Аврора ноябрей. Сборник стихотворений

Их обходит их же мурка

По дуге: неровен час.

Эх ты, дурка, чернобурка!

Как повадится к вам урка,

Станет уж не до проказ.

Я, обессилев, дрожу.

В кашле – кровавая пена.

Тихая, тошная муть

В душе: я последний, наверно.

Шаги. Побеждает толпа.

Их женам пойду на уборы.

Мне скоро под ножиком спать

На твердом столе живодера.

Скульптура

Это?!

Безжалостней прочего,

Ясно разверстое нам в осознанье –

«Пьета»

Буонаротти,

Мрачно, громоздко, полично святая?

Со всем злом, что в нас и не в нас,

Мы придем к тебе, принесем

Клятву верности. В добрый час

Преступает порог Содом.

Обнажится для боя Давид.

Голиаф на него нарвется.

С гладкой юношеской щеки

Румянец предателем переметнется

В стан врага – а точней, в лицо,

Покрасневшее до ожога.

Это ли мы назовем отцом –

То, что было в паху до бога?

Прелесть

Неверия отчего,

Гением вбитая в мрамор и знанье!

Ересь

Буонаротти,

Нагие красавцы и пена морская.

В пути

Укачаны и уночены,

Мраком усыновлены,

Спят пассажиры в вагончиках

Поезда, жизни, страны.

Укатаны крутогоркою,

Умчаны прочь во тьму,

Они и во сне, будто гончие,

Бегут, и бегут и бегут.

Здесь можно лежать, расслабившись –

Все за тебя бежит…

Принцессами на горошинах

Состав беспокойно спит.

Кругом плывут, заболочены,

Пространства бесплотней сна –

Но и на них сколочены

Капиталы, что Смит не знал.

Постели весьма укорочены –

Плюгав планировок Прокруст.

Чаю с морошкою хочется

Язычникам мест и уст.

Проснувшиеся фланируют,

Стучатся к проводникам.

Слетается все недочитанное

К пригашенным ночникам.

Все прочие спят расстрелянно,

С прикушенною губой,

Вселенною незаселенной

Объяты – своей судьбой.

Сиротство в телах – бессрочное,

Кто сколько бы ни прожил.

Оставлено вздорное, склочное.

Вернулся к себе пассажир.

И может быть, вспомнит полка:

Лет тридцать назад он лежал

На ней загорелым животиком,

Совсем еще тонок и мал.

Они возвращались с моря.

Мама смотрела в окно,

Как будто в не знающей горя

Стране все же было оно.

А он потерял там машинку;

Опомнился – поздно: ушли.

С тех пор – нарастали морщинки,

И множилась тяжесть земли.

Но нынче, укачан, утрачен,

Утерян во веки веков,

Он снова себе предназначен,

Он снова смуглее песков.

Пусть береговая команда

Лидирует, он – за реванш,

Он принят своим в контр-банду

Океанов и океанш…

Тух-тух. Тух-тутух. Мы не вотще здесь.

Проснулся, нашарил очки.

Ох, мамочки, как мы забегались.

Ох, мамочки, мамочки.

Тух-тух. Тух-тутух. Это – темное:

Прекрасен Тутанхамон,

И смерть, пирамидой огромною

Его стерегущая сон…

О боже, о чем я. И долго ли

Еще до конца. Как я стар.

Вагоны вдруг стали, не дергаясь.

И нежное было как дар.

Состав отдыхал. Но он думал

Уже с нетерпеньем, когда ж

Тот с лязгом, и дрожью, и гулом

Войдет снова в странствия раж.

Как древним китом, им проглочены

Версты и пространства все те,

Что дымом его, как сорочкою,

Оделись в ночной темноте.

И ветлы, как дочери царские,

Стокилометровый саван

Отца, расточавшего ласки им,

Набросят на сталь их охран.

Что делать? Взволнованный путник

Очнулся. Не видно ни зги.

Мы едем четвертые сутки.

Безумеют прямо мозги.

С ним сын – абсолютная копия,

И верхняя полка – его.

В окно брезжат сонные топи им,

Темнит неглубокое дно.

Сын вышел к нему из расселины,

Был выпущен из теснин.

