Коронация в сумерках

Снег идет, снег идет.

Разве замысел то Божий,

Что, груженый иль порожний,

То сложнее, то попроще,

Стих из ада в ад идет?

Шорох, шепот. Снег идет.

Так шуршат, шуршат страницы.

Переходятся границы.

Полночь издалека бьет.

Красная дата

А я не пишу,

А я обмелел,

А я анашу

Забил в свой кисет,

А я лег на дно,

А я распустил

Все войско – назло

Пустыне светил.

Ведь это тупик.

Ведь черная ночь

Черна не моим

Бессмертным пером,

А чьим-то клопом

В чужом коньяке

И черта хвостом

В Балдовой руке.

Какая тоска

В мой рваный армяк

Оделась – идти

На грохнутый бал.

Какая звезда

Взошла – но не так,

Не там, и ни зги

Не видно, капрал.

Здоровье мое –

На зависть врагам,

Которых никто

В помине… Забудь.

Я где-то еще.

Я мед по устам.

Я смерть в тишине.

Но только не тут.

Пусть рифмочек крен

Ломает асфальт,

И стон сигарет

Над нами стоит,

Как Бородино

На саблях цветов,

Что Пьер облевал

В разбитых очках.

Бросай якоря!

Мы рушимся здесь.

Сверли черепа,

Заглядывай в мозг.

Зачем это все?

Мой Свердлов, толпа

Кричит: улю-лю-у..!

Хватай револьвер.

Осыпь их стеклом

Из окон твоих,

Отшлепай невест

С кирзовых колен.

Здесь нету пути,

И вечная мель.

Крути колесом

По мутным волнам.

Я помню твои

Штыки в киселе,

Декреты, сургуч,

Веселую дрянь.

Да здравствует, да?

Наверное. Нет.

Совсем. Ну, прощай.

Тик-так корабли.

А я обмелел.

Скребу по камням.

Ты слышишь? Вот так.

Убийца, уйди.

Недолго я цвел,

Недолго я пел,

Коням изменял

С железной метлой.

Прощай, крокодил.

Под брюхом твоим

Нет больше реки,

И мусор блестит.

Пускай в твою честь

Поднимут приют

Сорвавшихся гнезд,

Чтоб ты не достал.

Наследнику тирана

Мою хрестоматию черных основ

Исследи. На полях

Пори чушь до крови, не жалей никого,

Мастер плах,

Беобахтер всех будущих казней, станков

Инженер-чародей,

Женераль мертвых душ, бесчеловеколов,

Дегенератор идей.

Ты подрос за века, и немало побед

Загодя одержал,

Насмехаясь над тем, что Христос смертью смерть,

Недовыдернув жал.

И когда, позабыв про второе лицо,

Аваддоном стал Бог

И четверке лепил все шестнадцать подков,

Ты учил свой урок.

Но минули учебы года. Выпускной.

Скоро будет здесь кровь.

Скоро будем лежать под великой стеной,

Растерявши все вновь.

Скоро будем стонать под кровавой звездой,

Потому что конец.

Злые кормчие наши несыты войной.

Горя хватит на всех.

Скоро скромник отнимет у брата жену

И сгноит пасынка.

Скоро мы отойдем ко крепчайшему сну

На века, на века.

И последняя вспыхнет над нами заря,

А потом – только грусть.

Ты заветы мои поверяй, повторяй,

Заучив наизусть.

А потом на пустынной земле вечеряй

До синеющих уст.

А еще ты мою биографию…

А еще ты мою апологию…

Прочитай. Напиши. Окрести в мою честь

Города и детей.

А потом – прибивай на врата щит и месть.

А потом – всех убей.

Анти-манифест

Надоело катать простыни.

Манифесты пусты.

Лучше выпей, товарищ, усни…

Мы сжигаем мосты.

Лучше я, чем они. Лучше все, чем не все.

Лучше мертвый, да бог.

Лучше здесь, чем нигде. Лучше где-то, чем здесь.

Ковыляй поперек.

Бесполезен наркоз. Покажи мне раскроенный череп души.

Покажи мне расстроенный орган гармонии, ты, ампутант.

Если врезался вдруг в террориста, дави, чтоб резиной до гланд,

Чтобы слезы его впились в сердце аллаха, как в стену ножи.

