Кубик Рубика

Томас коснулся руки отца:

– Пора домой ехать.

– Хорошо, – кивнул тот, вздохнул, погладил еще раз надпись, выбитую на надгробном памятнике, и опять кивнул, уже жене: – Пока, Марта. До следующей встречи. На какое-то время глаза его стали ясными, без признаков надвигающейся болезни.

В День поминовения усопших Томас с отцом каждый год спешили к матери. Наверное, готовится к встрече с мужем и сыном, думает о том, что сказать, о чем спросить. Готовится где-то там, в неизвестных заоблачных краях, откуда ей все видно.

Отец выкладывал ей новости:

– Томас не женился, купили лошадь, кухарка хорошая, вкусно готовит. Скоро встретимся с тобой, устал я один.

Они тихо уходили с кладбища по ухоженным дорожкам, не оглядываясь, оставляя за спиной мир, откуда никто не возвращался.

У центральных ворот Томас уступил место женщине с детьми. Сделал шаг в сторону и удивился: перед ним стояла худосочная, Господи, как же ее зовут? Кажется, Синди. Грустная, взглянула на него удивленно, без обычного задора. Огромные зеленые глаза похожи на два озера.

– Добрый день, Синди!

– Добрый день! Девочки, поздоровайтесь с Томасом, это мой коллега.

Девочки рядом с ней, вопросительно посмотрев на мать, поздоровались. Старшая окинула его подозрительным взглядом, а младшая стеснительно улыбнулась и спряталась за спину сестры.

В ответ ему пришлось представить отца, который улыбнулся ей и стал рассказывать, что на этом кладбище похоронена его жена, мать Томаса, что они приезжают сюда каждый год, что очень тоскуют по ней, но делать нечего. Окончив свой печальный монолог, вопросительно посмотрел на Синди:

– А вы к кому?

– Мой муж похоронен здесь рядом со своим отцом. Сами живем на побережье.

– Далеко вам добираться, – посочувствовал отец и обратился к Томасу с упреком: – Коллега издалека, почему не приглашаешь в дом?

– Нет, нет, – поспешно перебила его Синди, – нам ехать далеко, завтра рабочий день, и девочкам надо готовиться к школе.

– И то правда. Нам, пенсионерам, не понять, что надо куда-то торопиться, забыли про работу, – отец развел руками.

Пока отец обменивался любезными фразами с Синди, Томас во все глаза рассматривал ее и спрашивал себя, почему она казалась ему неприятной особой? Худенькая фигурка была словно слепленной умелым скульптором: крепкая грудь, узкая талия плавно переходила в бедра; выразительные черты лица, огромные зеленые глаза, более чем утонченные полные губы и изгиб шеи. На минуту она поднесла руки к вискам, будто ее одолевала мигрень, потом улыбнулась и попрощалась с ними. Он удивился, какие у Синди взрослые дочери. Как будто три сестры стояли рядом. Да, бедная женщина работала на износ, а он выделывался.

В понедельник Томас сидел на рабочем месте и ждал, когда заявится худосочная, потом одернул себя: Синди. По привычке посмотрел на часы, придвинул лист бумаги с ручкой и принялся рисовать, не прерывая линию. Когда силуэт Леди стал законченным, поставил точку. Потом опять начал тянуть другую линию: получилась скрюченная страшная особа, без женских выпуклостей; на принадлежность к полу указывала лишь взметнувшаяся копна волос, похожая на гриву его лошади. Раздался стук в дверь. Томас быстро перевернул свое художество обратной стороной.

– Входите, – ответил он, уже зная по стуку каблучков, кто покажется в дверях.

– Доброе утро! У меня появились вопросы, не смогла сама разобраться.

– Слушаю, – буркнул он по привычке, не поднимая головы.

Томас отвечал на вопросы, удивляясь ее проницательности. «Толковая, – подумал он впервые с уважением. – Мозги неплохие, видать, в извилине не одна прямая линия».

«Хоть не идиот безмозглый, если бы еще и не любовался собой, то можно закрыть глаза на высокомерие, индюк надутый, вот-вот лопнет от важности», – подумала Синди и сказала, что в конце недели принесет статью на утверждение.

В конце недели она стояла опять перед знакомой дверью и, сделав глубокий вдох, постучала. Войдя в кабинет, остановилась, как будто споткнулась: он улыбался своей помощнице, высокой девушке в короткой юбке, прикрывающей до колен длинные ноги, прямые и ровные. Томас развалился в кресле и говорил ей что-то медовым голосом.

– Слушаю вас, – прервался он на минуту и посмотрел на Синди холодными глазами.

– Статья на утверждение.

Он молча взял из ее рук статью и кивнул, улыбаясь своей собеседнице.

Синди повернулась и вышла из кабинета, переполненная возмущением: «Даже поздороваться не может, индюк!»

Шеф визжал, как поросенок, радостно хрюкал и вытирал пот:

– Молодец, отличная работа. Европейское финансирование проекту обеспечено. Знал, что справишься, но не думал, что настолько блестяще.

– Работа, как работа. Цифры те же, проект тот же. Подбросили немного доказательств.

