Курьер из Страны Советов

Затем Кажубей вызвал Лину и объявил:

– Ответственность за подготовку темы «Хозяйка земли» ложится на вас, Лина. Надо показать, что Советский Союз – современное государство равных гендерных возможностей и социальных лифтов. Молодая женщина запросто может стать у нас председателем колхоза. И, пожалуйста, постарайтесь обойтись без этого, навязшего в зубах исконно-посконного лубка. Мы же не «Советская женщина», в конце-то концов! Надоели эти их глиняные кувшины и рушники с караваями. Пусть Лепаж сделает наконец-то достойный кадр. Давно уже он не радовал нас хорошей съемкой. Я прямо вижу такую картину. Молодая женщина, председатель колхоза, Олена Ивановна, осматривает свои владения, стоя в джипе с открытым верхом, который мчится по полям, а ее газовый шарфик эффектно развевается на ветру.

Видимо, Кажубей вспомнил свою поездку двадцатилетней давности с Хрущевым по Соединенным Штатам и то, как бывшие ковбои объезжали свои бескрайние фермерские хозяйства в джипах с открытым верхом. Одним словом, Алексей Иванович решил, что наша советская «фермерша» обязана выглядеть не хуже американской.

Из разговора с Кажубеем Лина уяснила главное. В журнале «Страна Советов» не столь важно, кто будет делать «подтекстовки» к снимкам фотомастера, записывать факты и фамилии в блокнот и помогать таскать фотоаппаратуру. Главное – не запороть фотосъемку. Что и говорить, обидно для пишущего журналиста. Однако возражать было глупо, и Лина на следующий день отправилась на Украину.

Инструктор Винницкого обкома КПСС, курировавший их с Лепажем командировку, дозвонился при Лине «в район» и внезапно заговорил по телефону не с чиновничьими, а с какими-то гоголевскими интонациями:

– Мыкола, здоровеньки булы! Ты, небось, нахлобучил капелюх и у речки пузо греешь? Подымайся, Мыкола, утягивай на шее галстух! До тебе корреспондент едет. Якой? Та дядька такой большой, с усами! Шуткую, Мыкола, не пугайся, гарна дивчина с Москвы до Олены Ивановны приихала. Там у вас уже ее хлопчик с фотоаппаратом в подсолнухах неделю загорает.

Фотомастер Виктор Лепаж, в отличие от ответственного партийного работника, шутить с Линой был не намерен. Он сидел на крыльце Дома колхозника и глядел мрачнее тучи. Кажубей оказался прав: Лепаж бухал уже не первый день и жестоко страдал от похмелья.

– Ты ее видела? – спросил он.

– Нет еще, а что? – переспросила Лина, догадавшись, что речь идет об их героине.

– Центнера полтора, не меньше. Какой джип, какой, нафиг, шарфик? Кажубей требовал ее в прозрачном халатике у речки снимать, прикинь! «Плейбоя», видно, в рабочее время насмотрелся!

Лина догадалась, что Алексей Иванович уже донес до сведения Лепажа идею про джип, летящий по колхозным полям и про речку.

– Кажубей настаивает на этом кадре, – строго напомнила она.

– Вот пускай сам и снимает. Видишь лужи? Здесь почти неделю дожди. Тебе хорошоооо! Начирикала в блокнотике – и все дела, а мне тут его фантазии снимать, дня три еще по грязи прыгать…

«Чувство вины, тошнота, нежелание жить – типичный синдром похмелья», – вспомнила Лина обрывок медицинской статьи. Ей внезапно стало жаль Лепажа.

– Ладно, что-нибудь придумаем, – пообещала она.

Фотограф чуть не заплакал от жалости к себе. Он старался дышать в сторону и старательно прикрывал рот рукой. В этот момент по радио сообщили, что солнца не будет до конца недели. Лепаж махнул рукой и достал из кофра наполовину пустую бутылку водки и маленький граненый стакан.

– Будешь? – спросил он с надеждой.

– Нет, лечись в одиночку, – разрешила Лина. – Не хватало еще, чтобы мы тут вместе забухали «на радость» Кажубею.

Наутро опять зарядил мелкий противный дождик, но Лепаж вышел навстречу Лине из своей комнаты на удивление свежим, словно роза в палисаднике возле правления колхоза.

– Я ночью придумал гениальный ход! – сообщил он басом. Мы устроим настоящий ливень! Пускай наша героиня борется за урожай в экстремальных условиях! Понимаешь, эту мерзкую мелкую морось на карточках вообще видно не будет, так что надо брать дождь в свои руки.

