Водитель рыжей таксы

Большой-Другой. Не Свой. Страшно. Нет, не страшно. Интересно. Ворчит. Замираю. Не страшно. Еще Другой. Нет, Другая. Большая-Другая. Большой-Другой совсем близко, от Него пахнет так, будто он не совсем Другой, а немного Свой. Касается меня, гладит. Приятно. Хочу еще. Хочу ближе к Нему. Мне спокойно и хорошо, как около Старшей-Самой-Своей.

Большая-Другая имеет свой собственный запах, но немного пахнет Большим-Другим, а Он ею. Они Стая. Это интересно. И еще странно – я помню запах этих Больших. Давно его знаю. Смутные образы наплывают и утомляют. Это как сон наоборот. Я не спала, когда Они пришли. Но выходит, что спала и все забыла. А теперь проснулась и вспомнила, но не поняла. Можно, я еще вздремну?

От щени резко пахло, это был не успокаивающий запах взрослой таксы, а душок собачьего логова. Она не запищала в руках, а просто ворочалась на ладонях, пока не нашла уютное положение. Закрыла глаза и заснула. Я решительно не знал, как быть дальше. Говорил что-то нежное и гладил. Лена показала глазами на лежанку, и я очень осторожно вернул девицу на место. Озвучивать решение не требовалось, все было понятно. В логово вернулась не безымянная таксодевка, а наша собака по имени Лима. Лима – это Лиза Маленькая. Так мы по наивности собирались ее назвать.

Сговориться с хозяевами было несложно, им очень хотелось раздать помет. Они просили семь тысяч за содержание Лимы до двух месяцев. Брали на себя первую прививку. Обещали передать Лиму в полной исправности с ветеринарной книжкой, запасом корма, одеждой и игрушкой. И не спрашивали, с чего мы притащились за щенком без родословной через половину Московской области.

До переезда оставался месяц, но Лима уже стала членом нашей маленькой стаи. Она постоянно присутствовала в разговорах. Мы купили для нее мягкий домик. Лена сшила из старой подушки и дырявого свитера уютную лежанку. Хозяева терпеливо отвечали на наши тревожные звонки и время от времени присылали видеоролики. Малышня прыгала по дивану, пыталась отгрызть ухо черному братцу и жадно ела. В полтора месяца она уже побывала во всех комнатах на первом этаже, и коллекция ее фото пополнилась такими шедеврами, как «Лима в ванной», «Лима в прихожей» и «Лима пытается взобраться по лестнице». А после того как щенки успешно перенесли прививку, нам прислали видео с Лимой в огромной для ее тогдашнего размера синей кофточке. Хозяйка не пожалела времени и связала девке приданое на вырост.

Большие-Другие появились и исчезли, я даже не заметила как, потому что заснула. Вроде бы ничего не произошло, но я стала о них часто думать. Получалось, что кроме нашей Стаи есть другие, а где же они? Стала ползать и искать их следы. Не нашла, но узнала много интересного. Прежде всего поняла, что могу не только ползать, но и ходить. На лапах можно уйти куда как дальше, чем на брюхе. И быстрее вернуться, если позовет Старшая.

Узнала, что наша Нора гораздо больше, чем я думала вначале. Кроме нашего логова есть логово с мокрым запахом, логово, где дует холодом из-под преграды (а что за ней, а?), и что-то сложной формы, ведущее вверх. То логово, где холодно, меня интересовало больше всего, холод нес с собой много неизвестных запахов. Но мне не удавалось там надолго задержаться и как следует разнюхать. Прибегала Старшая-Самая-Своя или Старший-Свой, хватали меня за шкирку и несли в тепло. Это не больно, но немного обидно для такой взрослой и самостоятельной таксы, какой я к тому времени стала. Я пыталась объяснить это Старшей-Самой-Своей, но Она уже обращала на нас меньше внимания, чем раньше. Даже перестала делиться едой из своего живота. Я не осталась голодной, Большие-Свои стали давать мне другую еду, и она тоже была вкусной. Но все же еда Старшей-Самой-Своей самая лучшая. Впрочем, спала я по-прежнему рядом со Старшей.