– Кстати, где журналистка? Пригласи ее на ужин в ресторан, прекрасно написала.

– Не перекладывай на меня свои обязанности, – наотрез отказался Томас и вспомнил, как в кипе бумаг с отчетами нашел рисунок: индюк, с высокомерно отставленной головой и шеей с пупырышками, смотрел на него презрительным взглядом. У индюка было неуловимое сходство с Томасом. Жаль, что он не вручил ей свой рисунок, где Леди дает фору по красоте лягушке с выпученными глазами и усохшими лапками, болтающимися на бесформенном брюшке.

Потом вспомнил встречу с ней на кладбище в День поминовения усопших и удивился, как чувство неприязни уступило место жалости. «Ну ладно, надо как-то загладить свою вину», – решил он.

Синди долго раздумывала над приглашением на праздник по поводу завершения работы над проектом. Решилась в последний момент и опоздала. Остановилась в дверях, пытаясь найти свободное место. Шеф увидел ее, радостно помахал рукой и показал на свободный стул возле себя:

– Ваше место, – торжественно провозгласил он громким голосом.

– Прошу прощения, я опоздала.

– Мы только сели за стол, так что располагайтесь. Вы не одна в штрафниках, – кивнул он на Томаса, показавшегося в дверях, который остановился там, где только что стояла Синди.

Необычно нарядный, в белой рубашке и дорогом костюме, он смотрелся весьма элегантно. Темно-коричневые волосы, зачесанные назад, открывали широкий лоб; нос красивой формы и жесткие губы, слепленные в гармонии с овалом лица. Синди незаметно разглядывала своего делового партнера, с которым сложились не лучшие отношения. Он уселся напротив нее, расточал улыбки знакомым, повернувшись к ним вполоборота. Красивый профиль не портили даже странные уши без мочек, как будто их срезали по косой линии. «Наверное, поэтому ты не слышишь никого кроме себя», – мысленно съязвила Синди. Улыбка исчезла с его лица, когда он сел прямо напротив и внимательно посмотрел на нее, как будто принимал сложное решение:

– Добрый вечер! Опять мы рядом. – Он наконец-то улыбнулся.

– Странное совпадение, – ответила она и отметила, что верхняя губа Томаса чуть короче, как будто не хватило кусочка кожи. Казалось, он постоянно улыбается, показывая белоснежные ровные зубы идеальной формы.

«Мог бы чаще улыбаться, с такими-то зубами», – подумала Синди и рассердилась на себя: зачем разглядывала мужчину, который сидел напротив нее. Отвернулась от него и начала любезничать с шефом, явно ей симпатизировавшим. Краем глаза увидела, что Томас пересел к своей длинноногой помощнице и положил руку на спинку ее стула.

В понедельник – это уже стало традицией – начинать рабочую неделю в офисе партнеров – Синди прямиком прошла в переговорную, куда Томас отправил ее в первый день знакомства. Бумаги, папки, выписки и научные статьи, сложенные на рабочем столе, высились горой. Полдня ушло на то, чтобы все рассортировать и отнести туда, откуда она их взяла. Всё. Синди вытерла руки влажной салфеткой, достала из сумочки зеркало, чтобы освежить макияж, и услышала, как открылась дверь и кто-то тихонько кашлянул.

– Добрый день, Синди!

– Добрый день, – повернулась она на голос и увидела в проеме двери Томаса. Лицо, освещено ярким светом. Он улыбался ей как близкому другу, без следов холодности и раздражения. Стоял как манекен на витрине модного магазина мужской одежды: одна рука в кармане дорогого костюма, другой он небрежно облокотился о дверной косяк. Запахи мужского парфюма и табака как будто отняли у нее способность думать. Синди неприлично долго рассматривала его, не понимая, зачем он к ней заявился. Боже, ну почему так сложно оторвать взгляд от этого самоуверенного мужчины? Почему сердце опять застучало быстрее обычного и пульс увеличился в тысячу раз? Похоже, встреча с ним обеспечит ей аритмию.

– На банкете не успел вас поблагодарить за отличную статью. Редко кто из журналистов так глубоко вникает в суть дела.

– Я просто делаю свою работу как могу.

– Синди, прошу простить меня, если чем-то вас обидел, но, уверяю, я не совсем плохой. Хочу искупить вину и пригласить вас на чашечку кофе.

Глава шестая. Дочери Синди

Синди онемела от неожиданности и его многословия, обычно он был сдержан и краток в разговорах с ней. Пожала плечами и ничего не ответила. Она не знала, что ответить мужчине, который неохотно разговаривал и вдруг отчего-то обратил свое внимание на нее, изволил обратить. Может быть, решил еще раз поиздеваться?

Весь следующий день его приглашение не выходило у Синди из головы. «Нельзя, нельзя бежать по первому зову, как собачонка: поманил пальцем и уже готова. Не пойду», – решила она и сразу успокоилась. Растормошила девочек, капризничавших с утра: Лея отказывалась надевать колготки, потому что считала себя взрослой, крутилась у зеркала и подкрашивала губы. Рина кашляла и не слушала уговоров матери, пытавшейся одеть ее потеплее.

