Проклятая книга история о запретных знаниях

И вот, почти в том же месте, где вчера проявились символы, она остановилась. Страница была не пуста.

Но на ней не было и привычных букв.

Поверхность пергамента была испещрена теми самыми загадочными значками – спиралями, точками, зигзагами, соединенными тончайшими, словно волоски, линиями. Они были вытравлены или нанесены веществом, которое казалось лишь чуть более темным, чем сам фон, и видимым только под острым углом света. Это не было письмом. Это была схема. Нервная система неведомого существа. Карта звездного неба, видимого только безумцами.

И самое ужасное было в том, что Алиса смотрела на эту абракадабру – и понимала.

Не так, как понимают язык, переводя слова. Это было прямое знание, всплывающее из глубин ее подсознания, из самой ее крови. Она не читала – она впитывала. Ее разум, словно ключ, подобранный к сложнейшему замку, начал поворачиваться, открывая двери, которые должны были оставаться наглухо запертыми.

Первым пришел образ.

Не картинка перед глазами, а полное погружение.

Тени. Они плясали. Не отбрасываемые никаким светом, они существовали сами по себе, длинные, змеевидные, извивающиеся в пространстве, где не было ни пола, ни потолка, ни верха, ни низа. Их танец был ритуалом, бессмысленным и полным древнего, нечеловеческого смысла одновременно. Они скользили сквозь нее, и она чувствовала их прикосновение – не физическое, а ментальное, леденящий ветерок, пробегающий по душе. В их движении была математическая точность безумия, гармония хаоса.

Она ахнула, пытаясь оторвать взгляд от страницы, но не могла. Ее сознание увлекли в водоворот.

Город. Он возник на месте теней, вырос из их танца. Башни его изгибались по кривым, невозможным в трехмерном пространстве; стены сходились под углами, от которых слезились глаза и сжимался желудок. Окна были не квадратами, а пульсирующими многогранниками, и в них мерцал свет не от солнца или ламп, а от чего-то иного, холодного и чужого. Она пролетала над этим неевклидовым кошмаром, и ее вело, ощущение падения вниз и вверх одновременно вызывало тошноту. Это был город, построенный не для людей, а для тех, для кого законы физики были лишь условностью. Р’льех. Утгарт. Имена, которых она не знала, но которые вертелись на периферии сознания, подсказанные тем же шепотом.

Восторг. Чистый, незамутненный восторг затопил ее. Это было прекрасно. Ужасающе, чудовищно прекрасно. Это было знание. Понимание устройства вселенной, скрытое за пеленой привычной реальности. Ее разум, жаждавший всю жизнь разгадок, получил их – сокрушительным, почти убийственным ударом.

И сквозь этот водоворот образов, сквозь пляску теней и изгибы непостижимой архитектуры, прорвался шепот. Теперь он был четче. В нем появились слова. Обрывки фраз на языке, которого не существовало, но который ее кровь, кровь Ворона, понимала без перевода.

«…Приветствую, Дочь Ворона… Наконец-то ты смотришь… Наконец-то ты видишь…»

Голос был множественным. В нем сливались воедино шелест пергамента, скрежет камня, свист ветра в межзвездных пустотах и тихий, безумный смех. В нем не было ни доброты, ни злобы. Безразличие древних, вечных сил.

«…Мир, который ты знаешь, – сон… Мираж… Мы покажем тебе лик истины… Лик Затулака…»

Имя прозвучало как удар гонга, отозвавшись эхом в каждой клетке ее тела. Затулак. Повелитель Искаженных Снов. Тот, кто спит за завесой реальности.

«…Книга – это врата… Ты – ключ… Откройся нам… Позволь нам войти…»

Ужас, наконец, прорвался сквозь восторг. Ледяной спазм пронзил ее. Она попыталась крикнуть «Нет!», но смогла издать лишь хриплый, беззвучный выдох. Она попыталась захлопнуть книгу, но ее руки, лежавшие на страницах, онемели, стали чужими, тяжелыми, как свинец.

«…Твое сопротивление – лишь рябь на поверхности… Мы были до тебя… Мы будем после… Твоя воля – песчинка в пустыне…»

Образы сменились. Теперь она видела лица. Искаженные гримасой нечеловеческого экстаза. Люди в странных одеждах разных эпох, их глаза закатились, изо ртов текла слюна, а они что-то чертили на стенах, на полу, на собственной коже теми же символами, что были в книге. Они пели гимны Затулаку. И среди них она увидела знакомые черты. Лица с портретов из «Вороньего Гнезда». Ее предки.

