Питомцы

– Вы, Егор Александрович, прямо как подросток в переходном возрасте, который устраивает бунт против общества ради того, чтобы на него обратили внимание, – поморщилась психологиня, дама предпенсионного возраста с длинным прямоугольным лицом и шапочкой русых волос на голове. Она носила свою шапочку с царственным достоинством: считала себя очень опытным специалистом. – Другого объяснения вашему поступку я не нахожу.

– Серьёзно? Не находите? – вспылил Орехин. – Вы не находите, что вся эта ситуация с воображаемыми питомцами и заказниками – бред? По-вашему, Галина Даниловна, это нормально – избавиться от живого существа, которое вам доверяет, и вместо него завести пустую сумку?

– Вы всё перековеркали, – с видом непоколебимой каменной глыбы сказала психологиня. – Доброе дело выставляете в чёрном цвете. У вас проблемы, Егор Александрович.

– Это у вас дальтонизм, а не у меня проблемы!..

Кто-то сзади потянул Орехина за рукав пиджака, он обернулся и увидел преподавательницу русского, Елену Николаевну, сидевшую на коротеньком сером диванчике из кожзаменителя.

«Успокойся», – сочувствующе сказали её голубые, жирно подведённые глаза с тонкими стрелочками морщин. Она подвинулась, и Орехин машинально сел, чувствуя себя закипевшим, но вовремя выключенным чайником.

– Вы знаете, – в своей задумчиво-медлительной манере обратилась Елена Николаевна к психологине, – мне это движение за свободу питомцам тоже кажется сомнительным. Я выросла в деревне. Там, знаете, кошки и собаки бегают свободно, где хотят и сколько хотят. Но они всегда возвращаются домой.

– Они возвращаются туда, где их кормят, – хмыкнул седобородый историк. – Перестаньте их кормить – и им не за чем будет возвращаться к человеку.

В распахнувшуюся дверь, потрясая бумагами, ворвалась директриса, полная, с большим задом, мощной грудью, как всегда стремительная, готовая безжалостно задавить всех, кто случайно окажется на пути.

– Коллеги! Пришло письмо из министерства! Кураторы должны срочно провести в своих группах беседы в поддержку движения «Свободу питомцам». Завтра уже нужно отчитаться! Вот, ознакомьтесь! – она кинула бумаги на стол. – Орехин пришёл?

Психологиня указала взглядом в сторону Егора. Директриса круто повернулась к нему.

– В поддержку, Егор Александрович, вы слышали? В поддержку! Насчёт вас мне уже был звонок! Жду вас у себя!

«О как! Оперативно работают с недовольными!» – удивился Егор и, ощутив внутри растущую, словно на дрожжах, задорную, лихую злость, подумал, что никаких бесед он, конечно же, проводить не будет и к директрисе не пойдёт.

Протрещал звонок на первую пару. Коллеги один за другим не спеша двинулись из преподавательской по аудиториям. В коридоре Орехин догнал Елену Николаевну.

– Ты не пошёл к Раисе Львовне? – почему-то испугалась она.

– Нет, я пошёл на пару… Вы будете проводить беседу, Елена Николаевна?

– Придётся, раз начальство велело.

– Но вы ведь только что сказали, что это движение кажется вам сомнительным.

– Мало ли что мне кажется… Мне работа нужна. У меня дочь с внуком на шее и кредит…

Злое веселье Орехина потухло, будто в душу плеснули холодной воды.

– Но как можно поддерживать то, в чём вы сомневаетесь?

Елена Николаевна остановилась у дверей своей аудитории и с видом умудрённого опытом человека изрекла:

– Просто относись к этому, как к работе.

Помрачневший Орехин пошёл дальше. Сколько их, таких как она? Сомневающихся, но послушных. Живущих по принципу «сказали надо, значит надо». Выдрессированных с детства. Сделал то, что велено, – молодец, «пять» тебе, ты хороший. Не сделал – плохой, будешь наказан. Орехин и сам всегда стремился быть хорошим, делал, что велено. Но больше не мог. Сейчас не мог.