Вскоре начались неприятности. Вначале пришла Большая-Чужая, очень злая, и всех нас перекусала. Ну как перекусала, разок кольнула длинным холодным зубом в загривок, но потом мне и Другим-Своим было плохо. После пришли еще двое Больших-Чужих, а когда ушли, выяснилось, что пропал Черный-Свой. Старшая-Самая-Своя бегала по всей норе и искала, мы тоже искали, но без толку. Старшая грустила и вздыхала, подходила к Большим-Своим и спрашивала про Черного. Но Они тоже не знали или не хотели говорить. Я даже загрустила, хотя он и был наглым и кусачим.

Как-то раз я вкусно поела и хотела завалиться вздремнуть под бок к Старшей-Самой-Своей. Но тут меня берет Большая-Своя и заворачивает в теплый мягкий запах. Мне стало хорошо, и я заснула. А когда проснулась, то вокруг шум и противные запахи, ни одного привычного. Нет Старшей-Самой-Своей, только какая-то Большая-Чужая. Меня трясет, качает и тошнит, вдобавок я в каком-то маленьком логове, откуда невозможно выбраться. Я плачу, но Старшая не идет. Мне мягко и тепло, но я хочу к Старшей или хотя бы к Большой-Своей. Хочу есть. Плачу. Большая дает еду, вообще-то, она не злая. Где Свои, за что они со мной так?

Шум прекратился. Меня достают из логова, я сжимаюсь в комок от страха. Знакомый запах. Большая-Другая? Я Ее помню, с Ней хорошо. А где Большой-Другой? Его запах совсем слабый, но понемногу становится сильнее. Значит, Он неподалеку и Большая-Другая несет меня к Нему. Я лижу Большую-Другую, мне нравится Ее вкус. Вот и Большой-Другой, Он нежно гудит.

Новые запахи. Светло и тепло. Стоп. Запах таксы. Старшая-Самая-Своя? Нет. Это Другая Такса. Страшно. Запах не приближается. Странно. Ну и пусть.

Иду вперед. Под лапами мягко. Хочу писать. Все, не хочу. Хорошо.

Перевезти маленькую таксу в разгар зимы оказалось еще той задачей, но нам любезно помогла соседка-автовладелица. И вот натерпевшаяся страха Лима дома. По-настоящему дома, потому что, если все будет хорошо, она проведет тут всю жизнь. Девка закутана в синюю кофту, торчат только мордочка и дрожащий хвостик. Щенок испуган, вжимается в ладони и попискивает. Лена вносит Малышню в прихожую, осторожно распаковывает и опускает. Лима раскорячивается, нюхает пол и делает первый неуверенный шаг. Жена аккуратно направляет ее босой ногой в сторону комнаты.

Комната уже подготовлена. На видном месте домик и лежанка, рядом одноразовая пеленка. Как только Лима входит, мы перегораживаем дверной проем положенной набок гладильной доской. Нам перешагнуть нетрудно, а щенок никуда не денется.

Лима осторожно ковыляет, фыркает и садится. Минуту сидит, встает и решительно шагает по направлению к пеленке. Вот и первая лужица на новом месте.

– С новосельем, Лима!

Ничего лучше мне в голову не пришло, я не силен в тостах и поздравлениях.

Щенок, который ничего не разрушил

Около полуночи я совершил истинно мужской поступок – сбежал от проблем. То есть сделал именно то, что делает бо́льшая часть мужчин при первом появлении ребенка в доме. В моем распоряжении была вторая комната, а в ней диван. И аргумент, что завтра мне нужно на работу. Лима между тем продолжала голосить.

