Поэзия и проза Древнего Востока

Вновь и вновь пахари пашут поле,

Вновь и вновь бросают зерно в землю,

Вновь и вновь посылает дождь небо,

Вновь и вновь получает хлеб царство;

Вновь и вновь по дорогам нищие бродят,

Вновь и вновь подают им добрые люди,

Вновь и вновь добрые люди, подав им,

Вновь и вновь попадают в мир небесный.

Герой многомудрый очищает

Семь поколений своего рода.

Я думаю, Сакка[694], ты бог богов,

Ибо рожден тобой истинный муни.

Суддходаной зовут отца премудрого,

Мать Блаженного звали Майей[695].

Она носила Бодхисаттву[696] под сердцем,

В мире богов теперь ликует.

Дивными радостями радуется

Отлетевшая отсюда Готами[697],

Всеми усладами услаждается

В окружении небожителей.

Я сын несравненного Ангирасы,

Невозможное возмогшего Будды.

Ты отец отца моего, о Сакка,

Воистину ты, о Готама, дед мой.

Гатха Тхеры Экавихарийи («Тхерагатха», 537—546)

Хорошо, должно быть, в лесу

Бродить совсем одному,

Чтобы не было никого

Ни впереди, ни сзади.

Решено! Я уйду один

В лес, прославленный Буддой.

Благодатнее места нет

Для сильного духом бхикшу.

Объятый стремлением к цели,

Войду в прекрасную рощу, 

Где любят резвиться слоны,

Где радость вкушают йоги.

В Ситаване[698] пышноцветущей,

Омывшись в ручье прозрачном,

Под сводом прохладной пещеры

Прохаживаться стану.

О, когда, пребывая один

В огромном, прекрасном лесу,

Я исцелюсь от язв 

И исполню все, что решил?

Так пусть совершится то,

Что совершить стремлюсь!

Я все буду делать сам -

Тут помощники не нужны.

В доспехи сам облачусь,

Вступлю решительно в рощу

И не уйду оттуда,

Пока не сгинут все язвы.

Когда ветерок повеет,

Прохладный и благовонный,

Я взойду на вершину горы

И там уничтожу незнанье.

Среди цветущих лесов,

В прохладной горной пещере

Счастливый счастьем свободы,

Возликую на Гириббадже[699].

И вот я уже у цели,

Словно луна в полнолунье:

Я знаю – все язвы исчезли

И не будет новых рождений.

Гатха Тхери Чапы («Тхерагатха», 291 – 011)

«Бродил по дорогам раньше, 

Теперь на зверя охочусь.

Из этой топи страшной

Не выберусь на тот берег.

Любовь мою вечной считая,

Чапа играет с сыном.

Но, сладкие узы порвав,

Я вновь удалюсь от мира».

«Не сердись на меня, герой!

Не сердись, о великий муни!

Ведь сдержанность и чистота

Не достигаются гневом».

«Я ухожу из Налы.

Да и кто станет жить в Нале?

Здесь в силки красоты женской

Завлекают благочестивых».

«Вернись, о, вернись, Кала!

Насладись любовью, как прежде!

Ведь я в твоей полной власти

И все родичи мои тоже».

«Влюбленному в тебя, Чапа,

Поверь, было б довольно

И четвертой части того,

Что ты сейчас говоришь мне».

«Я как таккари[700], Кала,

Расцветшая на горной вершине, 

Я – как гранат в цвету,

Как патали[701] на острове диком.

Я надела прозрачное платье,

Умастилась сандалом желтым -

Меня, такую прекрасную,

На кого ты покинуть хочешь?»

«Вот так птицелов стремится

Поймать в свои сети птицу.

Но пленительной красотой

Не обольстишь меня, Чапа!»

«Вот этот сыночек мой

Рожден от тебя, Кала.

Меня и милого сына

На кого ты покинуть хочешь?»

«Мудрец оставляет сына,

Родичей и богатство.

Герой уходит от мира,

Как слон, порвав оковы»,

«Уйдешь ты – тотчас ножом

Иль палкой ударю сына.

Чтобы не плакать о нем,

Знаю, меня не покинешь».

«О несчастная, не вернусь

Я к тебе и ради сына,

Даже если, злая, его

На съеденье шакалам кинешь».

«Что ж, будь счастлив тогда, герой!

Но куда ты пойдешь, Кала?

В какую деревню, село,

Город или столицу?»

