Коронация в сумерках

Так писала Ахматова о соре и сюре.

С этих улиц выстрелы Веры Засулич

Разнеслись по империи, как Эхо, Нарцисса

Оплакав, неожиданно прибавила в «бисах».

Я хочу Винни-Пуха.

Я хочу пира духа.

Дыр в подушках и перьев.

Нам везет. Для сравненья.

Я боюсь мира с пушкой –

Это вам не игрушки.

Пусть торчат дыбом патлы –

Все равно мы крылаты.

Пусть молчат наши иннер

Голоса, пусть я длинный,

Как верста, но я – в розах,

И пойду осторожно.

…И ты идешь в минимаркет на обратном пути,

Горделиво игноря ихний месседж «вход рядом»,

И ты слышишь, как, очередь тираня, кассир-

Ша командует хрипло: выкладываем!

И ты выложишь. Чек твой рванет, как чека,

Разнося все в клочки на семейном скандале…

Кысь ухватит с ухмылкой два бонус-сырка

И сожрет их позднее в подвале.

Это рэп от блондинки из шестого окна.

Это трэш от любимца всего интерната.

Это лучшие в мире стихи. И я зна-,

Что взрывается не чека.

А граната.

Кривой эфир

Передают:

Открыли поэта

В энтропийном разбеге.

Передают:

Открыли художника

За планетарной коррозией.

Передают:

Открыли актера,

Начинавшего с роли вора.

Передают:

Разоблачили бога

После двадцать восьмого поджога.

В неоплаченный отпуск

Мы рвемся, как в бой.

Неоплечившийся отпрыск,

Сила с тобой!

Неоплаканный мир

Восстает из могилы,

Отвалив камни с глаз

Коллективного Вия.

Констелляции.

Смерти пляс.

Светит нам

Чистый радий глаз.

Радиация –

Это миф.

Это просто

Кривой эфир.

Мы когда-нибудь будем в прямом эфире –

Если только возьмем телеграф и мосты…

Оправляйся же, брат. В твоем похмельном кефире

Что-то бродит. А тело – это лишний костыль.

Передают:

Вы окружены.

Передают:

Предлагаем сдаться.

Но открыты мы для страны,

Хоть в аду ты нас схорони!

А страна нас отроет, братцы.

Так откройте! Откройте поэта –

И более не закрывайте!

Вы отройте, отройте поэта –

И более не зарывайте!

Золушкиной карете

В тыкву усохнуть – не дайте!

К черту картели эти –

Размести меня на своем сайте!

Постели мне рядом с собою.

Сдвинем койки, запремся в палате

И прошепчемся все ночное.

Я сегодня нашел брата.

Не оставляйте поэтов!

Носитесь, пылинки сдувайте!

Присутствуйте!

Не исчезайте!

И вас не забудут за это.

Кони Клодта

Клодтовы кони, вы в толкотне,

Будто на тронах, выситесь вне.

Вас обтекает шумный поток.

Был бы породы в нем хоть кусок.

Хоть завалящий… Где ты, рука,

Что укротит три ваших рывка?

Радость одних узнавания сил,

Вас не Горгоною окаменил

Мастер, а в боги движенья возвел.

Что же теперь мы движеньем зовем?

Те, кто считают, что живы вполне,

Смотрят на вас. А вы – мчите вовне,

Вместе с планетой взойдя в абсолют,

В принципе ненаблюдаемый тут.

Мир роковой и державный – избыт.

Церковь – оглохла от звона копыт!

Ветер и удаль, усилье и пот

В круг испытания воли зовет.

Клодтовы кони, вас покорит

Только нагой, только сбросивший стыд.

Только его вы не сбросите в грязь,

Над Диомедом зубасто смеясь.

Вынь, человек, из футляра себя!

Что ж ты забыл, что лепила тебя

Та же рука, что природы красу?

Клодтовы кони нагого несут.

Мир – это сказка с хорошим концом.

Вон он шагает с открытым лицом,

Вон он идет, ничего не боясь,

Вечной любви навсегда покорясь.

Там, где сгноил нас неправедный суд,

Там, где к победе не рвутся – ползут,

К нам! в четырех ипостасях един,

Конь и его молодой господин.

Вечность, ты снова и снова даешь

Времени строгий урок: оно ложь.

