Возьми моё сердце

Роутер, в миру Ромка, по-собачьи преданно взглянул на Миранду и заговорил, лениво, словно через силу, роняя слова:

– Вчера один чел из нашего подъезда, тоже панк, шепнул, что его на днях в ментовку вызывали. Дескать, там его менты кололи, знает ли он на районе какие-нибудь молодежные бригады и места. где пацаны гужуются. Чел, ясное дело, пошел в отказ. Тогда менты пригрозили: ему хвост прищемить. Мол, им известно, что он наркотой балуется, и не просто балуется, а закладки делает и дозы продает. Он такой: «Вы что, я не дилер, я только для себя покупаю». А они: «Это будешь следователю доказывать». После этих тёрок менты показали парню знак пасифик и спросили, знает ли он, что это такое. Чувак, по его словам, возмутился:

– Да кто же этого не знает? Обычный знак пасифик. Такой хиппи рисуют. Типа они за мир. Только я к хиппарям не имею отношения. Сами видите, товарищи полицейские, я обычный панк. Люблю хард-рок, а не ихние хиппарские сопли. Типа давайте заниматься любовью, а не войной. Тьфу!

– А ты хорошо подумай, – сказал лейтенант, по словам парня. – Если не хочешь попасть в историю. Наши агенты внедрились в одну такую компашку на районе. Похоже, эти говнюки хорошо бегают. Пока никого из них изловить с поличным не удалось. Вот если бы ты помог нам…

– Нет, товарищи полицейские – вроде как заявил им мой сосед, если не брешет. – Я в политику принципиально не лезу и вообще только на рок-фестивали и на рок-концерты езжу. Я честный панк! Если прикажете кого-то освистать на рок-концерте – пожалуйста, но втираться в какие-то чужие группы мне западло…

Короче, сосед клянется, что соскочил. Конечно, в ментовке ему приказали не трепаться, но он меня сто лет знает, потому и слил инфу. У меня все.

В комнате стало очень тихо. Только большая муха, не находя выхода, с жужжанием билась в закрытое окно.

– Что скажете, челы? – подала голос Миранда. Она сразу же присвоила себе роль ведущей собрания и не собиралась от нее отказываться.

– По-моему, ты, Миранда, хочешь притянуть доклад Роутера к нашей компании, – вступил в разговор Джобс. – На мой взгляд, это глупо. У тебя есть стопудовые доказательства, что у нас завелся крот? Да и вообще… Мы же не подпольная организация, мы просто не можем терпеть этих гадов с бритыми башками.

– А, по-моему, совсем не глупо, – с мрачным напором, словно революционная комиссарша, отчеканила Миранда, сузив ярко-синие глаза.

– И в чем же ты видишь суть? – насмешливо спросил Димка-Джобс. – Таких групп, как наша. я уверен, в огромном мегаполисе немало. Не факт, что менты имели в виду именно нас.

– Суть в том, что мы с тобой, Димка, знаем друг друга, как и Роутера, со школы. Мы в курсах, кто из нас каким был в пятом и в десятом классе, чем теперь дышит, с кем спит и так далее. Борька-Байк тоже с нами довольно давно. А вот Серый и эта его пассия… Как ее там, «агент Казуар», то бишь Кира… Они появились здесь сравнительно недавно. Вполне вероятно, что кто-то из них и есть ментовский агент. Из-за этих говнюков мы все скоро сядем, причем надолго. Куда-куда? В СИЗО, ясный пень, а потом на зону. Предлагаю изгнать эту сладкую парочку отсюда раз и навсегда.

После этих слов Миранды Кира задохнулась от гнева и закашлялась. Ее лицо стало красным, а пальцы вцепились в спинку впереди стоящего стула.

– Это зашквар, Миранда! Какие доказательства! – закричала она, глядя с ненавистью в глаза командирши. – У тебя, пафоска кринжовая, есть доказательства? Может ты сама засланный казачок! Ты зачем напросилась на задание с Сергеем? Ясное дело: чтобы его или меня подставить! Мое мнение: ты сама провокаторша и есть!