«Это прежде по деревням,

По городам и столицам

Я ходил с толпою глупцов, 

Отшельниками себя мнящих.

Но теперь Будда блаженный

Вблизи от реки Неранджары[702]

Указует живым дхарму,

Избавляющую от страданий.

К нему-то я и иду.

Он учителем моим станет».

«Спасителю несравненному

Передай мой поклон, Кала!

Воздай ему должные почести.

Обойдя слева направо».

«С радостью я принимаю

Сказанное тобой, Чапа!

Спасителю несравненному

Передам твой поклон глубокий;

Воздам ему должные почести,

Обойдя слева направо».

И, сказав так, пошел Кала

Прямо к реке Неранджаре.

Просветленного там увидел,

Поучающего о бессмертье,

О страданье, причине страданья,

О преодолении страданья,

О великом пути восьмеричном.

Что ведет к прекращенью страданья.[703]

В ноги ему поклонившись,

Обойдя слева направо,

Передал приветствие Чапы.

А затем отрекся от мира,

Овладел тройственным знаньем[704]

И исполнил наказ Будды.

Гатха Тхери Субхи из манговой рощи Дживаки («Тхерагатха», 366—399)

Бхикшуни[705] Субхе, шедшей

В прекрасную Дживаки[706] рощу,

Некий ветреник путь преградил.

Ему так сказала Субха:

«Что я сделала тебе дурного,

Что ты стоишь, не давая пройти мне?

Ведь ушедшей от мира не подобает

Беседовать с мужчиной, почтенный.

Заповеди Учителя не нарушая, 

Следую я стезею пресветлой,

Возвещенной нам блаженным Буддой,-

Что ты стоишь, не давая пройти мне?

Что тебе, страстному, во мне, бесстрастной?

Что тебе, грешному, во мне, безгрешной? 

Мысль моя обрела свободу,-

Что ты стоишь, не давая пройти мне?»

«Ты молода, безупречно красива.

Что может дать тебе отреченье?

Скинь это желтое покрывало! 

Насладимся любовью в лесу цветущем!

Ароматами сладостными веют

Усыпанные цветочной пыльцой деревья.

Ранняя весна – пора блаженства.

Насладимся любовью в лесу цветущем!

Тряся хохолками цветов, деревья 

Словно шепчутся при дуновении ветра.

Что за радость ждет тебя, подумай,

Если одна углубишься в чащу?

Ты без провожатого войти хочешь

В лес густой, безлюдный, внушающий ужас,

Населенный множеством зверей диких,

Оглашаемый ревом слонов в течке.

Ты словно куколка золотая,

Ты летишь, как апсара на колеснице!

О несравненная, сколь прекрасной

Будешь ты в тонком узорном платье!

Если пожелаешь в лесу остаться,

Я буду слугой твоим покорным,

Ибо нет для меня никого милее

Тебя, о дева с глазами киннари[707].

Если же хочешь меня послушать,

Смени этот лес на жилье мирское!

Ты станешь жить во дворце просторном,

Где рабыни тебе прислуживать будут.

Надень тончайшее узорное платье,

Укрась себя мазями и цветами.

Я куплю тебе множество украшений

Из золота, жемчуга и алмазов.

Возляг на новое пышное ложе,

Отделанное благовонным сандалом,

Застланное белоснежными простынями

И мягким шерстяным покрывалом.

Ведь иначе, отшельница благочестивая,

Ты состаришься в одиночестве полном.

Так, никем не сорванный, бесполезно

Увядает в воде прекрасный лотос».

«Что же ты ценного увидел

В пополняющей кладбища мерзкой плоти?

В этом теле, разрушиться обреченном,

Что, скажи, с ума тебя сводит?»

«Глаза, что подобны глазам лани,

Глазам киннари в пещере горной,

Глаза твои с ума меня сводят,

Желанье страстное будят в сердце.

На лице твоем чистом, золотистом, 

Как чашечка лотоса, прекрасном,

Глаза твои с ума меня сводят,

Желанье страстное будят в сердце.

Как длинны ресницы, как взор ясен!

И вдали от тебя я их помнить буду.

Ибо нет для меня ничего милее

Этих глаз твоих, нежных, как у киннари!»

«Соблазнить стараясь дщерь Будды,

Ты по бездорожью пройти мечтаешь,

Хочешь смастерить из луны игрушку,

Перепрыгнуть пытаешься через Меру[708].