Тогда он сказал: не отселе мы;

Пойдем; ты теперь не один.

Добытый, забытый мальчишечка.

Отец тихо встал, подошел.

Под локтем – забытая книжечка.

Машинку никто не нашел.

И вены его без утаек

Прозрачны, и правда – ясна:

В них плещется кровь голубая

Изгнания, царства и сна.

Дознание

Жизнь – не чистая монета,

Как сказала мать его;

Загулял вчера он где-то –

И не говорит, с чего.

Может, было хулиганство –

Но по мелочи, чуть-чуть,

Может быть, вчера, на танцах,

Он потрогал чью-то грудь.

Но совсем безумьем будет

Заподозрить, что не так

Он устроен, как все люди…

Он привычно ждет атак,

Он устало ждет расспросов,

Недомолвок и грозы –

И скрывает, свеж и розов,

Знак любви он, точно сыпь.

Непонятно – то ли знает

Что-то мама, то ли нет,

То ли рылась по карманам,

То ли поднялась чуть свет,

Чтоб, на кухне прибираясь,

Вдруг решительно дойти

До всего, что сын скрывает,

В чем сокрытия мотив.

Вот ведь черная задача –

Сомневать родную кровь,

И тайком по капле плача,

Память мучить вновь и вновь:

Вот он поздно возвратился,

Вот он заперся, молчит,

Вот он слишком долго мылся,

Вот он тих с утра, прибит,

Вот он счастлив – но так странно!

Открывает на звонок.

Словно страстью слишком рано

Сорван был его листок.

Словно деревце нагое,

Все отдавшее ветрам,

Он стоит перед зимою,

Будто схвачен кем-то там.

Кто там? Кто там? Кто крадет нас?

Кто стучится в двери к нам?

Чьей свечою пол закапан

По утрам и вечерам?

Тьма в подъезде. Сына абрис

Виден ей лишь искоса.

И ледовее декабря

К ней доносит голоса.

Шепчет кто-то: «я тебя…», и

К дозволившему рука,

Как утопленница к сваям,

Прибивается, легка.

Кто-то вынырнул из тени

И обнял, к себе прижав,

И ласкает грудь и шею,

Губы мятою обдав.

Разве сын ее – так может?

Кто там, с ним? И сам он – кто?

Застывает зритель в ложе

Наиближе к сцене той.

Но кончается вдруг морок.

За окном – светло и май.

Все сияет от уборки,

Прям хоть на пол накрывай.

Все на кухне. Угощенье,

Дружный смех и разговор.

Может, скрытое смущенье

И томит их до сих пор –

Но отправлен в староселье

Страх. И друг его так мил.

И взрывается веселье

Вдруг, в избытке юных сил.

Россия

1

Ждем ясного неба, как манны от бога,

Как будто промотано наше наследство,

И нам бы сейчас не красивого слога,

А знака, и вести, и добрососедства.

Поверь, лучше вовсе бы не сомневаться,

Что есть это «мы», пусть темно и условно.

Кто дернул нас тысячей лет собираться

В видении, слишком для мира огромном?

Печаль – это только привычка быть правым.

Ненужные аду, тем более – небу,

Друзья, мне мерещится: руки кровавы,

Друзья, я пугаюсь: глаза наши слепы.

О, ужас. Наверное, где-то ошибка.

Но скрылся давно поворот незаметный

Туда, где любовь, обещанье, улыбка –

И темен твой путь, и лицо твое бледно,

Россия, умора поэтов и света

Одно угасанье, одно отрицанье.

Сивилла какая ответит на это,

Что есть и на долю твою прорицанье?

Но кто и когда раскрывал этот свиток,

Слезами и горем над ним не истекши?

И вот он по-прежнему нами не читан,

И в кладке темничной не видно и бреши.

Наверно, так надо. Ждем яви и хлеба,

И львиного сына седьмого колена…

Но тьма над могилой Бориса и Глеба,

И руки по-прежнему окровавленны.

2

А впереди по дороге – потьмы,

А погоди… – и нагонит печаль.

Тихо любились под вечер мы,

Вместе ходили зарю встречать.