– Какие еще будут мнения? – невозмутимо спросила Миранда.

Парни, сидевшие в комнате, угрюмо молчали. Андрей-Малыш вытянул ноги в проход и разглядывал свои огрмные кроссовки. Первым не выдержал Сергей.

– Ах, тебе наших мнений захотелось, Миранда! Давай полегче! – заорал он, – иначе тебе придется доложить нам, на чем основаны твои обвинения, или немедленно покинуть эту комнату.

– Вчера из моей папки исчезли кое-какие бумаги, – тихо сказала Миранда. – Это список, состоящий из наших фамилий и кое-какие планы будущих вылазок. Я была с Серым на задании. В штаб заходили агенты Казуар и Джобс. Ну, Димка-Джобс отпадает, у него все документы в компьютере, и таскать у меня бумаги ни к чему. Значит, секретные бумаги, которые компрометируют всех нас, с кличками и подписями кровью могла взять только Кира.

– Зачем? С какой целью? – закричала Кира. Она была готова броситься на Миранду. Сергей, чтобы успокоить любимую девушку, положил руку ей на плечо и шепнул:

– Не заводись! Всем ясно, что Миранда блефует и пургу несет.

– Зачем агент Казуар сперла бумаги? Я уверена: она приделала секретным спискам ноги, чтобы притащить ихтв клюве ментам! – твердо сказала Миранда.

– Хватит! Надоело! Если ты не прекратишь клеветать на Киру, я уйду вместе с ней! – крикнул Сергей и до боли сжал любимой руку. Затем потянул ее вверх, заставив Киру подняться со стула. – Валим отсюда нафиг! Не могу слушать этот бред!

– Стойте, ребята! – завопил Джобс. – Если вы сейчас уйдете, с кем мы останемся? Вы отлично себя зарекомендовали работой в поле. Если всех по капризу Миранды выгонять, наша группа «Пасифик» быстро сдуется. Кто тогда будет бороться с этой мразью? Уж точно не менты. Им с нами, очкариками-студентами проще иметь дело, чем с накачанной братвой. Думаю, ребятам надо дать шанс. Предлагаю поручить им новое дело.

– Миранда, ты чего вааще? Как с цепи сорвалась! – пробасил Борька по кличке Байк. – Гонишь ребят из-за своих капризов прочь. Какого черта? С фашиками нам без них не справиться. Они наглеют, набираются сил, облепляют все новые и новые районы на окраинах города своими плакатами.

Джобс горячо поддержал Байка:

– Эти гады чувствуют поддержку в Европе. Все в курсе, что творили антисемиты в Амстердаме? А за год до этого в Дагестане? Экстремисты искали евреев в двигателе самолета! Блин, что им евреи-то сделали? Возможно, они их никогда даже не видели? Короче, я не хочу, чтобы евреев опять, как восемьдесят лет назад, сжигали в печах и закапывали живьем в землю. Если следите за новостями, то наверняка слышали про заложников, зверски убитых и похищенных в секторе Газа 7 октября 2024 года? Ненависть родила ненависть, и пошло-поехало…

– Слушай, Джобс, причем тут Газа? Это типичная демагогия! Дело идет о пропаже наших бумаг. Это всех нас ставит под удар. Вот что я скажу: все следы ведут к Кире. Короче, я против того, чтобы агент Казуар осталась! Ставлю вопрос на голосование. У нас, блин, демократия, или как?

Все кроме нее проголосовали за то, чтобы Кира и Сергей остались.

Заседание закончилось. В этот раз члены организации расходились молча, без обычных шуток и подколок. Все были растеряны и подавлены.

