Полная версия:
Водитель рыжей таксы
Водитель рыжей таксы
Николай Тамм
Моей любимой и любящей жене Елене
Редактор Марина Тюлькина
Корректор Ирина Суздалева
Иллюстратор Марина Шатуленко
Дизайнер обложки Софья Мироедова
© Николай Тамм, 2025
© Марина Шатуленко, иллюстрации, 2025
© Софья Мироедова, дизайн обложки, 2025
ISBN 978-5-0065-7420-5
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
⠀
Для одного и стриженая овца интереснейшая тема, а другой, даже выжив после атомного взрыва, и то не сумеет его описать.
А. МаршаллМы идем!
Старые джинсы, потертый свитер, куртка второго срока носки. Сапоги, которые не жалко. В правый карман штанов – ключи. В левый засовываю мобильник. В карман куртки – моток полиэтиленовых пакетов. В другой карман помещаются погрызенный мячик и пакет с малой толикой сухого корма. Идешь с собакой на час – собирайся на три.
Снизу топоток и цокот когтей. Нам скучно и не терпится, ага. Нужен шарф или нет? Середина апреля, уже тепло. Лена в отъезде и про шарф не напомнит. Обойдусь без него и без шапки. Вроде все. Первая ритуальная фраза перед выходом:
– Мы готовы?
Карие глаза ожидающе моргают. Мокрый черный нос воодушевленно шевелится, усы деловито топорщатся. Ну еще бы не готова!
Лизка шляется по оставленным в прихожей жениным сапогам. Темно-рыжая такса почти сливается с полумраком. Когда спина или бок попадают в солнечный свет из комнаты, шерсть вспыхивает золотом.
Снимаю с вешалки рулетку, застегиваю ошейник. Жесткий хвост бешено лупит по сторонам. Машинально касаюсь Ленкиного пальто. От него веет элегантным парфюмом. Один из талантов жены – идеально подбирать ароматы. Лены нет всего третий день, а мне так одиноко, будто мы уже месяц, как расстались. Завтра будет казаться, что не виделись пару лет.
Такса мотает головой, громко фыркает и шлепает ушами. Произношу вторую ритуальную фразу:
– Мы идем!
Отпираю дверь, и меня выносит за порог персональный рыжий ураган. Несмотря на четырехлетний возраст, Лизавета так и не усвоила, что дверь в Нору-квартиру нужно запирать. Она уже скачет по ступеням, а я одной рукой пытаюсь сдержать ее порыв, а другой валандаюсь с ключами. Ладно, верхний замок закрыт, ключи в кармане, и нужно спешить вниз, пока собака не удавилась на поводке.
Спуск с третьего этажа занимает двадцать секунд, за которые Лизка успевает сделать много важных дел. Нет, не тех, которых опасаются консервативные жители, – в этом отношении рыжая такса исключительно щепетильна и в подъезде ничего предосудительного себе не позволит. Зато она кружит около дверей любимой соседки и дерзко облаивает жилище враждебного шпица со второго этажа. На кураже Лизка подлетает к металлической нижней двери и исполняет народный танец всех такс «Попой верчу, на улицу хочу». Нащупываю кнопку и с натугой отжимаю могучий доводчик. Солнце, воздух, весна!
Пулей вылетев из подъезда, собака несется, не разбирая дороги от восторга. Разворачиваю ее влево рулеткой, поводок со свистом чертит по бамперу припаркованной у подъезда машины. Лизка яростно лает на все, что движется, без разбору. В ней бурлит смесь ярости, охотничьего азарта и веселья. Такса в расцвете сил, и этим все сказано.
Удерживаю Лизавету перед курьером на самокате. Ему достается полный заряд возмущения непредвиденной задержкой. Галопом через дорогу, прыжком через бордюр – и мы в городском сквере. Снега уже почти нет, так, почерневшие островки посреди пожухлой листвы. Поскольку я сегодня первый раз в этом году не стал надевать таксе комбинезон, пузо будет ну очень грязным.
Поправка. Грязной будет вся собака. Первое, что делает Лизка в сквере, – валится спиной в снег, катается и дрыгает лапами. И только потом принимается за неотложные дела.
– Пойдем, пойдем!
Запахи. Свои, знакомые. Мы пока в Норе. Живой запах, лучший из лучших, Большой-Самый-Свой. Он шуршит неживыми запахами. Высоко проплывает вкусный запах. Хочу есть. Хочу писать и какать.