Нет, ни человек, ни бог – никто в мире

Страсть во мне теперь пробудить не может:

Благородный путь ее вырвал с корнем.

Какова она – я уже не помню.

Я ее отшвырнула, как пылающий уголь,

Она для меня была, что сосуд с ядом.

Благородный путь ее вырвал с корнем.

Какова она – я теперь не знаю.

Соблазняй другую, учитель которой

Сам нуждается в наставленьях,

Ту, что обо всем этом только слыхала.

А знающую тебе завлечь не удастся!

Я всегда спокойна, что ни случится -

Горе ли радость, бранят меня или славят.

Знаю: составленное из частей – дурно,

И ни к чему мыслью не прилепляюсь.

Знай! Я ученица блаженного Будды,

Шествующая путем восьмеричным.

Выдернув стрелу, от язв исцелившись,

По безлюдным местам брожу, ликуя.

Я видела, помню, деревянную куклу,

Размалеванную пестро и ярко.

Когда ее подергивали за нитки,

Она танцевала так забавно!

Но попробуй вынуть из нее колья,

Развязать и выбросить все нитки,

И она разлетится на кусочки!

Что в ней тогда может пленить сердце?

Таково же, по мне, и это тело[709].

Ведь оно не живет без частей отдельных.

А раз оно не живет без частей отдельных,

Что в нем, скажи, может пленить сердце?

Ах, сколь бесполезна людская мудрость!

Смотришь на одно, другое – видишь;

Как если бы вдруг за живое принял

Рисунок, сделанный на стене охрой.

Слепец! Ты гоняешься за пустотою,

Принимаешь за драгоценность подделку,

Правдой мнишь придуманные людьми сказки,

Привидившиеся во сне золотые деревья!

То, что кажется глазом, – лишь комочек,

Свалянный из слизи и выделений,

Темный в середине пузырь со слезами,

С шаром, катающимся в дупле, схожий!»

И свободная духом не согрешила.

Не колеблясь, вырвала глаз прекрасный

И юноше ветреному со словами:

«На, возьми же!» – его протянула.

И в тот же миг страсть в нем исчезла,

И он стал молить ее о прощенье:

«Слава тебе, благочестивая!

Верь, это больше не повторится!

Дотронувшись до тебя, я как будто

Заключил в объятья огонь жестокий,

Голыми руками схватил кобру. 

Счастлива будь и, молю, прости мне!»

А потом та свободная бхикшуни

Направилась туда, где был Будда;

Знаки добродетели высшей узрела 

И сразу же стала, как прежде, с глазом.

Перевод выполнен по изданию: «The Thera and Therl-GathJ. Stanzas ascribed to elders of the Buddhist order of recluses», ed. by H. Oldcnberg and R. Pischel, London, 1883.

Из «Джатак»

Джатака о Суссонди (№ 360)

«Там и запах цветов тимиры...[710]» Эту историю Учитель, находясь в Джетаване[711], рассказал об одном удрученном бхикшу. «Правда ли, что ты тоскуешь?» – спросил Учитель. «Правда», – отвечал тот. «По ком же ты тоскуешь?» – «Я увидел одну нарядную женщину». – «За женщинами уследить невозможно, – сказал Учитель,– даже привратники в царстве нагов берегли и не смогли уберечь женщину». И по просьбе бхикшу он рассказал историю о прошлом.

Некогда правил в городе Варанаси[712] царь по имени Тамба. Его главная жена Суссонди была необычайно красива.

В то время Бодхисаттва возродился в образе нага[713] и жил в царстве нагов в Серумадипе[714]. Тогда Нагадипа называлась Серумадипой.

Однажды он явился в Варанаси и стал играть в кости с молодым царем Тамбой. Увидав его, приближенные сказали царице: «Какой-то красивый юноша играет в кости с нашим царем». Суссонди захотела на него посмотреть. Нарядившись, она явилась со своей свитой в игральную комнату и стала его разглядывать. Тот тоже посмотрел на царицу, и оба они сразу полюбили друг друга.

Тогда силою волшебства царь нагов поднял в городе ураган. Люди из царской свиты, боясь, что разрушится дворец, разбежались. А наг своими чарами сделал тьму, подхватил царицу и по воздуху перенес ее в свой дворец в Нагадипе. Как исчезла и куда делась Суссонди, никто не знал.