До ночи она вела себя настолько идеально, что мы расслабились. Щенок весело скакал, спал, трепал игрушки, залезал в домик и охотно позировал там с мячиком в зубах. С едой тоже был полный порядок – Лима съела бараний фарш с морковкой, выпила детский кефир и с хрустом сгрызла ржаной сухарик. Каждый час на пеленках оставались лужицы. Какашек пока не было, но это могло потерпеть до завтра.

А к ночи начался концерт. Лима отчаянно звала мамку, и ничто не могло ее утешить. Мы таскали щенка на руках, совали игрушки, даже приплясывали, но это не помогало. Несколько попыток выключить свет и лечь спать оказались бесполезными – Лима категорически отказывалась засыпать на своей чудесной хендмейд-лежанке рядом с кроватью. Тут-то я и сбежал. Долго ворочался на диване, прислушиваясь к писку за стенкой и раздраженному воркованию жены. А потом наступила тишина.

Я рискнул сунуться в спальню только под утро. Лена лежала на полу, умостив голову на собачью лежанку и прикрывшись сползшим с кровати одеялом. Под рукой у нее безмятежно дрыхла маленькая такса. Я устыдился и пошел досыпать.

Так продолжалось несколько дней до самого Нового года. Днем таксодевка была веселой, исправно ела, играла и пачкала пеленки. А к ночи начинала тосковать. Послушав ее жалобы минут пятнадцать, я целовал жену и быстро-быстро уносил ноги. А Лена укладывалась на пол. Она постелила около лежанки матрас, запаслась легким одеялом и создала себе минимальные удобства. Святая женщина, она ни разу меня не упрекнула!

С именем тоже не заладилось. Лима категорически не желала на него откликаться, потому что мы так и не научились им пользоваться. В двух случаях из трех сбивались с Лимы на Лизу. В результате через пару дней таксодевка запомнила, что ее зовут Лиза и никак иначе. В дальнейшем такса получила множество других домашних прозвищ. Лизка, Лизавета, Лизок – это понятно. Лиза-Лиза-Лиза является эквивалентом «А ну, быстро ко мне, зараза такая!».

Такса, Таксеныш – ну а кто же она еще?

Малышка, Малышня, Маленькая – это мои упражнения в нежности. Лена тоже внесла свой вклад: Бубуся, Макака, Длинноносая обезьянка, Мармозетка. Всезнающий интернет сообщает, что мармозетки – это крохотные обезьянки, которые вызывают у людей только положительные эмоции.

Зайчиха – это, несомненно, эмоции от осязания нежнейших Лизкиных ушей. А Дорогая Гуся и Матушка Гусыня – следствие изящного вытягивания шеи для почесонов. Кикимора – щадящий упрек в случае неблаговидного поведения. О, вот еще одно имя: Скрипуха. Лизка с самого начала выражала свои положительные эмоции кряхтеньем и мелодичным поскрипыванием.

Время идет, и имен прибавляется. В последнее время я стал обращаться к повзрослевшей и потолстевшей таксе Мать и особо уважительно – Лизавета Николаевна.

То весело, то тоскливо. Рядом все время Большие-Свои, но Старшей-Самой-Своей нет. Я иногда забываю о ней. Рядом много новых мягких запахов, их можно таскать и трепать. Потом вспоминаю и начинаю искать. Снова отвлекаюсь на Больших-Своих и забываю. Хочу есть, и мне дают. Вкусно. Засыпаю. Просыпаюсь. Рядом Большие-Свои, и мне не страшно.

Что-то меняется. Снаружи Норы подступает темное и опасное. Это самый древний страх, Ужас Ночи. Я плачу. Мне нужна Старшая-Самая-Своя. Или хотя бы Другие-Свои. Но никого нет. Есть Большие-Свои, но они не защитят от страшного. Только тепло и запах Старшей-Самой-Своей. Плачу и плачу. И буду плакать, пока не придет Старшая. Она не могла меня бросить, это нечестно! Темно. Снова светло. Опять темно. Я очень устала плакать. Посплю и продолжу звать Старшую-Самую-Свою.