Натыкаюсь на неживые запахи. Ощупываю усами, и они обретают формы. Один принадлежит Большой-Своей. Где Она? Скучаю.
Большой-Самый-Свой касается моей головы. Замираю. Прикосновение Его Власти. Власть охватывает горло, я опускаю голову, но тут же задираю хвост. Носить Его Власть – большая честь.
Первая преграда исчезает по Его воле, и мне открывается выход из Норы. Вперед, вперед, вперед! Власть не дает мне одним прыжком промчаться донизу. Запах Почти-Своей за преградой. Люблю. Запах врага. Убью! Потом. Вперед!
Вторая преграда. Скорей, Большой-Самый-Свой, убери ее! Солнце, воздух, весна!
Запахи бросаются на меня, и я бегу им навстречу. Весело! Почуять, найти, схватить! Мои мускулы тверды, лапы быстры. Враг, где ты? Мы идем! Наша Стая сильнее всех, нас ведет Большой-Самый-Свой. Он может все. Его Власть тянет меня в сторону, хотя Он далеко сзади. Кто бы еще так смог?
Движение справа, противный дребезг. Это один из Больших. Я, как и положено, уважаю Больших, но бывают исключения. Например, когда чужой Большой перерезает путь мне и, главное, Большому-Самому-Своему. И уж тем более, когда он делает это быстро и издает неправильные звуки. Дай дорогу, не то убью!
Власть перехватывает дыхание. Большой-Самый-Свой не любит, когда я непочтительна к Его собратьям. Через мгновение Власть ослабевает и можно мчаться дальше. Пересекаю открытое место, по которому часто пробегают металлические запахи, прыжок, еще один, и мы на большой поляне, где встречаются разные стаи.
О, белый холодный запах! Его с каждым днем все меньше. Жаль. Падаю спиной и наслаждаюсь ледяным колючим почесыванием. Вскакиваю, встряхиваюсь и проверяю, держится ли холодный запах на шерсти. Вроде есть, но слабоват, больше мокрый, чем холодный. Ладно, сойдет, это все баловство. Пора заняться важными делами.
Больше не хочу писать и какать. Хорошо. Можно как следует поразнюхать.
Про что эта книга?
– Ты только посмотри, – прибавила она, – до чего глупы теперь все романы;
я уверена, что и ты мог бы написать роман.
Джером К. ДжеромЭта книга про людей и собак. Зачем она написана? Чтобы помочь понять собаку. Для чего понимать собаку? Чтобы уверенно и безопасно пройти с ней весь ее недлинный путь, особенно если этот путь проложен по враждебному для четвероногих мегаполису.
Давным-давно… ученые будут до бесконечности спорить, когда и где состоялась эта встреча. Лизка считает, что дело было на поляне в самой середине Заповедного леса, ей ли не знать? Старая опытная волчица долгие месяцы вела маленькую стаю по следам племени первобытных людей. Тем летом было мало добычи и люди с их длинными кремневыми копьями и каменными топорами выбивали ее подчистую. Волкам приходилось подбирать за Властелинами Огня немногое, остававшееся у затоптанных кострищ на брошенных стоянках, но и это было лучше, чем ловить мышей и лягушек. Осенью стало совсем худо – дожди зарядили рано и лили без перерыва.
Однажды сырой октябрьской ночью волчица заметила на поляне маленький костер, а рядом одинокого Большого. От него пахло усталостью и болезнью, может, по этой причине он и отстал от своих. Или свои сами оставили его, снабдив огнем и едой на первое время. Волчица не рискнула бы натравить стаю на все племя, но один ослабевший человек совсем другое дело. Младшие волки разошлись напряженным полукругом, а старуха, прихрамывая, зашла Большому со спины.
Когда сидящий обернулся, было уже слишком поздно хвататься за копье. Поэтому Большой к нему даже не потянулся, не коснулся он и обсидианового ножа за поясом. Человек молча смотрел на зверя, а зверь на него. За месяцы преследования Мать стаи перестала воспринимать людей как врагов или добычу, скорее, они были источником еды. Ей не хотелось драться, особенно сейчас, когда кости ныли от сырости, а в мускулах давно не было прежней силы. Если бы Большой не обернулся, она еще могла напасть. Если бы он сделал резкое движение или издал боевой клич, волчица предпочла отступить. Но человек все молчал и смотрел. А потом очень медленно протянул руку.