А царь нагов наслаждается с ней в своем дворце и снова летает к царю Тамбе играть с ним в кости.

У царя был музыкант по имени Сагга. Не зная, куда исчезла Суссонди, царь призвал к себе этого музыканта и сказал: «Иди, обойди сушу и море, разыщи царицу».

Музыкант взял денег на дорогу и, начав поиски с той деревни, что находилась за городскими воротами, дошел до города Бхарукаччхи[715]. В это время тамошние купцы снаряжали корабль в Суван-набхуми. Сагга подошел к ним и стал просить: «Я музыкант. Я заплачу вам и еще на вине[716] буду играть, возьмите меня с собой».– «Ну хорошо»,– согласились купцы и взяли его на корабль. А когда отплыли от берега и корабль побежал по волнам, купцы позвали музыканта и сказали: «Сыграй нам что-нибудь».– «Я бы сыграл вам,– сказал Сагга,– но стоит мне заиграть, рыбы придут в волнение, и корабль ваш разобьется». – «Если играет смертный человек,– сказали купцы,– рыбы спокойны, сыграй нам». – «Ну, тогда пеняйте на себя»,– сказал Сагга, настроил вину и, не заглушая своего голоса музыкой, запел и заиграл.

Опьяненные звуками, рыбы задвигались, а одна макара[717] прыгнула на корабль и разбила его. Сагга схватился за доску и, лежа на ней, по ветру доплыл до Нагадипы. Там он вышел на берег у самого дворца, возле дерева нигродха.

А царица Суссонди всякий раз, как царь нагов улетал играть в кости, выходила из дворца и бродила по острову. Встретив на берегу Саггу-музыканта, она узнала его. «Как ты попал сюда?»– удивилась царица. И музыкант все ей рассказал. «Не бойся»,– успокоила его царица и, обняв, привела во дворец. Там она усадила его, накормила царской пищей, велела омыть царской водой, одеть в царские одежды и украсить царскими благовониями и цветами. Потом она позвала его на царское ложе. Так она кормила его и с ним наслаждалась, пряча, когда возвращался царь нагов.

Спустя полтора месяца прибыли на этот остров купцы из Варанаси за водой и древесиной и высадились у дерева нигродха. На их корабле Сагга-музыкант вернулся в Варанаси и явился к царю, когда тот играл в кости. Взяв вину, Сагга заиграл на ней и произнес первую гатху[718]:

Там и запах цветов тимиры, там и шумящее море.

Далеко отсюда Суссонди, в сердце меня поразила царица.

Услыхав это, наг произнес вторую гатху:

Как переплыл ты море, как попал ты в Серумадипу,

Как удалось тебе, Сагга, с моей повстречаться Суссонди?

Тогда Сагга произнес три гатхи:

Когда с товаром купцы вышли в море из Бхарукаччхи,

Разбила макара их корабль, один на доске я спасся.

Благовонная, ласково встретив, меня обняла царица,

Словно добрая мать своего обнимает ребенка.

Потом она усладила меня питьем, одеждой и ложем.

Страстью блестели ее глаза. Знай это, Тамба.

После рассказа музыканта нага охватило отчаяние. «Даже в царстве нагов,– подумал он,– я не смог ее уберечь, зачем мне эта развратница». И, возвратив Суссонди царю, он исчез и с тех пор больше не появлялся.

Учитель, приведя этот рассказ и показав Благородные Истины, отождествил перерождения: «Тогда царем был Ананда[719], а царем нагов был я».

Джатака о добродетельном слоне (№72)

«Повсюду так и рыскают...» Эту историю Учитель, находясь в Велуване[720] рассказал о Девадатте[721].

Собравшись в зале дхармы, бхикшу рассуждали: «Братья, Девадатта – неблагодарный, он не признает добродетелей Благословенного». В это время вошел Учитель и спросил: «Что вы тут обсуждаете, бхикшу?» Когда те объяснили, Учитель сказал: «Не только теперь, о бхикшу, Девадатта неблагодарный, он и прежде был таким и никогда моих добродетелей не признавал». И по их просьбе он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, Бодхисаттва возродился в образе слона и жил в Гималаях. Только вышел он из утробы матери, как был уже весь белый, словно слиток серебра, глаза его были, как драгоценные камни, как пять божественных лучей, рот – словно красная ткань, а хобот – как серебряная цепь, украшенная каплями красного золота. Ноги его были гладкие и блестящие, как будто покрытые лаком. Словом, все десять совершенств обрела его достигшая вершин красоты природа.