Мучительное ожидание

Время шло. У Вари уже все было готово к часу Икс: собран полный пакет медицинских документов, все анализы и исследования хранились в толстой пластиковой папке. Варя все чаше думало о том, что многие заключения имеют срок годности и, если ожидание затянется, придется все сдавать по новой, причем за деньги, что не слишком приятно. Часы и дни тянулись мучительно. Ждать было невыносимо, как и почти безвылазно сидеть дома. Врачи предупредили: ожидание подходящего для неё донорского сердца может быть долгим. Они рекомендовали пациентке соблюдать особую осторожность: не ходить в людные места и в гости, чтобы не подцепить инфекцию, тщательно выполнять все назначения врачей, в том числе, делать в живот подкожные инъекции препарата, предотвращающего тромбы. Варя ворчала, но всё выполняла неукоснительно, потому что знала: в час Икс она обязана предстать перед кардиохирургами в наилучшем виде. Пришлось отказаться от многих приятных привычек, даже от походов в кофейню по утрам вместе с Максом, хотя это были её любимые часы.

Каждый день Максим звонил по оставленному Мариной Анатольевной телефону. Вежливый голос неизменно отвечал:

– Пока донорского материала, совместимого с организмом Варвары Петровны, нет. Ждите и оставайтесь в зоне доступа. Когда донорское сердце появится, вам позвонят.,

Варя расстраивалась, что из-за нее Макс не поехал опять в горы, куда всегда так стремился, что он откровенно мается, оставшись из-за нее в душном городе. Она была готова отпустить его на очередное восхождение, ведь родители были рядом, но знала, что любимый не оставит ее в этот решительный и страшный, до мурашек по спине, момент. Варя понимала: ей крупно повезло: такого любящего, верного и ответственного парня в наше время днем с огнем не сыщешь… Она каждый раз обрывала эти мысли беспощадным вопросом: вправе ли она думать только о себе?

Чувства Вари в период ожидания операции обострились, и она стала замечать то, чего не видела раньше. Мать Макса была с ней по-прежнему ласкова и внимательна, однако в глазах ее поселилась тревога. Жанна Андреевна была явно не в восторге от того, что ее сын тратит так много времени, сил и денег на девушку, у которой серьезные проблемы со здоровьем. Дескать, время идет, а жизнь такая короткая… Мальчику надо создавать семью, заводить детей, делать карьеру… Варя догадывалась, что мать говорит Максу наедине всё то, что обычно матери говорят взрослым сыновьям. Чем иначе объяснить его перемены? Макс возвращался от матери грустным и поглядывал на Варю печальными глазами влюбленного спаниеля. Варя все понимала, страдала и частенько плакала, когда Макса не было рядом. Не хватало еще, чтобы он жалел и утешал ее! Ни за что! И так тошно.

Когда любимый отпрашивался у нее на встречи с друзьями, на их веселые дни рождения и пикники, на Вареньку наваливалась такая тоска, что хотелось принять разом, увеличив дозу в десять раз, все таблетки, прописанные докторами, и покончить с проклятыми вопросами, на которые нет ответов. Это легче, чем испытывать тупое, ноющее как зубная боль, предчувствие беды. Лучше одним махом распрощаться с жизнью, в которой ничего хорошего ей уже не светит!

Когда Варя оставалась одна, ее одолевали страхи. Они накрывали ее черным бархатным покрывалом, в котором она барахталась, ища выход. Выбраться из бархатного ужаса получалось редко. Страхов было слишком много, и они обступали её стеной: страх остаться одной, страх сделаться беспомощной, никому не нужной кроме собственных родителей инвалидкой, страх стать некрасивой, с багровым шрамом на грудине, который ужаснет Макса, страх стать обреченной до конца жизни принимать сильные препараты, чтобы организм не отторгал сердце другого человека, погибшего в результате несчастного случая или аварии. Все это были второстепенные страхи. Самый главный страх, сжимавший по ночам ее больное сердце, был мучительным и неистребимым. Варя знала, что шансов родить Максу ребенка у нее не будет никогда.

В грустные минуты к Варе приходили стихи:

Моей любви отдельно каждый цвет

Храню в коробке из-под акварели,

И редко, от апреля до апреля

Я вынимаю их на божий свет.

Меня не научили рисовать –

Мешаю храбро красное с зелёным,

Святую пошлость розового тона

Поклявшись до весны не доставать.