Воистину тот неведомый охотник, древний Отец всех собачников, обладал незаурядным мужеством, раз приблизил руку к страшным клыкам. Но и Мать-волчица не уступала в храбрости, если коснулась носом руки, пропахшей гарью и смертоносным оружием. В этот миг был заключен Договор, предопределивший наше и собачье будущее. От Отца-охотника и Матери-волчицы началась наша общая с Лизаветой стая. Кстати, Лизка, в Договоре не было ничего про то, что ты можешь спать на кровати. Это получилось как-то само собой.
Через несколько дней погода улучшилась, и повеселевший человек догнал свое племя, но уже не один. За ним след в след настороженно шла волчица, а поодаль бежали младшие волки, еще не привыкшие к новому положению дел. Не знаю, как племя встретило первого собачника, но это и не важно. Важно, что теперь каждый раз, опустив руку, мы встречаем подставленную для ласки мохнатую холку.
Прошли десятки тысяч лет, человек изменился до неузнаваемости, а собака по своей сути осталась почти тем же волком. Она полетела в космос раньше человека, но для нее вокруг всегда опасный лес, где спасение в бдительности, острых клыках и мудрости вожака. Я набираю этот текст на компьютере, а под столом сладко посапывает жительница каменного века. В прошлом было написано много романов про прекрасную дикарку, влюбившуюся в белого человека. Так вот, Лизка и есть та самая дикарка. Она убеждена, что живет не в квартире, а в норе. Не в семья, а в стае. Рядом с ней не «мама» и «папа», а члены стаи с разным статусом и, соответственно, с разными правами и обязанностями. Мы не гуляем, а ходим на охоту и патрулируем закрепленную за стаей территорию. Вокруг нас не просто люди с собаками, а другие стаи. Мы шагаем не по скверу и дворам, а по полянам и тропам. Для таксы вокруг прежде всего запахи, а не предметы. Такие качества вещей, как твердость, влажность или температура, не говоря уже о цвете, интересуют собаку во вторую очередь. Поэтому, если я по ходу повествования даю слово Лизавете, она пользуется не нашими, а своими понятиями.
Когда мы смотрим на таксу, мы видим в ней маленького человечка. И, казалось бы, имеем к тому основания – зоопсихологи считают, что взрослая собака может достигать уровня развития двухлетнего ребенка. Когда такса смотрит на нас, она видит в нас большую собаку. Мы оба заблуждаемся, и это мешает нам понять друг друга. Есть и другая крайность – не очеловечивание собаки, а ее полное расчеловечивание, так как она якобы «всего лишь животное». Чувствуем ли мы до конца, что рядом с нами совершенно особое существо, целый мир в миниатюре? Не ожившая игрушка, не компьютерная игра, которую можно включить и выключить? Из осознания этих заблуждений родилось желание написать книгу, в которой одни и те же события были бы показаны с двух концов поводка. За материалом далеко ходить не пришлось – рыжая такса сама ходит за мной как привязанная.
Как понять собаку? Для начала внимательно смотреть на нее. И не просто смотреть, а видеть, замечать подробности и нюансы. Каждое действие собаки наполнено смыслом, но он от нас ускользает. Поэтому важно понять то, что мы увидели. Непреодолимых препятствий тут нет – и мы, и собака находимся в одном месте и в одно время, проживаем одни и те же события. Все, что необходимо, – немного воображения. На башне своей лаборатории в Колтушах академик И. П. Павлов велел написать девиз: «Наблюдательность и наблюдательность». Смотрите на собаку. Сумейте увидеть ее. Поймите то, что увидели. И будет вам обоим счастье.
Мысленно станьте меньше ростом. Как только вы укоротитесь, зрение перестанет быть главным чувством, настолько сильно сузится горизонт. Зато приблизившаяся земля наполнит ноздри тысячами новых запахов. Вообразите, что вы слышите в сто раз лучше, и далекий шум автомобильного мотора для вас вроде грохота вертолета, а хлопок новогодней петарды подобен ядерному взрыву. Наконец, представьте себя голым – ваша кожа, руки и ноги отчетливо воспринимают малейшее прикосновение травинки и порыв ветерка.