Высшею доблестью входит к богам

Тот, кто в прекрасном мгновении сам.

Жар жизни

У зеленых костров в бело-розовых искрах

Не согреться и голода не утолить –

Если только не сыт ты дыханием чистым,

Если только не станешь ты воздух сам пить.

У зеленых костров в повесенних становьях

Мало людям тепла, чтоб прибиться к нему

И смотреть, как летят пчелы рыжего роя,

Прочь гоня, словно Ио, ревущую тьму.

Вон зеленый костер в центре сада пылает.

Ты рукой своей плотной поводишь над ним.

И на миг гипотетика мозг твой пронзает,

И ожог метой Каина в мысли храним.

Не зажаришь на нем ты добычи исконной,

Но и сам не сгоришь. Наши желты костры.

Мы душою еще в подземельях паленых,

Нам до зелени этой – расти и расти.

Мы в чесотке азарта сдираем приличье,

Прорываясь с пожаром ружей в мир лесов.

Это нежность с нас сходит, как пух ангеличий.

Обрастает дракон чешуею костров.

Если есть в мире феникс, то он – изумрудный,

А оставшийся пепел его снежно-бел.

Мы же носим в нас тлеющий уголь загрудный,

Как естественный двигатель танковых тел.

Мы из ада. Ведь он – в наших лицах горячих,

В бледной женщине, с нашей едящей руки,

Отдающейся нам, исступленья не пряча,

Потому что в нас пламя подземной реки.

Но зеленый костер, над которым трепещет

Воздух, сладко дрожа от блаженства любви –

Не из черных, обугленных адовых трещин

Его пламя взвилось. Но о том ты ни-ни.

Кто спешается возле него, кто в молчанье

Его искр полет и узор все ж следит?

Если здесь наше царство, оно же – изгнанье,

Как назвать нам владенье миров посреди?

Как назвать нам владенье куста, и травы, и

Еще лепестков, и летучих семян,

Если дышит на нас чем-то злым, ядовитым

Из скромнейшего сада – не буйных лиан?

Это тонкий огонь, это жар самой жизни,

Это знак, что неполно твое торжество,

Человек. И ты рыщешь по саду садистом

И нещадно, за ночь, вырубаешь его.

Но останется что-то. И воздух жжет горло,

И слезятся, как будто от дыма, глаза

Этим утром свежайшим. Придет аллерголог

И сочувственно скажет: природа, растак…

Но ребенок больной не в оранжевом рое

Будет яркого рая знаменье искать.

Подожжет он твой мир насаждением новым,

И роса по щекам его будет стекать.

Шаманы всеединства прострут свои ветви;

Исходящая семенем, мыслью, смолой,

Их кора станет грамотой нового века.

Шевельни же губами, великий немой.

Это знает лишь мертвый. Он долго восходит

От подземного тлена – к небесным корням.

И вступает, взойдя, под зеленые своды

Высочайшего мира – из гибельных ям.

Благовеянье вдруг нас коснется, как память

О каких-то эльфийских, воздушных пирах…

Но суды и сады происходят над нами,

Лишь когда обратились мы в пепел и прах.

Ахилл. Молитва воина

Не прячь меня от битвы.

Как Лето не скрывала

Свет доблестного сына

От злой и темной твари

С разинутою пастью,

Что поглотить искала

Плод долгожданный чресел,

И мир подслеповато

И страшно озирала –

Не прячь меня от битвы.

Ты слышишь, мама, слышишь?

Сегодня, лишь сегодня

Я истинно рождаюсь.

Не убирай оружья,

Не преклоняй колени,

Не обряжай в одежды

Постыдные девичьи.

Ведь если хочешь счастья

Ты моего, позволь мне

Жить как, как захочу – я.

И не трави слезами.

Новое слово о тьме

Я – твой Полоний, но хороший,

И дам тебе совет, мой принц:

Жизнь не прощает этой дрожи

И слез над ворохом страниц.

Жизнь – для людей простых, довольных

Собою и набором благ,

Добру чужих, злу подневольных…

Кто не мудрец и не дурак,

Тот к ним вписался идеально.

А остальное – смех и грех.

Не плачь, мой принц. Я уступаю

Жестокой смерти наконец.