Его ждали первокурсники. Студентка за первой партой крайнего от двери ряда, бывшая именинница, сложила ярко-красные губы в сморщенный пельмень, когда Орехин проходил мимо, проводила до кафедры недобрым взглядом. В ещё не до конца установившейся тишине, с шорохами, затихавшими разговорами, в какую он всегда попадал, войдя в аудиторию, появилось что-то новое, неприятное. Егор присмотрелся, прислушался и понял: не появилось, а исчезло. Исчезло уважение, как будто вчера вечером студенты видели его свински пьяным, в помятом пиджаке, с галстуком набекрень, выкрикивающим непристойные вещи.

«Неужели они все до единого заразились этим? – простонал внутри себя Орехин. – Неужели все безнадёжны? Как их спасти? Как их вывести из-под влияния Ираклия Наумова?»

Дверь осторожно приоткрылась, и в образовавшуюся щёлочку в кабинет проскользнула Соня. Некрасивая, умная Соня с круглой головой на тонкой шее, будто шарик на палочке.

– Извините за опоздание, – сказала девушка и внимательно сощурилась на Егора, словно тоже видела его вчера другим и сейчас сравнивала вчерашнего и сегодняшнего.

«Мозги у вас тоже воображаемые», – вспомнил Орехин и чуть не вскрикнул от радости: вот же, есть ещё один здравомыслящий человек! Почему он забыл про Соню?

***

Дождь, весь день с усердием поливавший город, к концу пар затих – его рабочий день тоже закончился. Орехин дождался Соню за оградой колледжа. В длинной куртке, напоминавшей грязно-жёлтый бесформенный балахон, из-под которого торчали худые ноги, обутые в кроссовки на массивной подошве (утюги – как называл их про себя Орехин), она была похожа на нищенку. Как будто кто-то большой и добрый сжалился над ней и пожертвовал свои огромные вещи.

Другие студентки дружно и весело выпархивали из дверей колледжа стайками, щебеча о чём-то, бежали к остановке. Соня брела одна. Орехин почувствовал к ней что-то щемяще-родное: он ведь тоже один, совсем один в этом свихнувшемся мире.

Соне не нужно было на остановку. Она пошла по мокрой, скользкой тропинке под деревьями, понуро опустившими почти уже голые ветки. Тропинка вела сначала за угол, потом через жухлый двор мимо старых, обшарпанных пятиэтажек. Орехин шагал за Соней на некотором расстоянии, раздражаясь из-за липнущей к подошвам грязи и из-за того, как нелепо и даже подозрительно он выглядит со стороны: преподаватель, крадущийся за студенткой… Но разговаривать в колледже или поблизости от него было нежелательно.

Когда тропинка вывела к нерегулируемому переходу через пустынную, заросшую клёнами и бетонными заботами улицу, он окликнул Соню. Она обернулась.

– Егор Александрович? – в глазах у неё промелькнуло удивление.

«Вот чёрт, как же сказать ей обо всём этом?» – растерялся Орехин, почувствовав себя до отчаяния глупо.

– Соня, я хотел поговорить с тобой о том, что происходит… – руки, в одной из которых он держал портфель, сделали какое-то беспомощное движение. – Я знаю, что ты тоже считаешь это всё ненормальным… Все эти воображаемые питомцы и заказники… – он с надеждой вгляделся ей в лицо: – Ты понимаешь?

– Понимаю, – серьёзно ответила девушка. – Но не совсем понимаю, что вы от меня хотите.

– Я не знаю, Соня…но надо же с этим что-то делать… что-то придумать… Я больше не могу смотреть, как люди сходят с ума.

Соня печально покачала головой, и Егору вдруг стало ясно, что то состояние, которое он переживает сейчас, она уже пережила и, кажется, смирилась с происходящим.