Не успела Лина переварить «гениальный ход» фотомастера, как напарник уже названивал в правление колхоза насчет пожарной машины.

Вскоре Олена Ивановна в дефицитном по тем временам чехословацком плаще кремового цвета стояла под мощным потоком ледяной воды, которая лилась из «пожарки». В руке она держала на отлете мокрую, облепленную грязью свеклу с ботвой, изо всех сил стараясь не испачкаться.

После съемки Лина рубанула классику фотообъектива правду-матку:

– Это не фоторепортаж, Витя, это постановочный кадр! Туфта и очковтирательство!

В «МК», где до этого трудилась Лина, откровенно презирали постановочную фотосъемку и уважали правду жизни. Лепаж в ответ на обвинения обиделся и сказал, что правд бывает много, и у каждого художника она своя. Дескать. он как фотохудожник лепит образ Хозяйки Земли и отступать от своего плана не собирается.

– Не шуми, экономь силы, – посоветовал он Лине, – завтра еще «джип» в полях снимать…

Ключевая идея Кажубея Лине не понравилась еще в Москве, однако бывший соратник Хрущева не привык слушать рядовых исполнителей, тем более таких молодых и неопытных, как Лина. Он сразу дал понять, что в редакции у нее одна задача: слушаться начальство и воплощать в жизнь его замыслы. В этот раз идея матерого пропагандиста состояла в следующем. Молодая председательница колхоза мчится в открытом «козлике» по пыльной дороге, окидывая зорким хозяйским взглядом бескрайние поля. Машиной управляет опытный водитель, а Хозяйка Земли стоит на ходу, намертво вцепившись в переднюю панель. Эффектную картину довершает газовый шарфик, который развевается на ветру.

– Витя, – решительно сказала Олена Ивановна, – побойся бога, какой еще джип в колхозных полях? Меня же люди засмеют, собаки обгавкают. А, главное, у нас в колхозе нет ни одной машины без верха.

– Олена Ивановна, у вас найдется газовый шарфик? – серьезно спросил фотограф, пропуская мимо ушей другие возражения.

– Вроде, где-то был, – растерянно пожала плечами председательница.

– Ну вот, – обрадовался Лепаж, – Шарфик – это в нашем сюжете главное. С колхозного «козлика» уберем брезент, и он не хуже джипа будет выглядеть. Давайте завтра с утра и приступим, пока дождь не зарядил!

Съемочная «группа» выехала на рассвете в обстановке глубокой конспирации. Елена Ивановна встретила их в бежевом выходном костюме, в котором обычно ездила в обком партии. На шее у председательницы красовался голубой газовый шарфик, довершая романтический образ «гарной жинки».

«Айседора», блин!» – выругалась про себя Лина.

Лепаж, притаившись на холме, махал руками и целый час гонял «козлик» без верха и со стоящей Оленой Ивановной туда-сюда, пока наконец не убедился, что съемка получилась.

– Ну все, еще пару «забойных» кадров сделаем – и можно в Москву возвращаться, – сообщил он Лине голосом пахаря, который только что ручным плугом вспахал бескрайнее поле.

– Как возвращаться, а мое интервью? – возмутилась Лина. – Надо сесть, спокойно поговорить с Оленой Ивановной. Что я писать-то буду?

– Ладно, хватит болтать! На сегодня назначена еще одна съемка, – заторопился Лепаж. – Вроде, день обещает быть жарким. Наконец-то! Я придумал классный кадр. Солнце отражается в лемехах комбайнов. Да ладно, не волнуйся ты так, что-нибудь накропаешь. Главное, позвони в правление колхоза и все цифры запиши. Урожай, достижения хозяйства под мудрым руководством Олены Ивановны и прочее бла-бла-бла… Кажубей все равно найдет, к чему придраться.

Лепаж как в воду глядел…

– Прекратите разжевывать очевидные вещи, здесь вам не детский сад, не этот ваш «МК»! Вы работаете в органе ЦК КПСС!

Лицо Кажубея сделалось малиновым, и он смахнул со стола роскошные фотографии, только что отпечатанные Лепажем в лаборатории. Фотограф невозмутимо собрал с пола снимки и спросил:

– Ну, значит, все в порядке, Алексей Иванович? Пойду-ка я в отдел иллюстраций, пусть макет готовят.

Размазывая слезы по щекам, Лина выскочила из кабинета.

«Если он так швыряет фотографии мастера, что же этот хрущевский костолом сделает с моим текстом?».