Ты повторишь все то, что было,

И путь предшественников в ад

Пройдешь – быть может, с большей силой –

И будешь там, иль станешь свят.

Но то, о чем тоскуют очи,

Недостижимая страна –

Как не встречается день с ночью,

Не дастся поискам она.

И пусть все сон. Великий грешник

Там со святым грызет порог.

Довольно врать. Довольно песен.

Одной лишь тьмой владеет бог,

И лишь ее он нам вручает,

Как ночи зеркало – душе.

Иду. Не знаю, кто встречает.

Не надо, принц. Довольно же.

Как был бессмысленный наставник

Сестре и брату, что ты знал –

Я лишь Полоний. Дух державный

Меня навеки оковал.

Что вижу я поверх пределов?

Одну лишь тьму. Ее зрачок

Вперился в мой. Лепечет перлы

Безумный дочкин язычок.

Но я с пугающею силой

Вцепился в сумрачный покой

Руки кровавой и немилой

Своей хладеющей рукой.

Ну, ближе, принц! До дна, до сердца,

Чтоб по эфес вошел клинок!

Жизнь, как трагедия, бессмертна,

Иначе б автор не был бог.

О чем задумаюсь, что вспомню…

Я был вообще – или не был?

Но надвигается огромный

На душу мрак в сто тысяч крыл.

Несите, ангелы, несите

Нас в небеса, где пуст престол,

Где вы вниз головой висите,

И упразднен злосчастный пол!

Ну что ж, ну что ж. Где ставят подпись?

Я признаюсь. Я сознаюсь.

Не надо, принц. Ты должен мощью

Облечься. К черту эту грусть.

Я вижу: скоро присягнут все.

И будут изгнаны друзья,

И на круги свои вернутся

Пророк и ложь, огонь и я.

Эвридика в аду

Зачем пришел сюда? Ведь не за мной ты

Спустился в сумрак злой и неминучий,

А за любовью нашей ускользнувшей,

За лаской той, что некогда дарила.

Меня отсюда вывести – ты можешь.

Ее – не воскресить уж никогда.

Недосонет

Моя печаль охватит ли тебя,

Не знаю. Если скажешь: будь смелее,

Сильнее будь! Что сделаешь, любя?

Руками разведу я: как умею.

Мне ничего не стоит стать своим

На три минуты у любого сброда –

Но разве я за этим, серафим,

Бегу к тебе в пустыню от природы?

Моя печаль растрогает ли твердь,

Где корчатся уже тысячелетья

В несчастьях столь ужасных, что и смерть

Им кажется прекрасной девой света?

Так чья печать клеймит мое крыло,

И пригвождает дух к Голгофе бреда,

Как башня вавилонская, назло

Тревожа мир, скореженный и бедный?

Однажды все закончится. Поверь.

И кто-то из могилы сей восстанет,

И, безразличный к скорби всех потерь,

Уйдет и ничего нам не оставит.

Моя любовь отпустит ли тебя…

Трагедия Марло

1

Сойдут ледяные ночи

На никнущие цветы.

Вертепы не мироточат

Поэзией красоты.

Взлелеянные лилеи

Фантазий – падут за час.

Свободой уже не веет

Из жарких лугов на нас.

И пряди твои льняные

Не будут уж означать

Родства с горделивым сыном,

Родившимся мир зачать.

Ты знаешь, что тело тлеет.

Ты видишь себя в аду.

И делаешься все злее,

Чем больше смертей в саду.

Ты плачешь над каждой розой.

Зачем, если правит смерть,

Господь оделил подобьем

Всех тех, кого сгложет червь?

Не лучше ли быть уродом,

Но с яркой душой внутри,

Не лучше ли на свободу

Спокойно уйти с земли?

Иной и в вертепе пишет,

Иной и в бедламе свят.

Но только не ты – мальчишка,

В огне с головы до пят.

2

На выселках ада мысли

Рождается никому

Не нужный ребенок крысий,

Ощерившийся на тьму.

Его ты прими. Прокусит

Он острым клычком сосок –

И с тянущей болью гнусный

Испьет наслажденья сок.

Прижми его, как Мадонна,

Чтоб лапкой корявой в пах

Уперся он в твой – до стона,

До мутной тоски в глазах.