– Всё бесполезно, Егор Александрович. Я пробовала с ними разговаривать. Никто не слышит.

– Но я же слышу! Мы с тобой слышим друг друга!

– Вы да я… Что мы можем – двое против всех? Нас просто затопчут. Забьют камнями. Для них – мы сумасшедшие.

Она помолчала немного и призналась:

– Я иногда думаю, может, и правда, это со мной что-то не так, а не с ними. Это же я не такая, как все. Значит, дело во мне самой.

– Соня, не надо так думать, – попросил Орехин, внутренне холодея, но девушка, кажется, не расслышала.

– Пусть делают, что хотят, – махнула она рукой и пошла по переходу на другую сторону улицы.

Орехин смотрел ей вслед, на грязно-жёлтый балахон, худые ноги в кроссовках-утюгах и думал, что это не Соня уходит – уходит его надежда, такая же тщедушная и нелепая.

***

Ночью он снова не мог заснуть. Болела душа. За Лану, за Диньку. За Соню. За приятеля Серёгу. За Елену Николаевну. За соседа и его лабрадора… Голова лопалась от мыслей, словно сундук, забитый бесполезным барахлом. Егор ворочался, уговаривал себя поспать, ведь утром рано вставать на работу. Пробовал считать, но всякий раз сбивался со счёта и обнаруживал себя упрямо ворошащим «сундук» в поисках хоть какой-нибудь стоящей идеи.

Понимает ли сам раздухарившийся блогер Ираклий Наумов, что делает? Он, как паук, плетёт и плетёт свою паутину, сучит жирными лапами, опутывает попавшихся людей всё крепче и крепче, чтобы не вырвались… Взялся же откуда-то, вылез же из какой-то щели… Прихлопнуло бы его чем-нибудь! Сколько людей, тихих, безвредных, умирает каждый день. А этому типу ничего, живёт и здравствует!..

Орехин испугался самого себя: ещё никогда никому он не желал смерти. Повернулся на другой бок, к жене, надеясь, что вместе с положением тела поменяются и мысли. Она лежала спиной к нему на противоположном краю постели. Демонстративно отодвинулась подальше, да так и заснула, словно на противоположном краю пропасти. В груди у Егора тоскливо заныло: он понял, что скучает по Лане. По прежней. Обнять бы её, уткнуться лицом в шёлковые, пахнущие конфетами волосы… А утром, открыв глаза, увидеть, что нет и не было никаких воображаемых питомцев и никакого Ираклия. Или услышать в утреннем выпуске новостей, что его больше нет…

…Впрочем, гибель главного паука вряд ли спасёт его жертв. У него уже десятки, если не сотни, «обращённых» ассистентов-паучков, которые помогают ему плести сеть, и они продолжат начатое им дело, потому что верят (и это самое страшное) в то, что оно благое. Здесь нужно бороться и побеждать…только как? Чтобы бороться с Наумовым его оружием, надо быть равным ему по популярности. Егор себя в роли блогера не представлял. Занудный дядька в очках – вот кто он. Давать видеоуроки у него ещё получилось бы, но большее вряд ли. Здесь надо быть таким человеком, чтобы хотелось на него смотреть и слушать, чтобы он влюблял в себя…

Егор повернулся на спину, мысли перемешались, как стёклышки в калейдоскопе, и высветилась одна, совсем безумная: он должен найти способ встретиться с Ираклием и поговорить! Разобраться, кто он и что он. Объяснить ему, что он делает. А вдруг этот прыткий блогер уже и сам рад был бы остановиться, но не знает как, потому что его несёт им же запущенный и потерявший управление бешенный поезд?