Я долго тосковала и искала Старшую, не помню сколько. Нет, мне не было плохо с Большими, наоборот, очень хорошо. За Ними очень интересно наблюдать. Они вели себя по-разному. Он надолго исчезал на охоту, а Она все время была со мной. Я стала думать, что Она и есть Старшая-Самая-Своя, только другая. Потом все переменилось. Он стал со мной много играть, а Она уходила туда, куда мне нельзя. Но продолжала со мной спать.

Я не могла пойти куда хочу. Там была вредная преграда. Я ее кусала и царапала, а ей даже не было больно. Я стала просить Больших-Своих ее прогнать, но Они ничего с ней не могли поделать, потому что она твердая и холодная. Зато Они делали так, что я оказывалась высоко и сверху видела много интересного. А потом вдруг противная преграда исчезла, и я смогла быть везде. Тогда я стала ходить за Большими-Своими, чтобы не потеряться. И забыла, что надо плакать для Старшей-Самой-Своей.

Лизавета приложила массу усилий, чтобы выбраться из комнаты. Если помните, мы перекрыли вход гладильной доской и шагали через нее, как цапли. Каждый раз, когда мы выходили, девица поднимала крик. Чтобы утихомирить щенка, приходилось брать ее на руки и носить с собой по квартире. Писк сразу прекращался: Лизка таращилась из окна на двор или пыталась понять, что такое кухонная плита.

Через пару недель нам это надоело, и гладильная доска была убрана. За эти недели такса твердо усвоила, что она гадит только на пеленках в спальне, и при нужде со всех ног бежала туда из любого угла квартиры. Впрочем, из опасения пеленки были постелены еще в прихожей и ванной.

Единственным недоступным таксе помещением оставался кабинет. Теперь там вечерами скрывалась Лена. Ей явно была нужна компенсация за сон на полу, и главная роль в вечернем развлечении Малышни перешла ко мне. Мы играли на ковре – залезать на кровать щенку до времени было строго запрещено. Теперь Лизка спокойно спала на лежанке, но при условии, что Лена будет рядом на краешке кровати и погладит при первом же писке.

Как все запретное, кровать привлекала Лизу со страшной силой. Рядом с кроватью стояло кресло чуть пониже нее. Кресло превратилось в ступеньку, и Лизка впервые смогла самостоятельно осмотреть мир с какой-никакой, а высоты. С кроватью же связано первое и единственное Лизкино преступление – она перепутала белый пододеяльник с пеленкой и сделала на нем лужицу.

Помимо мокрого белья, за таксой и по сей день числятся всего две шалости. Она перегрызла кабель от стереосистемы и слегка подрала обои под стулом в прихожей. Это все, дамы и господа! Наглядное опровержение популярных мифов про всеразрушающих щенков таксы. У Скрипухи всегда было достаточно игрушек и погрызух, от сушеных собачьих лакомств до сырой моркови и сухарей. До восьми месяцев она никогда не оставалась без присмотра, и с ней всегда играли. Чтобы дать таксе возможность копать, мы стали совать ей упаковочные коробки с парой вкусняшек внутри. Десять минут борьбы с картонкой выматывали щенка до потери пульса не столько физически, сколько из-за необходимости соображать. Слопав лакомство, Малышня заваливалась спать прямо на разгромленной коробке.

Она тогда вообще мгновенно засыпала. До сих пор не могу забыть, как мы играем-играем с собакой и прямо посреди возни Лизка останавливается, зевает и мостится мне на ноги с намерением поспать. А я сижу на полу в позе лотоса и не дышу, чтобы не разбудить семейный талисман. Из приоткрывшейся крохотной пасти вываливается розовый язычок. Если таксюша хотела поспать одна, то залезала в свой домик и затаскивала туда любимые игрушки.