Один из них, молодой мужчина с горящими глазами и черными, как смоль, волосами – вылитый ее дед – обернулся и посмотрел прямо на нее. Сквозь время, сквозь слои реальности. И улыбнулся. Улыбкой, полной безумия и тоски.

«…Кровь наша сильна в тебе… Присоединяйся к хору… Стань голосом во тьме…»

Боль в висках стала невыносимой. Она чувствовала, как трещит ее рассудок, как древняя, чужеродная сущность вползает в ее сознание, расталкивая ее собственные мысли, как непрошеный гость. Ее тошнило от этого головокружения, от этой красоты и ужаса.

«Якорь…» – прошептала она единственное, что пришло на ум.

Она с силой, на которую сама не надеялась, оторвала одну руку от страницы и схватилась за медальон на своей груди. Ледяной удар пронзил ладонь, поднялся по руке, ворвался в мозг.

Это сработало.

Шепот оборвался на полуслове, словно кто-то перерезал горло говорящему. Искаженный город дрогнул и рассыпался на миллионы черных пылинок. Тени испарились с тихим шипением.

Связь прервалась.

Алиса с грохотом откинулась на спинку стула, тяжело дыша, обливаясь холодным потом. Перед глазами плыли круги. Книга лежала перед ней, безобидная и молчаливая. Страницы снова были пусты.

Но она знала. Она видела. Слышала.

Она с трудом поднялась, пошатываясь, дошла до раковины и включила воду, плеснула себе в лицо. Ледяная влага заставила вздрогнуть. В зеркале на нее смотрело испуганное, бледное лицо с лихорадочным блеском в глазах. Но что-то в глубине этого взгляда изменилось. Исчезла былая чистота. Появилась трещина. И за этой трещиной угадывалось нечто древнее и жуткое.

Она не сожгла книгу. Не выбросила ее. Она вернулась к столу и, стараясь не смотреть на переплет, аккуратно закрыла ее. Потом взяла и отнесла в спальню, поставив на тумбочку рядом с кроватью.

Это было безумием. Самоубийством.

Но шепот, даже замолкший, уже навсегда остался в ней. И обещание знания, истинного знания, горело в ее душе ядовитым, но таким ярким пламенем.

Она легла в кровать, повернувшись на бок, чтобы видеть книгу. Холод «Якоря» успокаивал пульсирующую боль в висках.

«Затулак…» – прошептала она в темноту.

И темнота, ей почудилось, тихо засмеялась в ответ.

Первый шаг в бездну был сделан. И Алиса, с ужасом и предвкушением, понимала, что это только начало.

Лицо в зеркале

Солнечный свет, резкий и бесцеремонный, ворвался в спальню, разрезая полосами пыльный полумрак. Алиса застонала, прикрыв глаза ладонью. Голова раскалывалась, словно после долгой ночной пьянки, но вместо привкуса вина во рту была горечь адреналина и страха. И память. Яркая, обжигающая память о танцующих тенях и кривых башнях неевклидового города.

Она медленно села на кровати. Взгляд сразу же упал на тумбочку. Книга лежала там, где она ее оставила – черный, безмолвный прямоугольник. Утренний свет делал ее менее зловещей, более материальной, почти обыденной. Но это была обманчивая обыденность, как тишина в эпицентре бури.

Она потянулась к ней, но в последний момент передумала и опустила руку. Вместо этого ее пальцы наткнулись на холод металла на груди. «Якорь». Он все так же ледяным пятном прижимался к коже. Вчера эта стужа была неприятной, сейчас же она казалась единственной нитью, связывающей ее с реальностью. Она сжала медальон в ладони, чувствуя, как холод проникает в кости, слегка приглушая пульсирующую боль в висках.

«Просто кошмар, – убеждала она себя, с трудом поднимаясь с кровати. – Наваждение. Переутомление». Но слова звенели фальшью. Та реальность, что она посетила прошлой ночью, была на порядок ярче, осязаемее и – что самое ужасное – логичнее этого бледного утра.

Она побрела в ванную, двигаясь сквозь густой, как сироп, воздух своей квартиры. Казалось, мир потерял резкость, стал слегка размытым, не в фокусе. Она щелкнула выключателем, и яркий свет люминесцентной лампы залил маленькое помещение.

