улыбаясь. Я рассмотрела девушку, оценила в мгновенье ока и поняла, что с лёгким сердцем могу идти прочь из клиники и больше о Лизе не думать. Свидание и беседа с нею осознались исключительно как потеря времени и моральных сил. Валентин заодно с участковым инспектором были правы на всю сотню процентов, никаких противоправных действий и умыслов за Лизой Гурьевой не числилось и не могло. Что называется, две вещи несовместные, как говорят в Одессе.
За гнутым, хорошо промытым стеклом, в белых распахнутых одеждах сидела большая, светлая, красивая молодая женщина, на лице писалось крупным шрифтом, что мир тёмных страстей ей чужд, а удары судьбы она принимает со стоическим недоумением. Не стану долго раскрывать скобки, лучше процитирую национального, хотя не слишком любимого поэта, именно Некрасова, очень известный отрывок из поэмы «Мороз, Красный нос».
Есть женщины в русских селеньях
С спокойною важностью лиц,
С красивою силой в движеньях
С походкой и взглядом цариц.
Если вспоминать далее, то женщина указанного типа «коня на скаку остановит, в горящую избу войдёт». Если вкратце и очень примитивно продолжить в русле сельских сравнений можно вспомнить хамское выражение – большая, ласковая белая корова. (Так однажды выразился о другой девушке один учёный фигурант давно забытого дела. Но слово вылетело…) То есть не осталось сомнений, что чёртова шуба была подарена, как было сказано, что Лиза не имеет сказать ничего интересного, вместо того будет жевать доброкачественную словесную жвачку те самые два часа, которые выдержит мобильник.
Единственным, что зацепило внимание, пока я подходила к стойке и рылась в сумочке в поисках визитной карточки, стал фрагмент летней кофточки, который виднелся у девушки под распахнутым халатом. Затейливые поперечные полосы розового и коричневого цвета на горчичном меланже выдавали вкус, сильно отличный от общепринятого и немалую цену модной вещички.
Определённо презент от покойной Лары, и Лиза спокойно носит на работу. Или подарок очень давний, однако этого не может быть, поскольку вещичка вполне модная, или совесть у Лизы по всем параметрам чиста, как выпавший снег, либо хамская сентенция насчёт коровы недалека от истины.
– Добрый день, меня зовут Екатерина Малышева, я работаю в консалтинговой фирме, мне хотелось бы поговорить с Елизаветой Гурьевой – представилась я и положила под стекло карточку, когда девушка ответила, что я адресовалась верно. – У вас найдётся для меня время?
Не знаю, как и когда включился магнитофон, и честно скажем, каким чудом, потому что долгое собеседование с Лизой, освоенное позже, записалось отнюдь не сразу, только после того, как я уселась к ней за стойку бара – там было второе кресло для приболевшей напарницы. Лиза была изобретательно любезна, в ответ на мою просьбу предложила посидеть на рабочем месте, поскольку отлучиться не могла в ожидании клиентов, а заставлять себя ждать не хотела.
Даже сложный вопрос, какого, собственно чёрта, к ней пристала чужая тётка для бесед о покойной Ларисе, милую девушку Лизу нисколько не смущал. И вовсе не оттого, что Лиза оказалась тупой или запуганной, отнюдь. Просто, по её понятиям, если человеку, а именно мне, что-то нужно, то почему бы и нет? В особенности, если это не очень трудно. Насчёт чужих недобрых умыслов никакие догадки Лизу не посещали. Такая оказалась милая девушка, типичная Золушка по натуре и частично по роду занятий.
Рассказала Лиза много и обильно, правда без особой системы, но именно так я просила строить монолог, по принципу свободных ассоциаций, то бишь, как Бог на душу положит. Впечатление опять же оказалось сильным. Как я поняла со слов Валентина, покойная Лариса Златопольская была дамой непростой и не очень приятной, однако Лиза её жалела и толковала, как Лариса была одинока. За страдания девушка прощала многое и верно служила почти даром, потому что тряпки доставались не самые завидные.
… «Эта майка, например, кто бы такую уродину взял? Цвета дикие, связано, как на рынке, а что известная фирма, наверное – ошибка, не тот ярлык пришили. Вещи получше в основном дарились племяннице. Кстати, она, племянница Лена заварила кашу насчёт шубы. Никак не могла поверить, что тётка рассталась со старой шубой не в её пользу. Даже родная мать, старшая сестра Ларисы, не встревала в ссору, но Лена просто закусила удила в неподходящий момент, когда квартиру открывали с понятыми».
Кстати, именно с этого момента хитрый агрегат заработал, с шубы среди лета, она меня преследовала, не иначе. Однако шуба пришлась на первую треть повествования, а посреди откровений монолог прервался, я лишь успела ткнуть в нужный шарик, поскольку поняла, что пауза будет длинной.