Надоело терпеть маскарад, где не лапают нас.

Надоело ублюдку втолковывать, кто он такой.

Я хочу, чтобы нас осенил бесконечный покой,

И поперло в кайфы от возросшего качества масс.

Что к чему, я потом. Я пойду.

Это темная ночь.

Я люблю тебя, сын. Я ищу и найду.

Я спасу тебя, дочь.

Я когда-нибудь встречу того,

С кем никто не гу-гу.

Я пробью этот лед. Может, я и не свой.

Но ему помогу.

Девочка со спичками

Мне ясен замысел вселенский,

Наверно, только зимней ночью –

Когда застыли арабески,

Нас вдоволь летом наморочив,

Когда луна блестит монетой,

И белый дым скульптурно плотен…

Художник благодарно бедный

Не наживается с полотен.

Когда оправдан вклад поленьев

В огня мгновенное богатство,

И по углам добреют тени,

И превращают детство в братство,

И ни к чему уже стремиться,

И только хочется уюта,

И книжки про любовь сторицей,

И чтоб нас всех настигло чудо.

Но рождество – снаружи, в блеске

Прозрачном и неотразимом,

И стекла будто бы исчезли

Между тобой и снова зимним.

И вот ты на крыльцо выходишь –

И тишиной судим хрустальной,

Как камертон души хорошей,

Стыдящейся быть идеальной.

Так жизнь ведут, краснея, в спальню;

Она заплаканно прекрасна.

И кажется, что с правдой дальней

Ты слился наконец безгласно.

И встретят там тебя фигуры

Из дежавю, воспоминаний,

И мир отбросит облик хмурый,

И вдруг родным до боли станет.

Как будто трогательно ближе,

Повеет от огней и окон

Детьми – Сережей, Ваней, Мишей…

И подберется сразу нота

Ко всей стране необозримой.

Как сладко небу вдруг молиться!

И белая фигура дыма

Через забор ко мне клонится.

Между нами

То, что встает между нами –

Страхом расширенных глаз,

Тяжестью на сердце ранней,

Демоном, прячущим нас –

Все это было когда-то

Шалостью, мулькой, игрой…

Мальчик, ты тоже в солдата

Вырастешь. Будет и бой.

Будут могила и слава,

Будут стихи и цветы.

Будут неправы и правы

Все, кто не думал – как ты.

Время мое иссякает.

Кончилась в сердце любовь.

Радостно дети играют

В старые игрища вновь.

Иго навалится мраком,

Страшной подступит ордой.

Преобразись, задавака.

Голос ломается твой.

Что это там, что ты пишешь,

Что завещал наперед?

Темная, чуткая близость

Руки нам плавно сплетет.

Если ты здесь, если с нами –

В блеске расширенных глаз,

В нежности крыл за плечами –

Страсть наша, выдумай нас!

Не подпускай к нам ни старость,

Ни пустоту черствых слов!

Вечно пребудь ты над нами,

Вечно веди нас, любовь.

Призраки

Мы дети тех, кто допивал свое,

Когда снаружи с криками «осанна!»

Толпился люд, презрев житье-бытье,

И за небесным устремлялся рьяно.

Мы дети тех, кто жил, не торопясь,

И на других поглядывал с усмешкой,

Мы дети тех, кого любила власть

За воздержанье от возни и спешки.

Мы дети тех, кто всюду видел смысл

В материальном лишь эквиваленте,

Кого отвергли равно глубь и высь

В своей борьбе извечной на планете.

Мы дети тех, кто ставни запирал,

Когда снаружи били слишком громко,

Когда Ромео Тибальту кричал,

И Лир взывал, тряся пустой котомкой.

Кто в полутемных комнатах скрипит

И в зеркалах покойницких мелькает –

Тот, с тенью слившись, навсегда забыт,

Но у живых мурашки вызывает.

Да, мы от них. Не рыцарь наш отец,

Не сватовство свело его младое

С той, сердце чье пречище всех сердец,

Чтоб понести под ним дитя святое.

Не смельчаки в нас влили кровь свою,

Чтоб передать нам дерзость и удачу…

Но что же делать, если нам поют

Те ж голоса, что светлым нашим братьям?