Алиса подошла к раковине, отвернула кран и плеснула в лицо холодной воды. Это помогло. Немного. Она выпрямилась, схватилась за край раковины и подняла глаза на свое отражение в зеркале.

Знакомое лицо. Бледное, с темными кругами под глазами, с влажными прядями темных волос, прилипшими ко лбу и щекам. Она выглядела измотанной, но это была она. Алиса Ворон. Реставратор. Рациональный человек.

Она потянулась за полотенцем, и в этот момент ее отражение замерло.

Это длилось долю секунды. Меньше, чем мгновение моргания.

Ее зеркальный двойник не двигался, в то время как она сама уже отводила руку. И на лице этого двойника – на ее лице – появилась улыбка. Не ее собственная, усталая и нервная. А другая. Широкая, неестественная, растягивающая губы до неестественных пределов. Улыбка, полная холодного, бездушного веселья и превосходства. В глазах отразилась не ее собственная усталость, а глубокая, безвозрастная тьма, усеянная крошечными, словно звезды, точками безумия.

Алиса застыла, рука замерла в воздухе. Ледяной комок страха сдавил горло.

И тут же все исчезло. Отражение снова было ее точной копией – испуганной, бледной, с широко раскрытыми глазами. Никакой улыбки. Только паника.

«Показалось, – прошептала она, и голос ее дрожал. – Сыграло воображение. Отражение света». Она судорожно вытерла лицо полотенцем, больше не глядя в зеркало. Но образ той ухмылки выжигался на сетчатке. Это было не воображение. Это было так же реально, как пляшущие тени из книги.

Она вышла из ванной, стараясь дышать глубже. «Надо взять себя в руки. Позавтракать. Заняться работой. Вернуться к нормальной жизни».

Но нормальная жизнь куда-то испарилась.

На кухне она попыталась сварить кофе. Руки дрожали, когда она насыпала молотые зерна в фильтр. Ее взгляд снова и снова упрямо возвращался к столу, на котором вчера лежала книга. Он был пуст, но она видела его там. Она чувствовала книгу, даже через стену. Ее присутствие в квартире было таким же осязаемым, как запах кофе, – тяжелым, густым, неумолимым.

Мысли путались, соскальзывая с бытовых задач на обрывки вчерашних видений. Она видела, как тень от вазы для фруктов на столе удлиняется и извивается, повторяя танец из своих кошмаров. Она слышала тихий шелест, похожий на шепот, когда закипал чайник, и замирала, прислушиваясь, не проскользнет ли в него знакомый множественный голос.

Интерес к книге из любопытства и ужаса превращался во что-то иное. Навязчивую идею. Физическую потребность. Словно она приняла наркотик, и теперь ее организм требовал новой дозы. Той дозы запредельного знания, того восторга от прикосновения к истине, что затмевал весь ужас.

Она пыталась сопротивляться. Включила телевизор – утренние новости с веселыми ведущими и репортажами о пробках. Но их слова казались плоскими, фальшивыми, детским лепетом по сравнению с многоголосым шепотом Затулака. Мир за окном ее квартиры вдруг померк, стал бутафорским, дешевой подделкой.

Она села за компьютер, попыталась разобрать фотографии манускрипта, который должна была реставрировать. Но буквы на экране начинали плыть, складываясь в те самые гипнотические символы. Она отодвинулась от стола, закрыла глаза, но и под веками ее ждали спирали и зигзаги.

Ее преследовало ощущение, что за ней наблюдают. Не абстрактно, а конкретно – из углов комнаты, из-за спинки стула, из темноты под кроватью. И самое ужасное – изнутри. Изнутри нее самой.

Она снова поймала себя на том, что смотрит в сторону спальни. Руки сами по себе тянулись к той комнате, к тумбочке, к черному переплету.

«Нет, – сказала она вслух, вставая и начиная метаться по кухне. – Это безумие. Оно меня поглотит».

«…поглотит и преобразит…» – прошелестел в голове едва уловимый отголосок шепота.

Алиса замерла, прижав ладони к ушам. «Уйди!»

Тишина. Гулкая и насмешливая.

Она понимала, что сходит с ума. Но это осознание было таким же отстраненным, как наблюдение за больным по телевизору. Часть ее, та, что была Алисой Ворон, кричала от ужаса. Другая часть, пробужденная книгой, та, что улыбалась ей из зеркала, с холодным любопытством наблюдала за этим процессом и жаждала продолжения.

Чтобы отвлечься, она решила принять душ. Горячая вода, пар, привычные движения – может, это вернет ее к реальности.