Когда этот слон вырос, то все восемьдесят тысяч гималайских слонов собрались вокруг него и сделали его своим вожаком.

Но увидел он в стаде грех, удалился от своих собратьев и стал жить один в лесу. Из-за его добродетелей прозвали его «добродетельный царь слонов».

Как-то один житель Варанаси бродил по лесу в поисках пропитания и забрел в гималайские леса. Там он заблудился и, в ужасе вздевая руки и громко причитая, метался по зарослям. Услыхав его крики, Бодхисаттва подумал: «Надо помочь в беде этому человеку». Проникшись состраданием, слон стал приближаться к нему. А человек, внезапно увидев слона, испугался и побежал. Тогда Бодхисаттва остановился. И человек остановился. Но стоило Бодхисаттве двинуться с места, человек снова бежал. 

Но вот слон еще раз остановился, и человек подумал: «Когда я бегу, этот слон останавливается, а когда стою, подходит. Видно, он не желает мне зла. Наверное, он хочет спасти меня». И, осмелев, человек замедлил шаг. Тогда Бодхисаттва подошел к нему и спросил: «Что ты кричишь, человек?» – «Почтенный,– отвечал тот,– я сбился с дороги, не знаю, в какую сторону идти, и боюсь здесь погибнуть».

Тогда Бодхисаттва привел его в свое жилище, накормил разными плодами и сказал: «Не бойся, я выведу тебя на дорогу, где ходят люди». И он посадил человека к себе на спину и пошел. А человек этот, по природе коварный, подумал: «Если кто-нибудь спросит, надо будет рассказать про это». И, сидя на спине Бодхисаттвы, он старался запомнить приметы гор и деревьев, мимо которых проходил слон.

И вот слон вынес его из леса и, поставив на большую дорогу, ведущую в Варанаси, сказал: «Иди, человек, по этой дороге, а о том, где я живу, спросят тебя или не спросят, никому не рассказывай». И слон пошел к себе домой.

А человек этот вернулся в Варанаси и, проходя как-то по улице, где работали резчики по слоновой кости, сказал мастерам: «Что бы вы дали мне за бивни живого слона?» – «И ты еще спрашиваешь,– сказали резчики,– конечно, бивни живого слона гораздо дороже, чем мертвого».– «Тогда я принесу вам бивни живого слона»,– сказал человек и, захватив острую пилу, отправился в те места, где жил Бодхисаттва.

«Зачем ты пришел?» – спросил слон, увидев его.– «Я, почтенный, несчастный бедняк, – отвечал тот,– жить мне не на что. Прошу тебя, дай мне один твой клык. Я продам его и на эти деньги буду кормиться».– «Ну что ж, дам тебе клык, если у тебя есть чем отпилить».– «Я захватил пилу, почтенный».– «Ну отпиливай клык и бери». Слон подогнул ноги и лег, как ложится вол. И человек отпилил у него два главных клыка.

Тогда Бодхисаттва обхватил клыки хоботом и сказал: «Послушай, человек, не думай, что эти клыки мне не дороги. Но всепроникающие клыки – клыки общего знания, с помощью которых можно постичь все дхармы, для меня в тысячу, в сто тысяч раз дороже. Да будут отданы эти клыки для достижения общего знания». И он отдал человеку пару клыков.

Человек унес эти клыки и продал, а когда истратил все деньги, снова пришел к Бодхисаттве и сказал: «Почтенный, я продал твои клыки, но деньги пришлось раздать за долги, дай мне остатки твоих клыков».

«Хорошо»,– сказал Бодхисаттва и отдал остатки своих клыков.

Человек продал их и опять пришел к слону. «Почтенный, жить мне не на что, отдай мне корни твоих клыков».– «Хорошо», – сказал Бодхисаттва и лег, как прежде. А этот злобный человек по хоботу Великого Существа, как по серебряной цепи, взобрался на голову, словно на снежную вершину Кайласа[722], и стал пяткой бить по заросшим концам клыков, пока не оголил их. Тогда он выпилил корни и ушел.