***

Связаться с Ираклием оказалось не так-то просто. Личные сообщения в соцсетях у него были закрыты. На письмо с предложением встретиться и обсудить финансово выгодную сделку, отправленное по электронной почте, ответил помощник и попросил изложить суть вопроса ему. С организационного собрания для новичков-волонтёров, куда Орехин пришёл в старой куртке с глубоким, будто пещера, капюшоном и надвинутой на глаза кепке, Ираклий уехал в сопровождении такой плотной свиты, протиснуться сквозь которую было нереально.

Ни одна база данных в интернете не выдала Орехину ни номер телефона Ираклия, ни адрес. Тогда он взялся просматривать видеоролики «гениального» блогера, его прогулки с воображаемыми питомцами во дворе, надеясь увидеть что-то особенное, запоминающееся, чтобы можно было зацепиться и вычислить, где он живёт. Однако двор Ираклия ничего особенного из себя не представлял: на заднем плане однообразно покачивались серые стены панельных многоэтажек, маячили побеленные стволы деревьев, мелькали старенькие качели и общипанные клумбы – обычный двор, таких половина в городе… И вдруг на одном из видео в кадр на долю секунды вплыла красная «Лада Гранта» с открытой передней дверцей и светловолосой прямоугольнолицей женщиной, выходящей из-за руля. Автомобиль и женщина поспешно выплыли из кадра обратно, будто сдали задним ходом, но глазам этого хватило, чтобы зацепиться, а пальцам вспотеть от волнения: Галина Даниловна, у которой такая же стрижка и прямоугольное лицо, приезжает на работу на такой же красной «Ладе Гранте»!

***

Егора стало преследовать ощущение, что всё, чем он живёт последнее время, на самом деле думает и делает не он, а персонаж странной книги, которую Егор настоящий читает, сидя на кухне под бутоном настенной лампы, льющей на страницы тёплый, уютный свет. Разве возможно в реальной жизни, чтобы преподаватель педагогического колледжа, серьёзный и уважаемый человек, после работы надевал старую куртку с глубоким капюшоном, широкие, как у рэперов, штаны, и отправлялся в чужой двор выслеживать мальчишку-блогера?

Стоял поздний октябрь, темнело уже рано и холодало крепко. Опасаясь привлечь к себе ненужное внимание, Орехин старался меньше ходить, выбирал пункт наблюдения и замирал там, будто снайпер в ожидании цели. Быстро замерзал, начинал тосковать о тёплой машине, которой у него никогда не было. Дело осложнялось ещё и тем, что он не знал наверняка, в каком подъезде живёт блогер и в какое время обычно возвращается домой или, наоборот, уходит. Затея была больше глупой, чем стоящей, но даже глупая затея лучше, чем ничего.

В тусклом фонарном свете все попадавшие в поле зрения молодые люди казались Орехину одинаковыми, и во всех, если только они не были полными, ему чудилось что-то от Ираклия. Каждого он готовился окликнуть, но в последний момент пересиливали сомнения, за которые потом, после неудачных «дежурств», он себя долго ругал.

Когда же небо, судьба или какое иное ведомство, раздающее людям счастливые случаи, решило наградить Орехина за упорство и на присыпанной скупым снежком дорожке появился, наконец, настоящий Ираклий Наумов, ни одно сомнение даже не шевельнулось, не высунуло своего недоверчивого носа. То ли по походке, то ли по манере как-то особенно, чуть откинув назад, держать голову – Орехин и сам толком не понял, как узнал его.

Ираклий возвращался домой около девяти вечера. Уставшим он не выглядел, шагал бодро. Уже одно это вызвало у замёрзшего Орехина всплеск неприязни. Он подождал, пока парень пройдёт мимо его «наблюдательной точки» – детской горки с холодной металлической лестницей, от сидения на которой давно онемела спина, и двинулся следом. Выказывать неприязнь было нельзя, поэтому он выдохнул и глубоко вдохнул, как будто попытался наполнить себя искусственным дружелюбием, прежде чем окликнул блогера по имени.