Она разделась и зашла под почти обжигающие струи. Закрыла глаза, подставив лицо потоку воды. И тут же образы хлынули с новой силой. Не такие яркие, как ночью, но оттого не менее жуткие. Струи воды на ее коже превращались в извивающихся червей, в щупальца. За шипением воды ей слышался тот самый шепот. Она резко открыла глаза, вытерла со лба воду – и в белом клубящемся пару на стекле душевой кабины на секунду проступил тот самый символ – глаз в треугольнике.

С криком она выскочила из душа, наскоро завернулась в полотенце и выбежала из ванной.

В коридоре она снова увидела свое отражение – на этот раз в темном стекле картины. И снова – на долю секунды – ее силуэт был иным. Более стройным, более изящным, с гордо поднятой головой и темной дымкой вместо глаз. И снова та же улыбка.

Теперь она не могла списать это на игру света. Что-то внутри нее менялось. Или просыпалось.

Она почти бегом вернулась в спальню. Не для того, чтобы спрятаться. Нет. Ее ноги сами понесли ее к источнику кошмара. К источнику знания.

Она стояла перед тумбочкой, дрожа от холода и страха, глядя на книгу. Отвращение и жажда боролись в ней, создавая невыносимое напряжение.

«Всего один взгляд, – подумала она, и на этот раз в этой мысли не было ничего от старой Алисы. Это была мысль той, что улыбалась в зеркале. – Просто проверю. Может, вчерашнее больше не повторится».

Она знала, что это ложь. Она знала, что это начало конца. Но навязчивая идея была сильнее.

Ее рука, еще влажная от душа, потянулась к черному переплету. Пальцы коснулись гладкой, холодной кожи.

И мир снова поплыл. Шепот стал громче, настойчивее, словно приветствуя возвращение блудной дочери.

Алиса не открывала книгу. Она просто стояла, держась за нее, и слушала нарастающий гул в собственной голове. И понимала, что точка невозврата осталась где-то позади. Теперь ее путь лежал только вперед. Вглубь. В темноту.

Она была больше не просто исследовательницей. Она становилась частью исследуемого. Частью Проклятой книги.

Следы на бумаге

Солнечный свет, еще несколько часов назад казавшийся враждебным и обнажающим ее страх, теперь стал союзником. Алиса опустила жалюзи, оставив в гостиной лишь один источник света – мощную галогеновую лампу на гибком штативе, которую она использовала для тонкой реставрационной работы. Луч был направлен на стол, застеленный бескислотной бумагой. В центре этого импровизированного алтаря лежала «Проклятая книга».

Решение пришло не из страха и не из отчаяния. Оно пришло из той самой профессиональной гордости, что всегда была ее сутью. Если эта книга была артефактом, объектом – пусть и аномальным, – то с ней можно было работать. Ее можно было изучать. Анализировать. И если в ней скрывалась тайна, то Алиса Ворон, лучший в своем деле реставратор, была тем, кто должен был ее раскрыть. Это была попытка вернуть себе контроль. Перевести диалог с потусторонними силами на знакомый ей язык – язык текста, чернил и бумаги.

Она не собиралась читать ее содержимое. Не сейчас. Сначала – внешнее исследование. Проявить скрытое. Найти слабое место.

Надев белые хлопковые перчатки и вооружившись лупой, она начала с переплета. Кожа была безупречно обработана, швы – мельчайшие, почти невидимые невооруженным глазом. Ни пылинки, ни пятна. Она изучила форзацы – чистые. Обрез – с его таинственными тиснеными символами – был следующим. Она аккуратно провела по нему мягкой кисточкой, собирая несуществующую пыль. Символы не шевельнулись, не пытались с ней заговорить. Они были просто частью материала.

Затем она перешла к страницам. Пустым, как и прежде. Она листала их медленно, под острым углом света, всматриваясь в каждую щербинку, каждую прожилку пергамента. Она искала то, что всегда ищет реставратор – следы человеческих рук. Загрязнения от пальцев, капли воска, пометки на полях. Любую аномалию, которая говорила бы не о божественном или демоническом, а о земном происхождении.

И она нашла.

На полях нескольких страниц в начале книги, почти у самого корешка, при определенном угле падения света стали видны едва уловимые вмятины. Не символы, а обычные, рукописные буквы. Кто-то писал здесь с сильным нажимом, и его перо оставило след, подобно шрифту Брайля для посвященных.