Оранжевый ликующий мазок –

Твоя улыбка в середине лета.

Уже февраль. Мне не хватает цвета.

Ты так неосмотрительно высок.

Чернилами замазать зеркала.

Уйти из мастерской и хлопнуть дверью.

Проклятье черно-белому апрелю

И краскам в нижнем ящике стола!

В ожидании операции Варенька увлеклась популярной медицинской литературой. Ей хотелось все знать про новации, которые то и дело появляются в кардиохирургии, особенно – про операции, еще недавно казавшиеся фантастикой. Варя часто думала, хорошо ли она сделает, если позволит врачам вмешаться в высший промысел – природы ли, Бога ли, судьбы ли. Может быть, ей предначертано умереть рано, чтобы все запомнили ее молодой и красивой? Правильно ли, что хирурги хотят продлить её жизнь? Молодых все жалеют, их горько оплакивают на похоронах, а инвалидки средних лет никому не нужны.

Однажды Варя натолкнулась на необычную информацию. Оказывается, в Штатах некоторые врачи делают себе на груди татуировку «Не реанимировать, не интубировать». Уж доктора-то лучше других знают, кем может стать человек, пробывший на искусственном кровообращении много часов. Порой сильно страдает его интеллект, а в самых тяжелых случаях человек становится овощем. Когда видишь, даже не часто, подобных пациентов, без раздумий выбираешь вместо реанимации смерть – чтобы не стать таким же овощем, как они – не мычать, не ходить под себя и не оказаться обузой родным долгие годы.

Варя все чаще размышляя на подобные темы. Они показались бы странными для молодой, красивой и любимой девушки, если не знать о её болезни. Порой она доходила в мыслях даже до эвтаназии. Размышляла, что это не так уж и плохо. Если не останется ни сил, ни желания жить – к чему длить мучения? Лучше уж раз – и всё. Всего один укольчик, быстро и безболезненно… Иногда Варя жалела, что у нас в стране эта, казалось бы, простая штука – лекарственное прекращение жизни с согласия пациента, – запрещена. Пришла к выводу: если станет совсем тоскливо, надо будет найти страну, в которой можно легально и добровольно уйти из жизни и где законной причиной для осознанного ухода считается неизлечимая болезнь или невыносимая боль. В какой-нибудь европейской стране, например, в Швейцарии, никто, наверное, не будет спорить, что чужое сердце – это и есть неизлечимая болезнь, и, если человек сильно страдает, разрешат безболезненно умереть. Всего один укол – и всё… Вот только родителей жалко. Их жизнь и так уже превратилась в бесконечное страдание, а если еще она сделает им такой «подарок» …

Порой Варю одолевали совсем другие мысли. Она чувствовала необъяснимое любопытство. Замена родного сердца на новое, чужое – это же удивительное приключение, которое немногим из людей, живущих на Земле, довелось испытать. Наверное, надо попробовать – может, все не так страшно? Прыгнуть в операцию, как в омут с головой, а там видно будет!

Новое испытание

Обстановка в штабе у Джобса становилась всё более нервозной. Все подозревали друг друга в предательстве, но о том, чтобы прекратить борьбу с нациками, и речи не было. Того, кто предложил бы это вслух, тут же самого сочли бы предателем.