Тот обернулся и, окинув преследователя недоверчивым взглядом, зашагал быстрее. Видимо, вид Орехина не вызвал у него желания разговаривать.

– Ираклий, извините, вы меня не знаете, я… – Егор хотел было уже представиться, но вовремя сообразил, что лучше этого не делать. – Вы интересны мне, как человек… Феномен нашего времени, так сказать… Можно вас кое о чём спросить?

Ираклий ещё раз недоверчиво посмотрел на прицепившегося к нему типа, одетого, как гопник, но выражающегося, как приличный человек.

– Мне некогда. Хочешь что-то спросить – свяжись с моим помощником, он назначит время.

Егора задела пренебрежительная фамильярность, которой этот сопляк-блогер ответил ему на деликатное «выканье». Он заставил себя стерпеть, но, поднимаясь вслед за парнем на крыльцо подъезда и чувствуя, что контролировать рвущуюся наружу неприязнь ему становится всё труднее, не столько попросил, сколько потребовал:

– Один вопрос!

– Все вопросы – к моему помощнику, – с раздражением кинул Ираклий через плечо и протянул руку с ключом к домофону.

Егор не мог допустить, чтобы встреча, которой он с таким трудом дождался, закончилась вот так. Он схватил протянутую к домофону руку и, резко закрутив её, придавил блогера к стене. Лампа, большой стеклянной шишкой висевшая над дверью, осветила скривившийся от боли рот Ираклия и испуганные, глубоко посаженные чёрные глаза, выглядывавшие из-под шапки, натянутой до самых бровей.

– Что тебе надо? – зло проскулил парень.

– Сколько можно повторять? Чтобы ты ответил мне на один вопрос! – прорычал Орехин. Ненависть неконтролируемо росла в нём, поднималась гигантской волной, грозившей обрушиться и затопить разум: всё из-за него, из-за этого сопляка, мерзкого паука, сидящего в центре паутины и царственно дёргающего за ниточки!

– Ты вообще понимаешь, что творишь?!

Ираклий непонимающе заморгал.

– Ты понимаешь, что то, что ты делаешь, – плохо?!

– Отпусти! – дёрнулся блогер и снова скривился от боли.

– Тебя прёт, да? Прёт от того, что ты как крысолов с дудкой? Пудришь людям мозги, а они идут за тобой, глотают всю чушь, которой ты их пичкаешь! У тебя талант, крысолов! Ты красиво играешь! Но не ту песню! К чему ты ведёшь людей?

– Я никого никуда не веду, – простонал Ираклий. – Я никого не пичкаю. Я просто подал идею, и оказалось, что им это нужно. Я помогаю людям в том, чего они хотят, и не считаю, что это плохо.

– Ты внушил людям, что им это нужно! Ты мошенник, аферист, и не надо прикидываться передо мной благородным героем!

Не так, совсем не так должен был сложиться разговор! Егор собирался поговорить по-хорошему, он хотел если не достучаться, то хотя бы оставить в голове парня пищу для размышления, но волна ненависти подхватила, понесла его, захлёбывающегося, совсем не в том направлении. «Придушить! Придушить этого ушлёпка! Пока он в твоих руках, придушить!» – яростно требовало изнутри что-то звериное.

Из недр подъезда донёсся звук опускающегося лифта.

– Помогите! – звонко выкрикнул Ираклий в студёную тишину двора.

Орехин разозлился ещё больше, хоть казалось, что больше уже некуда, дёрнул блогера от стены, и ударил под дых, вложив в удар всю свою ярость. Тот скрючился, схватившись свободной рукой за живот. Орехин наклонился над ним и угрожающе прошипел:

– Сворачивай свою лавочку с воображаемыми питомцами и своё грёбаное движение! Ты понял?

Ждать ответа было некогда: за железной дверью всё чётче слышались шаги.

«Дурак! Дурак! – ругал себя Егор, когда уже ехал домой в полупустом автобусе с запотевшими окнами и клюющей носом кондукторшей. – Я же не хотел его бить!»