И, ласкою распаленный

Младенца, что жутче всех,

Ты принцевой распашонкой

Оденешь безродный грех.

Отдашь ты ему все соки.

Возьмет он язык, глаза,

И голос, и рост высокий,

И все твои образа.

А ты – ты его заменишь,

И, шкуркой его одет,

Ты спрячешься в щель, за стену,

Ты юркнешь туда, где нет

Ни света, ни наслажденья.

И там загрызет тебя

Последнее сожаленье,

Когда ты сказать мог: «я».

3

Ты очнешься от кошмара

И ощупаешь себя.

Все на месте – кроме дара,

Погубившего тебя.

Кто пришел и бросил выкуп

На подземные столы?

Не нужны ему ни свита,

Ни надежные тылы.

Да и что он предлагает?

Что не жалко? Лишь он сам.

Ты не в ту игру играешь.

Мне – отмщенье. Аз – воздам.

Ты метнешься из кровати,

Обнаженный, и к ногам

Проповедника услады,

Неизвестной и богам,

В ожидании объятья

Приникая, скажешь «да».

И тебя небесным платьем

Он оденет сам тогда.

Может, этого ты хочешь,

Может, этих сильных рук

Ты прождал свои все ночи

За надменность и испуг?

Чтоб тебя за плечи взяли,

И к губам, что скажут: «брат»,

Твердо, ласково подняли –

Лишь такой тебе бог свят?

Есть одна любовь на свете.

Ты лежишь – или встаешь.

Но, с улыбкой, на примете

Держишь ты одну лишь ложь.

Мальчик, брось ты этот нож.

4

Но если от природы ты таков,

И ангел твой – лукавый, черный гений,

То, все круги пройдя без изменений,

Ты к нам вернешься под горящий кров.

Пусть плещут шутовских империй стяги,

И сводит нас потешная дуэль –

Мы с двух сторон в одну, дружище, дверь

Стучимся, только чья она, кто скажет?

Вокруг той сцены будет шар земной

Вращаться, где твое заблещет солнце –

И, красноречье выплеснув в оконце

Помоем, вспыхнет мокрой мостовой.

Заря. И мы в обнимку где-то спим,

Невиданная пара. Руки, кудри –

Сплелись в два мира, ах, шальных и мудрых

Голов, и монологов, и любви.

А что в конце? Погаснет этот взгляд,

И хлынет кровь, топя зрачок, светивший

Всем континентам, а теперь погибший

И одного оставивший меня.

Не понарошку нанесен удар.

И, заалевший горизонт заката,

Мне жуток окровавленный глаз брата

И ненавистен нас связавший дар.

Но если вдруг угаснет тот пожар –

Что в наступившей ночи нас согреет?

Слова? Дела? Тела? Но кто посмеет

В свет твоего зрачка взлететь, Икар?

И я целую мертвых губ печаль,

И в памяти держу нетленным облик,

И ухожу от смерти и от гроба

В лучом последним вспыхнувшую даль.

Образ

Какая горечь под твоим резцом

Охватывает немощную душу!

Хотелось бы и мне блеснуть словцом:

Меня, мол, брат, не запугать свинцом,

Я выйду в брюках к морю, я не трушу!

Хотелось бы и мне… Но вдруг гремит

Над небом что-то страшное на взлете.

Я был. О том никто не говорит.

Ты пощадил. Мне не сравняться в счете.

Зачем щадить? Срази, размажь, ударь!

Но сам себе не верю, говорящий.

Ползи назад, в нору. Ты червь – он царь.

И не футляр тебе в конце, а ящик.

Но отменен последний приговор,

И ждет меня иное наказанье.

Я сам себя обкрадывавший вор,

Поставивший на темное познанье.

Безумный мастер требует меня

К бессрочному шершавому смиренью.

Застыну я, всю дрожь свою уняв,

Пока он мне гадает выраженье.

Я не творец – изделие его:

Я повод к творчеству, залог, уловка.

Я не жилец. Я смерти торжество.

Я манекен. Так где моя обновка?

Не явь, а сон – страдания мои.

Но вдруг, во мне прозревшая Давида,

Меня возводит в сонм великих сих

Его наотмашь бьющая обида.

Исходник – груб. Работодатель – скуп.

Но Микеланджело не унывает.