Но облетел наш нечаянный сад,

И нагота его – кожа да кости;

Мы же оделись – так невпопад,

Так торопливо, как будто мы гости,

А не хозяева в доме любви,

А не святые последнего зова,

Годные пролитой Богом крови,

Родные этому светлому крову.

…А впереди по дороге – потьмы,

А погодишь – и нагонит печаль.

Если бы крепли, как дерево, мы,

А не под молотом, а не в сталь.

Выпорот внучек и вырублен сад.

Мы обленились быть вспышкою света.

Проще туман, и замглевший закат,

Проще рассеяться в воздухе этом.

Последние владыки

Если вправду будет мир разрушен,

Как нам обещали мудрецы –

Мы с тобою на лесной опушке

Сбросим в траву мантии, венцы.

Чернь кустов сорвет с нас шелк сорочек,

Золото забросит в озерко…

У огня не требуют отсрочки,

И не быть живым – его рукой.

Да и нужно ль нам с тобою править

Миром, обреченным полыхать?

Лучше нам дворцы свои оставить,

Чем закат их огненный застать.

Нас приветит скрытая тропинка

Детства, что успели мы забыть;

Мы вернемся в мир до поединка,

В коем победила мысли прыть.

Там мы проживем обман вечерний,

Выданный за утренний обман,

Где холмами, безымянной стерней,

Мир уходит в тишь и за туман.

Ну а коль и впрямь благословенны

Все начала мира и концы –

Будьте в звездной памяти нетленны,

Наши вздохи, кудри и венцы.

Табло

Бегущая строка, тебя хочу воспеть!

Ты – чудо наших дней, дрожанье вспышек света;

Ты дозволяешь нам не опоздать, успеть,

Указывая путь по нашему билету.

Одна из сотен нимф, одна из многих муз,

Сомкнувшихся вокруг потерянного бога,

Ты Гефсиманский сад и чаша бледных уст

Для всех, кто навсегда усыновлен дорогой.

Вокзальный Аполлон не менее любим

Источником зарниц, влекущих к горизонту;

На медленном огне твоих вестей томим,

Он объявленья ждет прожекторного солнца.

Небесных колесниц маршрут превыше крыш –

Но он пока к земле прикован, и неловок,

И падает дух ниц, когда ты говоришь,

Что поезд отменен, что нету остановок.

Но падает один, чтобы воспрял другой;

Аркадою прыжков он достигает цели.

И задан сердца ритм бегущею строкой,

И пункт назначен: рай и воскрешенье в деле.

Но если вдруг табло, понурившись, стоит,

И мертв экран его, и запорошен снегом –

Нас поглощает страх, и погребальный стих

Звучит, как будто мир оставлен человеком.

За черными шторами

Мой век – октябрь, братская могила

И сокрушенье: о, зачем все вы.

Ни пастыри, ни уроженцы Нила,

Ни блещущее племя синевы.

Но что мне с вами ссориться? Все было.

Я ополчался словом, бил в лицо.

Сносили гнев стихий сынки-дебилы

Известной подлостью прославленных отцов.

И вновь сарай отстроен простодушный,

Где жить им будет легче и с руки;

Он ледяной зимой, а летом душный –

Но что парилка им, что сквозняки.

Здесь наверху все то же, что внизу,

И боги этих мест – друзья отребью;

Они вдвоем вершат великолепье

Родной страны, пока я прочь ползу.

И если кто иной им тут и мил,

Он во всю пасть воспет как победитель;

Тщедушен стог, и сенокос уныл,

И что намыто, остается в сите.

Я ошибался, думая: весна,

Как будто радость стиховозвращенья

Заменит ту, что злобе не дана,

В чьем дребезге – валькирий лет весенний.

Угадано священное ничто

За линькою дощатых новоделов.

И все, что пело нам, давно допело.

И только промельк в колыханье штор

Указывает: кто-то все же здесь –

Следит за нами, прячется обратно…

А в поездах – гремит иная песнь

Под зев, и гам, и бодрый чих стройбата.

И мой наследник, хоть он и утерян –

А может быть, от лиха утаен –

Внимает ей, трубящей пробужденье

По клетям всех пространств и всех времен.

И страшно подумать, откуда

Доносится эта песнь,

Какая вдали подруга

У этого мальчика есть.