Поначалу это требует усилий, но если долго живешь с собакой, то машинально начинаешь воспринимать мир, как она. Не столько смотришь вокруг, сколько нюхаешь ветер. Замечаешь шерсть на кустах или места, где копали другие собаки, учишься читать следы на снегу. Я уже могу понять по следу, что здесь делала собака, хотя не могу определить ее имя. Зато различаю их издали по лаю. Собака, кстати, тоже понемногу очеловечивается – учится спать на спине с головой на подушке. С Лизкиной точки зрения это важные навыки. Однако они явно недостаточны, чтобы полностью вырвать собаку из палеолита и переместить в 21 век. Все, что нам доступно – это скорректировать 5% собачьего поведения, да и то только потому, что собака умеет приспосабливаться к стае. На 95% она так и останется жить в первобытном лесу. Поэтому человек, желающий общаться с собакой, должен в чем-то опускаться на ее уровень – собака-то до нас не поднимется.
В этой книге нет придуманных собак. Сохранены все клички, случаи и обстоятельства. И нет настоящих людей – имена, внешность и характеры специально изменены до неузнаваемости. Город тоже изрядно переделан, хотя это ни на что не влияет, таких городов тысячи. И в каждом из них есть парк или сквер, где ежедневно разыгрывается драма о людях и собаках.
В этой книге нет приключений. Обычно произведения про животных наполнены приключениями собак и их хозяев – комическими, трагическими или опасными, в основном выдуманными. Я же поставил прямо противоположную задачу: рассказать, как можно избавить собаку от ненужных ей передряг. В книге абсолютно все может быть подвергнуто критике зоопсихологами, кинологами, охотниками и теми, кто видел собак хотя бы издали. Книга и не претендует на справочник по собаководству. Она отражает личный опыт и взгляды автора, а также одной-единственной рыжей таксы. Больше в ней ничего искать не стоит.
А сейчас нам пора – если вы помните, мы с Лизкой только что ворвались в городской сквер. Нам нужно двигаться дальше, чтобы смотреть, видеть и пытаться понять. Но сначала – плач по былому.
Плач о старой таксе
Я с детства боялся собак. Нет, не так. Меня с детства уверяли, что собак нужно бояться. Я доверял тем, кто это говорил, и послушно боялся. Вырос и перестал бояться, но собак не любил. Пока не встретил Лену. До нее я вообще не любил.
Когда я в первый раз пришел в гости, на площадку вылетела Лизавета Первая. Радостно залаяла, обнюхала и позвала в новую жизнь. Когда я в первый раз остался у Лены, Лизавета взгромоздилась между нами на кровать и удовлетворенно вздохнула. Когда мы скромно и чинно вернулись из ЗАГСа, собака наклонила голову и несколько минут нас изучала. Она как могла вопрошала: «Я знаю, что с вами ненадолго. Но вы, надеюсь, теперь навсегда?»
Неожиданная поздняя любовь. Моя очередная холостяцкая осень обещала быть серой, но оказалась золотой. Болдинской. Бескрайней. Лизавета, ты ведь знала об этом еще до того, как я нажал на кнопку звонка? Ты меня ждала? Для себя и для Большой-Самой-Своей?
Лена была очень деликатна. Поначалу она не просила о помощи ни в чем, что связано с собакой. Да и какую помощь я мог оказать, если боялся взять таксу на руки? А вдруг в ней что-то сломается? Мы стали вместе гулять с Лизаветой, и через пару недель мне на короткое время вручили поводок. Потом не без сомнения доверили пакет для какашек. Убедившись, что я не брезглив, Лена выдала мне пакеты насовсем. Как-то раз она вечером задержалась и попросила меня вывести собаку. Только сегодня, ладно? Я успешно сдал зачет, и через месяц-другой вечерние прогулки стали исключительно моими.
Лизавета Первая привыкла к переездам – она всю жизнь моталась с Леной по городам и весям, от Урала до двух столиц. Последний переезд случился ко мне. Выбравшись в прихожей из переноски, такса пулей пронеслась по коридору, свернула в одну комнату, в другую, шмыгнула в ванную и освидетельствовала специально открытый по этому случаю туалет. В квартире уже стояли Ленкины чемоданы, и их запах успокаивал. Но Лиза все равно два часа не могла приспособиться, стучала когтями, порыкивала и вынюхивала. Ее миски давно ждали на кухне, игрушки были выставлены напоказ в той же корзине, в которой они лежали в прежнем жилище. Мы помогали чем могли, то есть делали вид, что не обращаем внимания. Постепенно собака сама пришла к выводу, что ее мир изменился несущественно. И увесисто вскочила на старый продавленный диван, где мы праздновали с бокалами винишка.