Сердце Алисы забилось чаще, но на этот раз не от мистического ужаса, а от азарта охотника. Это был след. Человеческий след.

Она знала, что такие оттиски часто оставались от невидимых чернил – симпатических, на основе лимонного сока или молока, которые со временем выцветали, но физическое давление на бумагу оставалось.

Достав свой профессиональный набор, она приготовила слабый раствор йода и этилового спирта – классический способ проявления органических остатков. Смочив тончайший тампон из безворсовой ткани, она с замиранием сердца провела им по одному из участков с вмятинами.

Первые секунды ничего не происходило. Йод лишь слегка окрасил пергамент в желтоватый оттенок. И тогда, медленно, словно нехотя, из глубины бумаги начали проступать линии. Сначала бледные, как призраки, потом все более четкие. Коричневатые, старинные чернила. Не идеальные символы книги, а нервный, торопливый, очень человеческий почерк.

Русский язык.

Алиса чуть не закричала от облегчения. Это был не язык богов или демонов. Это был язык ее предка.

Она отшатнулась, давая реактиву полностью проявить текст, и принялась за следующий участок, и следующий. Вскоре на полях нескольких первых страниц книги запестрели строчки, обрывки фраз, написанные тем же почерком. Она включила макрообъектив на своей камере и принялась фотографировать, чтобы не подвергать хрупкие страницы дальнейшему воздействию.

Когда все было зафиксировано, она села перед монитором, где были выстроены в ряд снимки, и начала читать. Дрожь, пробежавшая по ее телу, была уже иного свойства. Это был трепет историка, прикоснувшегося к тайне вековой давности.

Записи на полях. Почерк идентифицирован как почерк Тимофея Ворона (ориентировочно 1875-1927 гг.)

…нашел ее в склепах под Реймсом, в месте, которого нет на картах. Хранилась в свинцовом ковчеге. Местные шептались о «пасти, пожирающей свет». Я был молод и полон спеси. Считал, что нет знания, которое было бы мне не по зубам. Глупец.[Лист 1, верхнее поле]

…кожа на переплете… провел анализ… не животного происхождения. Отказываюсь верить в то, что подсказывает мне разум. Она теплая. Иногда кажется, что она дышит.[Лист 1, нижнее поле]

Первый контакт. Не через чтение. Через сон. Он назвал себя Затулак. Говорил голосом моего отца. Предлагал знание. Цену скрывал. Проснулся с носовым кровотечением. На стене напротив кровати… сам собой проступил тот самый символ. Стирается.[Лист 3, боковое поле]

Эксперимент с кроликом. Животное впало в состояние, подобное трансу, после контакта с раскрытой страницей. Через три часа начало пожирать собственную плоть с выражением блаженства на морде. Пришлось уничтожить. Кошмары не прекращаются.[Лист 5, верхнее поле]

Он показывает мне структуры. Музыку сфер. Я понимаю уравнения, которые не в силах воспроизвести на бумаге. Мои коллеги из академии кажутся мне детьми, лепечущими на непонятном языке. Я одинок. Это одиночество – начало цены.[Лист 7, боковое поле]

Он требует выхода. Воплощения. Говорит, что я могу стать его руками в этом мире. Сулит бессмертие. Вчера во время ритуала я на мгновение увидел его мир. Тени… пляшущие тени… и город… Боже, этот город… Я едва не лишился рассудка. Нельзя смотреть. Нельзя видеть.[Лист 9, нижнее поле]

Он узнал о моих попытках сопротивляться. Голос в голове теперь звучит почти постоянно. Шепот. Он называет меня «неблагодарным сосудом». Я чувствую, как моя воля истончается, как бумага на огне.[Лист 12, верхнее поле, почерк более нервный]

Сегодня я попытался сжечь ее. Огонь не взял ее. Пламя затухало, едва касаясь переплета. Я пытался бросить ее в кислоту – жидкость испарилась, не оставив и следа. Она не может быть уничтожена. Она хочет быть прочитанной.[Лист 15, боковое поле, чернила гуще, буквы угловатые]

Нашел упоминание в одном из трактатов по античной теургии. Чтобы удержать сущность, нужен Якорь. Артефакт, связанный с душой хранителя, способный уравновесить влияние. Работает по принципу симпатической магии. Нужно создать его и запечатать в нем часть своей жизни. Часть своей души. Это может быть единственным способом не дать ему поглотить меня полностью и… вырваться.[Лист 18, нижнее поле, запись прерывистая]