Он пробивает скальную тоску,

Он Голиафа рубит по куску;

Мечты, грешки и боги – помогают.

Он в крошеве по мощное колено,

Он трудится, не покладая рук –

Чтоб высвободить юношу из плена,

Чтоб дрогнула рука, ища свой лук.

Во тьму небытия

Во тьму небытия протягивались нити

Предчувствий и надежд, испуга и любви,

И Эросом неслись к порогу жизни дети,

И души уносил Танатос до зари.

Мы делим этот мир со всем, что ненавистно,

И не пойми зачем приходится прощать,

И черный страшный враг вдруг делается близок,

Но никогда не так, как тот, с кем лег в кровать.

Во тьму небытия протягивались нити,

И не смолкал в огне и ужасе призыв

Ко всем, кто не был здесь еще: сюда! Придите!

Впишите имена в готовые листы.

Как радостно любить! Как пустота постыла!

Лети, душа, лети! И, здравствуй ли, прощай,

Но двери в этот мир и злоба не закрыла,

И прочь свободен путь, чтоб в следующий рай.

И тот, кто уходил, тот тоже долго слышал,

Как вслед, струясь, как свет из прошлых добрых дней,

Бессмертья шепоток неуловимой мышью

Проскальзывал заслон церберовых когтей

И шел, как то ли он за нею, то ли вместе,

В том коридоре тьмы, где кончились слова,

И приносил обет несокрушимой вести,

Что было хорошо, где реки и трава.

Ах, этот жуткий мир, он так хотел, но смог ли

Зашторить вечным сном нам синеву в окне…

Он ждет – но не дождется, что в ответ он проклят,

И памяти следы не заметет нам снег.

Монолог современного Гамлета

Ради какого призрака

Я говорю все это

Теперь?

Галилей

Не галилеянин я – Галилей.

Что-то воистину в мире разбилось.

Ты надвигалась. В размывах морей,

Вся неподвижная – все же крутилась.

Весть о вращении мне вручена

Этой планетищей. В обруч орбиты

Втиснута, в талии зело полна –

Как же ты вертишься так, Риорита?

Танго, до коего минут века,

Мне не увидеть уже, не услышать.

Мир охладеет – ты станешь легка,

Золушкин бал сменят плавные лыжи.

И, отряхнувшись от снега со звезд,

Ты продолжаешь свой путь, недотрога.

Где-то круглится прямая дорога –

Да не видать ничего из-за слез.

Смерзлись ресницы. Встает на пути

Сумрачный лес – горизонт и примета.

В затхлый, застывший покой тот войти

Будет отрадно мне с белого света.

Кто в вас играет, лесные дворы?

Стража ветвей обдирает с порога.

Плотная строчка красавца-полога

Требует льда и тончайшей иглы.

Где мне огонь раздобыть для тебя,

Чтоб не коснела ты, не цепенела?

Книги – в растопку. Огня мне, огня!

Не Прометей разбазарил – для дела.

Пусть этот лес оживет, загудит,

Пусть по корням пустит долгое пламя

Глубже, повсюду. Мне нужен ифрит

В этой пустыне с седыми висками!

Ты оживаешь, принцесса моя.

Маска скорбна, но под нею – улыбка.

Благословляю сомнения яд

И отреченья палящую пытку.

Первый снег

Снег идет, снег идет.

Мы сегодня будем вместе.

День – для мести, ночи – в бездне:

Нам чудесней нету вести!

Так пускай же снег идет.

Снег идет, и всякий рад.

Только Алигьери – в ад.

Кто ему кричит вослед:

Может, обождешь, поэт?

Так ли ты уверен, друг,

Что откроет царство мук

Дверь в огне, и все секреты

Разгласит тебе, а, друг?

Все секреты, все секреты

С берегов и тех, и этих

Леты – вынесет строфа,

Как рабочий ослик смирный.

Меркнет путь во тьме долины.

Но отыщутся слова

И, как нужно, подойдут,

И весь смысл передадут.

Снег, да звон, да крестный ход.

Ледяные реки – вброд,

Птицу в хмуром небе – влет.

Алигьери в ад идет.

Снег идет, белый снег.

Тихо. Ветра вовсе нет.

Алигьери, успокой нас,

Улыбнись же нам в ответ!