Добросердечие Золушки оказалось заразительным, точнее, мне пришлось поучаствовать в гуманитарной акции, чтобы не терять контакт с Лизой, для неё самопожертвование было явлением обыденным. В тот момент она начала вещать интересную информацию, даже не про шубу. Тем не менее последствия для меня развернулись самые драматические. Однако по порядку.
Как я упоминала, в середине монолога Лизе пришлось прерваться, потому что в клинику пожаловала парочка необычных посетителей. Главной была ветхая старушка в сопровождении взрослого сына. Первое описание, приведенное выше, не говорит о данной парочке практически ничего, личности и ситуация вышли из под контроля в первую минуту и стали развиваться в драматическом направлении. Как я докладывала, старушка Вера Аркадьевна пришла в клинику для диагностики, точнее, заказала сделать УЗИ по поводу злокачественного образования в груди, с которым она проживала лет десять, но иногда беспокоилась. Лет пациентке было далеко за семьдесят, на ногах она держалась нетвёрдо, и в клинику её привёл сын Сергей. По виду мужику едва стукнуло сорок, позднее дитя, инфантильное и избалованное. Ко всему прочему было заметно, что дитя не чуждается общепринятых пороков, оно явилось обследовать мамашу неохотно, не избыв тяжкого похмелья. В остальном дитятко было весьма симпатичным, гляделось, как образчик брутальной мужской красоты.
Сразу по представлению в регистратуре парочка пациентов выложила проблему солидных размеров. Сергей привёл мать в клинику, чем очень гордился, однако в кабинет к доктору идти наотрез отказался и помочь мамаше раздеться просто не мыслил. Мамаша сама не хотела, однако призналась, что управиться самостоятельно ей не под силу, она одевалась для доктора полтора часа и повторить подвиг в кабинете не сможет. Ей требовалась женская помощь, наверное, здесь найдётся медсестра, она, конечно, отблагодарит.
А вот этого в клинике на данный момент просто днём с огнём сыскать было невозможно. Напарница Лизы по регистратуре приболела или у неё заболела дочка, но не явилась в клинику и с концами. Доктор Вениамин Жанович, спрошенный по телефону, заявил, что раздевать и одевать пациентку в таких годах он не станет ни за какие деньги, Лиза может застрелиться или заставить сына раздеть старушку мать, ему в принципе без разницы, в камеристки он не нанимался! Тирада отлично донеслась из близкой трубки, но я понадеялась, что стеклянный щит оградил пациентов от бессердечия доктора.
Кризис зрел и наливался, Лиза попыталась склонить сына Сергея, взывая к авторитету доктора и объясняя невозможность достать камеристку, но напрасно. Оба пациента дружно отказались, причём Вера Аркадьевна искусно манипулировала своей беспомощностью и близостью к роковой черте, а сын заявил, что ни за что на свете, и демонстративно двинулся на выход, оставляя нам заботу о старушке. Другие медицинские работники пожали бы плечами, и дело с концом, но только не Лиза Гурьева. Как заметил национальный поэт, «есть женщины в русских селеньях». Выяснилось, что реликт сохранился на мою голову.
Лиза глянула на ситуацию, затем на меня с искренним отчаяньем и предложила два варианта выхода из кризиса. Либо она возьмётся раздевать старушку, и оставит регистратуру на мое попечение, либо наоборот, в кабинет к Вениамину Жановичу пойду я, он очень обаятельный мужчина. К своему позднейшему сожалению, я испугалась служебной ответственности и, как зачарованный кролик, выбрала старушку с доктором, думая, что подвиг милосердия впоследствии зачтётся, а если я не справлюсь с иными клиентами, то у Лизы возникнут неприятности. Как оно водится, букет мотивировок завёл в тупик, я вышла из-за стойки и повела пациентов в ближний кабинет, в душе проклиная всех участников без разбора, однако свою бесхарактерность в первую голову.
На месте сразу выяснилось, что я бранила себя недостаточно. Доктор Вениамин Жанович, невзирая на обещанное обаяние, оказался беспримерным хамом. Увидев неизвестное женское лицо рядом со старушкой, он, не стесняясь, предположил, что Лизочка проявила изобретательность и снарядила пациентку из очереди, чтобы та не ждала направления на аборт слишком долго, а обследовалась сразу после Веры Аркадьевны.
Оказывается, дамская очередь сидела в клинике именно по этому поводу, такова была специализация. УЗИ определяло сроки, а доктор рекомендовал клинику, где вмешательство делалось быстро и безболезненно, в отличие от привычной постсоветской медицины.
Когда я усвоила информацию в процессе раздевания старушки, то не замедлила выдать милому доктору нецеремонный ответ, после чего он заключился в обиженное молчание. Я тем моментом сосредоточилась на деталях туалета Веры Аркадьевны, решая не всегда успешно, что и для чего именно на ней намотано, далее – как оно держится. Старушка по мере раздевания консультировала, объясняя, что обыкновенно обходится без лишнего исподнего, однако для медицинского визита сочла нужным принарядиться.