Как ни странно, объемный очерк Лины Кажубей принял с первого раза, почти без замечаний. Только попросил вписать абзац про то, как председательница колхоза варит дома варенье из вишни и слив, выращенных в ее саду. Правду сказать, у Олены Ивановны на кулинарные подвиги не было ни времени, ни сил, ни желания, но по сравнению с искусственным дождем и «амазонкой» в «джипе», подобный домысел выглядел довольно невинно.

Лина сообразила, что Алексей Иванович Кажубей, подобно капризной оперной примадонне, нуждается в «гримерше», на которую надо наорать, чтобы показ материала на редколлегии прошел без сучка и без задоринки. Так, собственно, и случилось.

С тех пор Кажубей вел себя с Линой мирно и даже дружелюбно. Лина поняла, что «школа молодого бойца» в журнале «Страна Советов» успешно пройдена.

К удивлению Лины, заведующий фотоотделом Иван Кузнецов не явился на показ фотографий, привезенных Лепажем из командировки, который проходил вначале в отделе Кажубея, а потом на редколлегии. Лина боялась, что шеф фотографов разгромит их фотоочерк, в последний момент потребует серьезной перетасовки фотокадров и тем самым устроит настоящий форсмажор и скандальные разборки с дизайнерами. Как ни странно, показ без Кузнецова прошел на удивление гладко.

– Не парься, Лин! Что, Кузнецову больше делать нечего – на наши показы ходить? Иван сейчас в Праге, а когда вернется – улетит в Мексику, – меланхолично сообщил Лепаж и отхлебнул минералки из горла. Виктор который день отмечал успех их общей командировки и сейчас находился в первой стадии загула – добродушной эйфории. – Пойми, Линочка, мои фотокарточки и тем более твои тексты к ним Кузнецова мало интересуют.

– Что же тогда его интересует? – спросила Лина с любопытством. – Вроде бы, обязанности завотделом фотоиллюстраций с Кузнецова пока никто не снимал.

– Кто его знает? – пожал плечами Лепаж. – Поди найди его в кабинете. Кузнецов, по слухам, чуть ли не каждый месяц за границу на фестивали коммунистической прессы летает. С утра представляет местным коммунистам наш журнал, а вечером в бабочке на приемы ходит, фотовыставки наших работ открывает. Еще раз повторяю: на-ших! Моих, Клубниченко, Малышко… У самого Кузнецова такие карточки, что их только в ДК завода ЗИЛ показывать. Короче говоря, Ваня Кузнецов – настоящий редакционный паразит, да и только.

– А почему начальство терпит его бесконечные вояжи в капстраны? – удивилась Лина.

– Наверное, подарки хорошие оттуда привозит, – пожал плечами Лепаж, – других объяснений у меня нет.

Лина про себя подумала, что подарки – слишком малая плата за постоянное пребывание Кузнецова в Париже и в Мехико. Что-то должно быть еще… Вот только что?

Восточный Берлин,

середина восьмидесятых

В тот день Лина прогуливалась по Александр плац, поджидая подругу Бербелу, заскочившую на несколько минут в универмаг Кауфхоф за батарейками для диктофона. Лина ловила свои отражения в огромных витринах, и «нью лук» в немецких вельветовых штанах и модной курточке из замши ей очень нравился. В то время советские люди за границей все еще отличались от западной публики, а тут самый придирчивый стилист не отличил бы ее от спешащих по делам восточных немцев, одетых, как всегда, модно, практично и демократично.

Что это? Силуэт, мелькнувший в витрине, показался Лине смутно знакомым. Она обернулась и едва не вскрикнула. Мимо нее почти бежал…Кузнецов. Она не могла ошибиться, это был руководитель фотоотдела «Страны Советов». Все те же редкие светлые волосы с легкой сединой, шейный платочек, темные очки. В ярко-синей курточке, модных джинсах и ботинках, с неизменным кофром для фотоаппаратуры через плечо, Кузнецов, как и она, не выделялся в берлинской толпе. За Иваном Петровичем едва поспевал немец средних лет. Незнакомец что-то эмоционально говорил Кузнецову на ломаном русском, подкрепляя свою речь активной жестикуляцией. Из-под расстегнутой куртки иностранца виднелась белая рубашка с темно-синим галстуком. Официальный вид мужчины завершали черные брюки и до блеска начищенные ботинки. Одним словом, собеседник Кузнецова выглядел типичным гэдээровским функционером. Над этой высшей кастой чиновников, которую еще недавно все побаивались и которой втайне завидовали, в последнее время в ГДР стали все чаще посмеиваться.