Киру и Сергея общим голосованием решили отправить на новое задание. Сергей так и не понял: их проверяют или хотят загладить вину после обидных слов Миранды. Задание было, вроде бы, привычным: сорвать плакат нациков и нарисовать вместо него знак пасифик. Можно еще слово МИР написать. Однако действовать предстояло не где-нибудь на глухой окраине типа Южного Бутова или Бирюлёва, а в центре столицы. Конкретнее – на Пушке, то есть, на Пушкинской площади. Неонацисты недаром полюбили это место: там всегда полно молодежи и туристов. Ясное дело – любую их мерзотную акцию на Пушке заметят, в СМИ появятся возмущенные репортажи, снабженные каким-нибудь броским заголовком типа «Доколе?!» или «Фашистская агитка в центре Москвы» или «Куда смотрит полиция?». Словом, в этом людном месте мазню нациков обязательно увидят, и есть шанс, что их плакат снимут не сразу. Люди боятся связываться с фашистами, а у полицейских в центре города других забот хватает. Правда, в конечном счете они дают указания дворникам «убрать это», поскольку возле памятника Пушкину назначают свидания люди всех возрастов и национальностей, да и на скамейках, расположенных слева от монумента, всегда кто-нибудь сидит или даже лежит. Для фашиков центровая локация – сплошной плюс. Зато для Сергея и Киры она казалась сплошным минусом. В центре города полно видеокамер, да и среди прохожих тут же найдутся свидетели их «несогласованных с мэрией действий». Слишком много профессиональных доносчиков появилось в городе в последнее время. Они не дремлют, днем и ночью выискивают мнимых «врагов», перечеркивают жизнь ни в чем не повинных граждан и открыто гордятся своими доносами на молодых людей и даже на стариков.

– Слушай, Серега, похоже, нас хотят подставить, – Кира заговорила первой. Они уже подходили к площади, на которой в летних сумерках темнел памятник главному российскому классику, окруженный цепями. Кира нервно потеребила лямку рюкзака. – Может, ну их нафиг! Давай пойдем назад? На штабе отмажемся: мол, все, что планировали, мы нарисовали, но знак пасифик тут же стерли дворники. Сфоткаем этот чертов знак в другом месте, да хоть у меня во дворе на стенке дома – делов-то! Знаешь, Серый, у меня нехорошее предчувствие…

– Ты думай, что говоришь, агент Казуар! Если кто-нибудь из наших донесет Миранде, что мы сдали назад, эта сучка поднимет такую бучу! Вот тогда-то нас стопудово посчитают агентами ментов. Вспомни, как Миранда вчера бесилась! Ей зачем-то вштырило выгнать нас из штаба, причем не тихо, а с позором. Не понимаю, какая муха ее укусила? Может, та, что билась о стекло на собрании?

– Ты что, всерьез поверил в то, что она болтала? – Кира хмыкнула каким-то новым, резким смешком. – Вы, парни, в таких делах ни фига не догоняете. Эта мышь разноцветная просто тупо втюрилась в тебя, Серый! Бесится, что ты ее игноришь, вот и все дела.

–Да пошла она! Совсем берега попутала! Еще не хватало, чтобы мы из-за нее зассали и опозорились перед ребятами! Хорош болтать! Доставай из рюкзака скребок, тряпку…

– Всё?

– Нет, не всё! Ты что, как в первый раз? Трафарет, баллончик… Что еще?

– Перчатки! Вчера я маникюр в салоне сделала. Не хватало еще из-за этих уродов ногти ломать! Вот, уже надела. Итак, вернемся к нашим баранам. Где ты видишь их мазню?

– Разуй свои глаза и следи за моими!

– Там ничего нет!

– Правее смотри! Еще правее!

– Блин, увидела! Нехило нацики со своей блевотиной пристроились!

Плакат с нацистскими лозунгами: «Очистим город от черных! Гнать узкоглазых из Москвы! Русские, проснитесь!» висел на будке мороженщицы. Бритоголовые приклеили его не возле окошка, а чуть сбоку – там, где обычно клеят афиши концертов. Люди покупали мороженое и поспешно отходили в сторону. Мало кто из покупателей задерживался у черно-желтой листовки. Кто-то скользил по ней взглядом и демонстративно отворачивался. Типа «меня это не касается, пусть полиция разбирается». Кто-то тихо возмущался. Подошли молодые парни-азиаты, зыркнули на лист формата А3 с ненавистью, но сорвать не решились и молча отошли.

Большинство людей спешили мимо, не обращая внимания ни на будку с мороженым, ни на плакат, криво прилепленный на ней. Кира с Серегой не удивились: в Москве каждый занят своими проблемами, по сторонам успевают смотреть только приезжие.