Ее Величество Лизавета Первая, или, согласно совершенно подлинной (а других на птичьем рынке и не бывает) родословной, Элизабет Мария Элайна де Туссен умела заглядывать в сны. Бывало, ночью что-то снится, и вдруг покажется, что я смотрю сон с двух сторон. Причем вторая сторона воспринимает все как-то иначе, непривычно. Каждый раз, очнувшись, я заставал таксу максимально тесно прижавшейся ко мне, ближе Лены.
Из-за вечных странствий у Лизаветы почти не было друзей. Она давно рассталась с погодками и не доверяла новым знакомым. В нашем городе компанию ей составляли миниатюрный таксеныш Марч, спаниель Бруно и молодой джек-рассел Джерри. Была еще пара нейтралов – самоед Том и пудель Шон. Остальных обитателей города Лизавета на дух не переносила. «Марч_Лучший_Юля», как он и поныне значится в наших телефонах, действительно был для Лизаветы лучшим из лучших. Она заботливо вырастила золотистого щенка под себя, в прямом и переносном смысле – Марч в юности обожал проходить у старшей таксы под брюхом. Лизка до последнего продолжала с ним играть, просто быстрее выдыхалась. А он, тогда молодой и быстрый, подгонял подругу задорным лаем и требовал продолжения. После таких игр приходилось мучительно размышлять: такса устала или у нее опять что-то болит? Сама она никогда не жаловалась.
Лизка всю жизнь страдала от сросшихся позвонков. При поглаживании они ощущались как выступ под шерстью на бесконечной линии спины. Но роковыми оказались вовсе не позвонки. Ее в целом вполне приличное здоровье стало рушиться после, казалось бы, рядового для возрастной собаки приступа цистита. Один раз, другой. Операция. Доктор совершила чудо, но предупредила, что второго чуда не будет. Рак. Поседевшая морда. Четырнадцатый год, что вы хотите?
Последнее лето. Очень, кстати, неплохое – собака охотно гуляла, мы медленно шатались по дворам и подолгу отдыхали на лавочках. Темно-рыжая голова целиком высветлилась, побелела шерсть между пальцами. Осень. Когда собаке стало трудно подниматься по лестнице, я понял, что весны у нас уже не будет. На руках на кровать и тем более с кровати. Но гулять она просилась до самого конца, маленькое отважное существо. В пятницу Лизка хорошо походила со мной по темному двору, дома поела и поиграла в черный мячик-барашек. А ночью, не прося помощи, тяжело спрыгнула и пошла на кухню пить воду. Я не засыпал, слушал. Ровный цокот когтей сменился паузой, и собака непривычно вздохнула-застонала. А потом неуверенно подошла и прилегла у кровати.
Начались тридцать шесть часов ада. Метания по ветеринаркам, мокрые кровавые пеленки. Пока ждали обследования в одной из клиник, я поставил собаку на газон. Она героически ковыляла, пытаясь делать все как обычно. В два часа ночи Лиза стала быстро-быстро перебирать лапами и не откликалась на имя. В ее ушах уже шумели сосны Заповедного леса, и такса спешила к ним изо всех оставшихся сил. К утру воскресенья она потеряла сознание. В приемном покое последней клиники Лизавета несколько раз начинала выть, но сразу же замолкала, когда чуяла наши руки.
Мы ждали исхода операции во дворе, говорили о том, как повезем Лизавету домой и что нужно будет сделать для ухода за ней. Стоял прекрасный октябрь, и над нашими гудевшими от усталости головами шелестели облетающие каштаны. Совсем как на поляне за городским театром, где собака любила играть. Кого мы пытались обмануть? Никого. Каждый хотел сделать хоть что-то, чтобы другому не было так больно до оглашения приговора. Возвращение домой с пустой переноской было чудовищным. По дороге мы пили водку в каком-то баре у метро, и нас не брало. Страшнее всего оказалось войти в тихую пустую квартиру и увидеть на ковре посреди комнаты осиротевший черный мячик.
Ветер, ивы над кручей, над ивами тучи. Там, на старом деревенском кладбище, рядом с могилами так и не встреченных тещи и тестя, спит моя первая собака. Моя порванная струна.
Знаешь, Лизка, пройдет много лет, мы снова застелем комнаты пеленками и вспомним, что раньше у каких-то там народов белый цвет считался траурным. Я опять буду носить тебя по лестнице на руках, как носил щенком. Буду целовать редкие седые усы, и это самое малое, чем я смогу отплатить тебе за тоненькую песенку любви. И пусть в те дни, жестокие и неизбежные, нашу семью-стаю не покинут доброта и терпение.