Как же она кусалась! Маленькие острые зубки почти не оставляли следов, но ощущения были ужасно болезненными. Когда зубы стали меняться на коренные, мы почувствовали настоящее облегчение. Выпавшие молочные «иголочки» незаметно сменялись сахарно-белыми пирамидками, а сами пропадали без следа. Наверное, такса их глотала. На память о Лизкином детстве остался только один крохотный клык.

Лизка отыскала белую выделанную овечью шкуру и очень полюбила с ней играть. Когда Лизавета Первая болела и мерзла, она спала на шкуре, и та вся пропиталась таксячьим запахом. Понятное дело, той шкуры уже давно нет – Лизка ее разорвала на мелкие кусочки. Нет и двух других таких же шкур, они последовали за первой. Сейчас такса увлечена четвертым экземпляром, и он ей нравится ничуть не меньше, чем первые три.

Когда главная преграда исчезла, я ух, как обрадовалась! Главное – ходить за Большими-Своими. Тогда ничего не грозит и что-нибудь перепадет. Но иногда Они быстро исчезали за другими преградами. Я садилась с этой стороны и слушала. Так я узнала, куда Они ходят писать и какать, но мне туда нельзя. Почему?

Постепенно я поняла устройство новой Норы. Мы спим в самом большом логове. Там для меня есть отдельная маленькая норка, темная и низкая, очень мягкая. Я залезаю в нее, когда хочу побыть одна. Ну не совсем одна, обычно я прихватываю туда свои любимые мягкие запахи, чтобы обнимать их и покусывать.

Большое логово устроено очень сложно. В нем есть высокое лежбище, до которого я долго не могла дотянуться и где спят Большие-Свои. Но я могла зайти под него и лежать, только там жестко и холодно. Зато интересно, потому что это только моя территория. Еще в Норе было особое логово только для Больших-Своих, Они там что-то делали. Издавали странные звуки. Я часто ложилась рядом с преградой перед этим логовом и громко возилась, чтобы Они меня услышали и впустили, только все без толку. В это логово часто уходил спать Большой-Свой, и я слышала, как Он там храпит. Большая-Своя тоже туда уходила, и тогда Большой был только моим. Мы играли в разные мягкие запахи и в игру «Я тебя укушу». Когда я уставала, то засыпала у Большого-Своего под боком или между лапами.

Долго искала Другую Таксу. Она пряталась, но постоянно наблюдала за мной. Наконец нашла ее на лежбище Больших. Сперва я ее боялась. Недолго. Другая очень мягкая и добрая, только сама не играет. Я должна ее теребить и таскать. Или это делают Большие-Свои. Тогда Другая весело скачет, и за ней можно здорово погоняться. А еще она не ест и не пьет. Когда я хорошо поем, то прихожу к Другой и показываю, что я ела. Но ей все равно.

Другая Такса никогда сама не нападает, я для нее Старшая. Я рычу на нее и треплю, чтобы знала свое место. Вообще, она странная. Меняет запах и размер. Сперва Другая была большой и пахла чужой собакой. Потом она стала меньше, запахла мною и Большими-Своими. А как-то раз быстро выросла обратно. Но больше чужой собакой не пахнет, только нашей Стаей. Это правильно.

Однажды меня стали заворачивать в теплые мягкие запахи, а потом понесли вон из Норы. Большая-Своя все время грела, и я не боялась. Главное, что меня не сажали в тесное логово, не трясли и не качали, как в прошлый раз. Правда, нос замерз. Сразу стало очень светло и шумно. Много новых запахов. После этого не так светло, но зато снова тепло. Много Больших-Чужих. И много чужих запахов, некоторые очень неприятные. Тут уже я забоялась, но старалась не подавать виду. Все же жаль, что Другая Такса не пошла с нами. Меня осматривала и мяла незнакомая Большая, но она была не злой, хотя опять укусила длинным холодным зубом. Я решила, что для взрослой таксы это ерунда, и не стала плакать. А вот как я попала обратно в Нору, не могу вспомнить. Ясное дело, холодный укус даром не прошел, и мне было нехорошо. Я забралась в свое маленькое логово и не хотела ни есть, ни играть, хотя Большие пытались меня развеселить. А когда проснулась, все было как прежде.