«Странно, – подумала Лина, – никто в редакции не сказал, что Кузнецов тоже отправляется в ГДР. Он же тогда на моих глазах в Париж улетел. Уже сюда перебрался? Так быстро? Интересно, что он здесь забыл? Что за миссия, для которой потребовалась встреча с местным партийным начальником? Ясное дело, Кузнецов, в отличие от меня, не собирается готовить репортаж про детские сады и школы в Восточном Берлине. Если бы его съемка была включена в план будущих номеров, ей бы сказали об этом. Тогда зачем он вообще сюда приехал? Неужели чтобы накупить в Кауфхофе шмоток? Сомнительно, на восточные марки не разбежишься… Да и вообще как-то мелко это для Кузнецова. Восточный Берлин не Париж, куда он каждый год мотается на праздник газеты «Юманите» …

Ни окликнуть Кузнецова, ни поздороваться с ним Лина не успела, оставалось только строить догадки.

– Ты знаешь, я только что видела здесь нашего фотографа Кузнецова, – сообщила Лина появившейся из супермаркета Бербеле. – Странно как-то все это… Понимаешь, я ни от кого не слышала в редакции, что наш фотобосс тоже собирается в Берлин. И еще одна странность. Мы обычно считаем командировку за границу дополнительным отпуском, а он пронесся мимо меня так, словно его ждут неотложные дела. В Москве наш геноссе Кузнецов так никуда не бегает, старается соблюдать солидность, приличную для его возраста и должности.

Бербела помолчала несколько секунд, разглядывая витрину, и наконец сказала:

– Мне кажется, Лина, тебе надо забыть о том, что ты его здесь видела. Немедленно, прямо в эту же минуту. Сейчас в Берлине такое неспокойное время… Кто знает, куда, зачем и с кем бежал этот ваш Ivan Petrovich… Штази шпионит за людьми буквально повсюду. Не думаю, что ваши органы безопасности работают иначе. Лина, я не вправе давать тебе советы, однако, мне кажется, что в Москве ты не должна рассказывать о том, что видела его здесь. Если, конечно, геноссе Кузнецов сам тебя не заметил и не спросит в Москве, что ты делала на Александр плац. Впрочем, он может выяснить это и без твоего участия.

По спине Лины вновь пробежали противные мурашки. Опять она прикоснулась к какой-то опасной тайне, и снова эта тайна была связана с Кузнецовым. Лина предложила подруге выпить немного вина в каком-нибудь соседнем баре, чтобы немного успокоиться.

Казино в гостинице «Ленинград»,

конец восьмидесятых

Сообщение Семена Людова, не давало Лине покоя. За что можно жестоко убить журнального фотографа? Допустим, Кузнецов сотрудничал с КГБ. Ну и что? Тоже мне – секрет Полишинеля… Все советские журналисты знали, что их коллеги, направленные в длительные командировки за рубеж, под прикрытием журналистских удостоверений параллельно выполняют задания спецслужб. Недаром на зарубежное отделение факультета журналистики МГУ при советской власти принимали только мальчиков. Между собой студенты журфака, где училась Лина, так и называли эту кузницу кадров для разведки: «шпионское отделение». Возможно, Кузнецов имел отношение к внешней разведке и курировал собкоров центральных изданий, трудившихся в Париже и в Лондоне. Ну и что с того? За скучную, бумажную, к тому же, малоэффективную после ликвидации советской власти работу не убивают. В девяностые убивали только за деньги. Оставалось узнать «самую малость»: кому Кузнецов перешел дорогу и какие деньги стали причиной его убийства.

Для начала Лина, порывшись в интернете, откопала некрологи памяти Кузнецова. Разнообразные издания откликнулись на это событие маленькими заметками в разделе происшествий. Впрочем, ничего удивительного. В девяностых Иван Кузнецов превратился из члена редколлегии международного издания ЦК КПСС в обычного пенсионера. Краткое сообщение о его смерти в траурной рамке появилось на последних страницах центральных газет лишь благодаря его многочисленным знакомым, которые продолжали работать в прессе. Кузнецова похоронили на «номенклатурном» Троекуровском кладбище, и это означало, что о его похоронах похлопотал кто-то весьма влиятельный. Через несколько лет на могиле Кузнецова был поставлен памятник, где рядом с годом смерти появилось лаконичное: «Убит», а еще через пару лет на памятнике появились имя и фамилия его жены с датами жизни и смерти.