Зачем тревожит ветхий, пыльный дом

Их баловство, их ветреная муза,

Зачем манит нас то же волшебство,

Зачем на нас наложены их узы?

Ответа нет. Но тихо так стоит

У изголовья собственный наш призрак.

Он очень скоро вслед им улетит.

И не оставит на столе записок.

Расставание

Когда все дьявольское схлынет,

Когда притворство надоест,

Когда нас темное покинет,

Не выдаст Бог, свинья не съест –

Тогда и мы метнемся к свету,

И полетим, рука в руке,

Навстречу новому завету

В прекрасном звездном далеке.

Ведь я держал в своей ладони

Твою судьбу – а ты давал;

Я возводил тебя на троны,

И наряжал, и обнажал.

И вот теперь, чем холоднее

Вокруг, чем гибельнее жар,

Чем тяжелей жернов на шее –

На млечной шее звезды в дар

Сплетутся светлым ожерельем,

Издельем странных мастеров –

Немых, но радующих пеньем

Металла в сполохах костров.

И где клинок еще бряцает

Совсем не гордый и не злой –

Там посвящение настанет,

Там будешь принят ты, герой.

А я лечу куда-то дальше,

И где-то ждет мой новый дом,

Но случай правит мной, как раньше,

И я недолго буду в нем.

Ромео

Ромео – соблазнительное имя,

Отринутая сущность красоты,

Играющей цветами неживыми

В пустых картинах девичьей мечты.

Горюющая похоть, отблеск дива,

Жеманство «е», добросердечность «о»…

Влюбиться можно только в это имя,

Не зная больше в мире ничего.

Ромео – романтическое имя,

И боги, что склоняют к нам сердца,

Ведь как-то отличают меж другими

Тот блеск неповторимого лица.

Как страшно безошибочен прицел их,

И пышен род, и рок неодолим,

И век трагичен, и не вправлен вывих…

Что в имени твоем, Ромео, им?

Они читают душу, что стремится

К давным-давно угаданной судьбе.

И действие поэту только мнится,

И тонут звезды в черной тишине.

Что в имени, в отчаянье, в театре?

Подсчитан ли урон от глупых слов?

Единственно, зачем любить приятно –

Та дрожь в бою полуночных часов,

Предчувствие, что обрывает схватку

И заставляет встретить нежно сталь,

Чтоб показать, что жить, конечно, сладко,

Но слаще умирать, хотя и жаль.

И ты ползешь, хрипя, в пыли кровавой,

За чем-то белым, что важней всего –

Фатой невесты ль, шлейфом вечной славы

Там вьется что-то, чисто и светло.

Как непорочным знаменьем от Бога,

Оно взлетит, чтоб реять в небесах…

Но хлещет кровь – и спереди, и сбоку –

И стынут в синем холоде глаза.

Раскрылись створки губ, и жемчуг правды

Блеснул в них робко именем твоим,

А старый мир вокруг дышал на ладан

И отпускал тебя к мирам другим.

Ромео, бито все в твоей колоде.

Уж коли Бог управил, так на смерть.

Так тонут звезды в черном половодье:

Не вытянет их ангельская сеть.

В затмении прилежный живописец;

Он чувства тонкой кисточкой писал –

Но и к нему вдруг подступила близость,

Какую черт в огне не наплясал.

Искус, зачатье, жизнь. И ты, чье имя –

Святое млеко страждущим губам,

В морях гремящих, иль в горящем Риме –

Сними венец с измученного лба.

Пиши конец, невыдуманный нами.

Пронзенные сердца в тиши могил

Весною в буйстве роз встают, как пламя,

В дар жертвенный эфирности светил.

Не лучше ль безалаберное имя,

Подразниванья брата, кутежи…

Но слышно только шепоты глухие

Из-под земли: пиши, поэт, пиши.

В полях счастливых бегай, жеребенок,

Секи кремень копытом, как отец

Сечет ремнем родную плоть. Ребенок

Кричит. Помилуй нас. Аминь. Конец.

Улисс

Если бы скалы

Были воздвигнуты

В честь наших мертвых!

Если бы море

Было сплошным

Плещущим горем!

Если бы светоч,

В небе горящий,

Был чьим-то плачем!