Снега полные дворы,

Страны, небеса, миры.

Снег в раю, и древо стынет,

И в лугах, где нагота

Радовалась первой силе –

Белизна и пустота.

Все заброшено. Жестокость

Хочет снегу возразить.

Но все сглажено. И строки

Не дерут – ласкают лист.

Мир наш свят и бестревожен.

Что бряцаешь ты клинком,

Заточитель всеострожный,

Дуболом и костолом?

Все углы исчезли. Гамлет

Успокоился: не быть.

Как легко в том лабиринте

Бросить нить.

Первый снег, первый грех,

Белый плед, тихий смех,

Мертвый плод на ветвях.

Новый год уж в сенях.

Милый друг, ты ли здесь?

Да. Я твой. Знаешь. Весь.

Верный друг, ты за мной?

Да. Пойдем. Плачь и пой.

А лиги в аду немеряны,

Алигьери.

А дети?

А дети?

Неужто и дети…

Не верь им.

Не верь.

Не верь.

Рычащие звери у бронзовой двери,

Двуглавый орел, трехголовая псина,

Все что-то из адских дичайших пародий,

Недобро глазами тебя провожают.

Так темные люди кричали задирам:

Вас, умных, и так слишком много, засилье…

Так умные люди молчали в толпе

И думали: выправим после сей век –

Когда поутихнут, улягутся страсти,

Когда разойдется народ по домам…

Мы все освятили. Мы дали им счастье.

Мы дети. И все дозволяется нам.

…Снег идет, снег идет.

Нету больше ничего.

Разве что, разве что –

Будем мы с тобою жить.

Будем жить и не тужить,

Свет – любить, тьмы – не бояться,

Будем плакать и смеяться

И свободой дорожить.

Что потом, что потом?

Я не знаю, я не знаю.

Снег идет. Собака лает.

Снег молчит. И мы вдвоем.

Кто разбудит, если ты

Только крепче засыпаешь,

И меня к себе во сне

Приковав, не отпускаешь?

Это снег, только снег,

Только черные кусты,

Это комнат боль пустых

В доме, снегом осажденном,

В доме, ночью удрученном,

В томе с черною закладкой

Знак, оставленный украдкой.

Это глаз, моей строкой

В плен захвачен, все блуждает,

Ночи напролет, покой

Потеряв, не понимает.

Ну а ты? Ты понимаешь?

Кто откроет, если ты,

Даже ты – меня не знаешь?

Пощади, сеньор! Семье

Прикажи отсыпать злата –

Если выпаду, как снег,

Пеплом я над полем ратным.

Если подвиг совершу,

Будет память и потомкам.

Слов поярче, песен звонких…

Набивай мою мошну.

Снег идет, снег идет.

Ничего на свете нету.

Все секрет. Все секрет.

Так скажи мне по секрету:

Кай спасен – или замерз?

Галилей – открыл законы?

Нам владыки черных тронов

Заказали горя воз.

Не иначе нам у темных –

Исторгать потоки слез,

Добиваться роста роз,

И сдавать шутов крапленых.

Беатриче, Эвридика –

Бог раздал ключи к сердцам.

Кто откроет их, тот сам

Станет, может быть, великим.

Все-то лучше у него

Получается, ведь правда?

Снег идет. И ничего.

Снег идет. Смотри, и ладно.

Снег идет. Глаза закрой –

И под веками все бело.

Снег пошел, закрыл собой

Нас от божьего прицела.

Снег, единственный ты ангел,

Что остался о крылах.

Рядом с Богом – шалуны все,

Рядом с Богом – можно злу!

Вот что Данте не сказал нам:

Что, дойдя до центра ада,

Он увидел не страшилу,

А прекрасный лик небесный,

Что пытался всею силой

Удержаться от распада.

В этом был весь смысл восстанья.

Но никто его не понял.

…Снег идет, снег идет.

Невозможное – возможно.

А бесснежное – не нужно,

А бесслезное – так ложно!

Мерзнет постовой всей кожей,

Но, брат, держится, не пьет –

Лишь в сердцах тревогу бьет:

Снег идет, снег идет!

И с плеча винтовку рвет.

Где наш враг? Кто наш друг?

Пусто, пусто все вокруг.