Завтрак прошел в спорах. Девочки делили между собой предстоящую домашнюю работу и ожесточенно спорили за каждый сантиметр территории, которую предстояло убрать. Синди могла и сама это сделать. Ей нравилось заниматься одновременно разными делами: стирать, готовить, проверять школьные дневники и тетради девочек, думать, как написать текущую статью, какие вопросы выделить. Но ей хотелось подготовить дочерей к самостоятельной жизни – кто знает, как судьба распорядится ими.

В дневнике у Синди под номером один стояла запись в кружки.

До десятого числа в Академии изящных искусств шли Дни открытых дверей. Синди, в строгом рабочем костюме, с неизменной коричневой сумкой, похожей на баул, и дочери открыли дверь Академии.

– Выбирайте себе кружки, – произнесла Синди и строго посмотрела на Лею и Рину.

– Мам, не хочу заниматься музыкой, – ответила Лея.

– Это даже не обсуждается.

– Мне еще два года барабанить по клавишам.

Девочки переглянулись и ничего больше не сказали.

Лея со злостью посмотрела на сестренку, стоявшую в стороне от них с виноватым выражением: она как будто хотела сказать, что незачем спорить, все равно мама сделает так, как она хочет. Как миленькие три раза в неделю будут тарабанить по клавишам и поглядывать на часы, которые, кажется перестали двигаться.

Решительными шагами Синди прошла в секретариат и села на стул в ожидании приема. Записала их обеих, оплатила обучение по льготной цене и весело вышла на улицу. Дочери уныло плелись сзади и бурчали, что опять надо готовиться к концертам и дурацким выступлениям.

В прошлом году Лею пригласили на обучение в музыкальный интернат:

– У вашей дочери тонкий музыкальный слух, она может много добиться.

– Мы обсудим с ней.

Обсудили. Синди разъярилась, что Лея неблагодарная, ленивая и не хочет учиться.

Дочь плакала и мотала головой, повторяя, что не хочет уезжать в интернат. В конце концов Синди подошла к ней, коснулась щеки и мягким голосом, редким для нее спросила:

– Почему?

– Не хочу жить в интернате.

– Пойми одно, надо добиваться успехов и учиться. Мой папа…

– Слышала, – оборвала она историю, которую мать рассказывала много раз с тех пор, как они стали жить втроем. Мамин отец, которого они и в глаза никогда не видели, говорил своим детям:

– Все должны учиться, девочки особенно, чтобы всегда прокормить себя и не зависеть от мужа или от обстоятельств: мало ли что может в жизни случиться!

Синди пела ту же песню на другой манер:

– Вы же не хотите жить в чужой семье, которая станет вашим опекуном. Другим вы не нужны: ни моим братьям и сестрам, ни родне вашего папы.

Договорив тираду, которую дети после смерти отца успели выучить наизусть, Синди пронзительно посмотрела на них.

– Почему в чужой семье? Ты нас бросишь? – заплакала Рина.

– Я могу умереть от болезни.

Синди похудела и осунулась. Прежде веселое лицо хмурилось еще до того, как ей начинали задавать вопросы. Раздражалась и начинала кричать, нервничала, что они ее не понимают. Распорядок дня диктовался обязанностями детей и взвинченным состоянием матери, не спавшей по ночам. Она сама верила, что может умереть внезапно, как Сэм, и Лея с Риной останутся в приюте или в чужой семье. Обычно опекунами становились не самые добрые люди, которые шли на этот шаг ради внушительных детских пособий.

Синди с девочками каждое утро по дороге в школу проезжали мимо дома, где видели угрюмых детей разного возраста, разных национальностей. Сама хозяйка, высокая женщина, похожая на мужика, ездила на машине с фургоном, забитом едой и одеждой из благотворительных организаций. Она сладко улыбалась при встрече и казалась олицетворением добродетели, но соседи старались держаться от нее подальше.

В конце каждого лета жители улицы устраивали праздник: жарили барбекю, пили пиво, радовались ежегодным встречам и знакомились с новоселами. Опекунша приводила сюда своих воспитанников и приторно улыбалась им, но ходили упорные слухи, что она особо с ними не церемонится: держит впроголодь и заставляет работать на огромном участке.

– Вот так будете жить с чужой тетей, если я умру. Никому вы не нужны, – с горечью вздыхала Синди, кивая на сирот, сидевших с напряженными лицами рядом с опекуншей.

– А бабушка не возьмет нас к себе?

– Она старая, ей не разрешат.

– А…

– Никому вы не нужны, – обрывая их, повторяла мать.

По ночам перебирала родственников, сначала своих, потом Сэма, и понимала, что дочерям прямая дорога в приют, если вдруг с ней что-то случится.

Лею и Рину надо подготовить к самостоятельной жизни. «Любовью за стеклом» называла она жалость, нежность и ласку, любить за стеклом всегда легче и выгоднее: не кричишь и не тратишь сил; так любят чужие люди, которые безразличны к будущему детей.