Если бы сердце

Было способно

Стать вровень с миром!

Где ты, моя Лорелея, кому ты поешь

Нынче, когда облетели сады и земля холодна,

Где ты, печальный и призрачный мир, нагота у окна,

Вечно несмелая – пища фантазии, почва для грез?

Где ты? (Чьи стрелы коснутся оленей моих?).

Где ты? (Чьи руки удержат, когда я забьюсь

В черной падучей?). О, где ты в светлейший из дней моих, грусть –

День, что совсем без опаски я мог бы тебе посвятить?

Знаю, ответ этот – я, потому и пишу

Небу и морю, глубинам земли, возвращаясь к себе.

Знаю, что тьма разрушает – но, видишь, и тьму

Я полюбил. Разве ты возразишь? Ты сама ведь во тьме.

Ты уже можешь позволить себе отвернуться, застыть.

Я же, подняв паруса, устремляюсь все прочь –

К родине, где-то затерянной, мертвых почтить;

К родине, ярким огнем озарить эту ночь.

Знаю ответ – потому и грущу я в порту,

В столпотворенье, родном с вавилонских времен;

Рушатся башенки, речь холодеет во рту.

Так же земля холодна, и я в ней погребен.

Вырван язык, и бросается судно на мель,

Как фантастический самоубийственный кит…

Верно ли, о златокудрый нагой Габриэль,

Я понимаю, что книга твоя и о том говорит?

Может, хоть в ней обрету я священный покой,

Руки дрожат, и чернеет медлительный Нил,

Десять египетских казней с еврейской тоской

Поданы мне, с остановкой надменных светил.

Мечтатели

Когда-то нам казались волшебством

Снежинки в ветре, темень за окном

И взгляд, что растворяется в дали

Охваченной молчанием земли.

И мы искали неоткрытый ход,

Который нас отсюда уведет,

И мы увидим блеск иных светил,

И нам дарован будет космос сил.

А в снежной мгле мерцали фонари,

Предвестники и сменщики зари,

И мы бродили снегом до утра,

И бредили, что скажут нам «пора»

Однажды эти улицы, и вдруг

Свернув, и разомкнув постылый круг,

Пронзят собой иные города,

Угаданные робко иногда

В повторах, в одинаковых чертах…

В знакомых лицах проступал чужак,

Но был и он прекрасен и любим;

И на угли вступал наш рай босым,

И по углам чужим не пропадал.

Благословен, кто не отнял, а дал!

Мы посвящали каждый стук сердец

Ему, от нас отведшему конец,

Ему, кто обращал все вещи в знак.

И мы влюблялись: до рассвета – в мрак,

А на рассвете – в ясный новый день,

А после – снова в сумрачную тень.

И так легко нам было принимать

В залог бессмертья – временную стать,

А общий жар в крови – за доброту,

А многих – за единственную ту,

Которая – лишь обольщенье, миг,

Пробитый бок и вырванный язык,

Лишь пустота, которая придет,

Когда весь мир устанет и уснет.

Но смена дней, сезонов оборот

Уж никого на этот пост ни шлет.

И ты молчишь, мой бог, едва дыша.

О, оживи! Сойдет в тебя душа.

О снисхожденье странное со звезд,

О возвращенье, исполненье грез,

О демон зла, о вестница добра –

Зачем так темен час мой до утра?

Виновен в чутком сне ли твой горох?

Я верю: ни один из нас не плох

Настолько, чтобы дверь не открывать,

Когда стучит, не целовать, не спать.

Пускай же снова будят волшебством

Прогулки затемно и засветло,

Засахаренный ледяной рассвет

И сладость губ, не выучивших «нет».

Праздник

Я ухожу в себя, как в лес иной уходит.

Все потому, что белка скачет по ветвям,

И я не знаю, где – она, а где – я сам,

С какой мы оба стороны одной природы?

И где туман клубится, где мерцает грань

Зерцал волшебных, все кругом соединивших,

Все разделивших – я ищу усильем лишним

И заклинаю дух: скорей же странным стань!

Я ухожу в себя – в немое, в колдовское,

И верховодит снова хвоя в хороводе

Лесных народов. Сколько, брат, тебе покоя?