Даже видя тело собаки, помните: собаки не умирают. Они часть Стаи, а Стая как союз всех людей со всеми собаками никогда не исчезнет. Просто чтобы началось что-то новое, прежнее должно завершиться. Новое тоже уйдет в свой черед, уступая новейшему. Снова и снова нам на смену придут новые щенки и новые люди. А мы… что мы? Если заслужили при жизни, то на опушке Заповедного леса нас встретят старые собаки и поведут заросшей охотничьей тропой на поляну, где все еще горит древний костер и в его треске слышны слова вечного Договора.
Таксодевка
Давно. Почти не помню. Иногда вспоминаю во сне.
Хотелось есть. Спать. Опять есть. Тепло. Мягкое влажное поглаживание. Хотела есть и плакала. Это помогало, сразу была еда. Еще были звуки. Ворчание и писк. Непонятно.
Запахи. Самый лучший запах Старшей-Самой-Своей. Она пахла едой и грела. Был Старший-Свой, нюхал и лизал. Были Другие-Свои, много. Я ела и спала, меня ласкали. Хорошо. Плохо, если не чувствуешь запах Старшей-Самой-Своей. Я плакала, и тогда Она приходила. Снова становилось хорошо.
Потом появился свет. Я от него чихала. Стали приходить Большие, они не такие как мы, но тоже Свои. Гладили. Иногда я оказывалась высоко, не там, где тепло, и меня снова гладили и ощупывали. Было страшно, и я плакала. Но Старшая-Самая-Своя ворчала, и меня сразу к Ней отпускали. Я ела и засыпала. Старшая-Самая-Своя осторожно ложилась так, чтобы я была почти под Ней, это очень тепло и уютно. Весь мир исчезал, оставался только Ее запах.
Перестала мерзнуть. Стало все интересно. Ползала и нюхала. Старшая ворчала, и тогда я подолгу смирно лежала рядом с Ней. Потом снова уползала нюхать.
Другие-Свои кусались и лизали. Я тоже, но меньше, чем они. Кусалась, только когда Другие-Свои пытались первыми подползти к Старшей-Самой-Своей. Она только моя! И еще я кусала Черного-Своего, потому что он наглый и всегда начинал первым.
Нас встретил огромный такс песочного цвета. Он пулей вылетел на крыльцо, рявкнул басом и вразвалку вернулся в дом. Только потом мы увидели за дверью улыбающуюся хозяйку. Мы два часа тряслись в электричке, а после еще полчаса на автобусе. Охота, как известно, пуще неволи.
Такса-мамаша встретила нас крайне неприветливо. Вид у мраморной красавицы был хоть и гордый, но утомленный. Щенки ее изрядно высосали и достигли как раз того возраста, когда они начинают расползаться во все стороны. Папа-такс время от времени помогал супруге следить за порядком, но ему быстро надоедало, и он лез спать подальше от чад на продавленный диван.
Хозяева прогнали взрослых собак из комнаты, и мы с Леной смогли внимательно изучить цель поездки. Цель была одного месяца от роду, рыжей с черной полоской вдоль хребта, с голым розовым брюхом и темным кончиком крошечного хвоста. Цель таращила карие глазенки и отмечала свой путь писком и лужицами. У нее заплетались лапы, и она то и дело забывала, в каком порядке их переставлять. Тогда щеня садилась на задницу и плакала. В общем, она была идеальна.
Естественно, после смерти Лизаветы Первой мы торжественно зареклись не думать о новой собаке минимум полгода. И честно старались примерно неделю. А потом втайне друг от друга стали искать в Сети объявления о продаже щенков таксы. Через две недели мы искали вместе. У нас был стимул. Как прикажете объяснить ночной цокот собачьих коготков в коридоре, если в доме уже нет собаки? Цокот совершал обычное для Лизы ночное паломничество на кухню к миске с водой. Что следует думать, если утром на одеяле видишь привычную нагретую ложбинку, в которой любила нежиться такса? Она явно не желала покидать дом и как могла намекала на скорейшее возвращение.
На фотографии были выложены рядком шесть упитанных щенков – двое рыжих, один черный, один мраморный и еще двое рыжих с чернотой. В объявлении адрес за двести километров и уверение, что щенки полностью здоровы. Ничего больше нам и не требовалось. Созвон, приглашение, подъем в пять утра, и в десять мы уже стоим над крохотной копией Лизаветы.