За долгие годы у Лины накопилось множество вопросов касательно Кузнецова, ответов на которые не было. Внезапно Лина вспомнила еще одну странную встречу с ним в конце восьмидесятых.

Перестройка шла полным ходом, в стране откуда ни возьмись появились богатые люди, и в столице, как грибы после дождя, стали открываться злачные места: стриптиз-клубы, казино, букмекерские канторы. Любознательный Шурик Баргузин (он руководил в «Хороводе» отделом детской жизни с единственной подчиненной – Линой) очень хотел заглянуть в подобное «гнездо разврата», но в одиночку трусил и активно агитировал коллегу составить ему компанию. Поначалу эта идея у Лины восторга не вызвала, но шебутной мини-шеф сообщил, что уже договорился «с одним изданием». Дескать, они отправятся в казино не просто так, а по заданию той редакции. В итоге и в рулетку «на халяву» сыграют, и гонорар заработают. В то время казино представлялось Лине настоящим очагом разврата и чистогана, но отступать было поздно.

Вскоре они подкатили на красном «ушастом» «запорожце» на площадь трех вокзалов. Именно там, в гостинице «Ленинград», располагалось первое в столице казино. Шурик с трудом втиснул свою машинку между «лексусом» и «мерседесом» на стоянке и сообщил двум «гориллам»-вышибалам, что «нас уже ожидают». Хозяин, кажется, голландец, быстренько рассказал Лине под запись историю открытия своего заведения в «красной Москве», разрешил Шурику сделать его портрет и сфотографировать игорный стол без игроков (таковы правила во всех казино) и напоследок вручил Лине фишки – чтобы она смогла сама испытать азарт игры. Увидев это, Шурик аж задрожал от зависти и нетерпения.

– Мы тут в первый раз, значит, тебе должно повести. Новичкам всегда в казино везет, ты в курсе? Чур выигрыш пополам! Знаешь, как мне деньги нужны! Швейная машинка сломалась, а я уже новые джинсы себе раскроил. Широкоугольный объектив для фотоаппарата присмотрел. Надо заплатить сверх цены, сама понимаешь. Ну, и для «запора» пора кое-что прикупить. В общем, как только выиграешь, в чем я не сомневаюсь, сразу же меняем фишки на деньги и сливаемся. Не пытайся выиграть еще раз и повышать ставки, все продуешь!

Между тем выигрыш в казино совершенно не входил в планы Лины. Отношения советских граждан с долларами, принятыми в подобных заведениях, были еще не до конца отрегулированы, а информация обо всем, происходившем у игровых столов, наверняка поступала от завербованных сотрудников злачных мест в надлежащие органы…

– Бери половину фишек и ставь на красное! – командовал Шурик. – Давай на день твоего рождения. – Для первого раза это самое подходящее число.

Лина сделала ставку и с изумлением почувствовала, что ее бьет нервная дрожь. Подобное она испытала лишь однажды – на Центральном московском ипподроме, куда однажды явилась с Ириной Петровой. Кобыла Красотка, на которую она в тот раз поставила, была в двух шагах от победы, и Лина вслух торопила ее, выкрикивая к собственному удивлению все непристойные слова, какие знала. Это не помогло: забег выиграла «темная лошадка» а временное лидерство кобылы оказалось тактической хитростью и сговором наездников…

«Нервяк» Лины длился недолго, Рулетка сделала несколько оборотов и остановилась довольно далеко от "ее" сектора. Крупье забрал половину фишек. Хозяин заведения приказал принести даме бокал вина, чтобы смягчить горечь поражения. Шурик был за рулем, пить не мог, посему разгул Лины не одобрил.

– Здесь надо иметь трезвую голову, – прошипел он. – Ставь все оставшиеся фишки опять на красное. На год рождения "Хоровода"! По закону вероятности точно повезет.

Рулетка остановилась далеко от заветного сектора, и крупье сгреб оставшуюся половину фишек в свою сторону.

У Лины словно камень с души свалился. Шурик, напротив, был мрачен и зол, поскольку очередной план срубить легкие деньги не сработал.

– Ой, смотри, кто там в конце зала сидит за столиком, – прошептала Лина. – Это же наш Кузнецов! Интересно, что он тут делает? Неужели тоже в рулетку играет? Вот те раз! А казался таким правильным, партийным…

– Как что делает? Выпивает с каким-то латиносом. Выиграл, наверное, в отличие от нас, – пробурчал Шурик, откровенно завидуя. – Ну и что? Теперь общение с иностранцами не возбраняется, чай не при Брежневе. Чем Кузнецов хуже нас? Имеет право расслабиться после работы. Перестройка, ёпрст! Еще лет пять назад за такое по головке не погладили бы.