Не многовато ли? Весь мир – твоя свобода.

Так уходи в себя. Там встретишь ты все больше;

И с каждым прожитым, оплаканным, ушедшим –

Ты расстаешься, ты принадлежишь все меньше

Тому, что здесь. Оно уходит. Дальше – горше.

Но не горюй. Внутри тебя – леса, пустыни,

Моря и горы, свет в лице, узорный пояс…

Там все теперь – в подарок юным и невинным –

В чулке, под елкой, под кроватью: бархат с кровью.

Поезд

Тот поезд черною ракетой,

Не покидающей земли,

Уж не одну ее планету

Обезобразил и спалил.

Он пулей, пущенною метко,

Колол тарелки городов,

И сыпались осколки детства

В траву, к шумерам, в глубь веков.

Те черепки отроет ангел,

От Бога посланный смущать

Пласты земли и воды Ганга,

И мертвым славу возвращать.

Так пусть он взглядом сребролуким

Пронзит нас в истине тех дней,

Когда изведали мы муку,

Не зная главного о ней.

И вновь поднимется, так страшно

Для нас, но вряд ли – для него,

Тот гул времен паденья башен,

Крушенья века моего.

О, где ты, соглядатай судный

Меня и робкой той толпы,

Которой жизнь дается трудно,

Когда она не от судьбы?

О ангел, ангел! Чутким пальцем

Обводишь острые края,

Снимая прах налипший, плачешь…

Меня ты видишь, не меня?

Ты, время пролистав, коснешься

Моих обугленных страниц,

Ко мне в провалы и проемы

Сойдешь, и скарб моих гробниц

Покинет затхлость подземелий,

И станет смыслом новых дней,

И мне найдется в мире место

Хотя бы в россыпи камней.

Так невозможно, друг, так странно

Любить и верить не в ничто.

Но мне с тобой, наверно, рано;

Я все еще не там, не то,

Я все еще в кругу чистилищ,

С огнем в обугленной руке,

Бреду наощупь по картине

Ко взмахам кисти вдалеке.

Ты – в бликах радости предзимней;

Ты в ледяном первораю

Ведешь рождественские гимны,

Но я с тобою не пою.

Я стиснут, сжат в тиски другими,

И узнаю свою семью,

И с чередою третьих римлян

Все ближе двигаюсь к огню.

Мы все с небес однажды пали.

И, с переломанным хребтом,

Мы нашу казнь благословляли

И были счастливы на том.

Так в вечном поиске причины,

Что их свела, идут, смеясь,

Ночных сомнений разночинец,

Дневной уверенности князь.

И эта сказка повторится,

И будет радостен в ночи

Мне поезд, рвущийся к столице,

И ярких глаз его лучи.

Так надвигался враг когда-то,

И мы не спали до утра;

По нищим, попранным фасадам

Все шарили прожектора.

Свет бил, слепил, сменялся мраком;

Растерянный, метался взгляд,

Как заяц, полумертв от страха,

В насквозь простреленных полях.

Спасенья не было, казалось;

Враг жаждал крови и войны.

Но исподволь уже менялось

Значенье редкой тишины.

В ней все торжественно молилось,

Вели драконы песнь свою,

И что в миру из рук валилось,

Крушеньем ладилось в уют.

И накануне расставанья

Мы были добры и легки,

Как в первый час, когда не знали

Еще ни друга, ни тоски.

Как если б плод тот не был сорван,

И вовсе не было плода,

А то и древа; град наш стольный

Не осияла кровь-звезда.

Но возвращенье невозможно,

И жребий зла неотменим:

Огни, небес сигнал тревожный,

Лучи крестом и черный дым.

Убей судьба меня хоть завтра,

Возьми пучина, пуля срежь –

Я не предам простую правду

И не расширю смерти брешь.

Ценней подарка мне обертка;

В ней есть грошовый, грустный блеск –

Наивные мечты ребенка,

Судьбой убитого за всех.

Но отомстит жестоко поезд –

Бесчеловечный мой герой,

И как ни пыжься ты, не скроешь:

Проигран бой и рухнет строй.

Он, зло на зло, последним штурмом

Возьмет проклятый бастион.