Лизавета ничем не болела. Она исправно ела, набирала вес и производила растущие вместе с ней какашки. У нее не было рвоты, поноса и судорог. Несмотря на присутствие щенка, в квартире ничем не пахло – впитывающие пеленки и их быстрая замена делали свое дело. Запах самой Лизки долго был мускусным и резковатым, щенячьим.

В конце января Лизке исполнилось три месяца, и мы собрались официально оформить наши с ней отношения. То есть пойти в ветеринарку, сделать вторую прививку и заполнить ветпаспорт. Это оказалось не так просто. На улице стояли крещенские морозы ниже двадцати градусов. Бубусю пришлось не только нарядить в кофточку-приданое, но и упаковать в три слоя в плед. Торчали только нос и глаза. Чтобы не простудить уши, их тоже замотали. Перед самым выходом Лене этого показалось недостаточно. Из шкафа была извлечена парадная норковая шуба, в которой я видел жену только единожды, во время похода в ЗАГС. Сверток с Дорогой Гусей уместился под шубу примерно наполовину, остальное поехало снаружи. Наше чудо настолько изумилось происходящему, что не плакало. Распахнувшийся мир ошеломил и подавил крошечную таксу. Она и представить не могла, что уже через пару недель будет созерцать этот мир ежедневно.

Таксюшу осмотрела та же самая врач, которая год назад сделала операцию Лизавете Первой и после произнесла страшное: «Онкология». Сейчас все шло гораздо веселее. Девка топталась на пеленке, охотно позировала и даже почти не поджимала хвост. Потом ее поставили на весы и обмерили. Укола Лизка, похоже, вовсе не заметила. А пока мы ждали заполнения ветпаспорта, заснула от избытка впечатлений.

– Ну, как назовем? – поинтересовалась доктор.

– Лиза.

– Вы уверены? Может, не надо? Ведь…

– Надо.

Доктор вздохнула. И вывела в графе «Кличка» твердое, как судьба, Лиза. Реинкарнация получила документальное подтверждение.

Дитя пандемии

После прививки прошло две недели, и Лизка стала готова к общению с другими собаками. Погода не располагала, стоял вьюжный февраль двадцатого года. Мы выносили свое закутанное сокровище на несколько минут сперва во двор, потом через дорогу в сквер. Осторожно ставили на снег. Лизка скользила всеми четырьмя лапами, нюхала отметины других собак, ковыляла туда-сюда пару метров и, трясясь, просилась обратно на руки. Мысль гадить в этом белом холодном мире казалась ей нелепой. Но мы рассуждали, что главное – привыкнуть к прогулкам, а остальное приложится. Кроме того, в происходившем было нечто символическое. Крохотные отметины лап на снегу, спешащие за следами наших сапог, наглядно подтверждали рождение новой стаи.

В марте потеплело. Поскольку Лизавета, как по звонку, справляла нужду сразу после каждого приема пищи, один из нас к этому моменту должен был быть одет и наготове. А второй, едва собака последний раз облизывалась, засовывал ее в кофту и передавал одетому. Дальше следовал суворовский марш-бросок вниз по лестнице. Иногда получалось, иногда нет. То есть собака ничего не делала на улице, а дома сразу же писала на пеленку. Мы называли это холостым выстрелом, а если все удавалось, то «точно в цель». Дней через десять мы перестали связывать выходы с едой и просто выносили Лизавету пять или шесть раз в день. На улице потекло, и сапоги в прихожей не успевали просыхать.