Ненависть схлынула, осталось раскаяние: сделал всё не так! Украдкой он поглядывал на свои руки и не мог поверить, что эти руки только что причинили боль человеку. А добравшись до дома и согревшись под тёплым душем, уже не мог поверить, что действительно был там сам, а не какой-нибудь другой Егор Орехин, про которого он прочитал в книжке.

***

– Вчера вечером на популярного блогера Ираклия Наумова было совершено нападение, – сообщила губастая телеведущая утреннего выпуска новостей. – Неизвестный подкараулил его во дворе дома, преследовал до дверей подъезда, а затем нанёс несколько ударов и потребовал, чтобы блогер свернул движение «Свободу питомцам!». Услышав шум в подъезде, неизвестный скрылся. Составлен фоторобот преступника…

Егор застёгивал рубашку. Его бросило в жар, пальцы замерли на предпоследней пуговице: вот так поговорил!

На экране появилась чёрно-белая голова в капюшоне.

«Кажется, не похож», – с облегчением отметил Егор. Лицо у фоторобота было чересчур вытянуто, подбородок по-злодейски остро торчал вперёд, в оправу очков были вписаны неестественно огромные глаза. Видимо, Ираклий плохо разглядел его, чётко запомнил только одну деталь – прямоугольные очки.

– Это же ты! – вполголоса вскрикнула Лана.

– С чего ты взяла? – фыркнул ошарашенный Орехин.

– Это ты! – уверенно повторила жена, так уверенно, что не стоило и пытаться переубедить её в этом. – Вот, значит, какие у тебя были дела! Я так и думала!

Пропасть между ним и Ланой росла и росла, последнее время они почти не разговаривали. Совместные ужины стали пыткой: ложки, оглушительно стучащие о тарелки, Динька, переводящий с отца на мать тревожные вопросительные взгляды, еда, непрожёванными комками проваливающаяся в горло, – и Орехин стал ужинать отдельно. «Позже», – отвечал Лане на её «будешь есть?», заданное из чувства долга, неприятное, как остывшие макароны. Когда первый раз надел куртку с капюшоном и приготовился идти, тогда ещё на собрание для волонтёров, Лана поинтересовалась, куда он, но тоже как-то «макаронно». «По делам», – скупо ответил Орехин. Больше она ничего не спрашивала, а он был настолько поглощён охотой на Ираклия, что ему даже в голову не приходило, что жена может догадываться о его «делах».

– Господи-и-и! – с отчаянием протянула Лана и спрятала лицо в ладонях.

Орехин так и стоял в рубахе, застёгнутой не на все пуговицы, не зная, как ему быть и что говорить.

– Егор, что с тобой происходит? – Лана отняла ладошки от лица, и он увидел в её глазах страдание.

Он ждал злости, презрения, даже ненависти, но не был готов увидеть, что жена из-за его «дел» страдает. Стало так больно, что не вдохнуть – не выдохнуть. Захотелось обнять её, успокоить, убедить, что всё с ним в порядке, – и он шагнул к ней, с удивлением отмечая, что пропасть между ними только казалась ему непреодолимой, на самом деле это всего лишь маленькая трещинка, маленькая ранка в отношениях, которую можно залечить нежностью и любовью.

Лана напряжённо замерла в его объятьях, увернулась от поцелуя. Орехин вообразил, что ей неловко из-за Динькиного присутствия.

– Всё хорошо, – шепнул он, не торопясь отпускать её, наслаждаясь тем, как мягко щекочут лицо пахнущие конфетами волосы. – Вечером поговорим.

***

Дождь со снегом хлестал по лицу, встречные прохожие ёжились и втягивали головы в воротники. Орехин не замечал ни колючего дождя, ни пронизывающего ветра. Его грела изнутри благодарность. Он снова и снова вспоминал глаза жены, наполненные страданием, и теперь ему от этого страдания было тепло. Оно означало, что ей не всё равно. Оно означало любовь. А любовь – это такая сила, которая поможет преодолеть всё.