Здесь столько лжи, что духу дурно,

И слепнет глаз, и глохнет стон.

Здесь никогда не дрогнет мерзость,

И трон рабы не предадут…

Но приближается возмездье,

Проложен путь и прост маршрут.

И в алых отсветах картинных,

Что пляшут вдоль его дорог –

Судьба иудиной осины,

Пошедшей в топку черных дрог.

Мы знаем эти угли ада.

Мы угадали тот костер.

Но мы согласны, и не надо

Нам ни одной из трех сестер.

Вот это будет встреча, встреча –

Кто б ни катил на нем сюда,

С отрепетированной речью

В испепеленных городах.

Бродский в ссылке

Конец всему. Всей нашей милой лжи.

Прочь, городской туман и миражи!

Пейзажики крестьянские кругом.

Всему конец. И только в горле ком.

Конец всему. Зачем, зачем, зачем

Ты говорил, что – мой, а был – ничей:

Век, гений, ангел, дьявол, человек?

А поезд ускоряет мерный бег,

А дни идут не впрок, не про меня.

В глазах заката плещет кровь огня.

Не надо, друг, читать плохих стихов

И вслед писать такие же, ей-бог.

Злодей или спаситель спесь собьет

С твоих ледовых шапок? Кто стряхнет

Твой снег, как колдовскую седину,

И вечно юной воскресит страну?

Кто б ни был ты, прошу: благослови

Меня не для твоей святой любви,

А, ныне отпущаеши, иной.

И смерть свою не посылай за мной.

Молчит, но намекает адресат:

Чудесен май, и звонкий смех ребят

Внезапен и сияющ, как в кино.

И вдруг Ему не все, не все равно.

Жизнь с чистого листа. Разбит кристалл,

И я, еще не начавши, устал…

Ты начал уж давно, шипит в ответ

Змея с плеча носильщика планет.

Бушлат оправлен, и блестит булат,

Бедовая шапчонка на парад

Надета залихватски набекрень.

И тень не покидает мой плетень.

Я груб, я несуразен, я пошлю,

И без толку об этом говорю.

Сокрытие великим лишь легко.

А я стреляю дрогнувшей рукой.

Ты слышишь, отражение? Конец.

С руки цыганской содранных колец

Я золото напрасно вопрошал,

И треснувший крутил и тряс кристалл.

Разгадка нам загаданной судьбы –

В рассыпанных по снегу и немых

Следах, незнамо чьих, незнамо где.

Конец всему. Конец, конец, конец!

Я лгущего люблю, не веря лжи.

Прощай, мой сон. Прощайте, миражи.

Лишь город нашей боли и любви

Воздвигнут нами так, что устоит.

В нем роз благоуханье, легкий звон.

Томленье юных лон ему закон.

Простую тайну сердца сохрани

И над строкой не хмурься, а кивни.

Уроборос

Когда поднимают со дна, достают из-под льда

Все то, что уже поглотили забвенье и смерть,

Клокочет густая волна в моем горле, и весь

Я холоден, бел, сохранен: ни вестей, ни стыда.

Рассматривать мертвых как лучших из учителей

Мешает нам только почтение ложное к ним.

Воистину, все рассказали уже их глаза.

Воистину, время пришло научиться давно.

Но Хронос уносит едва возведенную крепь,

И может быть, лишь возвращенье, преграда преград,

Препятствует миру мгновенно уйти в никуда

Всему целиком. Мы на мертвых воздвигнем его.

Основа основ. Окликает тебя грустный дух.

Он тоже теперь образован погибельным сном.

На разных потоках живые и мертвые в школе одной.

И чувствую, волны несут меня те же из тьмы.

Где сшибка их? Где иссеченный, бесчувственный брег,

Встречающий натиски все повелительный вал?

Кольцо океана замкнулось, но двойственен мир.

И мы поступаем, разбредшись, на жизнь кто, на смерть.

И вот, ты бежишь от меня в неразлучность любви,

И вот, я бегу от тебя – по песку, по камням,

До самых сверкающих звезд, чтобы с ужасом там

Найти свою мудрость, и мудрость увидеть твою.

Какое урочище скрыто от странных дорог,

Покинет ли ум неотличная подлая тень,

И мы отвлечемся, и будем свободой полны