Однако то были семечки, как мы любили выражаться в отроческом возрасте. Когда я уложила старушку на кушетку, оставив при ней предмет былой роскоши, именно лиловую комбинацию, а доктор совершил последний акт, приподняв полинявший шёлк, то мне срочно потребовалась личная кушетка! Не знаю, каким чудом я устояла на ногах. Злокачественная опухоль на груди у бедной женщины оказалась открытой и предстала наглядно, как в медицинском атласе. Описывать увиденное я не буду, оно долго стояло у меня перед глазами, остальное в тот момент удалилось и поплыло «в сиреневом тумане». Как «мертвые седые корабли» в известном романсе Вертинского. Строчки о том, что «плавают в сиреневом тумане мёртвые седые корабли», скорее всего, навеянные видом выцветшего шёлка, пришли из памяти, наложились на заунывную музыку и витали подле кушетки, не позволяя опуститься на пол и рыдать в голос от обуявшего ужаса.
Гуманитарные и прочие соображения развеялись, только слова и музыка угрюмого романса поддерживали угасающие силы и не позволяли сбежать в панике. Поэзия, даже не самого первого сорта, оказывается, имеет над людскими душами определённую власть.
«Утром их немые караваны молча опускаются на дно» – толковал вполголоса давно ушедший поэт, тем временем, как доктор водил по телу старушки аппаратурой и обменивался с нею впечатлениями. Никого из них кошмарное зрелище не смущало, Вера Аркадьевна, надо полагать, привыкла, а Вениамин Жанович, скорее всего, видел и не такое.
Когда, в течении гробового романса наметились просветы, я уловила содержание беседы и поняла, что доктор поздравляет старушку с тем, что опухоль находится в хорошем состоянии, не слишком быстро развивается и даст возможность прожить столько лет, сколько владелице отпущено провидением. Не то чтобы я активно обрадовалась, увы, гуманность в моих чувствах не ночевала, испарилась под напором жутких впечатлений, но стало легче и не так стыдно предаваться неприличной панике. Если я стояла не перед лицом близкой смерти, а наблюдала медицинский факт.
Дополнительная пара соображений пришла на ум, как только Вертинский закончил морскую эпитафию. Первой явилась детективная догадка: вот если Лариса Златопольская узнала, что её ждёт подобная участь, то не мудрено, что она предпочла уйти заблаговременно, о сокровищах и интересах ближних не беспокоилась, ей стало на все в высшей степени наплевать! Карточку Лариса выбросила на помойку, мол, пускай теперь попрыгают! Я бы на её месте поступила в точности так же или хуже.
Далее последовало медицинское соображение, оно повергло меня в бездну страха и вновь вызвало постыдную панику. Нет ли возможности, в содрогании думала я, вдохнуть близкую инфекцию, и есть ли научные основания под теорией о вирусном происхождении рака? Что там невинные палочки Коха! Я представила себе, как в воздухе витают канцерогенные вирусы, и буквально перестала дышать!
2. В сиреневом тумане
(заключение к вступлению в должность форс-мажорного детектива, излагает Е. Малышева, уже почти не консультант)
Изложить последующие события довольно трудно и очень не хочется, однако, увы, приходится. Когда обследование закончилось, и доктор дал команду, я одела пациентку онемевшими руками и вывела из кабинета, по пути яростно отказываясь от чаевых, честно заработанных в должности медицинской камеристки. Кстати, доктор свою долю принял и беззаботно сунул мятые бумажки в карман халата, ну да Бог с ним!
Сотня рублей, предложенная благодарной клиенткой, ни в коей мере не могла компенсировать урон, понесённый мною. Боюсь, что моральный ущерб в данном случае не поддавался денежному исчислению, не говоря о будущих страданиях. Если бы знать, что мне предстояло, то не взялась бы за миллион в твёрдой валюте, даже модные евро не смогли бы меня соблазнить!
Далее, втолкнув пациентку в неохотные объятия сына Сергея, я мигом устремилась в сортир и там произвела обширную дезинфекцию доступных областей организма, отлично понимая, что мероприятие происходит исключительно для личного успокоения, увы, не достижимого. После активного мытья рук с хозяйственным мылом (его предложила клиника), я вовремя вспомнила о личных ресурсах и вспрыснула в воздух практически целый флакон духов с изящным именем «Ангел», смутно полагая, что лучше такой хранитель, чем никакого. Бегать в поисках медицинского спирта я не решалась, думая о факторе времени. «Ангел» в голубом флаконе послушно пропитал окружающую атмосферу и отчасти проник внутрь организма, потому что в горле активно запершило. Далее я следовала в облаке обольстительного аромата, иногда надрывно кашляла, вспоминая при том о палочках Коха.