Якорь создан. Медальон. Вложил в него память о Лене… единственное светлое, что у меня было. Теперь он холодный. Как кусок льда. Но шепот стал тише. Появилась… прослойка. Воздух. Я снова могу думать.[Лист 20, верхнее поле, почерк торопливый, дрожащий]

Не доверяй теням. Не доверяй шепоту. И никогда, слышишь, НИКОГДА не засыпай рядом с книгой.[Лист 22, боковое поле, последняя запись, почти неразборчивая] Он в ярости. Якорь мешает окончательному слиянию. Он нашел способ обойти его. Через кровь. Моя кровь. Кровь Воронов. Он будет ждать нового носителя. Следующего в роду. Глупца, который, как и я, возомнит себя властителем тайн. БЕРЕГИСЬ. Не повторяй моей ошибки. Он лжив. Знание, которое он дает, – это яд, медленно разъедающий душу. Он не подарит силу. Он сделает тебя своим рабом. Орудием. Твоя воля станет его волей. Твои глаза – его глазами. Он – Затулак. Повелитель Снов, что не снятся живым. И он голоден. Если читаешь это… беги. Оставь книгу. Забудь. Или… найди в себе силы сделать то, что не смог я. Найди способ уничтожить ее. Или умри, пытаясь. Это лучше, чем стать его марионеткой.

Алиса откинулась на спинку стула. В комнате было душно. Она сглотнула комок в горле. Руки дрожали.

Предупреждение было криком отчаяния, посланием через время от человека, который прошел по тому же пути, что и она, и сорвался в пропасть. Тимофей Ворон не был злодеем. Он был таким же, как она – исследователем, соблазненным знанием. И он проиграл.

«Затулак… Якорь… Кровь Воронов…»

Все сходилось. Ее навязчивое влечение, шепот, видения. Она была не случайной жертвой. Она была мишенью. Избранной своей же кровью.

Она посмотрела на книгу, лежащую под лампой. Теперь она видела в ней не просто артефакт, а тюрьму. И тюремщика. И приглашение в камеру.

И самое ужасное – предупреждение Тимофея не убивало любопытство. Оно его подстегивало. Фраза «найди способ уничтожить ее» отозвалась в ней вызовом. Если не смог он, может, смогу я? Ведь у меня есть его записи. У меня есть «Якорь».

Она сжала в руке холодный медальон. Он был не просто украшением. Он был частью души ее предка. Щитом.

Но Тимофей предупреждал: «Он нашел способ обойти его. Через кровь».

Ее кровь.

Алиса медленно потянулась к книге. Не чтобы открыть ее. А чтобы прикоснуться к переплету там, где были проявлены записи.

«Тимофей, – прошептала она, – что же ты не смог сделать?»

И ей почудилось, что книга под ее пальцами слабо, почти неощутимо, пульсирует в ответ. Как живая.

Незваный гость

Предупреждения Тимофея Ворона висели в воздухе ее квартиры тяжелее, чем запах старой бумаги и химикатов. Слова «беги» и «умри, пытаясь» отзывались в такт биению сердца, навязчивым, тревожным ритмом. Алиса провела весь день в лихорадочной активности, пытаясь закрепиться в реальности привычными действиями. Она перемыла всю посуду, разобрала архив на столе, даже вынесла мусор – бессмысленные, суетливые телодвижения, чтобы не сидеть на месте и не смотреть на черный прямоугольник книги, лежавший теперь не на тумбочке, а в сейфе, где она хранила самые ценные манускрипты.

Но сейф не помог. Присутствие книги она чувствовала сквозь сталь и бетонную стену. Оно было фоновым гулом в сознании, давящим весом на душе. «Якорь» на ее груди то леденил кожу, то, ей казалось, нагревался, словно реагируя на ее панику.

С наступлением вечера нервы сдали. Она понимала, что не может оставаться здесь. Квартира, ее крепость, стала ловушкой. Каждый шорох из-за стены, каждый скрип лифта в подъезде заставлял ее вздрагивать. Она боялась не только книги, но и себя – той части, что жаждала снова прикоснуться к запретному знанию, той, что улыбалась ей из зеркала.

«Воронье Гнездо». Мысль пришла внезапно. Там, в этом заброшенном склепе, было хоть и жутко, но… пусто. Там не было этого давящего, интеллектуального соблазна. Там был только прах и пыль. И может быть, там, на месте, среди записей Тимофея, она найдет какие-то другие ключи. Что-то, что он не доверил полям Проклятой книги.