И как только этот злодей исчез с глаз Бодхисаттвы, огромная, простирающаяся на двести девяносто четыре тысячи йоджан земля, которая выдерживала и тяжесть гор Сумеру и Юкагиры, и отвратительный запах человеческих нечистот, словно не смогла выдержать всех низменных качеств этого человека, треснула и разверзлась. Из трещины вырвалось пламя великого ада и как будто роскошной шерстяной тканью окутало этого предающего друзей человека, закружило и увлекло вниз.

Когда этого злого человека поглотила земля, божество дерева, жившее в этом лесу, стало размышлять: «Человека неблагодарного, предающего своих друзей, невозможно удовлетворить, даже подарив ему могущественное царство». И, разъясняя дхарму[723], божество огласило лес следующей гатхой:

Повсюду так и рыскают глаза неблагодарного,

Хоть землю всю ему отдай, он этим не насытится.

Так божество, огласив лес, показало дхарму. А Бодхисаттва прожил свой жизненный срок и возродился согласно карме.

Учитель сказал: «Не только теперь, о бхикшу, Девадатта неблагодарен, он был таким и прежде.

Приведя этот рассказ для разъяснения дхармы, Учитель отождествил перерождения: «Тогда предающим друзей человеком, был Девадатта, божеством дерева – Сарипутта[724], а добродетельным царем слонов был я».

Джатака о не слушающем советов (№ 116)

«Задумал прыгнуть далеко...» Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одном не слушающем советов бхикшу. Рассказ о нем подробно будет изложен в девятой книге в джатаке о грифе. Обращаясь к тому бхикшу, Учитель сказал: «Не только теперь, о бхикшу, ты не слушаешь советов, ты и прежде был таким, а оттого что не исполнял наставлений умных людей, погиб от удара дротика». И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, Бодхисаттва возродился в образе акробата. Когда он вырос, стал ловким и находчивым. У одного акробата обучился он прыгать через дротики и вместе с наставником бродил по стране, показывая свое искусство. Наставник его умел прыгать только через четыре дротика, а через пять – не умел.

Как-то они давали представление в одной деревне. Наставник, подвыпив, поставил пять дротиков и хвастается: «Все пять перепрыгну!» – «Послушай, учитель,– сказал Бодхисаттва,– ты же через пять дротиков прыгать не умеешь. Если будешь прыгать через пятый, наскочишь на него и погибнешь; убери один дротик». А учитель, пьяный, говорит: «Ты не знаешь, на что я способен!» Не обращая внимания на уговоры ученика, он перескочил через четыре дротика, но, подобно цветам мадхуки[725], нанизанным на свой стебель, напоролся на пятый и с воплем повалился на землю.

Тогда Бодхисаттва сказал: «Советов мудрых людей не слушал, оттого попал ты в такую беду». И он произнес следующую гатху:

Задумал прыгнуть далеко наставник, не послушавшись,

Четвертый дротик одолев, на пятый напоролся он.

Приведя эту историю, Учитель отождествил перерождения: «Тогда не слушающий советов бхикшу был наставником, а учеником был я».

Джатака о преданном друге (№27)

«Ни крошки проглотить не может...» Эту историю Учитель, находясь в Джетаване, рассказал об одном мирянине, принявшем учение Будды, и об одном тхере[726]. Говорят, были в городе Саваттхи[727] два друга. Один из них, удалившись в монастырь, имел обыкновение приходить за милостыней в мирской дом другого. Накормив друга и наевшись сам, мирянин шел с ним в вихару[728], и там просиживали они за разговором до захода солнца. Тогда тхера провожал его до самых городских ворот и возвращался в свою обитель. Такая их дружба стала известна всей общине.

Однажды, собравшись в зале дхармы, бхикшу стали обсуждать их дружбу. В это время вошел Учитель и спросил: «Что вы тут обсуждаете, бхикшу?» Когда ему объяснили, Учитель сказал: «Не только теперь, о бхикшу, они так привязаны друг к другу, они были друзьями и прежде.» И он рассказал историю о прошлом.

Давным-давно, когда в Варанаси царствовал Брахмадатта, Бодхисаттва был его советником.

В то время одна собака повадилась ходить в стойло к государственному слону и там, где кормили слона, подбирала остатки риса. Привлеченная сначала обилием корма, она постепенно подружилась со слоном. Они ели всегда вместе и не могли жить друг без друга. Собака обычно забавлялась тем, что, уцепившись за хобот слона, раскачивалась на нем в разные стороны. Но вот однажды какой-то крестьянин купил ее у сторожа, смотревшего за слоном, и увел в свою деревню.