Он уже подходил к дому, когда услышал жалобное мяуканье. Мокрый, грязный котёнок на обочине тротуара, дрожа тощим тельцем, отчаянно кричал, молил о спасении остановившегося рядом мальчика лет восьми. Мальчик был не один. На некотором расстоянии его ждала женщина в коротком красном пальто, элегантно облегающем фигуру, и требовала:

– Слава, пошли!

– Ма-а-ам, давай возьмём его! – со слезами в голосе тянул мальчишка. – Пожа-а-алуйста!

– Кто-то выбросил, а мы подбирать будем! Он больной и с глистами!

– Ну он же замёрзнет и умрёт!

– Ничего с ним не случится! Волонтёры подберут и увезут в заказник.

– Ему там будет плохо, он же маленький!

Орехин слушал их диалог затаив дыхание, всей душой желая двум страдальцам – мальчику и котёнку – достучаться до сердца женщины.

– Слава, я сказала – нет!

– Давай возьмём! Мы его вылечим! Ты обещала мне котёнка!

– Завтра купим воображаемого.

– Не хочу воображаемого, хочу настоящего!

Егор вздрогнул и возликовал: есть ещё «зрячие» люди! Это ничего, что маленькие. Большие вырастают из маленьких.

Мать, потеряв терпение, вернулась за сыном, схватила его за руку и потащила прочь. Котёнок неуверенно поковылял следом, покачиваясь то ли от ветра, то ли от слабости.

– Мама, он идёт за нами! – заплакал мальчик.

Орехин сам чуть не прослезился.

– Брысь! – женщина с брезгливым выражением на лице махнула в сторону котёнка сумочкой. – Пшёл!

Егор догнал несчастного малыша, присел на корточки. Чёрный, худой, с длинным мокрым хвостом, он больше походил на крысёнка. Лана, конечно, будет далеко не в восторге, поворчит первое время…

– Дяденька! Дяденька! – завопил мальчик, безуспешно пытаясь вырваться из цепких материнских пальцев. – Хоть вы возьмите! Он же погибнет!

Мать дёрнула его за руку, что-то сердито шикнула в макушку.

Орехин не удержался и крикнул красному пальто:

– У вас замечательный сын! Настоящий человек! Не воображаемый!

Пальто только ускорило шаг.

***

Пришлось пожертвовать шапкой. Орехин посадил в неё котёнка, будто в тёплое гнездо, и тот замолчал. Ему было всё равно, кто и куда его несёт, он доверился первым протянутым рукам. Осторожно прижимая «гнездо» со спасённым малышом к груди, Орехин поднялся на свой этаж. У двери вдруг подумал, что всё складывается правильно: теперь, когда у них появится котёнок, сын и жена увидят разницу между воображаемым и настоящим. Откуда Диньке знать, где настоящее, а где пустое, если у него этого настоящего никогда не было? А Лана в погоне за модой, в своём нежелании отставать от других просто перепутала ориентиры.

Егор давно уже не возвращался домой в таком хорошем настроении: наконец-то появился просвет в хаосе происходящего. Он повернул ключ в замке, открыл дверь. Прихожая встретила сумеречной тишиной. Жены и сына не было дома. Ущипнуло тревожное предчувствие, но Егор прогнал его. Подумал, что всё опять складывается правильно. Будет лучше, если к их приходу он успеет искупать котёнка и сбегать в гипермаркет через дорогу за лотком и наполнителем.

Малыш спокойно дал себя помыть и выбрать из шерсти колючки. Как будто понимал, что от его поведения может зависеть дальнейшая судьба, и решил всё терпеть, чтобы свалившийся с неба хозяин не передумал и не выбросил его обратно на улицу.