– Ой, смотри! Они пачки денег пересчитывают! – прошептала Лина. – Ясный пень, не рубли – баксы. Неужели столько выиграли? Или… или просто нашли укромное место для денежных расчетов. Короче, валим, Шурик, отсюда по-быстрому, пока Кузнецов нас не засек.

Перестройка перестройкой, однако с долларами в СССР было пока не очень понятно. Еще недавно за операции с валютой сажали в тюрьму, и народ еще не привык к свободному хождению «зеленых». Кузнецов вряд ли захотел бы, чтобы сотрудники «Хоровода» заметили его в этом заведении. Да еще с пачкой долларов в руках. Впрочем, им с Шуриком «нечаянная радость» встречи с членом редколлегии «Страны Советов» тоже была без надобности.

– Да ну его! Еще обозлится и потом напакостит, – зашептала Лина, – ясное дело, они тут с латиносом под шумок что-то с валютой проворачивают. Короче, Шурик, сливаемся на первой скорости!

И они рванули со всех ног к ушастому «запорожцу», терпеливо поджидавшему на стоянке.

Знали бы они с Шуриком, что Кузнецов вскоре захочет вновь сыграть. В русскую рулетку.

Федор начинает и проигрывает,

наши дни

Федор не солгал: сотрудники прокуратуры действительно забрали из редакции главный вещдок – компьютер Максима Крохотова. Мобильник Макса, изъятый из кармана его куртки, вероятно, тоже находился в прокуратуре и был приобщен к вещдокам. Однако Федор знал то, чего не могли знать ни следователи, ни, тем более, Лина. Самую крутую и, соответственно, самую опасную информацию Макс сливал из телефона в планшет, который запирал в маленький сейф, спрятанный в кабинете главреда. Ключ от сейфа был у главного редактора Василь Васильича Аккуратова. Разумеется, делиться этой эксклюзивной инфой ни с Линой, ни с коллегами из «Актуалки» Федор не собирался. Соблюдая все условия конспирации, он отправился на встречу с шефом.

Аккуратов сидел и тихо напивался в одиночку в «придворной» кафешке «Вино и домино», расположенной буквально в ста метрах от редакции. Помятое, обросшее щетиной, как майским газоном, лицо шефа подтверждало слухи: главный пьет уже не первый день.

– Сядь, – приказал Аккуратов Федору. – Водку будешь?

– Так рабочий же день еще! Вы же сами, Василь Васильич, запретили квасить на работе. Типа если увидите – выгоните без разговоров.

– Про режим ЧС ты когда-нибудь слышал, пижон столичный? – спросил шеф и взглянул на Федора покрасневшими от недосыпа и мутными от трехдневного запоя глазами. – А про фронтовые сто граммов читал? То-то же! Мы с тобой, Федя, сейчас на войне – Харибда против Сциллы. В любой момент меня могут выгнать с работы или еще чего похуже. Типа я виноват в смерти Макса, потому что послал его на опасное задание, не согласовав с органами. В общем, давай помянем Кроху. Хороший парень… был.

Шеф плеснул Федору водки в кофейную чашечку и залпом опрокинул свою стопку. Федор незаметно вылил бОльшую часть содержимого в стакан с соком, затем осушил чашку до дна и сказал:

– В тот день, когда убили Макса, я с утра попросил его убрать мои доллары в сейф. Там до сих пор конверт лежит, подписанный моей фамилией. Дайте мне, Василь Васильич, пожалуйста, ключ от сейфа. Как назло, сегодня «бабло» понадобилось. Возьму деньги и сразу же вернусь сюда и ключ вам верну.

Шеф, не особенно прислушиваясь к взволнованному бормотанию Федора, достал из кармана два ключа, привязанных к отдельному брелоку.

– На, Федька, возьми. Один от кабинета, другой от сейфа. Ксюша наверняка смылась из приемной и закрыла мой кабинет на ключ. Давай мухой туда-сюда, а то мне одному тут хреново. Потолкуем о Максе. Надо не просто некролог, а большую статью о нем дать. Таких людей сейчас нету, Федь, а журналистов – тем более. Эти суки ведь не даром его убили. Знали, что ни запугать, ни купить Кроху не удастся. Он по-любому продолжил бы расследование.