Не встречая зла, Лизавета не знала и страха, поэтому была готова знакомиться со всеми подряд. Долгое время мы, вопреки рекомендациям, подхватывали девку на руки при виде любой приближавшейся собаки. И поэтому в марте Лизка познакомилась только с соседкой со второго этажа. Людмила Игоревна как-то зашла к нам и застала Лизавету безмятежно спящей на лежанке в обнимку с белой шкурой. Соседка очень осторожно присела и пощекотала голый розовый животик. Такса в полусне цепко обхватила палец лапками и только потом сообразила, что ее чешем не мы. Впрочем, замена была признана равноценной, и девица исполнила для новой Почти-Своей фирменное валяние на спине.

Однако вскоре Бубуся осознала, что в мире не все так радужно. Злые силы проявили себя в виде белого шпица Анжелы, живущей на втором этаже напротив любимой соседки. Анжела облаивала нас при каждой встрече и категорически не желала признавать за щенком право существовать на одной с ней территории. Справедливости ради следует отметить, что через год Лизка стала вести себя точно так же. В квартиру справа от нас на неделю привезли черного пуделя Мухтара. Собаке потребовались сутки, чтобы осознать всю глубину предательства. Те, кто еще недавно говорил ей при встрече «У-тю-тю, кто у нас тут такой хороший!», навсегда стали смертельными врагами. Мухтар давно уехал, но Лизка заходится злобным лаем при виде этих соседей и при любом громком звуке у них в квартире.

Когда потеплело, прогулки стали более длинными, вместо пятнадцати минут мы гуляли по полчаса. Но нельзя же полчаса топтаться во дворе! Поэтому постепенно мы стали обходить вокруг дома, потом вокруг двора и, наконец, сунулись в соседние дворы. Тут-то нас и накрыло ковидом.

Поначалу весь мир снаружи Норы был белым и холодным. Большие-Свои выносили меня и ставили на холодный запах, который можно рыть. Я не понимала зачем. Потом подумала, что раз оно белое, туда можно писать и какать. Когда я это делала, меня гладили. Когда я этого не делала, меня все равно гладили и несли греться.

Я увидела много Других. Меня к ним долго не подпускали. Большие-Свои поднимали меня, и я смотрела на Других сверху. Познакомилась с Большой-Почти-Своей, которая живет ниже. Узнала, что рядом с ней живет противная Другая. Она на меня лаяла, но тогда меня всегда носили Большие-Свои, и я не отвечала. Я ее все равно убью, уже скоро.

Помню первый день объявленной самоизоляции. Город словно вымер, а нам, хочешь не хочешь, надо идти наружу. По центральным улицам разъезжали полицейские машины с призывами не покидать квартир. Пришлось шнырять по дворам. За полвека в своем городе я могу пройти из точки А в точку Б несколькими путями, ни разу не выйдя в центр. Так что проблем с маршрутами у нас с Лизаветой не возникало. Дворы, пустыри, тропинки – с каждым днем дальше и дальше. Я выходил с Лизкой три раза в день минут на сорок, а то и на час. Постепенно с пола стали исчезать пеленки. Сначала Лена убрала их из ванной, потом из комнаты. Пеленка в прихожей пролежала до июня, но это была перестраховка.

В блужданиях по дворам прошел апрель, а в мае собака выбрала меня в качестве хозяина и вожака. Полагаю, именно из-за того, что я с ней долго гулял. Теперь она постоянно ходила за мной и норовила ложиться спать не то что рядом, а внутри меня – между ног или под задницу. Лена осталась для таксы старшим членом стаи, но вторым в иерархии. С той поры Лизавета гуляет со мной и с Леной совершенно по-разному. С женой чинно, благородно, неспешно, получая требуемую норму общения с другими собаками. Со мной такса охотится – порывисто, азартно, поминутно срываясь на бег и не давая поводку провиснуть даже на сантиметр.